Текст книги "О любви и смерти (сборник)"

Автор книги: Макс Фрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Говорю же, от брата, – вздохнул человек с зонтом. – Я отдаю себе отчет, что мои ответы звучат довольно однообразно, но не хочу говорить вам ничего, кроме правды. И так непростая тема, а если я еще врать начну…

– От брата, значит, – мрачно повторила она. – От брата, который каким-то образом является моей смертью. Ладно, договорились. Предположим. Никогда не думала, что у каждого человека своя отдельная смерть. По идее, смерть должна быть одна на всех. Нет?

– Ну что вы. Не одна на всех. С подобным объемом работы никто не справится. Но, конечно, и не по одной на каждого человека, так на всех смертей не напасешься. Одна смерть на, скажем так, достаточно большую группу людей. Нагрузка распределена более-менее равномерно, с учетом способностей и предпочтений каждого работника. Кстати, вам следует знать, что мой брат – легкая смерть. Он очень просил вам это сказать. Хочет, чтобы вы его не боялись. Потому что рано или поздно вам все-таки придется с ним встретиться, как бы он ни оттягивал этот момент. Всем людям однажды приходится.

– Я начинаю хотеть вам поверить, – мрачно сказала Агни. – И даже не знаю, что хуже – эта моя слабость, или тот факт, что вы, скорее всего, просто побочный эффект таблеток. Галлюцинация, обещанная мне добрыми докторами. Они, кстати, тоже говорили, что не надо бояться. Это становится практически девизом моей жизни.

– Я не галлюцинация, – мягко возразил мужчина с зонтом. – И все, что я говорю, правда. Доказать я этого, разумеется, не могу, просто хочу вас успокоить. Мой брат твердо решил больше не докучать вам своим присутствием, как бы трудно ему ни было сохранять безопасную для вас дистанцию. Обещал продержаться еще хотя бы лет тридцать – как минимум. Может быть, больше. Как пойдет.

Тридцать лет, подумать только! Ей, с недавних пор не уверенной, что проживет еще хотя бы год, обещают тридцать лет жизни. Не врач, конечно, а какой-то проходимец с дурацким радужным зонтом. Но лучше уж он, чем вообще никто. Утопающий хватается не только за соломинку, но и за ее тень. И даже за саму мысль о возможности существования соломинки, если не прямо здесь, то где-нибудь на другом краю Вселенной должна она быть. Должна!

– Думаете, его обещанию можно доверять? – наконец спросила Агни.

– Безусловно, – серьезно сказал человек с зонтом. – Мой брат редко что-то обещает, зато всегда держит слово. А в данном случае, он сразу перешел от слов к делу.

– Это как?

– Забрал мои лучшие платья и умотал куда-то на юг к морю. Сказал, будет там развлекаться вовсю, кружить головы заскучавшим курортникам, пугать уставших от жизни, успокаивать уставших от страха. Отличный способ отвлечься, как по мне…

– Что?! Какие платья? Почему платья? И почему ваш брат?..

– Да, понимаю, – улыбнулся ее собеседник. – Вас вводит в заблуждение мой облик. Сейчас я выгляжу как мужчина, и «братом» обычно называют мужчину, а мужчины носят платья только в, скажем так, специфических обстоятельствах. Но я, разумеется, не мужчина. И не женщина. А просто сон. Правда, сейчас вы видите меня наяву, но сути это не меняет.

– Сон?!

– Ну сами подумайте, кто еще может быть родным братом смерти?

Агни открыла было рот, чтобы спросить: «Так вы поэтому взяли с собой цветной зонт? Чтобы я опознала цитату?» Но почему-то промолчала. А незнакомец встал со стула, расправил пальто, отвесил ни к чему не обязывающий полупоклон и сказал:

– Верить мне совершенно не обязательно. Но это в ваших интересах.

А потом вышел из кафе, да так быстро, что Агни даже кивнуть на прощание не успела.

– Вы зонт забыли, – наконец сказала она.

Еще немного помедлила, взяла разноцветный зонт и вышла на улицу – как бы в надежде догнать незнакомца. Хотя ясно было, что не догонит. Некого догонять.

Но все равно минут десять топталась у входа в кафе, смотрела по сторонам – вдруг вспомнит и вернется? Стояла, пока не начал накрапывать холодный осенний дождь, в возможность которого так трудно было поверить всего час назад, когда выходила из дома.

Тогда Агни раскрыла зонт и неторопливо пошла по улице, сама толком не зная, куда. Лишь бы идти.

Сказки про атамана Щуся

– Он, понимаешь, был такой удивительный, невероятный дурак! – сказала Эва.

В голосе ее однако звучало не пренебрежение, а восхищение, способное насторожить всякого отца взрослой дочери, даже если она рассказывает не о новом знакомом, а всего лишь об историческом персонаже, давным-давно мертвом и почти забытом.

Проворчал:

– Это состояние ума сложно назвать уникальным.

– В целом да, – согласилась Эва. – Но иногда глупость проявляется столь потрясающим образом, что уже граничит с гениальностью. Даже завидно. Вот честное слово, сама хотела бы уродиться таким красивым патлатым дураком в бескозырке и гусарском мундире, который ни черта не боится, обвешивает коня жемчужными ожерельями и простодушно уверен, что о нем сложат сказки и легенды, станут рассказывать их на ночь детям, а те – своим. И умер он очень удачно, совсем молодым, до того, как успел хоть немного разобраться в жизни и понять, что никаких легенд не будет, прошли те времена, когда их складывали по любому пустяковому поводу, не повезло. Такой бедный заяц!

Ухмыльнулся:

– Только не говори, что собираешься за него замуж. Мы все же не мормоны[1]1
  Умершего человека, согласно учению мормонов, можно окрестить в мормоны против его воли или женить (выдать замуж). Таинство напоминает оккультный спиритический обряд и проходит в мормонских храмах.


[Закрыть].

– Никогда не одобряла призрачные браки[2]2
  Традиция под названием «призрачный брак» или «брак для духов» существует в Китае. Для представления публике умершего используются бамбуковая объемная фигура с изображением покойного, одетая в свадебный наряд; впоследствии она кремируется. Церемонии посмертного бракосочетания по сей день проводятся и в других странах, включая Францию, где они были легализованы в пятидесятые годы двадцатого века. Статья 171 Гражданского Кодекса гласит, что «Президент Республики может по уважительным причинам санкционировать церемонию бракосочетания в случае, если один из повенчанных умер, после выполнения необходимых формальностей, обозначающих его однозначное согласие». Обычно в таких случаях умершие официально сочетаются браком с оставшимися в живых женихом (невестой), а в ЮАР однажды был зарегистрирован брак между двумя обрученными покойниками – по желанию их родственников.


[Закрыть] как разновидность бюрократического насилия над личностью. Впрочем, у меня и так ощущение, что я давно замужем, причем за всей Революционной повстанческой армией сразу. И они исправно выполняют свои супружеские обязанности с моей бедной головой.

– Воспитанные девочки из хороших семей не употребляют эвфемизмы, детка. А называют вещи своими именами: «Свет мой батюшка, совсем я заебалась».

– Заебалась – не то слово, – подтвердила послушная дочь. – А Щусь этот мне теперь вообще снится, представляешь? Ну правда только в те редкие ночи, когда я избавлена от просмотра кошмаров о том, как заваливаю защиту.

– Ничего, ничего. Тебе еще бы ночь простоять да день продержаться. Через три недели все будет позади.

– Или не будет, – флегматично откликнулась Эва. – В том случае, если я действительно завалю защиту. Вернее, меня завалят. Тогда придется начинать сначала.

– Да прям – завялят.

– Могут, – серьезно сказала она. – Такая уж у меня опасная тема. И при этом я довольно умная. И храбрая. И тоже немножко анархист. Да еще и тетка. Блондинка! Свирепый набор, на самом деле. Коллегам очень трудно смириться с самим фактом моего существования, и их можно понять.

Улыбнулся:

– Да уж, уродись ты серийным убийцей с интеллектом табуретки, тебе было бы проще прижиться в академических кругах.

Они говорили об этом уже раз сто. Или двести. Или еще больше. Когда Эвка окончательно решилась сделать темой диссертации Махновское движение, она с самого начала понимала, что просто не будет. Но – интересно же! А «интересно» всегда было для нее решающим аргументом. Часто единственным по-настоящему веским. Вся в отца.

Очень ею гордился. И поддерживал во всем, за что бы ни взялась. И поэтому до сих пор оставался человеком, которому Эва могла пожаловаться:

«Я сваляла дурака», «У меня не получается», – и даже: «Я боюсь».

Остальные думали, что Эвридика – железная. Ей так нравилось.

Подумал: «Ужасное все-таки свинство с моей стороны – так рано умирать. Эвке без меня будет трудно».

Но есть вещи, которые не отменишь простым волевым решением.

– Ладно, бог с ней, с диссертацией, – сказала Эва. – Прорвемся как-нибудь. Не сейчас, так потом. В конце концов, не жизнью рискую. Все это ерунда. А знаешь что не ерунда? Щуся мне жалко ужасно. В сказку он, видите ли, захотел. В легенду! Мифом решил стать – ишь какой хитрый! Дурак дураком, а лучше всяких умников понимал, что по-настоящему важно, а что – суета сует. Молодец, правда?

Улыбнулся ей через силу, потому что лучше так, чем не улыбаться вовсе.

– Правда, правда.

– И хоть бы одна сволочь чего-нибудь о нем сочинила, – вздохнула Эва. – Да хоть анекдот, как про Чапаева с Петькой, уже хлеб. Про самого Махно еще худо-бедно придумывают, хотя очень мало. Даже удивительно, такой персонаж, сам бог велел… А про Щуся вообще молчок. А ведь такая колоритная фигура! Бескозырка, кудри, борьба джиу-джитсу, конь в жемчугах. Иван-дурак рыдает от зависти. Он еще и пингвинов видел, представляешь?

– Откуда в Гуляй-Поле пингвины?

– В Гуляй-Поле он пингвинами хвастался. А видел их раньше, когда на флоте служил. Если не врал, конечно. С другой стороны, откуда бы еще деревенский хлопец мог узнать о пингвинах? Интернетиков-то не было, и даже телевизор еще не изобрели… Ай, неважно. Я не о том хотела. Слушай, пап…

И замолчала. Пошла к плите, где варился суп, сняла крышку, долго рассматривала содержимое кастрюли. Словно в рецепте было написано: «Добавить внимательный взгляд, варить до готовности». Наконец сказала:

– А может, ты и сочинишь?

– Сочиню – что?

– Как – что? Сказки про атамана Щуся. Настоящие. Такие, какими они могли бы быть если бы появились вот прямо тогда, в начале двадцатых. В том виде, к какому они в итоге пришли бы, постепенно расползаясь по селам. Чтобы любой фольклорист, прочитав, схватился за голову: «Надо же, как я такую тему проглядел?!» Все как мы любим. Никто кроме тебя так не сумеет. А тебе только повод дай.

Эва была права. В том смысле, что подобных мистификаций он на своем веку устроил немало. Больше всего на свете любил развлекаться, конструируя несуществующие мифы и легенды разных народов. О том как Туматауэнга[3]3
  Туматауэнга (маори Tūmatauenga) – покровитель войны в мифологии маори.


[Закрыть] попробовал изобразить на скале портрет своего брата Тане[4]4
  Тане (маори Tāne) – в мифологии маори бог лесов и птиц.


[Закрыть] и так увлекся рисованием, что с того дня маори больше не воюют. Как бушменский бог-богомол Цагн[5]5
  Цагн – центральный персонаж мифологии многих бушменских племен, тотемический культурный герой, демиург и прародитель бушменов. Сам он – кузнечик-богомол, его жена – даман, сестра – голубой журавль, приемная дочь – дикобраз, а ее муж Квамманга – существо, которое можно видеть в радуге). В фольклоре бушменов образ Цагна – старик, постоянно попадающий впросак. Кульминацией является взрыв гнева Цагна. Тогда он сбрасывает личину смешного старика и действует как мифологический персонаж.


[Закрыть] попробовал съесть луну, да подавился, и куски, которыми он отплевывался, стали звездами. Как русский охотник Степан, поселившийся среди нганасан[6]6
  Нганаса́ны – самодийский народ, живущий в Сибири.


[Закрыть], отправился в мир мертвых Бодырбомоу и развел там огород, благо климат в Земле Мертвецов оказался подходящим для овощей; так и бегает с тех пор туда-сюда – там соберет огурцы, тут подстрелит зверя, вкусно ест и доволен, а мертвые почитают его великим богом, приносят подарки и передают записки домой, детям и внукам.

И так далее.

Чувствовал себя в такие моменты кем-то вроде всемогущего Божьего секретаря, тайком подделывающего начальственные указания и директивы. И был столь убедителен, что порой даже серьезные специалисты, ознакомившись с его трудами, заинтересованно оживлялись и требовали указать источник. На этом месте, конечно, сразу признавался, четко осознавая разницу между мистификацией и фальсификацией. Но когда появился интернет, не удержался, опубликовал там плоды своих многолетних счастливых трудов без каких-либо пояснений. И ленивые студенты стали массово таскать его вымыслы для рефератов; большинству это сходило с рук. Да что там студенты, эти истории регулярно попадали в новые издания сборников народных сказок, мифов и легенд. Ругал недобросовестных составителей, не потрудившихся проверить происхождение используемых материалов, но в глубине души был совершенно счастлив. Даже дочке ни за что не признался бы, что расценивает эти нелепые публикации как свою главную жизненную победу; впрочем, она и так знала. От Эвки ничего не скроешь, все понимает без слов.

Вернее, раньше понимала. А теперь уже нет – судя по тому, какую чушь предлагает. Как же несвоевременна эта ее дурацкая просьба! Зачем душу травить?

Сказал сухо:

– Мне вообще-то немного не до того. Я очень занят. Я умираю.

И тут же прикусил язык, потому что разговоров о его диагнозе и скорой смерти Эвридика слушать не желала. Как маленькая. Топала ногой: «Неправда! Так не будет!» Говорила: «Ты у меня бессмертный», – и демонстративно затыкала уши, не желая слушать возражения.

Лучше бы просто рыдала, как нормальный человек, честное слово.

Меньше всего на свете хотел сейчас смотреть этот спектакль еще раз.

Но дочь не стала ни топать ногами, ни зажимать уши. Ни даже спорить.

– Так именно поэтому! – выпалила она.

Совершенно растерялся.

– Почему – «поэтому»?

– Ну а вдруг ты правда умрешь, – упавшим голосом сказала Эва. – Ты упрямый, ты можешь, я тебя знаю. И вдруг окажется, что вместо всяких хитрых реинкарнаций у нас там старый добрый «тот свет». И все покойники там вместе тусуют. И тут тебе навстречу – бац! – Щусь. И ты такой: «А я про тебя сто сказок написал!» И чувак счастлив. И у тебя на том свете сразу появляется друг, с которым не скучно. А с ним не скучно, ты мне поверь.

Решительным движением выключила плиту под кастрюлей, села на пол и заплакала так горько, как даже в детстве не умела.

Чуть не заплакал вместе с ней, но решил, что это будет перебор. Сказал:

– Слушай, ты у меня никогда ревой не была. Поэтому я не знаю, как утешать плачущих девчонок. Просто не научился. Прости.

– Ничего, – сквозь слезы буркнула Эва. – Обойдусь без утешений. Ты вот лучше сказки напиши. Про атамана Щуся. Ему очень надо!

– Дался тебе этот Щусь.

– Дался, – подтвердила дочь, сморкаясь в полотенце. – Не каждый день встречаешь человека, который хочет стать сказочным персонажем. Я по таким придуркам очень скучаю. Из моих знакомых даже космонавтом никто быть не хотел. Даже в раннем детстве! А тут вдруг такой человек, совсем дурак, живая душа. Слушай, ну правда, попробуй, а. Чем атаман Щусь хуже Ыгумагапа?

Невольно улыбнулся. Ыгумагапа он сперва сочинил специально для дочки, которая очень не любила вставать рано утром ради сомнительного удовольствия отправиться в детский сад, и всякий раз грозно интересовалась, кто выдумал такие дурацкие порядки. Почему людям нельзя спать подольше?!

Брать ответственность на себя молодым родителям не хотелось, и тогда появился злой демон Ыгумагап, пожиратель времени. Дескать, раньше в сутках было целых тридцать часов, тогда люди успевали хорошо выспаться, проснуться и даже немного заскучать: ну когда уже можно будет пойти на работу? Но Ыгумагап откусил от суток сперва один час, потом другой. Поначалу никто не заметил, а когда спохватились, было поздно: прожорливый демон уже благополучно переваривал шестой по счету час. Тогда его, конечно, победил храбрый богатырь Зулайтан, спасибо ему за это, а то дни стали бы еще короче. Но вернуть съеденные часы не удалось, как невозможно, к примеру, вернуть котлету, проглоченную злодеем, хоть сто раз его потом расстреляй.

История как история, еще и не такое потомкам рассказывают по дороге в детский сад, чтобы не ныли. Соль в том, что много лет спустя он случайно вспомнил про Ыгумагапа и смеху ради женил его на злой тувинской демонице по имени Чылбыга[7]7
  Чылбыга – злой демон женского пола, ведьма в мифологии тувинцев. Как и прочие албасты (женские демонические персонажи в мифологии тюркских народов) представляется в виде уродливой обнаженной женщины с длинными распущенными желтыми волосами и обвислыми грудями.


[Закрыть]. Сочинил подробное описание свадьбы – уморительно смешное с точки зрения грамотного этнографа и невыносимо занудное для остальных – а потом увлекся и написал продолжение, добрую дюжину свеженьких тувинских мифов об Ыгумагапе, да таких достоверных, что какие-то шустрые составители очередного сборника мифов и легенд народов Сибири тут же умыкнули с сайта истории об Ыгумагапе и напечатали, как водится, не спрашивая разрешения, в разделе «Предания о богах» – к величайшему восторгу Эвы, которая по сей день хранит книжку на самом видном месте и таскает в сумке на важные встречи, как талисман.

Ну то есть все как всегда.

– Причастность к мифу может оправдать любую жизнь, – вдруг сказала Эва. – Вообще любую! Я и сама, честно говоря, не отказалась бы. Всегда хотела попросить тебя сочинить сказку обо мне. Но почему-то стеснялась. Думала, ты на смех меня поднимешь.

Пожал плечами:

– Ну, поднял бы – и что с того?

– Не знаю. Вроде, ничего страшного. А все равно не хотелось, чтобы ты надо мной смеялся. В смысле, вот именно по этому поводу – не хотелось бы. А так-то смейся на здоровье.

Предложил:

– Так давай о тебе и сочиню, раз призналась. Зачем нам какой-то Щусь?

Эва упрямо помотала головой.

– Ему нужнее. Он уже умер, и ты – его единственный шанс. Никто больше так не умеет, чтобы – хоп! – и перед нами самый настоящий аутентичный текст, как будто всегда был; некоторые свидетели тут же начинают смутно припоминать, как читали его еще в студенчестве среди множества прочих учебных материалов. Ну и потом, честно говоря, я пока даже на одну сказку не нажила. В смысле, ничего такого, о чем в сказках рассказывают, натворить не успела. Разве только пингвинов видела. Целую толпу. Но – в зоопарке. Не считается.

Сказал:

– Если честно, я твоего Щуся просто не вытяну. Я же вообще ничего не знаю – ни о нем, ни о времени, ни о среде…

– Ну так я же знаю! – воскликнула Эва. – Перед тобой единственный и неповторимый специалист по Гуляй-Полю. Я тебе все расскажу. Вообще не вопрос!

Поднял руки, не то капитулируя, не то защищаясь от ее напора.

– Конечно, за фактами дело не станет. Но этого мало. Мне вообще не на что опереться. Если бы люди в том месте и в то время действительно складывали легенды, все равно о ком, я мог бы взять их за образец. А так поди пойми, как могут выглядеть сказки, которых вообще никогда не было.

– Спокойствие, только спокойствие, – сказала Эва. – Все это вполне можно реконструировать. Сказка, легенда – это же устный жанр. Образцы устной речи у нас есть. Систему ценностей я тоже вполне представляю, то есть, смогу тебе объяснить, что для них было важно, о чем упомянули бы обязательно. И какие факты могли бы игнорировать как малозначительные. Если этого окажется мало, отведу тебя в библиотеку. Благо я уже знаю, что на ту тему надо рыть…

– Эвка! Какая, к черту, библиотека?!

– Ну слушай, – вздохнула дочь. – В больницу-то ты ездишь как миленький. Хотя постоянно говоришь, что толку от этих процедур никакого. Но ездишь же! Значит, на это силы есть. Уже хорошо. А тут не больница, в библиотека. Там в сто раз интересней. Скажешь, нет?

Открыл было рот, чтобы сказать это самое «нет», и тут же закрыл. Потому что она была совершенно права. Действительно интересно. Такой вызов! Сам ни за что не взялся бы, просто в голову не пришло бы создать с нуля несуществующую устную традицию. Никогда такого не делал. А «интересно» – это по-прежнему серьезный аргумент. Может быть вообще единственный, до сих пор не утративший смысл.

Сказал:

– Ладно. Но учти, ты попала! Плакала твоя диссертация. Теперь вместо того, чтобы доводить ее до ума, будешь вводить меня в контекст. В режиме нон-стоп, благо у меня бессонница, а ты выкручивайся как знаешь. И трепещи: я гораздо хуже банды тупых пятиклассников, от которых ты так страдала на школьной практике. Им просто все по барабану, а у меня, как у всякого несносного всезнайки, по любому вопросу свое заранее составленное драгоценное мнение. Даже любопытно, как ты будешь выкручиваться. И вот еще что учти: пути к отступлению у тебя уже нет.

– Нет? – изумленно переспросила Эва.

И не дожидаясь ответа, заключила его в объятия, чего не делала уже лет двадцать. Или даже двадцать пять. Словом, очень давно.

* * *

– Ужас не в том, что через четыре месяца я понял, что все сделанное надо выкинуть, забыть и не переписать даже, а начать заново, с нуля, – весело говорил он пять лет спустя. – И даже не в том, что, по уши зарывшись в эту абсурдную работу, я позорно выздоровел, не сдержал обещания помереть до конца года и навсегда подорвал свой отцовский авторитет. Ремиссия – штука загадочная, с каждым может случиться, это как в лотерею выиграть, никто не виноват. Настоящий ужас моего положения заключается в том, что когда-нибудь я все-таки умру. И если Эвка права, и на том свете действительно «тусуют» все умершие, мне придется отыскать среди них этого чертова Щуся. Сказать ему: «Привет, атаман Феодосий, сюрприз-сюрприз! Я написал о тебе много сказок, выложил их в интернет, народ читает, прикалывается, один чудак уже монографию настрочил, а какие-то киевляне мультфильмы по мотивам делать затеяли – все как ты хотел и даже немного лучше». И на глазах у почтенной публики – с моей удачей можно не сомневаться, что в первых рядах окажутся любопытствующие Гомер, Набоков и, предположим, Лотман, просто для смеху – начать читать, громко, вслух: «Сказка о том, как атаман Щусь с комиссаром пингвинов воевал».

Стрэнжырз инзынайт

– Strangers in the night, – поет Тома.

Ну, то есть, очень условно поет. Я не говорю «завывает» только по одной причине: Тома мой друг. Он мне дорог. Гораздо дороже какой-то там дурацкой истины. Поэтому давайте договоримся, что Тома все-таки поет. А не завы…

Все, проехали.

– Стрэнжырз инзынайт! Ыксчэнджынг глянсыз! – старательно выводит Тома.

Старательно – в том смысле, что пытается произносить слова с максимально ужасающим акцентом. Хотя чего тут особо стараться, у него и свой будь здоров.

Но Томе кажется, что если усилить акцент, будет гораздо смешнее. Он, в общем прав, первые пять секунд все так и есть.

Однако на «самсынгын ерайз» я ломаюсь. И говорю жалобным голосом мультипликационного поросенка, или например зайчика:

– Заткнись, пожалуйста.

– Никто не знает, что я здесь Фрэнк Синатра, – мрачно говорит Тома. И мстительно откусывает чуть ли не половину моей груши.

Отличное решение. Во-первых, лучше сразу отомстить обидчику, чем сидеть потом столетиями на берегу той нелепой реки, по которой вечно плывут чьи-то трупы. А во-вторых, с набитым ртом очень трудно петь. Практически невозможно! Поэтому я заботливо придвигаю к нему миску с черешней.

– Просто мне надо сосредоточиться, – объясняю я. – И собраться. А то как всегда забуду все нужное сразу. Включая заряжалку для телефона и чистые трусы.

– Только без паники, – говорит Тома. – Я тебе помогу.

Ох. Пожалуй, лучше бы он пел.

Но дело сделано. Тома усаживается на спинку дивана, дабы возвыситься. И принимает начальственный вид – как он себе это представляет. Будем честны, с начальственным видом дела у него обстоят даже хуже, чем с британским произношением. Но Тома уверен, что главное – стараться.

– Для начала, – важно объявляет он, – нам следует выяснить, в каком направлении ты собираешься отправиться.

– А то ты не знаешь. В Гданьск, к Янке. Мы с тобой уже сто раз туда мотались.

– На самом деле я – всего два. Но суть не в городе, а именно в направлении. Только от направления зависит, какие вещи обязательно должен взять с собой путешественник. Скажем, когда отправляешься на юг, следует брать шорты, темные очки, белые штиблеты и кусок гранита весом не менее трехсот граммов. Больше – можно.

– Каменюку-то зачем? – спрашиваю я, укладывая в сумку пакет с чистыми футболками.

– Ну как зачем? Чтобы прикладывая его к макушке и прочим интимным местам, охлаждать жар южного солнца и собственный пыл. Гранит – настоящий северный камень, суровый, честный и всегда холодный. На него можно положиться.

– Ладно, – соглашаюсь я. – Принято.

– Когда отправляешься на север, надо брать с собой лыжи, теплые одеяла, шерстяные носки, запасные рукавицы, водку и пустой мешок.

– Мешок? – рассеянно повторяю я, собирая с сушилки скудный урожай чистых носков.

– Конечно. Мешок для песцов.

– Которые случатся со мной на севере?

– Именно. И шкурки которых ты выменяешь на предусмотрительно взятую с собой водку.

– Договорились. А если на восток?

– Когда отправляешься на восток, следует брать с собой деньги. Загадочное место этот восток. Никогда заранее не знаешь, что там понадобится – сабля, ковер, медная джезва, три дюжины золотых колец, верблюжья упряжь, сборник юношеских стихотворений Мао Цзе Дуна, айфон последней модели или нарды, чтобы играть в них с заскучавшими пустынными джиннами. Поэтому лучше иметь возможность купить все это на месте.

– Звучит разумно. Однако эта информация мне не пригодится. Гданьск – почти строго на западе, смотри.

И я сую ему под нос карту Европы.

– С западом сложнее всего, – хмурится Тома. – Черт знает сколько барахла надо тащить с собой тому, кто отправляется на запад. Топор, нож, ружье, ноутбук и другие орудия промысла, трубку или папиросы…

– Точно! Ты гений. Табак же! И бумажки. Блин. Если бы не ты…

– …а еще миску с ложкой, – невозмутимо продолжает Тома. – И чашку. И какой-нибудь котел. Короче, все, чем пользовался при жизни. Иначе на западе туго придется. По уму, туда еще жен с верными слугами следовало бы прихватить. Да где ж ты их возьмешь вот прямо сейчас, в половине восьмого вечера.

– Да, – киваю, – совсем я у нас сирота. У меня даже кошки нет. Впрочем, что-что, а кошки мне на западе гарантированы. Целых четыре штуки. К ним, собственно, и еду.

– Ничего, – говорит Тома. – Я об этом заранее подумал. И решил, что за неимением жен, слуг и кошки, ты можешь прихватить на запад меня. Я тебе там пригожусь.

Ушам своим не верю. Не может быть, что все вдруг – ррраз! – и так здорово.

– У тебя же работа, – говорю я.

– Нет у меня никакой работы.

Даже не знаю, хорошая ли это новость. До сих пор ему вроде нравилось.

– Да не хмурься ты, – смеется Тома. – Меня не уволили, а просто выпустили, как птичку из клетки. На целых четыре дня. За свой счет. То есть, если называть вещи своими именами, за твой. Будешь теперь меня щедро кормить, как жену, слугу и кошку, я жру за троих, ты знаешь. А за это я, например, поведу машину и сделаю много других полезных дел. В частности, прослежу за твоей телефонной заряжалкой, очками, часами и что ты у нас еще везде забываешь?

– Все, – честно говорю я. – Так что тебе придется проследить за всем сразу. Но как же круто!

Действительно круто. Потому что, будем честны, очередная поездка в Гданьск, вдоль и поперек изученный за те пятнадцать лет, что живет там сестра – приятное, но довольно скучное начало отпуска. Зато любая поездка плюс Тома – равно настоящее путешествие с приключениями. Эту духоподъемную арифметику я учу чуть ли не с детства и знаю назубок. Но никогда не откажусь от пары – тройки дополнительных уроков.

– Только чур выезжаем прямо сейчас, а не в пять утра, как ты любишь, – строго говорит Тома.

– Ну так отлично. Чем раньше приедем, тем больше шансов, что Янкины бегемоты не сожрут нас прямо на пороге, а дождутся, пока мы откроем консервы.

– Это сколько же они голодные сидят?

– У Янки самолет был в полдень. Значит, часов с десяти утра. Правда, у них еще полная миска сушки…

– Одна миска сушки на четверых? Какой ужас! – драматически восклицает Тома. – Если бы не я, бедные звери голодали бы целые сутки?! Ну вы и живодеры.

– Зато теперь все спасены, – улыбаюсь я. – За дело взялся супергерой, способный гнать всю ночь напролет. Такова сила кошачьей молитвы.

Тома у нас «сова». То есть, не просто засоня, которому не нравится подниматься по будильнику. Он-то поднимется, не вопрос. Только соображать часов до трех пополудни все равно не будет, хоть стреляй. А пика активности он достигает примерно к полуночи, когда все остальные скисают окончательно и бесповоротно. К счастью, к моменту Томиного совершеннолетия человечество успело изобрести ночные клубы и понаоткрывать их где ни попадя, включая наши благословенные края. А то даже не знаю, как бы он выкручивался с работой. Ночным сторожем все-таки очень уж скучно быть – сиди, жди, пока кто-нибудь нападет. Годами! И не факт, что дождешься.

Мне в некотором смысле проще, я «жаворонок». Причем до такой степени, что охотно соглашусь подскочить в четыре утра вместо обычных пяти, лишь бы не заставляли бодрствовать до полуночи. Подобное устройство организма очень удобно для работы и пагубно для светской жизни, но тут уж ничего не поделаешь.

Многие спрашивают, как мы с Томой умудряемся дружить. Но «как» – это неверная постановка вопроса. Надо спрашивать: «когда?» Правильный ответ: в середине дня. Обычно я начинаю работу в семь утра; если сократить обеденный перерыв до необходимого минимума, в начале четвертого можно выметаться из офиса. Тома к этому времени как раз успевает проснуться, выпить кофе и даже найти некоторые положительные моменты в процессе онтогенеза, который поутру кажется ему сущим мучением, а ближе к ночи – отличным времяпровождением.

К тому моменту, когда утомительный онтогенез начинает причинять страдания мне, Томе как раз пора на работу. Очень удобно. А когда у меня плохое настроение, я могу воспользоваться диваном в его администраторском кабинете. Сладкий сон под шум и грохот ночного клуба – самый необременительный из известных мне способов вести светскую жизнь.

А больше всего обоюдной выгоды дружба «жаворонка» и «совы» приносит в поездках, когда можно мчаться без остановок на ночлег, по очереди сменяя друг друга за рулем. Идеальный расклад. Жаль только, происходит это гораздо реже, чем слаженным хором требуют сердце и здравый смысл.

И как же здорово, что сегодня все так сложилось.

…– На рассвете тебя сменю, – говорю я.

– Не успеешь, – отмахивается Тома. – Сколько тут ехать? Каких-то несчастных шестьсот километров.

– Даже чуть меньше.

– Тем более.

– Кофе, – говорит Тома. – И бутерброды. В каком бы направлении ни следовал путешественник, ему следует взять с собой кофе и бутерброды, иначе духи дальних дорог на него прогневаются. Хотя, если по уму, чего тут гневаться. Только пожалеть.

– Знаешь что плохо? У меня всего один термос. И не очень большой.

– Зато у меня большой, – ухмыляется он. – Литровый. И уже полон до краев. И дюжина бутербродов с сыром. Что, как ты понимаешь, совершенно не помешает мне растрясти еще и твои закрома. В дороге на удивление хорошо жрется.

– Это объясняет твою страсть к путешествиям, – говорю я.

Вообще-то нашу общую страсть.

Мне не так уж часто удается занять пассажирское место. При этом Тома – единственный водитель, рядом с которым я могу расслабиться и наслаждаться поездкой вместо того, чтобы всю дорогу прикусывать язык, воздерживаясь от неуместных замечаний.

Еще и поэтому любая поездка с ним для меня – натурально праздник. Ехать бы так и ехать, до самого края земли. Откуда наверняка ходит какой-нибудь паром… Не знаю, куда. На то я и живой человек, чтобы не знать подобных вещей.

…– Сейчас будет самое главное. Центральный эпизод любого роуд-муви, – говорит Тома. – Кофе на заправке! Классика.

– У нас при себе два термоса, проглот, – смеюсь я.

– Правильно. Всего два, а не три, заметь. Они еще пригодятся мне ночью. И утром – тебе, при условии, что я что-то оставлю.

– А есть такой шанс?

– Еще бы. У меня, как известно, нет сердца, зато я трус. И вряд ли рискну оказаться наедине с чудовищем, в которое неизбежно прекращается всякий человек, лишенный порции утреннего кофе. Поэтому сейчас мы будем пить кофе на заправке. Чем он гаже, тем удачней сложится поездка, верная примета.

– Если верить твоей примете, нас ждет путешествие Синдбада, как минимум, – говорю я десять минут спустя, пробуя подозрительную серую пенистую жидкость, призванную имитировать капуччино. – Седьмое, например. Или в каком он заработал самые охренительные миллионы?

– Да вроде во всех понемножку, – Тома хмурит лоб, вспоминая. – Там алмазы, прилипшие к мясу, продаст, там собственную могилу ограбит… А в седьмом он как раз не столько зарабатывал, сколько летал, заполучив крылья. И правил волшебной страной. И сражался с змеями в иных мирах – как-то примерно так. Плохо на самом деле помню. Давно читал.