Текст книги "Абсолютные неприятности (СИ)"

Автор книги: Макс Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– Ну, – говорю. – Положим. Тебя-то это почему заботит?

– Забавные, – говорит, – вы твари, теплокровные. Нежизнеспособная раса. Слишком тяжело достигаются комфортные условия для воспроизводства. Наши психологи интересуются моральными аспектами. Не хочешь заодно поучаствовать в работе по этой теме?

Вот интересно, думаю, как они это себе представляют? Собираются научно свечку держать? Класс! Да кто ж я им, в самом деле: приманка для оборотней или кролик подопытный? Не хреново, извините. Нет уж, господа, я начинаю войну на стороне лешаков. Я, ясное дело, не ксенофоб какой-нибудь там, и не шовинист, но не те это нелюди, чтобы с ними по-человечески общаться. Не такие, как Змей мой бесценный, к примеру, а гораздо хуже. Ну, а если я вступаю в войну, то никакими средствами не брезгую. Пусть знают, с кем связались.

– Заманчиво, – говорю.

– Вот, – говорит с поганой гримасой, – что меня всегда поражало, так это любовь эта ваша. Удовольствие от процесса, причём несложного процесса, в сущности... Ну, хорошо. Этот экземпляр у нас в загоне для рабочего материала.

– Не понял, – говорю. – Как это вы с ней работаете?

А сам думаю: не твое это пресмыкающееся дело о любви рассуждать. Психолог, тоже! Как-нибудь сами разберёмся, а то без сопливых скользко.

А он машет всеми четырьмя ладошками.

– Часть, – говорит, – используют учёные. Но в основном, употребляем в дело их мускульную силу там, где труд ещё не автоматизирован.

Так бы, думаю, и сказал: как рабов. Удовольствие-то ниже среднего – человек в рабстве у нелюдей. Что они понимают, гады лопоухие?

– Знаешь, – говорю, – с прочими можете хоть суп варить, но мою самку уж верни, сделай милость. Что вам: одной больше – одной меньше...

И Тшанч кивает согласно и говорит через селектор:

– Шлокт, доставить самку номер двести восемь из загона для рабочих в сектор "Ш". Будете отлавливать – не повредите: нужна здоровая.

И оборачивается ко мне.

– Подождёшь, – говорит, – в комнате отдыха для операторов. Потом ещё поболтаем. Занятно.

Кому занятно, а кого сейчас вырвет.

У операторов небольшой закуток оказался, этакая каморочка, тёмная и тёплая, метров в двадцать квадратных, а потолок невысокий – рукой можно дотянуться. И никакой тебе лампы – никакого тебе света. Операторам-то ни к чему, тем более, на отдыхе.

Когда Тшанч дверь закрыл, темно стало, как в сундуке.

Я решил, что там нет никого. Пробираюсь ощупью, дай, думаю, найду, куда присесть, может быть, посплю чуток. Ещё ночь кромешная по моим расчётам. И вдруг натыкаюсь рукой на что-то гладкое и холодное. И прямо у меня перед носом два жёлтых огня вспыхивают – как те самые циферблаты для модерновых будильников.

– Ты что, – слышу, – теплокровный, ошалел совсем?!

И чувствую: у меня под боком что-то шевелится.

– Ё! – говорю. – Кто тут!?

А вокруг как начали глаза открываться! Смотрю, а в этой клетушке тех операторов только проснулось шесть штук, а сколько ещё спит, непонятно, но по ощущениям – порядком. Честно говоря, не так уж и уютно.

А гады щиплются и трещат. То ли недовольны, что я в помещение вторгся, то ли, напротив того, прикололись и веселятся – впотьмах непонятно.

А, думаю, плевать! Однова пропадать, терять нечего.

– Ну, чего, – говорю, – страшные колдуны, ужас мира! Бедный смертный не хотел вам дрыхать мешать, он и сам не прочь от того, да только жрать ему до дури охота. Может, тут у вас еда есть, раз всё равно не спим?

Молчат, моргают. Ну, я уже учёный, я знаю, что жестами общаются. Жду, пока договорятся.

– Эй, – слышу, – теплокровный, ты как это сюда забрёл? Вам в жилом секторе не место!

– Меня, – говорю, – некий Тшанч просил тут подождать. Знаете такого?

– Дык, – говорят. – Шеф контрразведки. Но до диких-то ему какое дело? Он же с лешаками работает...

И тут я становлюсь в пятую позицию и делаю морду кирпичом.

– Это кто тут, – говорю, – дикий, я не понял? Ты глаза-то свои крокодильи разуй, недоразумение!

И тишина. У гадов – шок. И я начинаю действовать.

– Мы, – говорю, – с вашим шефом контрразведки разработали совместную программу против нестабильных существ из леса. И я вам не дикий. Забудьте это слово. Я – инопланетчик. Только контакты до сих пор были засекречены, ясно, мокроносые?! Я вот до сих пор не знаю, можно ли вообще всяким операторам доверять, или я зря тут язык распустил. Инструкции мне не дали по этому поводу.

– А откуда знаешь Тшанча-то? – кто-то спрашивает, робко так.

– Тебе скажи, – говорю, – рептильная морда! А ну как ты шпион? Ну ладно, шучу. Так и быть. Случайно. Меня завербовали. Ваш Тшанч кадры нюхом чует. Я такое видал – вы б в собственные уши позаворачивались со страху. Что мне оборотни какие-то – фу!

Наглость – второе счастье, если только не первое. Кто-то мелкий уже пищит под ухом:

– Так ты, как я понял, кушать хочешь?

– Времени, – говорю, – не было пожрать. Только что сверху. Что было: рассказать – никто не поверит.

– Сейчас, – говорят. И завозились в темноте.

Я же помню – они вполне съедобные штуки едят, даже вкусные. Воспользуюсь случаем, думаю. Ну и суют в руки какую-то миску или тарелку, а пахнет от неё будто орехами. Пошарил рукой – точно, орехи, с полпальца длиной каждый. Попробовал один – есть вполне можно, солёный такой.

– Класс, – говорю. – Будем представлять к наградам – вам зачтётся.

И меня кто-то обнимает холодной лапищей за шею – мир, дружба, жвачка. Терплю. Этикет есть этикет. А в самое ухо редко и холодно дышат и говорят:

– Надо же! Совсем на дикого не похож! В доску свой!

– А то, – говорю. – Будь спок, старина.

Тогда меня хватают за пояс и тянут вниз. И мне приходится сесть на что-то мягкое. И я сижу, хрупаю эти орехи и веду светскую беседу аса контрразведки: вру, хвастаюсь и надуваю щёки. А гады развесили уши по всему помещению – вешай хоть какую лапшу, уже всему верят. И тогда я спрашиваю между прочим:

– Тшанч как-то обмолвился о каком-то обалденном источнике энергии... Я тогда-то не стал уточнять – времени не было, но сейчас вспомнил, и интересно... Вы не в курсе?

Мнутся и гнутся.

– Вообще-то, – говорят, – мы не такие большие персоны, как Тшанч. Насчёт всяких новых идей нас не слишком просвещают...

– Я, – говорю, – слыхал, что уже не чересчур новая, в том-то и дело. Про сверхсекретные разработки я бы и спрашивать не стал.

– Ну, – мямлят, – трудно сказать, что он имел в виду из старого... Может, гравигенератор или...

– Пирит, – подсказываю. – А?

– Не наше слово, – говорят. – Может вещь и есть, да зовётся иначе...

– Да ну вас, – ворчу. – Не знаете ни чёрта, только пальцы гнёте.

Они смутились и позатыкались, а я думаю: слишком хорошо – это тоже плохо. Наелся, сунул горсть орехов в карман про запас – неплохая, между прочим, еда, чувствуется много калорий и места мало занимает. Потом нашёл ощупью флягу с водой, напился и задремал. И гады расползлись по своим углам, чтобы не мешать.

Я ещё подумал, что здорово их построил – душа радуется.

Проснулся – скандалище!

В зале с мониторами так орут, что эхо поигрывает – в операторской слышно. Я потихоньку встал, подобрался к двери и приоткрыл чуток – чтобы слова разобрать.

По голосу узнал: Тшанч разоряется.

– Это, – трещит, – не пограничная полоса, а отхожая дыра в гладком месте! Почему, хотел бы я знать, никто ни за что не отвечает?!

Кто-то незнакомый урчит виновато:

– Так ведь это учёный был... Особые полномочия... Что ж я мог сделать-то?

Тшанч опять свои карандаши ломает со злости:

– Уважаемый Шфепп, – говорит, ядовитый, как мышьяк, – вы кого-нибудь посылали за этой самкой? И почему именно за этой?

В ответ – тихий такой голосок – как у вши:

– Не представляет научного интереса. Никого не посылал.

Тот, виноватый, похоже, охранник, бурчит, как в животе:

– А номер-то вашего сектора, Шфепп! И пропуск ваш с вашей подписью!

И Шфепп снова шелестит еле-еле:

– Ну как же, позвольте? Я ж никого не посылал. Я ж уже объяснил – не представляет...

А Тшанч совсем вышел из себя. Тут уже не карандаш – целое бревно ломается:

– Варвары! – трещит с привизгом. – Украли ценную особь! Как раз вовремя! Ведь сожрали небось?! Ну точно, сожрали! Вам что, паёк не выдают, учёные?! Хуже уголовников, честное слово...

Но я не Тшанч, слава богу. Я смекнул кое-что. Только поверить боюсь. Но мне интуиция подсказывает, шестое чувство – аж дух захватило. Ну думаю, настал психологический момент для появления меня.

Захожу в зал. Свет убрали, только от мониторов цветной сумрак стоит. И в этом сумраке тени снуют, суетятся, грабками машут – проблемы у гадов.

– Тшанч, – говорю, негромко так, спокойно, – что случилось, а?

И все разом заткнулись и замерли – как по команде.

Тшанч говорит:

– Рекомендую, господа, тот самый теплокровный, о котором я рассказывал.

– Это да, – говорю. – Но случилось-то что?

Трёт верхними ладошками нижние.

– Да небольшое недоразумение, – говорит. – Тут кто-то из загона по ошибке твою самку забрал. Но она найдётся...

– Ты ж, – говорю, – вроде бы кричал, что её того... съели? Или мне показалось спросонок?

Так трёт, что вот-вот до дыр протрёт. Что-то его хорошо прижало, какие-то левые обстоятельства. Интересненько.

– Да я так, – говорит. Уже без всяких карандашей, без всякого визга – жужжит, как пчёлка. – Я так, понимаешь, для красного словца... Но если что, мы тебе другую самку подберём, какую захочешь, у нас полно, ты не переживай...

Всё правильно. Я так и думал. Но закатить бучу мне сам бог велел. И я как рявкну:

– Как это "не отыщется"?! – они аж присели, поджимают свои лопухи, их-то голосочки против моего слабовато выглядят. – Да ты соображай, что говоришь! Что ж ты из себя специалиста строил по нашей психологии, если не понимаешь ни рожна?! У нас же комфортные условия для размножения, знаешь, как фигово достигаются?! Мне что, объяснять надо, что другая самка не подходит?! У меня узкий спектр приемлемости! Мне, может, из-за вашего бардака будет вообще не размножиться – что ты тогда скажешь?!

Какие они стоят виноватые – сердце радуется. И я дожимаю.

– Сволочи вы, сволочи, – говорю трагически. – У нас, у теплокровных, от таких вещей запросто помирают. А иногда и окружающих душат – от темперамента зависит. Я, может, теперь смысл жизни потерял. Депрессия. Видеть никого не охота.

Он меня хватает за шею, а я его грабку скидываю. Видимо, страшное оскорбление – потому что морда у него вытягивается.

– Прости, – говорит, – не ожидал я, что так выйдет... Ну попробовать-то можно, правда? Может, ещё та отыщется... а может, у тебя дома какая-нибудь подойдёт... утрясётся как-нибудь... Ты уж, пожалуйста, сейчас не раскисай. Сейчас сил нет, как твоя помощь нужна. Мы оборотня в наружном тоннеле видали. Значит, он может и в подземелье просочиться – представь?

– У-тю-тю, – говорю, – какие вы добрые! Сейчас, пока я нужен. А когда тварь поймаем, под каким соусом меня сожрёте, а?!

Ух, и лебезили же они! И уговаривали, и рассыпались в извинениях: как я вообще мог подумать, что меня могут съесть?! Они вообще теплокровных не едят! Они вообще – только травку. А тот урод, который Аду забрал без спроса – он просто отдельно взятый выродок, позор и поношение всему роду подземных хозяев.

Ишь ты, думаю, поджали хвостики. Ну, я вам на них насыплю соли, мои дорогие! Как у вас всё хорошо, так бедного теплокровного шантажировать можно, в подопытные кролики записывать, угрожать, а как припекло – "прости, что так вышло"!? Фигушки.

– Ладно, – говорю. – Я гуманист. Я обещал. Так и быть. Но с утра. Сейчас у меня душа болит, и потом, я спать хочу. Заторможенный я вам всё равно ни к чему.

Согласились. Тем более что оборотни, видать, тоже спят по ночам. В смысле они так думали. Ну, отвели меня в операторскую, всех оттуда разогнали и прикрыли дверь. Деликатные...

А сна у меня ни в одном глазу. Я лежал и ждал событий – а сердце у меня билось так, будто вот-вот выскочит.

***

Как умудрился заснуть – чёрт его знает.

Проснулся оттого, что когтистой грабкой за плечо тряхнули.

– Вставай, – говорят, – Снайк. Охотничий сезон уже открыт.

Глазюки горят в темноте, как те самые карманные фонарики.

Спросонья подумалось: какой-нибудь патрульный пошустрее. И вдруг меня как ударит: откуда гад знает, как меня звать!? Никто ж из них не интересовался!

И тогда я его глажу по шее. Нежно-нежно.

– Конечно, – говорю, – пойдем, дружок. Пойдём, малыш. Я уж заждался тебя.

И только одну малую минуточку слышу тёплый смешок. Ни один подземный житель на такой звук не способен – разве если только запишет каким-нибудь механическим способом. Но такой ангельский хихикс разве запишешь точно!

А он щёлкает и шипит, как и полагается хозяину:

– Не годится на охоту с пустыми руками идти.

И я чувствую под руками приклад бластера. Этакая магия светлейшая!

– Солнышко моё! – говорю.

Хрустит карандашом сердито:

– Ну ты выдумаешь! Горячее пятно на холодном фоне... Зрение у нас тепловое, Снайк. Знаешь, что такое инфракрасные очки?

Я не знал, пока их на меня не надели. Всё вокруг контуры обрело, не идеально, но ориентироваться можно. И я понял, что бежим мы к ангару, где эти местные подземные танки стоят.

Я этот ангар разглядел. Стальные гусеницы блестят в потёмках – борта, видать, чуть теплее камня. Пол – камень полированный, стены – грубо тёсаный известняк. Мы уже около машины были, как вдруг слышу Тшанчев голос:

– В сторону, тёплый! – и меня швыряет в сторону и впечатывает в стену.

Силовое поле.

И я ещё от стенки не отлепился – увидел. Мерцание такое бледное и радужное, как мыльный пузырь из шампуня для волос. Купол небольшой – высотой со среднего подземного жителя, значит, генератор не шибко-то мощный. Хотя, может, они специально энергию экономят... А мы так глупо влипли!

Стало вроде как посветлее, и я осмотрелся вокруг.

Мати моя женщина! Гадов – так и кишат! Тшанч с довольным рылом, эти его охранники, какие-то типы в скафандрах, ещё какие-то – белых хламидах, гад с генератором поля и парочка обслуги для генератора... Вся толпа – вокруг силовой ловушки. А внутри – хоть и смутно, но видно – лешак при полном параде. Брюлики блестят, цветы в волосах, выпрямился, лицо бледное, злое, гордое...

Мой Ори...

Тшанч чирикает и трёт правые ладошки о левые.

– Класс, – говорит, – теплокровный, нельзя похаять. Чистейшая работа. Ну теперь давай клади оружие и присоединяйся: переместим его в лабораторию вместе с клеткой.

А Ори сквозь купол светится, как блуждающий огонёк: и кудри, и кожа, и глазища – чтоб мне было повиднее. И вид у него напряжённый и вопросительный: " Какого чёрта, Снайк, неужели ты меня продал?" – ножом по сердцу.

А Тшанч уже щёлкает нетерпеливо:

– Ну что ты встал со стволом, как дурень с писаной торбой!? Положи на пол и иди!

А у меня нервы – как струны. Я понимаю – они двоих поймали: один – оборотень, а второй – идиот-союзник.

– Ага, – говорю, – родной. Уже иду. Сию секунду.

Я бластер скинул с плеча за ремень, как рюкзак. И перехватил так быстро, как сумел – а всего-то и нужно было успеть один раз выстрелить.

И я успел. Я неплохо стреляю. Врезал тройной импульс в генератор поля.

Шарахнуло так – я только и успел подумать: Ори-то жив? Я ослеп от вспышки и оглох от грохота, а волной энергии меня так задвинуло обо что-то твёрдое, что я даже вырубился на секундочку: и позвоночником, и локтем, самой костью, будто иголку вогнали в нервный узел.

А в чувство привели вполне по-нашему – горячей ладонью по морде. От души. И крикнули звонко в самое ухо:

– Рвём когти, Снайк! Дёру, дёру!

Как он у машины люк открывал, а я отстреливался – не помню, хоть убейте. Вроде жарко было очень, камни сыпались, верещал кто-то – противно – даже, кажется, стреляли. Но пулями – грохоту много, а толку чуть. А вообще, если бывает ад, и он под землёй, и там жарко, темно, всё горит и ужасно больно, то это была та самая картина.

В кабину танка Ори меня втащил за шиворот.

Я в гамак плюхнулся и соображаю: хоть у меня и имеются известные пальцы на ногах, но ведь не такие же, как у гадов. Как же я буду держаться ногами за эти штуки?!

А Ори тормошит меня и кричит:

– Ну, ты что, заснул, герой!? Давай, шевели мозгами, пока они не опомнились!

– Ты, – ору, – не наезжай, что ты понимаешь! Это ж тебе не авиетка!

А сам судорожно пытаюсь сообразить, как хотя бы с места сдвинуть эту штуку. Как там гады-то делали... Вот это, блестящее, от себя, большую клавишу – вниз... И вдруг чёртова машина ка-ак рванёт!

Я ещё краем глаза заметил, как Ори рядом со мной в гамак влетел. В подземном виде – есть, чем за рычаги хвататься.

А на экранах ни пса не понять!

Я только дорубил до очевидного – что за ангаром длинный прямой тоннель, а мы прямо в него заскочили, потому и живы до сих пор. А Ори верещит в самое ухо, как подземный солдат со страху:

– Повороты – блестящая ручка! Слушай меня! Вправо! Ещё! Так, прямо!

Пошло попроще. Только ужасно трудно удержатся – ноги до пола не достают, мотает на скорости в разные стороны, назад по инерции относит, как тот самый цветок в проруби. Еле держу эту ручку блестящую. А Ори командует, как будто ничем другим и не занимался никогда – реакция у него вполне охотничья, в космических боях таким цены нет.

Я еле успеваю выполнять – слишком погано себя чувствую. Локоть так болит, что рука почти не слушается, но хуже, что мне не видно, куда едем. За стёклами – чёрная муть, полосы розовые и жёлтые...

– Ори! – кричу. – Ты дорогу-то знаешь?!

– Не отвлекайся! – рявкает. – Влево, ещё влево, вперёд!

Один тёмный ужас, а не дорога.

И вдруг из этой мутной каши как выскочит что-то ярко-золотистое – как торпеда! И сразу – грохот, удар в бок, так что занесло в сторону, еле удержал руль, а Ори визжит нестерпимым визгом, даже в этом шуме слышно:

– Стреляют! Круглые кнопки в ряд! Одну за другой!

Я жму, машина дёргается, грохочет, я жму ещё – и на экранах вспыхивает солнце!

И я всем телом ощущаю, всеми нервами, как наш танк прёт прямо по тому... по горящему пластику, по металлу искорёженному, по костям, по разлитому горючему – и за нами всё взрывается и рушится. И нас швыряет из стороны в сторону и вперёд – и мы влетаем на всём сумасшедшем ходу во что-то твёрдое, и наша машина пробивает его насквозь. Летят в нас куски пластика, осколки стекла – и в дыры врывается ослепительный свет, и скорость падает, падает, скрежет – по ушам, по спинному мозгу – и мы останавливаемся...

И я вижу, что вся передняя часть нашей машины разбита вдребезги, экранов нет больше, а сама машина уже не в тоннеле, а снаружи. Солнышко светит.

А Ори подтягивает ноги в гамак, и скручивается в узел – и его трясёт и выворачивает наизнанку, совсем как человека. И он уже не подземный хозяин – выглядит, как лешак. Правда, как больной лешак, если только такие бывают.

И я выбрался из своего гамака, подошёл к нему и вынес его из машины наружу. Он был лёгонький, как всегда, и я держал его, как девочку, и чувствовал, как его знобит – а Ори всё прижимался ко мне, цеплялся, как котёнок, которого вытащили из воды, кашлял, всхлипывал и бормотал:

– Снайк, как я ненавижу эти подземелья!..

Потом я сел на траву и положил Ори к себе на колени.

Мы как раз попали в то самое место – или, скажем, примерно то самое, где он меня дурачил, прикидывался Адой – и всё такое... Там были эти кусты, лианы, родники... Машина как будто вышибла какую-то заслонку – в скале дыра зияет, а края рваные: никак не камень, а то ли металл, под камень деланный, то ли блестящий пластик. Земля от дыры шагов на тридцать распахана – хоть окоп оборудуй. И стоит солнечное утречко.

– Ори, – говорю, – очнись, дружище. Надо сваливать отсюда, а то слишком уж к гадам близко...

Он голову поднял – усмехнулся.

– Зачем идти, Снайк? Полетели, а?

– Да где уж мне, – говорю. – Рождённый ползать...

И Ори тряхнул головой – и улыбается победительно, как в лучшие времена.

– Что, – говорит, – бродяга, – признал, наконец, какой ты есть? Верно, золотые твои слова. Но ладно уж, так и быть. Помоги мне только встать – устал я что-то...

И я опять его поднял, но он выкрутился и встал на ноги. И потащил меня за больной локоть куда-то в заросли. А когда раздвинул густеющий куст – у меня чуть глаза не выскочили.

Стоит между скал на узенькой площадочке моя многострадальная авиетка, и вся ветками закидана. "Фонарь" заперт – и на задних сиденьях лежит Ада. Причём вовсе не спит – вполне себе бодрствующая и живая, не раненая, зато злобная, как тот самый сатана. Потому что очень профессионально связана по рукам и ногам, а рот у неё заткнут моим стерильным индивидуальным пакетом из авиеточной аптечки и сверху завязан платочком. Чтобы не вздумала возмущаться. И её верный меч – только без ножен – почтительно так покоится на переднем сидении, где ей не достать при всём желании.

А я, наверно, переутомился чуток, потому что когда это всё увидал, со мной вроде как истерика приключилась. Я сел на травку и начал ржать. Я чуть не задохнулся, у меня слёзы из глаз потекли – но никак было не остановиться.

А Ори прислонился к борту и смотрит. Ждёт.

– Орёл, – говорю. – Ас. Уважаю. На ходу подмётки срежешь.

Как наморщит носик!

– Совет да любовь, – говорит, – Снайк. Вот, милостивый государь, ваше имущество в целости и сохранности, а я, пожалуй, пошел. Очень уж беспокойно с тобой, душенька.

Делает подленькую улыбочку в своем роде, но вздыхает. И уж слишком демонстративно собирается. И я его поймал за плечи – то есть, он дал себя поймать.

– Моего тут мало, – говорю, – дружище ты мой отважный. Одна авиетка. А жрица – она своя собственная. Её надо выпустить.

Как у Ори в глазах огонёчки вспыхнули! Ничего он не сказал, улыбнулся – и только.

Я авиетку открыл и стал Аду развязывать. И первым делом она хотела съездить мне по морде. Ничуть не изменилась.

– Знаешь, – говорю, – подруга, я ведь могу тебя и связанной выгрузить.

Перестала руками махать. Отплевалась от индпакета и говорит:

– Если бы я знала, Снайк, что ты всё-таки сродни колдунам и якшаешься с нечистым, я б тебя убила ещё на дороге в степи. Твоё общество позорит человека чести.

– Да если б, – говорю, – не наша золотая нечистая сила, вкалывала бы ты в подземных рудниках, или где у них там рабы работают – а потом съели бы тебя, и сказочке твоей – конец. Легко. Так что не плюй в колодец, девушка. Лучше скажи Ори спасибо.

А она посмотрела на Ори – и он немедленно изменился очередной раз. И стал звездоликой лесной кралей с шельмовской рожицей и самой малостью одежонки. И Ада всё-таки плюнула ему под ноги.

– Я, – говорит, – знала, Снайк, что ты презренный развратник. Что тебя любая поганая ведьма может обморочить. Но я не такая. У меня святые цели.

– Ты убила страшную колдунью? – спрашиваю.

– Нет, – говорит. – Но я её видела. В смысле, я видела статую их злобной богини и теперь знаю, где её храм. Вот.

И Ори прыснул в ладошку. А я уже устал смеяться. Только говорю:

– Девушка, не позорься, а!

И Ада как всегда надулась и замолчала. А Ори вдруг спохватился – и торжественно так изрекает:

– Я слышал, ты интересовался самым мощным источником энергии у подземных хозяев?

– Да, – говорю, – солнышко, да! Пирит!

– Ну, – говорит, – они эту штуку называют иначе, но я выяснил точно: это у них самая страшная военная тайна, лучшее из лучшего. Так вот, смотри.

И самым фокусным жестом открывает у авиетки багажник.

А там я вижу этот хвалёный, легендарный, невозможный пирит, из-за которого я во всё это влип. И эта удивительная вещь – самый обыкновенный, даже внешне легко узнаваемый кси-аккумулятор. Ну один в один такой же, как на моём звездолёте. Вылитый. Просто удивительно, откуда у подземных хозяев чертёж – я думаю, им Даргон показал. Господи, боже милостивый, какой был облом...

Я повернулся к Ори, а Ори сиял, как сверхновая звезда и смотрел на меня нежно, и я понял, что не могу я его обидеть ни в коем случае. В конце концов, это мой личный облом.

– Ну что бы, – говорю, – я делал без тебя, дружище! Люблю я тебя.

Что бы вы думали, он на это ответил? Махнул девичьими ресницами и пропел:

– Я тоже.

Дальше всё было просто.

Аду мы подкинули к селению каких-то мирных дикарей, чтобы она купила себе лошадь. Не собиралась она домой возвращаться – то ли подвигов ей не хватило, то ли шило впилось в тайное место.

И мне она только одно и сказала на прощанье:

– В сущности, Снайк, ты не отпетый негодяй. Я бы могла на тебя повлиять в добрую сторону, если бы ты не был таким похотливым и беспринципным самцом. Всё доброе, что в тебе есть, заглушает эта твоя несдержанность. И ты такой неразборчивый, что даже не можешь отличить порядочную женщину от бог знает чего.

– Ах, – говорю, – Ада, я сам себе ужасаюсь, только вот поделать ничего не могу.

– Постарайся, – говорит.

– Непременно, – отвечаю. – Лет через пятьдесят обязательно начну развивать силу воли в этом вопросе. Может, и вовсе перестану женщин замечать, как знать.

– Мерзкое, – говорит, – ты, Снайк, животное!

– Спасибо, – говорю, – милая, я тебя тоже люблю. По-братски.

На том мы с ней и расстались. А Ори сделал себе вид ещё прелестней прежнего, и улыбался загадочно, и накручивал на палец златой локон.

– Слушай, – говорю, – а почему ты на дороге объявился, в смысле, объявилась мужчиной, а не женщиной?

– О, – смеётся, – это была военная хитрость. Чтобы ты не заподозрил про звездоликую, а главное – чтобы Ада сразу не убила. А вообще, тебе не всё равно?

– Оставим, – говорю, – эту скользкую тему. Хочешь орехов?

Он мне протянул ладошку. Я достал из кармана горсть орехов от подземных жителей – а Ори тут же спрятал руки за спину.

– Я передумал, – говорит.

Я тоже передумал. Потому что это были сушёные горные муравьи. Те самые.

С тех пор я имею ещё больше претензий к подземным жителям.

А что до Ори – то он перед вами. У него такая фантазия – не заложусь, что вы узнаете его при новой встрече. А историю эту я рассказываю уже, наверное, раз сотый, потому что Ори обожает слушать про себя. Он вообще к себе хорошо относится. Вот такушки.

***

Снайк рассказывал почти до утра. А рядом с ним примостился подросток-йтэн, тихий ребёночек, с длинными ресницами и славной застенчивой улыбкой.

Никто из нас не заметил, в какой момент он перестал быть стулом.

А утром, когда мы шли к кораблю, Тама-Нго мне сказал:

– Послушай, Проныра, а не слетать ли нам на эту Мангру? Как ты думаешь?..

Но это уже другой сюжет.