Текст книги "Абсолютные неприятности (СИ)"
Автор книги: Макс Далин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Но к тому моменту я с ними уже освоился. Всё-таки славненькие, весёлые... сволочи... И вокруг их уже собралось душ пятьдесят. Что показательно: дети у них такие же лапулечки, только маленькие, а старых и даже просто зрелых совсем не видно. Все подросточки. И я даже подумал, что эта летающая братия совсем не взрослеет. В принципе. Что они это физически не могут. Помню, даже решил, что они и не умирают – ну как таких вообразить мёртвыми? Невозможно...
Где они живут, в смысле, где у них дома, я так и не узнал. "Здесь и живём", – говорят. Но не на деревьях же! Чем питаются и как делают себе такую одежду и такие феньки – между прочим, сложные в работе безделушки – опять же непонятно. "Колдуем", – говорят. Но, несмотря на всю эту чушь, я понял, что мозги у них не первобытные. Что они до чего угодно сходу дорубают. И я решил, что на Мангре все жители такие умные, смелые и весёлые. И хорошенькие.
Звали они себя – Летающий Народ.
Я ту, первую девочку, у которой имя пишется нотами, с собой звал. Объяснялся в вечной любви с первого взгляда. Но дозовёшься, как же! Смеётся и похабничает, как старый пират с перепою. И взаимопонимания я от неё не дождался...
Жуть, как мне жаль улетать было. К вечеру они костёр устроили – зажгли непонятно что, неизвестно как – и горит выше травы. И у них откуда-то оказался мёд, хлеб как пирожное и какой-то странный выпивон, в вазах или бутылях, светящийся. Внутри организма он, по-моему, тоже светится, субъективное наблюдение.
Уютный выдался вечерок и ночка ничего себе, если не считать, что добропорядочная до безобразия. Они песни пели, но исключительно наши песни, причем самые хамские – а я, помнится, всё просил их сказать что-нибудь на местном наречии, чтоб дешифратор настроить. Но они, верно, думали, что я уже совсем в хламину накачался, потому что несли какую-то изящную тарабарщину с просветлёнными минами... Нет, всё равно славно.
А где подземелья, они мне так и не сказали. Врали, трепались – и отпускать не хотели. Но утром я всё-таки улетел. В просветлённо-грустном настроении, и направление выбрал по собственным догадкам...
***
А утречко выдалось славное. Ясное, свежее и тёплое.
Но минут через пятнадцать полёта на самой малой, чтоб всё рассмотреть получше, лес кончился. И солнечное утро кончилось. И похолодало сразу, и потемнело, и облачка набежали непонятно откуда. И потянулась под авиеточным бортом ровная травяная степь под пасмурными небесами – скучноватое, надо сказать, зрелище.
По степи дорога вьётся – разрезает простор на две неровных половины и за горизонт уходит. И я опустил авиетку к самой земле и повёл над дорогой – может, думаю, встречу кого-нибудь.
И точно: получаса не прошло, как увидал человека. Едет верхом на мохнатом длинноногом звере с тощей шеей, а второй зверь, гладкий и потолще, тащится следом на верёвке. Лошадь, говоришь? Может быть, я не зоолог. Пусть будет лошадь.
Я подлетел поближе и поставил авиетку на грунт перед этими – ну, как ты их назвал? Ожидал, что всадник – такая же лапочка, как мои лесные знакомцы, и такая же умница, но обломался, и очень неприятно. Это оказался не всадник, а всадница. И, во-первых, далеко не красавица, чтобы не сказать больше, а во-вторых, она так удивилась, что схватилась за меч – а вооружение у неё имелось весьма и весьма нехилое.
Я сам обалдел. Деваха, представьте себе, той самой породы, которой лавры воюющих мужчин покоя не дают. Без всяких, то есть, милых округлостей, плоская боевая машина, глаз не радуется. В этаком, знаете, первобытном бронежилете из проволочных колечек поверх полотняной рубахи, в юбке из грубой кожи с какими-то пластинами железными, в тяжёлых сапогах, а поверх всего этого – широкий плащ с капюшоном. Ни одна уважающая себя красотка ни за какие коврижки так не оденется. К тому же в левой могучей мозолистой руке – поводья этой её лошади, а в правой – рукоять меча солидных размеров. На широком ремне – целый арсенал: фляга, нож, какой-то примитивный самострел, целая связка метательных штуковин вроде дротиков, а из-за плеча торчит оперение целого букета стрел, которые как-то там приспособлены.
И всё это венчает хмурая обветренная физиономия без малейших признаков дружелюбия, грубоватая и малосимпатичная. И вдобавок, когда я с ней заговорил, обнаружилось, что она ни черта не понимает. Не всё коту масленица.
И пошло-поехало: я её упрашиваю остаться поговорить, а сам дешифратор настраиваю, чтобы хоть какие-то мосты навести, а она – ноль внимания, фунт презрения, замахивается мечом и выражает, согласно ПП-индикатору эмоциональных состояний, негодование, отвращение и досаду вместе взятые.
Но на ругательства наши машины настраиваются быстрей, чем на любые церемонии. В конце концов, с грехом пополам поняли мы друг друга, хотя симпатий это и не прибавило.
Дама на меня смотрит, как святой отшельник на нечистого духа, и говорит:
– Что тебе от меня надо, колдун?
– Я не колдун, – говорю, – я солдат.
– Откуда ж у тебя машина колдунов? – говорит, ядовитая, как тот самый цианистый калий – смертельная доза. – Ты всё врёшь, ты колдун, таких, как ты, надо убивать!
Я про себя поминаю господа бога-душу-мать.
– Я, – говорю, – колдуна убил, а машину себе забрал.
– Допустим, – говорит. – Но как же она тогда тебя слушается?
– А я, – говорю, – перед тем, как колдуна убить, заставил его рассказать, как она управляется. Сообразила?
Смотрю: у неё глаза по тарелке.
– Так ты что ж, – говорит, – пытал колдуна?
Я уже сообразил, что влип по самые уши, но решаю доврать до конца – гладко выходит.
– А чего, – говорю, – с ними церемониться, с мокрохвостыми!
И понимаю: правильная тактика, хоть и подлая – сменила надменная особа гнев на милость, смотрит на меня с некоторым даже интересом.
– Никогда бы не подумала, – говорит. – Ты, значит, крутой... А откуда держишь путь?
– А вон, – говорю, – с той стороны, где лес.
– Ого! – говорит. – Там летающие ведьмы живут. Знаешь?
Умереть – не встать.
– Да за кого, – говорю, – ты меня держишь-то? Я что, по-твоему, слепой, или идиот? Натурально, знаю. Видел. И даже больше. Но не болтать же об этом направо и налево!
Дама успокоилась и кивает:
– Это правильно. Они могут и подслушать, эти ведьмы.
– Они такие, – говорю. Щёки надул – крутого строю по местным понятиям.
Начинает налаживаться вроде как светская беседа – и вдруг ни с того, ни с сего снова заводится моя собеседница. Хватается за меч.
– Слушай, – кричит, – колдун, кончай мне зубы заговаривать! А почему это ты меня сначала не понимал, а потом понял!?
– А разве так не всегда бывает? – спрашиваю.
– Нет! – вопит, а сама уже рвёт и мечет. – Ведьмы понимают сразу, а чужеземцы не понимают вообще! А так, как ты – это колдовство! Ты мне всё наврал, колдун, готовься к смерти!
А драться мне с ней, понятно, совершенно неохота. Потому как я не люблю, когда меня убивают, а для самообороны у меня штурмовой тяжёлый бластер – такое злое колдовство, что ей, бедняжке, и не снилось никогда.
– Ну ладно, – говорю. – Я тебя просто проверял: вдруг ты сама шпионка колдунов. Понимаешь? А теперь вижу, что ты свой человек, с тобой можно откровенно говорить. Я тебе всё расскажу откровенно, но уж ты держи язык на привязи. Тайна.
На тайну кого угодно можно купить. Особенно если обстановка подходящая, а она подходящая. Так что гляжу – подруга кивает и задвигает свой ковыряльник обратно в ножны.
– Ну, так вот, – говорю. – Слушай. Я ужас как интересуюсь машинами. Ведь если ты не колдун, то ни летать не можешь, ничего, верно? И я путешествую по всему свету, а если где попаду на колдуна, то сражаюсь с ним, а машину отбираю. Теперь понятно?
– Да, – говорит, а у самой глазки загорелись. – Понятно. Давай дальше.
– Думаешь, эта летающая машина – всё, чем мы располагаем? – говорю. – Да ничего подобного! К примеру, чтобы чужих понимать, у меня специальная машина есть, и ещё есть кое-что. Но это потом. Сейчас скажи такую вещь: колдуны же в подземельях живут?
– Ох, – говорит. – Да.
– Ну, – говорю. – Я узнал, что у них там имеется такая шикарная штука для машин, что если она у тебя есть, то уж никакой колдун не страшен. Ты приколись – я собираюсь её разыскать и отнять.
Говорю, а сам наблюдаю за ней. А вид у неё делается торжественный и печальный, значит, клюнула.
– Знаешь, – говорит, – вообще-то, я тебя зря обидела. Ты, конечно, несредний воин, но план у тебя, прости, совершенно идиотский. Тебе просто ужасно везло до сих пор – вот ты и думаешь, что так всегда будет. Бывает, что человек закидывается, особенно мужчина. Но ты всё-таки послушай: одно дело – один колдун, а целое логово – дело совсем другое. Там повезти не может. Там тебя убьют или хуже. Я-то точно знаю, потому что сама туда еду.
– Занятно, – говорю. – Интересно, почему это меня убьют, а тебя нет? Надеешься их обворожить?
Посмотрела она на меня особенным женским взглядом: "Ничего-то ты не понимаешь, несчастный дурачок", – и вздохнула, не горько, а, знаете, этак безнадёжно. И с жалостью.
Воюющие женщины бывают двух типов.
Первый – это девочки, которые у нас на Мейне выросли. Среди других рас огромная редкость. Это когда у женщины война в крови, и она относится к ней спокойно и естественно, как нормальный парень – бывает, мол, время, когда сражаешься, а бывает – когда плюшки с миндалём печёшь. Дело жестокой необходимости. Вот такие никогда не выпендриваются и крутых бойцов из себя не строят, потому что на самом деле крутые, причём не мускульно, а по духу. И если судьба сводит такую с воином мужского пола, то получается не союз, а одна прелесть. Они свою натуру прекрасно знают и не стесняются. Ну, она замечает одно, ты – другое, ты в рукопашной представляешь из себя, она стреляет лучше, ты сильнее, а она медленнее устаёт и боль легче переносит. И при этом вы оба постоянно в тонусе, потому что перекидываетесь шуточками, к тому же она смотрит, чтобы была еда, и у неё чертовски лёгкая рука на перевязки.
Второй тип – это все прочие. Я думаю, что у них такое происходит от зависти и какой-то нелюбви к самой себе, что ли... Если с мужчиной случается такая беда, он начинает жутко за собой следить, выводит везде волосы, красит губы и норовит носить юбку, а женщины – наоборот, плюют на собственную наружность и считают своим долгом возиться с оружием. Причём такая особа делает всё мыслимое и немыслимое, чтобы смахивать на мужчину, но с таким видом, будто мужчин безмерно презирает, а сама – дама в квадрате. Такая не союзник, как ни печально. Она, конечно, способна совершать эпические подвиги, но только чтобы доказать, какая она крутая и какие презренные самцы ничтожества.
Я это всё к чему клоню: свела меня судьба с дамой второго типа. Когда она вздохнула, я догадался, куда она клонит: она собирается в этих подземельях подвиги совершать и мир спасать, а я фигнёй страдаю. Когда она заговорила, я понял, что правильно догадался.
– Понимаешь, – говорит, да проникновенно так, – меня много лет готовили к тому, что я должна совершить. Это не развлечение какое-нибудь, а миссия. Моему народу грозит беда от колдунов, а я должна её предотвратить. Мой меч закалён в воде из двенадцати священных источников, а ещё меня благословила Великая Жрица Третьей Луны. Я, быстрей всего, погибну, но мне дано свыше выполнить миссию.
Говорит она, значит, а я, подлый циник, думаю: если всё так серьёзно, чего ж не послали с ней хотя бы десяток крепких ребят, чтобы подстраховать вместе с благословением и волшебным мечом?
– И почему ж ты, – спрашиваю, – одна едешь?
– Так было предначертано свыше, – говорит. Торжественно и важно, в тоне "не твоего ума дело". – Великой Жрице было видение, понимаешь?
– Не-а, – говорю. – Я бы на её месте послал с тобой пару крепких ребят, на всякий пожарный случай.
– Я, – изрекает патетически, – сама воин. А мужчин среди жриц Третьей Луны нет вовсе и быть не может.
– А как, – говорю, – насчёт нормальных... в смысле, этих... ну... королевских – или какие там у вас – нерелигиозных солдат?
Она напыжилась ещё больше.
– Простые смертные должны спать спокойно, – говорит. – А то это слишком ужасно для неподготовленной души.
– А мне скажешь? – спрашиваю. – Всё-таки я не совсем простой смертный – я колдунов не боюсь. И потом, мы ведь встретились по дороге в одно и то же место – вдруг это тоже вроде знамения?
Она призадумалась.
– Может быть... – говорит. – Ну ладно. Слушай, – и тоном, соответствующим важности момента, изрекает. – Великой Жрице в пророческом сне открылось, что страшная колдунья, живущая под горами, задумала навести порчу на весь наш народ, чтобы стереть его с лица земли.
– Не может быть, – говорю и вежливо делаю круглые глаза. – Какой кошмар. И что же ты?
– Должна убить колдунью и забрать её чёрный талисман, – вещает торжественно. – А чтобы колдуны не могли следить за нашим народом, я должна разбить их волшебное зеркало.
Ничего я на это не сказал. Я много видал идиотизма на свете. Но не этому чета. Этот – редкость.
***
А звали её Ада.
Я с ней потом долго препирался, чтобы она разрешила мне себя проводить.
На мой взгляд, в этом для нас обоих был резон: я вместе с ней, раз уж она знает дорогу, попаду без хлопот в нужное место, а она заимеет хорошо вооружённого спутника, не обременённого предрассудками. Но это на мой взгляд – на дилетантский. У Ады были другие резоны. Она вбила себе в голову, что я рвусь её защищать – ну странствующий рыцарь и прекрасная дама! Она себе льстила. Ей даже, по-моему, казалось, что я – абсолютный такой болван – влюбился в неё с первого взгляда. Подобные вещи она считала жутко унизительными, они не подходили ей ни с какой стороны. Мне всё время давали понять, что я не на ту напал, что всякие сексуальные подходцы её оскорбляют, а защищать её я не имею никакого морального права. Она, мол, такой же рыцарь, как и я, только лучше.
Еле-еле убедил.
Поклялся страшной клятвой руку и сердце не предлагать и вообще – не приставать с гнусностями, а в бою не мешать, не лезть, пока не попросят. Одним словом, вести себя прилично.
Потом мы ехали по степи, она верхом, я – на авиетке над самой землёй, с лошадиной скоростью. Молчали. Не было у нас общих тем для разговора. Она, по всему видать, обдумывала план боевых действий, а я вспоминал девочек из Поющего Леса – и аж слёзы на глаза наворачивались.
Так, помаленьку, мы и продвигались весь день. Только раз притормозили перекусить. У Ады были сухари, но я ей дал попробовать кое-какой консерв, и ужасно ей понравилось, особенно шоколад.
– Это что, – спрашивает, – еда колдунов?
– Угу, – говорю. – Трофеи.
Долго ли, коротко ли, как в сказках говорится, мы так ехали, но, в конце концов, как и полагается, наступил вечер. На Мангре сутки малость длиннее мейнских.
Закат тут классно оборудуют: цветов на небе появилась целая куча, все разные и симпатично смешаны. А облака снизу как прожектором подсвечены – дорогая декорация. Весь горизонт просматривается, простор, красотища – аж сердце щемит. А Ада говорит:
– Как бы завтра дождя не было.
Уже совсем стемнело и вызвездило, когда подъехали мы с ней к странному месту. Из степи скала торчит, как клык. В скале дыра, вроде пещеры. Около пещеры – следы кострищ и палки в землю вбиты, я так понял, чтобы лошадей привязывать.
– Это у вас постоялый двор? – спрашиваю.
Смеётся.
– Вроде.
Поставил я авиетку рядом с входом в эту пещеру, и пока Ада лошадей привязывала, внутрь заглянул. Ну что сказать? Опять же выгоревшее место посередине, а вокруг охапки сена лежат – кто-то спал и оставил. Номер люкс.
Нет уж, думаю, увольте, я тут спать не буду, лучше застрелиться. Во-первых, наверняка собачий холод, а я люблю тепло. Во-вторых, спал тут чёрт знает кто, и потом – букашки всякие ползают, микробы... Ну их! Поэтому я в авиетке сиденья раскинул и устроил себе спальню по своему избалованному вкусу. А перед тем, как лечь, зашёл к Аде в гости. Из пещеры воняло со страшной силой – это она там себе ужин готовила.
У неё там с собой оказался серьёзный припас: в сумке, что к седлу приторочена, пара ободранных ног какой-то мерзкой... в смысле, местной зверюги, уже, понятно, давно дохлой. И Ада, признанный кулинарный гений, господин шеф-повар, подпаливала эту гадость на костре, отчего распространялся по всей округе жуткий букет тухлятины и горелого. А от меня этикет и святые традиции требовали посидеть рядом и понюхать.
Я очень старался сделать вежливую мину. Но Ада, женщина умная, сообразила, что её стряпня меня не вдохновляет. Это её задело.
– Ты что ж, – говорит, – вообще мяса не ешь?
– Да как тебе сказать, – говорю. – Вообще-то ем, но сейчас настроение не то совсем... Хочешь орешков в сахаре?
– Да ну, – говорит. – Вкусно, конечно, но разве это еда для воина?
– Подумаешь, – говорю. – Не хочешь козявку – ходи голодная.
И вот сидим мы и мирно ужинаем – и вдруг в авиетке как взвоет сирена!
Угоняют!
Я пулей из пещеры вылетел. Никого. Темно, степь, одна луна взошла целиком, от другой – толстый серпик, третья из-за горизонта горбиком высовывается. Абсолютно никаких признаков жизни вокруг.
Я сирену вырубил. Чего это, думаю, с ней приключилось, ведь всегда всё проверяю перед стартом с Мейны, и потом – безотказная же противоугонка! Дивно всегда работала! Дурь какая-то...
Повернулся к Аде – выскочила Ада из пещеры с мечом наперевес, стопроцентная боевая готовность.
– Силы небесные, – говорит. – Это что было?
– А ляд его знает! – говорю. – Намудрил тут чего-то этот колдун, понимаешь... Ну ничего страшного, ты иди спать, а я уж побуду здесь. Заодно лошадей посторожу, а завтра с утра разберёмся, что это она запиликала.
Ада посмотрела на меня подозрительно, но ушла. Я чуть было ей не предложил спать со мной, где теплей и удобней, но вовремя вспомнил, с кем дело имею. Прикусил язык, пока не сорвалось.
И Ада, значит, ушла, а я "фонарь" опустил, запер и лёг спать.
Это, я вам скажу, ночка была! Врагу не пожелаешь.
Сначала мне снилась всякая тупая муть. Будто ко мне Виви пристаёт, лезет целоваться, а сам приговаривает: " Ты, Снайк, имей в виду – среди Жриц Третьей Луны мужчин быть не может". Потом – будто налетели на "фонарь" какие-то поганые птички, и давай долбить его носиками, всё громче и громче.
В конце концов, совсем уж нагло забарабанили. Я проснулся. Гляжу, за стеклом – незнакомая рожа и смотрит на меня с живым любопытством. А все три луны уже в зените, не так уж темнее, чем днём, и видно во всех деталях.
Стоит рядом с авиеткой, расплющивши об стекло носопыру, ветхий такой дедок: Виви, по моим прикидкам, ему бы во внуки сгодился. Седенький – там, где не лысо. Горбатенький, кукишного ростика. Мордочка сморщенная, как у обезьянки какой-нибудь, вся в бороде и в усах. И совершенно непонятно, как он тут оказался – ни лошади, ни какого-нибудь иного транспорта поблизости нету.
Я авиетку отпер. Он сразу жутко засуетился, закланялся такими, знаете, мелкими поклончиками, захихикал – и говорит:
– Прости, что разбудил тебя, добрый человек.
– Ничего-ничего, – бормочу, а сам соображаю, что он на йтэн сходу заговорил. – Чего тебе надобно, старче?
– Ах, – говорит, – какой у тебя летающий конь! – а сам обшивку авиетки оглаживает ладошкой. – Слушай, добрый человек, давай меняться, а? Что хочешь, проси – всё будет.
– Слушай, – говорю, – отец, ты что, объелся? Не могу я с тобой меняться, засохни, – и хочу "фонарь" закрыть. А он в пазы грабки суёт.
– Ну погоди, – говорит, – погоди, герой! Ты послушай: хочешь дезинтегратор? Дезинтегратор дам. Даже два. Или вот. Хочешь лучше женщину? Звездоликую, даже летающую? Где ты ещё возьмёшь летающую женщину, подумай!
– Дедуля, – говорю, – убери ручки, так и прищемить недолго. У меня дома этих дезинтеграторов – до фига, я, куда их девать, уже придумать не могу. И потом, у меня жён – человек двадцать, все звездоликие и половина – летающие. От детей уже проходу нет. Так что иди, отец, своей дорогой, ладушки?
– Ну и дурак, – говорит. И поплёлся потихоньку прочь.
Ёлы-палы, думаю, сон в руку. Посмотрел на часы: перевалило за второй пополуночи по местному. Ну куда деда понесло в такую пору?
– Эй, – кричу, – отец, ты бы тормознул!
И тут понимаю, что моего торговца женщинами уже и след простыл. И это меня так прибило, что я выбрался из авиетки.
Оглядываюсь кругом. Глухая ночь, сверчки цырликают, степь вокруг разлилась травяным морем, всё гладко, как облизано. Светло от лун – ни дать, ни взять, стол в операционной. И нигде ни души, что показательно.
Не иначе как на реактивной тяге старичок. Ну шустренький такой попался...
Может, думаю, в пещеру забрёл? До греха недалеко – Ада такая моралистка, что и преклонный возраст не поможет.
Заглянул в пещеру. В костре угли тлеют, Ада спит, как невинный младенец, только посвистывает. И тут меня что-то толкнуло – такое, знаете, шестое чувство охотника с большой дороги – опасно!
Я до авиетки добрался в один скачок. Гляжу... слов нет!
На пассажирском месте рядом с моим креслом девочка сидит. Очень красивая, вне всякой критики, и абсолютно голая. Причём вид у неё такой, будто я к ней в гости зашёл, а она меня ждала годами!
– Так, – говорю. – Доброй ночи.
Как она расцвела и запахла! Совершенно буквально запахла, чтоб мне лопнуть! Розами!
– Приветствую тебя, – декламирует нараспев своей флейточкой, – великий сын неба и мой повелитель!
Может, мне эта хреновина снится, думаю...
– Это ты, – говорю, – звездоликая, да?
– Да, – мурлычет. И потягивается всеми своими прелестями, неземными и сверхъестественными. Дайте скорее верёвку – удавиться...
– Очень хорошо, – говорю. – А летать ты умеешь?
– А как же! – выпевает. – Обязательно!
И как сидела в кресле, так и всплывает в воздух, как я в лесу видел. И я её вынужденно созерцаю в самом том ещё ракурсе. Но беру себя в руки и прыгаю в авиетку на пилотское место.
– Класс! – кричу. – А теперь, дорогая, ненаглядная, лети отсюда! Лети, птичка!
И захлопываю кабину. А звездоликая ещё успевает ногой по "фонарю" впилить на прощанье. От чувств, надо полагать.
Куда она потом делась, я не смотрел. Улёгся на кресла и заснуть пытаюсь. И так уже голова квадратная. Но как бы не так! Заснёшь тут, пожалуй, с этими звездоликими кралями и их старичком, чтоб ему триста раз, да во все места... Я не железный всё-таки!
Но мечтал-мечтал, и сам не заметил, как отрубился. И даже начал сниться приятный сон, что-то такое про танцы, про летающих девочек – и постепенно дошло до забавных вещей... И тут Ада как заорёт!
Пресвятые драконы и ползучие твари! Ну почему я, думаю, её не пристрелил сразу, как встретил!
Я бластер схватил и в пещеру влетел, с предохранителя снимал уже по дороге. И в тот самый момент, когда Ада закрыла ротик, а я спросил, в чём, собственно, дело – слышу, у авиетки двигатели взвыли!
Какая-то падла не включила звукоуловители!
И я только и успел увидеть, как мне мигнули кормовыми огнями. И врезали орбитальную скорость – рёв и грохот, только эхо прокатилось...
Как же мне было погано, кто бы знал! От досады, от злости, с тоски – ком к горлу, слёзы к глазам! Нет, ну не сволочи!? Передатчик! Аптечка! Жратва, что в этом мире, таком и сяком, тоже немаловажно! И главное – как, ну как, скажите на милость, я попаду домой!?
Чем жить здесь – лучше себе голову тупым ножом отпилить.
***
Минут через пять я проанализировал ситуацию. Спокойный стал, как тот самый разложившийся труп. Шок, наверное, не знаю.
Ада меня за плечо тронула.
– Машина улетела сама? – спрашивает.
Думаю, что сейчас удавлю её собственными кишками, но отвечаю почему-то очень вежливо. Сам себе удивляюсь.
– Нет, – говорю, – милая. Сама она улететь не может. Её украли. А теперь скажи мне, доблестная воительница, жрица и всё прочее, какого-растакого ляда ты не спишь по ночам?! Ну что с тобой за припадок приключился? Я до сих пор думал, что так вопят, только когда рожают, в крайнем случае, когда помирать собрались.
Ада слегка смутилась.
– Прости, – говорит, – меня пожалуйста. Просто никогда со мной такого не бывало. Я спала, а оно мне волосатой лапой по шее провело. Я глаза открыла, а оно такое страшное... и закричала. Так вышло.
– Ада, – говорю, – кто – оно? И где оно сейчас? Смерть люблю пугаться.
– А сейчас, – говорит, – его уже и нету...
– Ладно, – говорю. – Тогда расскажи, какое оно было из себя.
Ада ладонью по груди водит.
– Один ужас, Снайк, – говорит. – Паук размером с твою машину. Волосатый такой, четыре глаза...
– И ни в одном – совести, – говорю. – Впечатляет. Я понимаю. Только куда же он девался, такой большой и страшный? В щёлку уполз?
Смотрю, Ада чуть не плачет.
– Не знаю, – всхлипывает. – Был, Праматерью клянусь! А куда девался – не заметила!
– Хорошо, – говорю. – Ну, врубись: ты паука видела в пещере?
– Да, – говорит.
– Так, – говорю. – Выход из пещеры один?
– Да, – говорит.
– Замечательно, – говорю. – Но на выходе стоял я. Что ж твоё оно меня с ног не сбило-то?
Пожимает плечами.
– Ну, – говорю. – Какой следует вывод?
– А, – догадалась, – это колдовство?
– Нет, – говорю, – дорогая. Это тебе приснилось. И именно тогда, когда я отважно и доблестно сражался с колдуном, который позарился на мою машину, ясно?!
Ей, наверно, было здорово стыдно. Разнюнилась, обругала колдуна по-всякому... но я её утешать не стал. Нечего строить из себя героя, если пауков боишься!
Я решил, что паук там всё-таки был. Что Ада только размер чуток преувеличила.
Остаток ночи я проспал на этом сене, а бластер под себя в сено закопал.
Утром я себя чувствовал наипаршивейше; ночью замёрз, как на айсберге, задёргался до головной боли, какие-то кусачие зверушки за пазуху налезли – и злой я был, как самый ужасный местный колдун. Зато и приобрёл способность логически мыслить.
Если и вправду – а на то похоже – колдун украл мою авиетку, то он, быстрей всего, погнал её к себе домой. По идее, всё ворованное домой тащат. Так значит, мы найдём её в подземельях! Я все их поганые норы обшарю, но своё имущество получу обратно. Заодно с пиритом. Так что ж я тут сопли распускаю? Дурак, действительно...
И успокоился. Ровно до того момента, когда вспомнил, что не худо бы позавтракать.
Ну, вывернул карманы. Нашёл кусочек витаминизированного шоколада, пяток таблеток, снимающих жажду, полтюбика джема... Самое большее, до вечера протянуть можно. А дальше-то как? Только подумаю, что придётся тухлую мертвечину жрать, аж тошно становится. Нет уж, дудки. Устроим охоту. Есть же тут какие-нибудь звери?
А тем временем Ада лошадей оседлала. И я сообразил, что верхом на живых тварях не ездил никогда.
Лошадь мне досталась та, что потолще. Как я на неё карабкался – туши свет. А Ада наивно так спрашивает:
– Ты чего, ездить не умеешь?
– Ездил когда-то, – говорю. – Разучился. И зубы-то нечего скалить – это ты во всём виновата. Между прочим, у меня в машине заговорённое оружие было. И бальзам от любых ран. И ещё полно отличных штук. И всё погибло – а ты ржёшь!
Чувство вины – великая вещь, если пользоваться умеючи. Если б Ада не провинилась накануне, обгадила бы меня за мою утончённую манеру верховой езды с ног до головы. А так – ничего, только похихикивает про себя.
Да я и сам понимаю, что смотрюсь, как мешок с фиалками, на той лошади. Но мне совершенно не до смеха было, честное слово! Это вы не представляете, что такое практически вся эта первобытная романтика! Я сам в жизни не думал, что лошади такие неудобные – жёсткие, без всяких амортизаторов, и к тому же ещё приванивают.
К полудню у меня уже было такое ощущение, что меня сутки палками лупили. И я ненавидел эту скотину безмерно, особенно, когда мы нашли колодец, и лошади начали оттуда пить и вдвое раздулись, и ехать стало ещё хуже, если это вообще возможно.
Утешало меня только одно. Когда солнце встало в зенит, на горизонте горы обрисовались. И Ада мне сообщила, что надо поторопиться, тогда мы к завтрашнему вечеру будем на месте.
День прошёл без особых приключений, но запомнился, как кошмарный сон. Я устал, как каторжник в каменоломнях, и был точно такой же голодный. Уже ближе к вечеру я ухитрился подстрелить какую-то ушастую попрыгушку, про которую Ада сказала, что она съедобная. Только раньше-то я не часто охотился, по неопытности с зарядом переборщил чуток... В общем, это существо обуглилось посередине, в нём образовалась дыра, а целыми фактически остались только ножки... Единственное, чего я добился, это безмерное Адино уважение.
– Великолепное оружие! – говорит. – Вот именно колдовское. Настоящая молния.
– Да уж, – отвечаю. – Гром его разрази...
Вечером, на отдыхе, я пристроился жарить этим ножки. А Ада тем временем возилась со своей оставшейся тухлятиной. И букет мы вдвоём распространяли такой, что, по-моему, в округе должно было дохнуть всё живое. Но Аде, конечно, не привыкать, проблемы мои личные...
Мне жрать хотелось ужасно – и я погрыз эти горелые кости, как голодный шакал, обругал последними словами местную фауну и бросил остатки в костёр. А потом лёг спать – глаза сами собой заклеивались намертво.
Я сразу отключился, хоть мы и легли в этот раз у костра, под открытым небом. И мне почему-то было тепло, даже теплее, чем в пещере. Мне приснилось даже, что это Ада прилегла рядом, обняла меня и греет. Но наяву выяснилось, что это просто сонные бредни – она спала через костёр от меня. Ради безопасности, надо полагать. И я решил, что мне до сих пор от звездоликой в себя не прийти.
Утро на следующий день выдалось холодное, на траву роса выпала. Просыпаюсь ни свет, ни заря и понимаю, что вчерашний день был всего-навсего тренировкой перед сегодняшним. Мокрый я, как мышь, думаю одной нецензурщиной, а суставы от сырости, похоже, заржавели и скрипят. И не нужно мне уже от жизни ничего, ни пирита, ни авиетки – пристрелите меня, кто-нибудь, чтобы не мучился, и я умру счастливым, и всех прощу, даже Виви.
А Аде всё нипочём. Странная штука цивилизация. Почему, интересно, мозги развиваются за счёт способности адаптироваться? Нет, дикарём быть хорошо: выспался на голой земле, нажрался тухлятины – и вперёд! Чем не жизнь!
Ада на завтрак доела то, что от муравьёв осталось – по-моему, даже вместе с теми муравьями, вроде приправы, для пущей пикантности. Я выпил водички из её фляги. Хотел покурить с горя, но выяснилось, что сигареты мокрые. А эта дурища ещё давай меня расспрашивать про курево – вчера ей, видите ли, было неловко.
– Ох, отвяжись, – говорю, – от меня ради покойных родителей хоть на полчасика! Дай в себя прийти!
Она обиделась и заткнулась.
Едем дальше.
Дорога раньше была песчаная, лошади шли легко, а теперь какие-то булыжники начались. Лошади ногами грохочут и трясутся, как нездоровые. Кругом туман пластами лежит – хоть режь его – а из тумана какие-то камни торчат. Скалы или что-то в этом роде. Свежо. А на мне единственная сухая вещь – это трусы, да и те не вполне.
