Текст книги "Сделка"

Автор книги: Макс Аллан Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– Тогда говорили, что это тоже дело рук приезжих, – вспомнил я.

Стендж внимательно смотрел на меня, потом внезапно вытащил что-то из кармана и показал мне, сказав:

– Что ты скажешь об этом?

Это была записка. В ней было написано:

"Звонил мистер Уолте. Он хочет знать, известно ли вам что-нибудь о Клайде Нимерике. Он сказа, что вы должны позвонить мистеру Беннету".

И подпись – "Тони". У секретарши был изящный женский почерк, но в нем чувствовалась сила.

– Где вы нашли это? – спросил я.

– В кармане его пальто.

А он еще говорил об удобстве!

– Это вас касается.

– Да, – кивнул Стендж. – Уолте и Беннет – агенты ФБР. А Клайд Нимерик – мелкая сошка. Он одно время был связан с О'Харой, когда тот занимался своими темными делишками в Сент-Луисе. Грабитель банков.

– Так, значит, О'Хара опять начал постукивать, и Компания вывела его из игры.

– Или это сделали некие бандиты, связанные с Нимериком.

Это было слишком простым решением. Очень выгодное для ловкача Нитти. О'Хара не занимался больше стукачеством, но Нитти по какой-то причине было выгодно представить дело именно так. Ставлю пять против десяти, что Тони Каваретта сунула эту записку в карман пальто О'Хары – прямо перед моим носом в тот момент, когда притворялась, что ищет ключи. Чтобы раскрыть связь О'Хары с федеральными службами.

Я ничего не сказал об этом Стенджу. Это просто было не моим делом. Точнее, это не было таким делом, которым мне хотелось бы заниматься.

– А ты знаешь, что еще было у О'Хары? – невесело улыбаясь спросил Стендж. – Распятие, религиозный медальон и розарий.

– Похоже, он держал свой дом в порядке.

Стендж покачал головой и стряхнул пепел с сигары на траву.

– У этого парня была яхта, вилла на берегу океана, ферма в четыреста акров, дом, больше похожий на дворец, в Гленкое и еще один небольшой домик – на всякий случай. Он проводил время в Иллинойском атлетическом клубе и развлекался в компании спортсменов и денежных ребят. Он был накоротке с судьями, губернаторами и другими уважаемыми людьми.

Он публично заявлял, что не имеет ничего общего бандитами, но он все время был вместе с ними и кончил жизнь таким образом.

– Добро пожаловать в Чикаго, капитан.

Стендж слегка улыбнулся, но потом его улыбка угасла. Он прищурил глаза.

– Ты принимал в этом участие, Геллер?

– Нет.

– Хотелось бы тебе верить.

– Уж постарайся.

– Ты бы хотел вернуться в свой офис?

– Пожалуй.

Он махнул рукой через плечо.

– Ты можешь сесть на железную дорогу в Вестерне или на Восемнадцатой.

Так я и поступил.

4

Было около шести, когда я вернулся в свою контору. Все уже ушли. На моем столе лежала кучка записок, оставленных мне Глэдис. Все они сообщали о звонках. Мне звонили во второй половине дня, после убийства О'Хары. В основном, это были звонки от репортеров, которые хотели, чтобы я сделал заявление. Я скомкал и выбросил их. Потом я выудил из карманов ключи и отпер верхний левый ящик моего письменного стола. Я достал оттуда автоматический браунинг девятого калибра. Он у меня сохранился с тех пор, когда я работал в полиции. Я вытащил пистолет из кобуры и положил на стол. Затем я снял пальто, пиджак, пристегнул кобуру, сел и стал чистить пистолет точно так же, как это недавно делал О'Хара. Уверяю вас, до меня доходил комизм этой ситуации. Я встал, надел пиджак, пальто и сунул пистолет не в кобуру, а в глубокий правый карман моего пальто. Не выпуская рукоятки пистолета, я поднялся со своего места, запер замок и вышел.

Было уже темно. С неба падал холодный, почти ледяной дождь. Я так и не выпустил из руки пистолета. Я устал: вечер еще был молод, но мы с днем уже постарели. Решив сократить себе путь, я подумал о том, что, возможно, стоит зайти в "Биньон" – в мой любимый ресторанчик, который волею судьбы располагался за углом от моей конторы. Я был голоден, несмотря на то, что мне пришлось пережить. Близость смерти вовсе не обязательно снижает аппетит. Другое дело, она заставляет вас больше ценить жизнь и даже такую простую вещь, как удовольствие от хорошей еды.

Вместо этого я направился к отелю "Моррисон", зашел через главный вестибюль. Ковры, высокие потолки, мраморная мозаика на полах, мебель темного дерева, растения в горшках встречали меня в вестибюле. Слева были лифты, но я сперва подошел к регистрационной стойке, оформленной мрамором и бронзой.

– Мне есть сообщения? – спросил я помощника хозяина, рябого молодого человека по имени Уильямс. У него были аккуратно зализанные черные волосы и маленькие усики, которые подчеркивали его бессмысленно высокомерный вид.

– Да сколько угодно, – сказал он с отвращением. Потом он повернулся к стене с ящичками и вытащил пухлую стопку записок. Я взглянул на них – это все были записки от репортеров. Один Дэвис из "Дейли ньюс" звонил шесть раз. Еще один шутник-журналист, расстроенный тем, что не застал меня, подписался как Вестбрук Пеглер. Очень забавно. Был такой журналист Пеглер фельетонист, звезда местной прессы, но он не работал в чикагских изданиях, любящих сенсации, уже много лет.

Я сдвинул все записки в сторону Уильямса.

– Брось-ка мне вон те! – сказал я. Его маленькие усики дернулись от негодования, но он выполнил мою просьбу. – И записывай все звонки, приказал я. – До тех пор, пока не придет кто-нибудь из моих людей. Это будут или моя секретарша, или мои сыщики.

Он записал их имена; по крайней мере, он был аккуратен. Потом Уильямс ухмыльнулся, глядя на меня.

– Надеюсь, вы знаете, что вас ждет гость?

– Гость?

– Да, – ответил он, удивленный тем, что я был удивлен. Привлекательная женщина. Она сказала, что она ваша приятельница, и я дал ей ключ.

Я все еще держал правую руку в кармане, вцепившись в свой браунинг. Левой рукой я нацелился на Уильямса, как пистолетом, почти дотронувшись до его носа. Он на мгновенье скосил глаза, пытаясь посмотреть на мой палец.

– Никогда не делай этого, – сказал я. – Извините... Я принял такое решение... – Никогда не пускай никого в мою комнату. Никогда не давай никому мои ключи.

– Она очень красивая женщина, мистер Геллер. Она сказала, что она ваш друг, очень близкий друг.

– Никогда не делай этого. Никогда не пускай никого в мою комнату! Никогда не давай никому моего ключа!

Я все еще указывал на него пальцем. Он сглотнул: ясно, что в горле у него пересохло.

– Уверяю вас, это больше не произойдет.

– Хорошо.

Я подошел к ближнему лифту. Я был не один. Кроме лифтера, одетого в красную униформу, там был еще карлик с усами в безвкусном желтом костюме. Маленький человечек курил большую сигару и читал "Вэрайети". Он вышел на четырнадцатом этаже. Как только двери за ним закрылись, лифтер, малый из Швеции, произнес:

– Это карлик со Всемирной выставки.

Я переспросил:

– Что?

Лифтер добавил:

– Это карлик со Всемирной выставки. Их здесь Целая армия – сорок пять человек. Они приехали с Всемирной нью-йоркской выставки. То и дело появляются в городе.

Я сказал:

– О!

Он поднял меня в башню. Отель "Моррисон" был самым высоким в городе. Основное здание состояло из двадцати одного этажа, а на нем стояла башня в девятнадцать этажей. Мой номер (точнее моя квартира) был две тысячи триста двадцать четыре. Лифтер высадил меня на двадцать третьем этаже, и я направился в сторону комнаты, в которой меня наверняка ждал кто-то незваный.

Вполне возможно, это вовсе не привлекательная женщина. И вовсе не моя подруга, потому что в последнее время я ни с кем не встречался. Скорее всего, это было подстроено, чтобы выманить у портье мой ключ. А потом его наверняка передали вооруженному мужчине или мужчинам. Вот кто, скорее всего, поджидает меня в моей комнате.

Итак, с этого полудня Компания заинтересовалась мною. Но мне совсем не хотелось быть пристреленным.

Я мог вызвать копов или сыщика, работающего в отеле, но черт с ними, я сам был копом, я был сыщиком, и это была моя квартира. А эта чертова Компания, и этот чертов Нитти, который, как считалось, испытывает уважение ко мне, чуть не убили меня днем. Если бы я не выскочил из машины, я бы уже был мертв, как О'Хара.

Поэтому я вытащил свои ключи, свой пистолет, вставил ключ в замочную скважину. Распахнув дверь, я низко пригнулся и стал еще ниже того карлика. Я нацелился прямо в середину гостиной своей маленькой квартирки, в которой сидела на диване Салли Рэнд и читала "Кольерз".

У Салли были самые большие голубые глаза, какие я когда-либо видел, но в этот момент они стали, кажется, еще больше. Ее длинные белокурые волосы были затянуты в тугой узел на затылке. На ней были надеты бледно-голубая блузка, синяя юбка, шелковые чулки. Она сбросила свои туфли на каблуках и чувствовала себя как дома.

Салли не приходила ко мне лет пять.

– Ничего себе приветствие. Геллер, – сказала она. Я вздохнул с облегчением. Я встал и закрыл за собой дверь, защелкнул щеколду и с легкостью отбросил свой пистолет на пустой стул.

– У меня был непростой день, – сказал я, стаскивая пальто. Комната, в которой мы находились, небольшая, но в дальнем ее конце была маленькая кухня, как раз возле окна, выходящего на Норт-Кларк-стрит. На стены были наклеены обои в желто-коричневую полоску – как у тигра. У меня были радиола, дверь с внутренним ящиком, в который изнутри кладется а снаружи вынимается одежда для чистки, и большой книжный шкаф.

И Салли.

Она не была высокой, а теперь, когда я стоял возле нее, она и вовсе казалась ребенком, который хотел сделать что-то хорошее, а теперь боялся получить нагоняй за свои шалости.

– Я не думала, что ты будешь против, – сказала она. – Я пококетничала с портье, и он дал мне ключ.

– Это помогает мне решить одну загадку, над которой я долго бился, заявил я.

– Какую?

– Интересуется этот парень девушками или нет. Салли улыбнулась своей широкой, открытой улыбкой. Затем она встала, разгладив юбку и откинув плечи, чтобы я мог убедиться, что тело ее все еще было прекрасным, если я еще в этом сомневался.

– Почему ты не поцеловал меня? – спросила Салли.

И я обнял ее.

Она была такой чудесной в моих объятиях. Впрочем, думаю, Салли была чудесной где угодно.

Это было так давно. И сейчас мимолетный поцелуй сначала напомнил нам, как хорошо мы знали друг друга раньше. И прежде чем наше объятие прервалось, мы вспомнили, как давно это было, какими мы были неловкими. Мы сидели друг против друга тогда и не знали, что сказать.

Я заговорил первым.

– Что, черт возьми, ты здесь делаешь?

– Ты такой любезный собеседник. Геллер.

– Я известен как дамский угодник. Замечательно снова тебя видеть. Это великолепно. Это ясно без слов.

– Нет, не ясно. Скажи еще раз.

– Замечательно снова тебя видеть. Великолепно.

– Вот так-то лучше, – она приподнялась и снова поцеловала меня нежно, но быстро. Но это было очень приятно.

– Прошло больше пяти лет, Элен. Ее улыбка вдруг стала грустной.

– Наверное, – сказала она. – Потому что это было еще тогда, когда все называли меня Элен.

Ее настоящее имя было Элен Бек, когда я познакомился с ней в тридцать четвертом. Она наняла меня, чтобы проверить своего поклонника. Я привык называть ее настоящим именем, по крайней мере, иногда. Например, в постели.

Она засмеялась. Хотя в этом не было ничего смешного.

– Даже моя мать называет меня теперь Салли.

– Конечно, ты же известная девушка.

– Я уже больше не девушка.

– Хватит меня дурачить.

– Я женщина, которой за тридцать, Геллер. Только не спрашивай, сколько именно за тридцать.

– Ну да, ты уже старая развалина.

Ее губы изогнулись в улыбке.

– Прекрати. Я... хорошо сохранилась, это моя работа. Но я чувствую себя постаревшей.

– Думаю, не только ты.

Она не выглядела моложе, во всяком случае, вблизи. Я уверен, что соответствующий грим и освещение делали свое дело: на сцене она все еще была Салли Рэнд, которая стала звездой Всемирной чикагской выставки в тридцать третьем (танец с веерами) и в тридцать четвертом (танец с шарами). Она все еще привлекала к себе внимание, хотя некоторое время не выступала в Чикаго.

Так или иначе, Салли не выглядела моложе. Она была очаровательной женщиной, скажем, тридцати пяти лет, которая и выглядит на тридцать пять. По сути дела, одна из странностей, произошедших со мной, когда мне перевалило за тридцать, заключалась в том, что женщины моего возраста казались мне куда более привлекательными, чем молоденькие кокетки.

– Почему у тебя пистолет? – спросила она заинтересованно, кивнув на пистолет, который полеживал на моем стуле.

– Это длинная история, – ответил я.

– Я люблю длинные истории.

Я рассказал ей об О'Харе. Не то, что Стенджу: ей я выложил все. Лето, которое мы провели вместе, было нелегким: тогда я на свою беду по самую задницу впутался в дело Диллинджера, и она видела все мои неприятности, во всяком случае, их последствия, приняла все это к сведению. Салли была хорошей хозяйкой, прекрасно готовила и имела отличную интуицию. Она смогла мне помочь вычислить некоторые вещи. Но еще я выяснил, что она была более находчивой, чем я. Очевидно, до сих пор.

– Фрэнк Нитти, – проговорила она, покачав головой. – После стольких лет! Ты говорил мне, что собираешься порвать с ним раз и навсегда.

Я пожал плечами.

– Это его город. Занимаясь своим делом, мне придется время от времени вмешиваться в его дела.

– Но на этот раз он вмешался в твои.

– Ты мне будешь это говорить? Однажды он сказал мне, что он у меня в долгу. Может, он забыл свой долг. А возможно, он подумал, что я прощаю ему его, не требуя оплаты.

Ее огромные глаза сузились.

– Так ты подумал, что Нитти послал кого-то сюда, в отель, в твой номер, чтобы... Я еще раз пожал плечами.

– Это вполне могло случиться.

– Но почему? – спросила она возмущенно. – Почему ты решил, что это возможно?

– Я провел с О'Харой последние минуты его жизни. Они могут подумать, что он рассказал мне что-нибудь опасное для них, что-нибудь, о чем я могу сообщить полиции или в газеты.

– Но ты ведь уже говорил с капитаном Стенджем? И ничего не рассказал ему!

– Да. Туббо Гилберт увидит отчет Стенджа и сообщит Компании, что я либо ничего не знаю, либо предпочитаю помалкивать. А из утренних газет они узнают, что я не делал никаких заявлений в печати. Так что если мне удастся продержаться эту ночь, со мной, возможно, все будет в порядке.

Салли взяла меня под руку и села очень близко ко мне.

– А мы просто останемся вдвоем в этой маленькой уютной квартирке лишь ты и я. Ты уже поужинал?

– Нет.

– Я уже проверила твой холодильник. У тебя

есть только яйца, пиво и полбуханки хлеба. Здесь есть какая-нибудь ночная лавка, чтобы я могла незаметно выскользнуть и...

– Знаешь, Элен, чего бы я хотел? Помнишь, какие завтраки ты мне готовила? Никто не умеет приготовить омлет вкуснее, чем Салли Рэнд.

– Ты прав. Конечно, это не совсем то, чем я знаменита, но ты прав.

Вскоре Салли подала на стол большую пышную яичницу: половину она положила мне, половину – себе, причем моя половина оказалась большей. Она поджарила хлеб и даже умудрилась выкопать откуда-то немного масла. Мы попивали пиво из стаканов. Это было прекрасно.

Мы уже почти поели, когда я ее спросил:

– Элен, черт возьми, а что ты тут делаешь? Я видел твои сумки возле спальни, когда вошел.

Салли продолжала есть. Помолчав, дожевывая кусок омлета, она произнесла:

– Я потерпела провал.

– Что?

– Полный крах. Скоро об этом сообщат газеты.

– Это нелепо. Ты же одна из лучших танцовщиц ночных клубов в стране. Она кивнула.

– Следующая после Софи Такер и Гарри Ричмана. И я никогда не участвую в водевилях и непристойных сценах.

– Так что же случилось?

Салли вздернула голову вызывающим движением, но выражение ее лица было задумчивым, а глаза неспокойными.

– Наверное, я слишком задирала нос.

– Элен, в твоем бизнесе нельзя держать нос опущенным.

Она тоскливо улыбнулась.

– Тебе не стоит принимать моего предложения сразу же и соглашаться стать моим деловым партнером. Ты еще более консервативен, чем я. Тебе следует остановить меня.

– В каком деле?

– Останови меня, чтобы я не переборщила. Может, ты слышал, я подготовила вещь под названием "Обнаженные на ранчо Салли Рэнд". Мы показывали ее на выставках в Сан-Диего и Форт-Уэрте. И везде был потрясающий успех. А потом была выставка Сан-Франциско – та самая, которая пыталась соперничать со Всемирной нью-йоркской выставкой. И ты знаешь, я почувствовала себя опустошенной. Первоклассные костюмы, освещение, сценарий, работа... За свои деньги я построила павильон, чтобы показывать в нем мое шоу. Я наняла сорок девушек. Я перенапряглась.

– Это с кем угодно может случиться.

Салли покачала головой.

– Я никогда не представляла, что это может произойти со мной. Ты же знаешь, что у меня репутация расчетливой деловой женщины. Я со своим шоу заработала больше трех миллионов баксов за последние шесть лет. Еще не так давно я зарабатывала по сорок пять сотен в неделю.

Ее недельный заработок равнялся примерно годовому доходу большого числа людей. И конечно, за такие деньги могли и убить. А теперь Салли сидела у меня совершенно разбитая.

Мы уже поели, но оставались за столом. Огни города проникали в комнату сквозь запыленное окно. Она отодвинула тарелки в сторону, наклонилась вперед и взяла мои руки в свои.

– Мне пришлось отпустить девушек, – проговорила она, как бы извиняясь перед ними в разговоре со мной. – Я должна начинать все с начала – одна. И для меня самым подходящим местом является Чикаго. У меня есть нужные связи, и я думаю, что без труда подыщу себе подходящий клуб. Но я даже не могу себе позволить снять комнату, пока не разберусь со всеми делами.

– И ты подумала обо мне...

– Я подумала о тебе. В Париже я жила с одной из своих хористок вместе в комнате, но уж так получилось, что теперь у нее завелся ухажер. Мне это все напоминает лето: помнишь, тебе приходилось спать в своей конторе на раскладушке. А иногда ты спал со мной – на моей шикарной круглой кровати в моей квартире в Дрейке. Я подумала, может, ты захочешь отплатить мне за мою любезность.

Я кивнул на маленькую гостиную.

– Конечно, это не твои апартаменты в Дрейке.

– Нет, но это вполне подойдет, спасибо. Похоже твои дела идут неплохо, Нат? Бизнес процветает?

– Все в порядке. Разумеется, я не получаю сорока пяти сотен в неделю за свои танцы, но...

– Я сейчас вообще ничего не получаю. И, возможно, я и не смогу больше зарабатывать. Я же не выступала в своем ревю.

– Ты хочешь сказать, что Салли Рэнд не принимала участия в "Обнаженных на ранчо Салли Рэнд"?

– Нет. Я была постановщиком, режиссером и, разумеется, финансистом. Но я не участвовала в ревю. Я старею.

– И теперь ты боишься, что не сможешь вернуться на сцену.

– Немного.

– Знаешь, о чем я думаю?

– О чем?

– Думаю, ты будешь разгуливать в чем мать родила, когда я уже буду старой развалиной. Ты будешь прекрасно выглядеть и получать те же деньги.

– Ты замечательный. Ты никогда не был женат?

– Нет еще. У меня было лишь несколько довольно серьезных романов.

Ее улыбка опять стала грустной.

– Со мной, например?

– Например, с тобой. Ты ведь тоже не замужем, Салли?

– Я обручена со своей работой. И пожалуйста, продолжай называть меня Элен.

– Думаю, я могу позволить себе это. Тут кто-то постучал в дверь.

– Ложись на пол, – прошептал я ей.

– Не будь дураком!

– Делай, как я сказал! Спрячься под стол. Салли скривила гримасу, но послушалась меня. Я поднялся, взял пистолет, отпер дверь и, вытянув вперед руку с пистолетом, распахнул ее.

Я уперся дулом прямо в грудь невысокого, но массивного человека в коричневом костюме и шляпе. Его лицо было одутловатым, глаза темными, холодными и ничего не выражающими. В руке он держал конверт, и я уже было подумал, не разыгрывает ли он из себя почтальона.

Я целился в грудь Луиса – по прозвищу Литл Нью-Йорк-Кампанья. Он был правой рукой Фрэнка Нитти и был очень могущественным человеком в полном смысле этого слова. Он был убийцей, который уложил не один десяток людей в борьбе за сферу влияния в криминальном бизнесе.

Я отступил, но не опустил своего пистолета.

– Ты же не хочешь этого делать, – сказал он, осторожно указывая на меня пальцем. Впрочем, его палец казался куда более страшным, чем мой пистолет.

Я опустил браунинг, но продолжал держать его в руке. Я не стал приглашать его войти.

– Меня чуть не убили сегодня, – сообщил я ему.

– Знаю. Поэтому я и здесь.

Он вручил мне конверт.

Я взял конверт и выглянул в коридор, чтобы убедиться, что он пришел один. Похоже, с ним никого не было.

– Убери пушку, – сказал он, – и посмотри в конверт.

Я слегка выдохнул, потом сунул пистолет за ремень брюк и приоткрыл конверт. Десять пятидесятидолларовых купюр. Пятьсот долларов.

– Нитти считает, что моя жизнь стоит пятьсот долларов? – спросил я дрожащим от злости голосом. И от страха.

– Нет, – ответил он. – Кто может назвать цену жизни?

– Некоторые люди делают это ежедневно. Луис приподнял плечи и тут же снова опустил их.

– Некоторые люди называют цену смерти. Это разные вещи.

Ну вот. Я затеял спор по вопросам семантики с Литл Нью-Йорк-Кампанья. Интересная штука – жизнь.

– Фрэнк хочет поблагодарить тебя за то, что ты показал столько здравого смысла, – сказал он, – и не рассказал ничего лишнего копам. А если ты еще не разболтаешь ничего лишнего газетчикам, Фрэнк будет тебе благодарен. Ты можешь это сделать?

Он приподнял шляпу, делая вид, что прощается со мной.

Я вышел вслед за ним в коридор.

– Вы не ждете моего ответа? – спросил я. Нелепый вопрос.

Кампанья оглянулся назад и улыбнулся мне. Его улыбка напоминала трещину в каменной стене.

– Я получил твой ответ. И у меня есть твой номер телефона, Геллер.

Луис повернулся и пошел прочь. Потом он еще раз обернулся и неохотно выдавил из себя:

– Ах да. Фрэнк просил сказать тебе, что он рад, что ты все еще с нами.

– Ну ладно. Поблагодари Фрэнка за это.

– Конечно. Все обиды забыты.

И он ушел.

Я захлопнул дверь, запер ее и положил пистолет на стул. Подходящее для него местечко.

Салли выбралась из-под стола, расправляя одежду.

– Похоже, с тобой все в порядке, если ребята о тебе заботятся.

– Похоже на то, – кивнул я задумчиво. – Кампанья у них не мальчик на побегушках. Послав его, Нитти хотел показать, как он серьезно к этому относится.

– Это хороший знак или плохой?

– Ты достала меня. Послушай, Салли, Элен. Конечно, оставайся. Я рад, что ты останешься. Но я не требую с тебя плату. Нас ничего не связывает. У нас нет взаимных обязательств. Этим я хочу сказать, что приглашаю тебя в свою постель, но сам буду спать здесь, на диванчике.

– Заткнись, – ответила она и принялась расстегивать пуговицы на блузке.

5

На следующее утро я заявился в свой офис только к половине одиннадцатого. Мы позавтракали – Салли и я, и не вижу в этом ничего предосудительного: просто на этот раз завтраком угощал я – в кафе отеля "Моррисон". Мы пили апельсиновый сок, поглощали блинчики, а затем за бесчисленным числом чашек кофе рассказывали друг другу о своей жизни за последние пять лет. А потом мы посмотрели на часы и вспомнили, что у нее в одиннадцать деловая встреча с менеджером Браун Дерби, и Салли ушла. А я пошел в свою контору. Там меня приветствовала Глэдис, если только это слово – "приветствовать" – можно употребить к скривленному от отвращения лицу и протянутой ко мне руке с еще одной пачкой записок.

– Репортеры? – спросил я, хотя в этом приходилось не сомневаться.

– Репортеры, – подтвердила она.

На Глэдис были надеты бледно-голубая блузка и синяя шерстяная юбка с широким кожаным лакированным ремнем. В ней было все, о чем только мог мечтать мужчина. Кроме дружелюбия.

– Вы поняли, что вам пытался дозвониться Вестбрук Пеглер?

– Да, понял, – ответил я и прошел в свой офис. Сидя за столом, я рассматривал документы, касающиеся сумм, выплаченных по страховкам, которые Глэдис аккуратно напечатала. Подняв глаза, я увидел Глэдис: она стояла в дверях и говорила мне:

– Он в самом деле вам звонил. Сегодня уже целых три раза.

– Кто?

– Вестбрук Пеглер! Фельетонист!

– Глэдис, дорогая, вы ошибаетесь – совершенно очевидно, что вы никогда не читали его. Он не красный.

Она слегка покраснела.

– Я сказала "фельетонист", а не коммунист. Я продолжал говорить, пытаясь разбудить ее чувство юмора:

– Дорогая... – сделал я еще один заход, на что она мне сухо заметила, что она мне не "дорогая". И вообще она предпочитает, чтобы ее называли "мисс Эндрюз", на что я заметил:

– Глэдис, это Хэл Дэвис из "Дейли ньюс" звонил, разыскивая меня.

– Вы уверены?

– С чего бы это Вестбруку Пеглеру быть в Чикаго? Но ради Бога, даже если он и приехал, разве он стал бы мне дозваниваться по поводу того, что прихлопнули какого-то чикагского заправилу, занимающегося бегами?

– Прихлопнули?

Она еще недостаточно долго работала с детективами.

– Убили, – объяснил я. – Застрелили. Пришили. Убрали. Бандитский жаргон.

– Если вам так будет угодно, – сказала она равнодушно, растягивая слова.

– Ну... Идите.

– Да, мистер Геллер.

Господи, чего бы я только не дал, чтобы выудить хоть немного сарказма из этой девицы. Она притягивала меня к себе, как кружевное белье, но вовсе не была такой же забавной.

К одиннадцати, как было договорено, пришел клиент – менеджер офиса на Свифт-Планте. Это был типичный клерк, но от него исходила вонь скотного двора. У него была проблема с постоянными мелкими кражами – из столов, ящиков; вскрывали кабинеты, пропадали какие-то мелочи. Я объяснил, что можно было бы разложить ценные вещи на видные места, чтобы приманить вора. На эти вещи мы нанесем специальный краситель, на котором вор оставит свои отпечатки. Я сказал, что предпочитаю сухие краски, которые не пачкаются, но что если рука вора вспотеет, то краску сразу же станет видно. В это время в комнату заглянула Глэдис и прервала нас:

– Он здесь.

Это было не в ее духе – вмешиваться в разговор.

– Кто? – спросил я.

– Мистер Пеглер.

Я покачал головой и улыбнулся: Глэдис еще не видела Дэвиса.

– Скажите ему, чтобы он убирался к черту.

– Не скажу.

– Тогда сообщите ему, что если он хочет услышать мое высказывание, то это обойдется в Эс-Де. Тогда мы сразу от него избавимся.

Глэдис поджала губы, явно не собираясь посылать мне воздушный поцелуй.

– Что такое Эс-Де?

– Сто долларов. Идите.

Она ушла.

– Извините меня, – обратился я к своему клиенту. – Так о чем мы говорили?

– О сухих красителях, – сказал менеджер скотного двора, совершенно сбитый с толку.

Дверь распахнулась, и я услышал, как Глэдис сказала:

– Пожалуйста.

В дверях возник крупный краснолицый человек. Я выхватил пистолет из кобуры, пристегнутой у меня под мышкой, и заорал:

– Руки вверх!

Глэдис закричала, клиент рухнул на пол, а лицо великана побледнело. Он весь съежился. Этот человек был очень хорошо одет: двубортный пиджак в тонкую полоску с модными широкими лацканами; из нагрудного кармана выглядывал уголок затейливо сложенного носового платка; широкий модный галстук темно-синего цвета с абстрактным белым рисунком был завязан большим узлом. Он медленно поднял руки вверх, прищурил глаза, которые прятались под косматыми, но ухоженными сатанинскими бровями.

– Уберите эту забавную штучку, – сказал он. Говорил он уверенно, но его тенор подрагивал. Голос не соответствовал размерам этого человека.

Я обошел вокруг стола, говоря:

– Не опускайте руки, – а затем обыскал его. Он стоял спокойно, но временами бросал на меня сердитые взгляды. От него исходил сильный запах мужского хвойного лосьона.

Он был чист. И в отношении оружия, и в отношении того, что у него была чистая одежда и он был хорошо вымыт. У этого человека были деньги, и, думаю, не от занятий рэкетом. Во всяком случае, это не был человек Нитти.

– Кто вы такой, черт возьми? – спросил я, опуская пистолет, но не убирая его.

– А вы за кого меня приняли, черт побери? Вестбрук Пеглер!

– О!

Теперь была моя очередь судорожно сглотнуть.

– Черт меня подери, если это не вы!

Я повернулся к менеджеру скотного двора, который все еще корчился на полу, похожий на большого жука.

– Вроде бы с вами уже все обсудили, мистер Мертс?

Он встал, отряхивая свою одежду, и сказал:

– Да.

Я сказал ему, что моя секретарша позвонит ему, и он встретится с одним из моих сыщиков. Засим деятель скотного двора удалился. Я закрыл дверь прямо перед хорошеньким сердитым личиком Глэдис.

– Вы не сядете, мистер Пеглер?

– Я не уверен, что стою на ногах. Вообще-то, я не в восторге, когда на меня целятся из пистолета.

– А кому это нравится? – сказал я в ответ. – Садитесь, пожалуйста, нервно произнес я, пододвигая к нему стул.

Пеглер прокашлялся и сел; я подошел к своему столу, убрал пистолет в кобуру, чувствуя себя смущенным.

– Не возражаете, если я закурю? – спросил Пеглер.

– Нет, конечно.

Он вытащил золотой портсигар со своими инициалами из внутреннего кармана пиджака, достал сигару, а я пододвинул к нему пепельницу со словами:

– Не ожидал, что эта история заинтересует такого человека, как вы.

– А что это за история?

– Убийство О'Хары.

– Ах эта. Да, я утром просмотрел заголовки: он, кажется, занимался бегами? А что, вы имеете к этому какое-то отношение?

– Если я смогу объяснить, – ответил я. Коротко я описал ему всю ситуацию, рассказал про вчерашний инцидент, моих страхах перед преступниками, и о том, как я отказался разговаривать с прессой. – Я ни на секунду не поверил, что сам Вестбрук Пеглер звонил мне.

– Вообще-то я не работаю в Чикаго, – сообщил он, – но в местных газетах с радостью печатают мои фельетоны.

Что верно, то верно. Я часто читал статьи Пеглера. Он был одним из тех журналистских псов, которые моментально хватают тему зубами и уже не отпускают ее Он был одним из тех любителей "жареных" фактов, которые всегда готовы поддержать любую точку зрения лишь бы заслужить или крики восторга, или вопли негодования от своих читателей. Он не поддерживал ни правых, ни левых политиков; он мог воспевать линчевателей за то, что они избавили мир от убийцы, а на другой день журналист сокрушался по поводу нищеты в трущобах. В понедельник он оплакивал судьбу нищих, а во вторник защищал богатых.

– Вы знаете человека по имени Вилли Биофф? – спросил он.

Вилли Биофф? Почему, к дьяволу, Вестбрук Пеглер интересуется этим маленьким жирным существом?

– Ну, да, – ответил я.

– А что вы знаете о нем? Я пожал плечами.

– Вилли занимался сутенерством. Потом, кажется, выступал за профсоюзы, да он, по-моему, и сейчас состоит в одной из профсоюзных организаций.

– Это неверно. Он, по-видимому, является охранником человека по имени Джордж Браун. На самом деле... – тут Пеглер остановился, чтобы выплюнуть следующие слова, как отраву, – состоит в ИАТСЕ – Международном союзе театральных работников.

– Профсоюз работников сцены, – кивнул я. – Да, я знаю Брауна. Он пьяница и хвастун. Но если его поддержать, он может произнести целую речь и вообще разойтись. Какой только чепухи он не начинает нести в разных случаях!