Текст книги "Синдикат"

Автор книги: Макс Аллан Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Глава 25

Суббота 27 мая, прекрасный солнечный день. Солнце сияло прямо над головой. Удлиненная чаша стадиона Солдатской славы, где на открытой трибуне мы с Мэри Энн пристроили свои зады, была забита народом. Время от времени кто-то затягивал «Наступили снова счастливые дни», по-видимому, веря действительно в это.

Снаружи, по обе стороны Мичиган-авеню, топтались, желая полюбоваться парадом, толпы людей, словно ожидавших, что впереди пройдет сам президент Соединенных Штатов.

Но президент не смог оставить Вашингтон ради открытия Большой ярмарки в Чикаго. Он прислал вместо себя Джима Фарли. Поэтому единственным президентом, правда, только Выставки «Столетие прогресса» здесь был Руфус Дэйвс, брат известного мне генерала.

Когда начался парад, праздничная толпа на стадионе зашумела; полицейские на мотоциклах с включенными сиренами сопровождали оркестры и группы всадников. Стадион заполнился развевающимися флагами, блестящими клинками, сверкающими шлемами. Потом покатили машины с приглашенными: большой, лысый, добродушный Джим Фарли; Руфус Дэйвс, пенсне которого давало всем возможность отличить его от брата; недавно назначенный мэр Эдвард Джей Келли, огромный мужик с копной волос и в очках, придававших ему значительность; губернатор Горнер – человечек поменьше, слегка округлый, в очках и с лысиной. Процессия миновала импровизированную трибуну, на которой, сияя улыбками, восседали высокие лица, рядом трещали кинокамеры. Ликование толпы, или по крайней мере большей ее части, постигло предела. Некоторые, вроде Мэри Бим, не желали сливаться с массами (только роль звезды, никакой массовки), однако с точки зрения шоу-бизнеса это событие ее откровенно интересовало. Другие же, вроде меня, парадов уже навидались.

С импровизированной трибуны начались речи. Дэйвс, Келли и Горнер закончили, наконец, свои многообещающие длинные выступления в честь как Выставки, так и Чикаго. Основным оратором был Фарли, и выступил он неплохо.

Его лысая голова отражала солнечный полуденный свет. Громкоговорители заполнили стадион сказкой Фарли о сожалениях отсутствующего президента: «Именно здесь, на Чикагском стадионе его партия провозгласила его кандидатом в президенты... более того, здесь...»

Фарли, возможно не понимая до конца двуличность политиков Иллинойса, сделал неожиданный жест в сторону импровизированной трибуны.

«...завязались узы дружбы между президентом и вашим героическим мэром Сермэком; дружбы двух личностей, двух выдающихся общественных деятелей, которую не смогли поколебать никакие политические разногласия».

Мэр Келли, Руфус Дэйвс и губернатор синхронно завертелись на своих местах, наподобие танцоров в «Золотодобытчиках 1933 года».

Фарли продолжал:

– Самым волнующим в карьере нашего президента был момент, когда на его руках оказался друг, закрывший его своим телом от смертоносной пули.

Мало у кого остались сухими глаза; но хотелось бы мне знать, каково это было слушать семье Сермэка. Во вчерашнем «Трибе» в крохотной заметке сообщалось о разочаровании семьи по поводу того, что ее не пригласили на трибуну, где должен был бы присутствовать покойный мэр; городской совет лишь ответил заверением, что Сермэкам будут зарезервированы места рядом, на обычной трибуне.

Генерал Дэйвс находился среди приглашенных, но не выступал. Он был доволен тем, что позволил общественности думать о его брате Руфусе и мэре Келли как о руководящей силе Выставки; хотя Дэйвс, наверное, был немного разочарован тем, что место Тони занял другой демократ. В этот солнечный день на «Столетии прогресса» общественная активность генерала ограничится лишь прогулкой-осмотром ярмарки в двухместном экипаже в котором он будет восседать в своем неизменном цилиндре, попыхивая трубкой, и с шофером – мальчишкой из колледжа. Газеты поместят фото этого беспрецедентного случая с подписью: «Кто говорит, что Дэйвсом нельзя помыкать?»

У нас были места в проходе, и Мэри Энн не спорила когда я предложил ей уйти, пока еще продолжаются выступления, и пройтись по Выставке, которая в это утро начала работать с девяти часов.

Даже оставив позади заполненный людьми стадион попасть на Выставку было трудно, потому что для прохода туда, несмотря на скопище народа, предусматривалось всего несколько турникетов. На заднем плане выглядывали полные достоинства, впечатляющие Полевой музей и Аквариум Шедда, как бы завидующие новому соседу, притягивающему к себе публику. Я заплатил пятьдесят центов за Мэри Энн, а сам прошел по кожаной корочке, которую показал служащему, проверившему мое фото и печати.

А потом перед нами раскинулся город мечты генерала Дэйвса и мэра Сермэка, город футуристических башен, геометрических строений, плоских угловатых поверхностей без окон, со смелыми пятнами белого, синего, оранжевого, черного, желтого, красного, серого и зеленого цветов.

Мы увидели широкую улицу, по обеим ее сторонам развевались флаги. Она была заполнена народом, стоявшим в очереди на специальный экскурсионный автобус. Автобусы и люди уступали друг другу дорогу. На дальнем конце улицы виднелся «Зал Науки» – детище Бака Роджерса, с желобчатыми белыми пилонами и стенами синего кобальта. Слева – «Здание администрации» – ультрамариновая коробка с фасадом серебристого цвета; затем – лагуна с солнечными бликами; напротив нее длинный, низкий зелено-белый «Павильон Земледелия» и три белых башни «Здания Федерации», маячившие над треугольным «Залом Штатов» наподобие лемехов большого перевернутого электрического плуга.

Его же напоминал «Павильон Рыбака» – ослепительно белая башня с синими украшениями, которая вздымалась вверх от расправленных модернистских крыльев. Шведский, Чехословацкий и Итальянский павильоны выглядели совершенно футуристическими, не просто здания будущего с легким «привкусом» Старого Света. Потом мы поднялись по лестнице в «Зал Науки» (Белый дом Выставки) с его изогнутым фасадом, обращенным к заливу. Внутри здания посетителей встречал десятифутовый говорящий человек-робот: «Сейчас, дамы и господа, я буду глотать. Вы сможете увидеть, как пища изо рта спускается по пищеводу, затем проходит в желудок и желудок переваривает пищу...»

Я был голоден и до этого, а теперь в голове совсем помутилось, и мы взяли пару хот-догов на футуристического вида лотке около аттракциона «Скай-Райд – Небесная прогулка». Мэри Энн очень хотелось отправиться на эту прогулку в небеса. Две башни высотой шесть с чем-то сотен футов были отделены друг от друга парой тысяч футов. Так называемые «ракеты» – кабины на стальных тросах – путешествовали между ними над лагуной туда и обратно на высоте, примерно, две сотни футов. Но после того как я съел хот-дог, мне этого делать как раз и не хотелось.

После того, как вы отражали нападение бешеного футуризма, полностью насытив чувства сочетанием геометрии и цвета, Выставка становилась самой обычной.

Мы бродили среди оштукатуренных динозавров, видели «Город Нью-Йорк» адмирала Бирда – корабль, на котором он ходил исследовать Антарктические моря; попали на аттракционы, где накувыркавшись в агрегатах под названием «платформа Бозо» и «Циклон», я, непонятно как, ухитрился сохранить в желудке сосиски; от «петли Линди» я уклонился, а также благополучно миновал «Пантеон Войны» с изображением самой большой войны на свете и как-то обошелся без цирка блох и шоу с флоридскими аллигаторами.

Мы переплыли через залив, чтобы взглянуть на «Заколдованный остров», где родители могли искупать малыми (после того, как доктор проверит каждого шустрика) и где по всему острову ездили с экскурсиями специальные поезда с красными вагонами.

Вся ярмарка была больна гигантизмом (невзирая на имеющуюся деревню лилипутов), по обеим сторонам «Тайм мэгэзин-Билдинг» вздымались огромные пародийные обложки: «Форчун» – с рисунком планет в космосе а «Тайм» – с изображением человека года, новоизбранного президента, чье лицо маячило над ярмаркой, хотя он и не имел возможности присутствовать на ней лично Термометр Хейвиленда был просто невозможно огромным, высотой в несколько этажей, с красным неоновым столбиком. Неудивительно, что один малыш на «Заколдованном острове», испугавшись, пытался поскорее выбраться из своего вагона.

Мы гуляли, держась за руки. Мэри Энн больше помалкивала, – но старалась всячески подчеркивать свою богемность, была одета в черный берет и черное облегающее платье, а каблуки такие, что ими можно было и убить, тогда как все вокруг были одеты ярко и празднично. Ее облик являлся отражением Тауер Тауна, а глаза были полны воспоминаниями об Айове. То странное место, где сотворили «Маленький кусочек рая», выглядело самым нереальным из всего существующего на свете, но Мэри Энн, хотела она в этом признаться или нет, его любила и искала подобное на Выставке.

Того же, вероятно? искали и другие люди, и таким образом эта Выставка стала тем местом, где можно укрыться от депрессии. Масса семей проходила мимо лотков с едой в поисках скамейки, на которой они располагались, чтобы съесть ланч из коричневых пакетов, принесенных с собой. Многие туристы остановились в частных домах (пятьдесят центов с человека, включая еду); а многие хитроумные головы – мужского или женского пола, неважно, – считали, что поступают очень экономно, принеся ланч с собой.

Конечно, масса людей покупали еду и здесь, и в этом случае, скорее всего, их деньги – по крайней мере, часть – уходили в сундуки Синдиката. Капоне мог быть в тюрьме, Сермэк – в земле, а Чикаго – чистым городом, но мальчики Нитти продолжали подчищать ярмарку. И не фигурально выражаясь, а потому что они контролировали Союз уличных уборщиков и Союз студентов колледжей – рикш и извозчиков экипажей, – да и полдюжины других. Рестораном «Итальянская деревня Сан-Карло» тоже управляли люди Нитти. У них была концессия на поставку вареной кукурузы, полотенец, мыла и средств дезинфекции, на лотки, туалеты и парковку. Каждый проданный на ярмарке хот-дог или гамбургер был от них. Ральф Капоне, брат Аля, присматривал за тем, чтобы здесь не появился ни один существующий на свете безалкогольный напиток, кроме «кока-колы», если он не разлит на его собственном заводе. Почти все продававшееся здесь пиво шло, конечно, тоже от Нитти. Да и почему бы Нитти не делать деньги на Выставке? Ведь он ее строил.

Слухи, подкрепленные вначале Элиотом, а потом частной полицией, в которой я сейчас работал, следя за карманниками, были таковы – это Нитти руководил союзами и ассоциациями работников, контролировавшими перевозки и большую часть работ по сооружениям аттракционов на Северном острове, и также по превращению его берега в футуристический пейзаж геометрии и гигантизма; и все, имевшие контракты по строительству на Северном острове, добавляли к своим счетам 10 процентов – потому что Нитти эти 10 процентов и требовал для своей преступной организации.

Собственно, вслух никто об этом не говорил: ни газеты, ни парни Дэйвса. В конце концов, на определенные вещи нужно смотреть по-другому. Например, со всеми этими понаехавшими туристами проституция просто крыши с домов посрывала, так что отцы города потребовали: проституток зарегистрировать как «массажисток» и обязать еженедельно проверяться у назначенных докторов, которые должны их осматривать на предмет, так сказать, «кожных заболеваний». И немедленно по всему городу развесили неоновые вывески с надписью «Массажный салон», ну и что? Разве не признавался генерал мне однажды, что «он хотел бы очистить город, но в пределах разумного»? Мир не рухнет только из-за того, что какая-то важная птица из Далласа снимет девочку, но если мы хотим, чтобы он когда-нибудь снова появился по делам в Чикаго, лучше уж отослать его назад домой без гонореи.

Эта Выставка, которую Мэри Энн обошла всю, по сути с открытым ртом, не была «Городом будущего», это был еще один «Город Вечного Никогда», безобидный, но временный. Через несколько месяцев ярко раскрашенное дерево и стекло наверняка разобьют. Все эти туристы из Айовы да и из любого другого фермерского штата радовались, думая, что видят вокруг себя будущее, а некоторые несчастные даже воображали, что находятся в Чикаго. Но были они в Чикаго только в том смысле, что в Чикаго проходила Выставка, которую запланировали и осуществили Дэйвс, Сермэк и Нитти. В этом смысле туристы, несомненно, находились в Чикаго.

А во всяком другом смысле они были вместе с Мэри Энн.

Глава 26

– Что-то не видно, – заметил Мэри Энн, – чтобы ты искал моего брата.

Мы сидели за маленьким круглым столиком на открытой террасе казино Пабста «Голубая лента», осматривая красоты ярмарки у южной лагуны, куда как раз выходили зады «Павильона Голливуда». С озера тянул бриз.

– Собственно, – ответил я, наливая разрешенного пива из бутылки в бокал, – прошло-то всего две недели. Но, должен сказать, не без пользы для тебя.

Бен Берни и его парни как раз сделали перерыв. Они играли на круглой вращающейся платформе прямо на открытом воздухе рядом с выходящей в садик танцевальной площадкой под тентом. Мы ожидали, пока нас обслужат, не менее получаса; и это несмотря на то, что было всего полчетвертого – поздно для ланча и рановато для ужина. Но это был день открытия «Столетия прогресса», и казино Пабста (казино только в смысле выступления кабаре, без азартных игр) было самым большим и шикарным заведением на территории Выставки. Оно совершенно законно рекламировалось как место, где «можно пообедать и потанцевать со знаменитостями», и три круглых бело-красно-голубых, соединенных между собой, строения, одно из которых было вдвое больше остальных, были набиты под завязку.

Она помешивала гавайский салат.

– Прошло больше месяца с тех пор, как ты мне сказал, что у тебя «наконец-то есть зацепка». Помнишь?

– Ты права. А что я еще сказал?

– "Только не наседай на меня из-за этого". – Правильно.

Она еще больше увлеклась салатом. Потом взглянула меня, широко раскрыв глаза. Наклонилась вперед:

– Посмотри-ка назад через плечо.

Я посмотрел.

– И что? – спросил я.

– Не разглядел, кто идет в нашу сторону? – О, да. Это Уолтер Уинчелл. Он, Дэймон Раньон и прочие большие «шишки» из своры нью-йоркских гончих за новостями, съехавшиеся в наш город. Ну и что?

– Разве ты не говорил, что встречался с ним во Флориде?

– Правда, встречался.

– Он подходит! Представь меня, Натан! Если только он упомянет меня в своей колонке, в общем, это может означать... – Она замолчала. Уинчелл приближался.

Когда он поравнялся, я сказал ему:

– Здравствуйте.

Он глянул на меня мельком, улыбнувшись одними губами.

– Привет, – и прошел мимо, не узнав меня. На левой щеке Мэри Энн появилась насмешливая ямочка:

– Мне казалось, ты говорил, что знаком с Уолтером Уинчеллом.

– Я сказал, что с ним встречался, – ответил я. – Но не говорил, что знаю его.

– Ладно, надеюсь, ты хотя бы знаешь того карманника, с которым Джимми надумал ехать в Чикаго?

– Да.

– Хорошо, тогда почему ты до сих пор не разыскал его?

– Джимми или карманника?

– Натан!

Люди за соседними столиками посмотрели на нас, и Мэри Энн смутилась, неожиданно оказавшись в центре внимания, и тихо добавила:

– Ты понял, что я имела в виду.

– Мэри Энн, карманник этот – парень, которого мы все время ловим с поличным. Он очень ловкий, один из лучших, но у него есть плохая привычка топтаться в одних и тех же местах, снова и снова. Железнодорожные станции. Арагон. Гостиница Колледжа. И он заканчивает обычно тем, что его быстро ловят, и ему приходится уходить на новую территорию.

– Но ведь он приехал сюда с Джимми.

– Очевидно, но это не значит, что он остался. Как сообщили мои коллеги, работающие в отделе по борьбе с карманниками, его арестовали спустя очень короткое время, как он, должно быть, привез Джимми в город.

– А почему ты мне это раньше не рассказал?

– Не хотел, чтобы ты надеялась понапрасну. Они также мне рассказали, что с тех пор о Дилере Куни ни слуху ни духу. Прошел слушок, что он якобы остался на Среднем Западе, но, на самом деле, продолжает кататься из города в город.

– Вот как? Тогда почему ты думаешь, что он в конце концов вернется?

Я показал на ярмарку, раскинувшуюся перед нами на той стороне лагуны.

– Из-за всего этого, – пояснил я. – Выставка. Это же рай для карманника. Он просто не сможет устоять.

– Думаешь, найдешь его здесь, на ярмарке?

– Конечно. У меня же две сотни помощников, как не найти?

Двумя сотнями помощников была частная полиция ярмарки; люди, которых я обучал в течение полутора месяцев после путешествия в Трай-Ситиз. Генерал платил мне большие деньги, так что я старался выдавать хорошую работу. Я набрал две сотни мужчин бывших полицейских и уволенных с работы людей из охраны (но ни один не имел опыта работы с карманниками) и работал с ними по двенадцать человек в группе в забавной голубой коробке, именуемой «Зданием Администрации», используя помощь трех парней (которых знал прежде по работе в полиции), отрабатывая некоторые стандартные приемы, «щипачей».

– Одно строжайшее правило при борьбе с карманником, – объяснял я, – высматривайте людей, которые, кажется, выпадают из толпы.

В понимании полиции это означало: ищите людей бродящих и высматривающих не то, что предлагается на продажу, а других покупателей. На призовых матчах высматривайте людей, изучающих не происходящее на ринге, а толпу. На станциях надземки глядите не на людей, выглядывающих, когда появится их поезд, а на парня, околачивающегося рядом с ними.

А на Всемирной выставке следите за людьми, которые рассматривают футуристические башни павильонов и выставку внутри них; следите за теми, чье внимание не привлекает шоу «Убийство в Форте Диборн» или «Мистерия Замка Картера»; следите за теми людьми на шоу «Улицы Парижа», глаза которых устремлены отнюдь не на Салли Рэнд, – ищите людей, которые смотрят на других людей.

Я обучил трех бывших полицейских – карманники («щипачи») обычно работают в командах по трое, – чтобы показывать их некоторые типичные подходы. Например, преступная группа – команда искусных «щипачей» – приметила даму богатого вида, прогуливающуюся с дорогой сумкой на ремне, свисающей, будто фрукт, а сама она – дерево, и остается гадать, кто же соберет урожай. «Щипачи» – вот кто. Которые решаются «снять ее на ходу» – так это у них называется. Две особы прекрасного пола, на их жаргоне, – «звонки», будут вышагивать впереди намеченной жертвы, потом вдруг остановятся или, может, отступят на шаг назад, как будто им не хочется на что-то наступить. Жертва неизбежно натолкнется на них, а натолкнувшись, естественно, будет многословно извиняться. В это время третий член преступной команды – «рука» – заходит сзади, чтобы открыть сумку жертвы и очистить ее. Существует масса вариаций, и я прилежно обучал им своих «учеников». Центральным местом карманников были прилавки киосков, торгующих едой: «звонок» тянется за горчицей и толкает жертву локтями, тогда как в это время «рука» обрабатывает ее со спины.

Конечно, не исключались и случайные артисты соло, и одним из лучших считался рыжеволосый, веснушчатый Дипер Куни – человек тридцати пяти-сорока лет, хотя на вид ему было не больше двадцати. Настоящий виртуоз-карманник, настолько ловкий, что ухитрялся вытащить бумажник из заднего кармана настороженного человека без помощи «звонков», локтями отвлекающих внимание облюбованного клиента.

Артист-"щипач" вроде Куни не мог пропустить ярмарку, он должен был стремиться к ней так, как утка к корму, как... Спокойно!

Конечно, он не мог знать, что каждый из двух сотен парней в белых шлемах, красных куртках, синих брюках и с оружием под мышкой видел его фото и что каждый был проинструктирован – если поймает Дипера в деле, должен придержать его персонально для меня.

Так было до тех пор, пока я не решил пустить слушок, что ищу Куни. Парни из группы по борьбе с карманниками были в департаменте Чикаго среди тех немногих кто не считали меня – из-за показаний в суде против Лэнга и Миллера – персоной нон-грата, но все же я не доверял им настолько, чтобы позволить узнать мою цель. Одной из причин, по которой Куни покинул Чикаго являлось то, что мой начальник отдела нуждался в определенных процентах задержаний, и за добровольную сдачу артиста-карманника обещал ему возможность свободного царствования на железнодорожных станциях. А Куни легкомысленно отклонил это предложение и был после этого пойман с поличным сотрудниками отдела столько раз, что Чикаго для него сделался тем местом, где работать ему уже расхотелось. Я только намекнул парням из отдела, что с Куни мне нужно поговорить по делу о страховке, которое я веду, и что если они его поймают и дадут мне знать, заработают пятерку. Если бы я, предположим, сказал больше этого, Куни могли бы донести, что я за ним гоняюсь: отделу по борьбе с карманниками очень хорошо было известно, что настоящий виртуоз вроде Куни стоит дороже, чем частный детектив вроде меня. Потому что и он, и сам Билл Скидмор смогут заплатить за информацию больше.

Избегал я разговора и с самим Скидмором, дородным человеком в котелке и в обносках, секретным осведомителем, а также поручителем по залогам, с которым связывали свой бизнес многие серьезные карманники, игроки в азартные игры и грабители.

Я старался держаться очень тихо, чтобы не спугнуть рыбу, и самое смелое движение, которое я сделал, – это попросил одного из сотрудников отдела по борьбе с карманниками устроить мне фотографию Куни. Затем я заказал пару копий, больше делать не стал – не хотел засвечиваться. Если пойдет слушок, что я гоняюсь за Куни, он испарится, руку даю на отсечение.

Я раздумывал, не позвонить ли Нитти и не напомнить ли ему, что он мне должен за услугу, которую я ему оказал. Все знали, что Куни через Скидмора выполнял для группы Капоне-Нитти кое-какую работенку: он был настолько хорош как «щипач», что ему можно было поручать специальные задания – вытащить у кого-нибудь ключи из жилетного кармана или засунуть в бумажник нечто инкриминирующее.

Но я не хотел рисковать: Нитти представлялся мне последним опасным средством, так как его отношение к Куни могло перевесить всякое чувство долга передо мной. Кроме того, он все еще находился в своем имении во Флориде, отдыхая и набираясь сил.

* * *

Я съездил на две излюбленные территории Куни: «Волейбольный зал Арагона» на Норт-Сайд, где Уэйн Кинг и Уолт Кинг между играми «Венских толстяков» – ребят с необъятными задами – навязывали чикагской публике джаз, а также к Гостинице Колледжа, где старый маэстро Бен Берни играл со своим оркестром перед танцевальной эстрадой (напоминающей большую доску для игры в трик-трак), в то время как в зале с приглушенным светом танцевали пары. На оштукатуренных стенах зала светящейся краской были нарисованы рыбы, что делало его похожим на аквариум. Но, как сказали, смотря на фото, охранники, моя рыбка здесь не всплывала. Я пообещал пятерку любому, кто позвонит мне, если Куни выплывет.

А сейчас – спустя несколько недель – Бен Берни играл в казино Пабста (которое управлялось из Гостиницы Колледжа), и ни одна из моих попыток обнаружить Куни ничего не принесла. Спокойствие – Выставку открыли только сегодня. Он появится. Он должен появиться.

Вот так я рассуждал. Май сменился июнем. А я несколько дней в неделю продолжал наведываться на ярмарку, как призрак отца Гамлета, якобы исполняя свою роль наблюдателя за карманниками. Мои ученики в шлемах кивали мне, когда я проходил, и всякий раз при упоминании о Куни они пожимали плечами и говорили: «Можно взглянуть на фото еще раз?»

* * *

В это же самое время мои отношения с Мэри Энн стали немного натянутыми. Я уже готовился сказать ей, чтобы она наняла другого детектива, но в то же время боялся, потому что желал с ней быть, спать и, с Божьей помощью, жениться на ней.

Ее не было на решающем бое Барни 23 июня. Я хотел пойти вместе, но она притворилась, что не хочет смотреть, как измолотят моего друга, которого на самом деле считала дерьмом собачьим. Я их познакомил несколько месяцев назад, и Барни влюбился в нее с первого взгляда («Ну и везет тебе, Нейт, девушка – просто отпад!» – позже сказал он мне), а Мэри Энн, как я подозреваю завидовала Барни и ревновала, но не из-за того, что мы с ним дружили, а потому что среди тех, кого я знал, он был самым знаменитым – больше, чем она сама.

Так что пошли мы с Элиотом и уселись в третьем ряду на местах, обеспеченных Барни, на том же самом стадионе Чикаго, где объявляли кандидатуру на выборы президента и отпевали Сермэка. Мы наблюдали разогревающий публику бой – один полутяжеловес выбивал пыль из другого. Я смотрел на ринг, но на самом деле ничего не видел. Для Барни это был решающий вечер, большой бой, и я очень волновался за него. Кто-нибудь должен же нервничать – нахальный маленький негодяй, наверняка, был совершенно хладнокровен или умело притворялся, а у меня поджилки тряслись.

Барни просто не мог бы выбрать для боя лучшего, прекраснейшего звездного летнего вечера, чем этот, и как чемпион он должен смотреться великолепно – Барни, как писалось на спортивной странице, был «самой популярной фигурой с кулаками, добившейся успеха этими частями тела в нынешнем году», – но стадион был полупустой.

На трибунах были заняты только первые несколько рядов, и мне хотелось бы знать, помешала ли сегодняшнему вечеру Выставка или, может, по таким временам цена билетов была просто непосильна, раз репортаж о бое можно бесплатно послушать по радио.

Какая бы тому ни была причина, но сложилось так явно не из-за того, что всех распугал Барни. Скорее наоборот, судя по ставкам предпочтение отдавали чемпиону, Канцонери, желая, чтобы он лишний раз подтвердил свой титул. Канцонери, без сомнения, был признанным лидером (ставки на фаворита шли 6 к 1), и сегодня здесь собралась, в основном, мужская толпа. От дыма сигарет и сигар над стадионом стоял туман, подсвеченный яркими белыми огнями. Видимо, все пребывали в полной уверенности, что боксеры раздуют дым до пламени. Господи, я так нервничал. Элиот это заметил.

– Сколько монет ты вложил в этот матч? – ухмыльнулся он.

– Сто долларов, – ответил я.

– На Барни?

– На галету, недоумок. А ты как думал?

– Думаю, что ты унесешь домой какие-нибудь бабки. Успокойся.

– Что, заметно?

– Слышу, как у тебя кости гремят, сын мой. Полегче, полегче.

– Просто я очень желаю ему победы, вот и все. Он этого заслуживает.

Элиот кивнул:

– Согласен. Твой приятель собирается на этом ринге всего через несколько минут завоевать титул чемпиона. И я думаю, что он сможет это сделать.

– А вот и тот, о ком я думал, – я незаметно показал пальцем.

– Твой закадычный друг Нитти? Ну конечно. Кто же еще? Канцонери поддерживает итальянская община.

– Нитти-сицилиец.

– Неважно. Парни из его команды – большие поклонники Канцонери.

– Он – их собственность?

Элиот передернул плечами:

– Вот этого не знаю. Скорее всего, национальная гордость.

– Я считал, что Нитти во Флориде.

– Он проводит там довольно много времени, это точно, Но у него еще одно дело в суде, и он вернулся.

– Смотри-ка, рядом с ним доктор Ронга, его тесть.

– Я слышал, он остановился у Ронги. Славно иметь под рукой доктора, когда выздоравливаешь после пулевых ран. А кто сидит чуть выше на другой стороне, видишь?

– Кто?

– Мэр Келли и его босс Нэш, а с ними навозная куча политиков-болтунов.

– Да что ты говоришь – я так взволнован, что сейчас наложу в штаны.

– Что ж, они-то, без сомнения, болеют за Барни. Келли назвал его «гордостью Чикаго и надеждой завтрашнего дня».

– Ну, тогда ладно. Тогда, пожалуй, пусть остаются.

Прозвучал гонг, объявивший об окончании предвари тельных боев.

Обошлось без нокаутов. Но у одного из боксеров было какое-то повреждение, у него текла кровь. По тому, как у меня обмирало в животе, можно было подумать, что это я должен следующим взобраться на ринг.

И вот через несколько минут диктор с подъемом завопил в микрофон:

– Дамы и господа, в красном углу ринга чемпион мира в легком весе Тони Канцонери.

Канцонери, темноволосый, круглолицый, шея, как у быка, литые плечи, усмехнулся публике, подняв над головой руки, как бы уже празднуя победу. А руки у него были нехилыми. И ударом он обладал сокрушительным. Это мнение разделяли Нитти, Ронга и воодушевленные телохранители.

– В синем углу – Барни Росс, его блестящий соперник...

Тысячи друзей Барни, находящиеся на стадионе, включая меня, пришли в неистовство. Может быть, здание и было заполнено только наполовину, но звук получился что надо. Он помахал толпе, застенчиво улыбаясь, почти со смущенным видом. Он поймал мой взгляд и кивнул. В ответ я заулыбался.

– Барни шустрее Канцонери, – заметил Элиот. – Это немаловажно.

– Может и так, – ответил я. – Пятьдесят на пятьдесят. В боксе Канцонери считается одним из самых жестких бойцов. А кулак у него – не дай Бог. Надеюсь, что Барни выдержит.

Элиот кивнул. Мы с ним знали, что Барни, несмотря на бои без поражений – рекорд впечатляющий, который и позволил ему заработать такой матч, – никогда не имел противника из лиги чемпионов.

Раздался гонг, и Канцонери, видимо, желая быстро закончить поединок, бросился вперед и на середине ринга провел два сильных свинга с каждой руки. Барни легко ушел от обоих, и Канцонери, мгновенно остыв, понял, что ему достался серьезнейший соперник.

Потом Барни кинулся на него, вообще не заботясь о защите, словно хотел доказать, что он не верит репутации Канцонери как убийственного кулачного бойца. На минуту у всех появилось ощущение, что чемпион – Барни и что он жаждет разделаться с этим претендентом как можно скорее.

Но к концу третьего раунда у Барни уже появилась возможность умереть молодым. Канцонери осыпал его сериями многочисленных ударов, некоторые из них попали в голову, что заставило толпу болельщиков Барни одновременно и вздохнуть и охнуть, но Барни все же чаше достигал цели, уклоняясь от опасных моментов уходами и нырками.

Может, даже слишком часто.

– Сегодня Барни чересчур осторожничает, – прокричал я Элиоту, стараясь, чтобы он расслышал меня сквозь шум толпы. – Он пропустил пару отличных моментов, чтобы поставить парня на место.

Элиот кивнул и, наклонясь ко мне, ответил:

– Но ведь ему достались самые сильные удары Канцонери, а он еще нисколько не выдохся.

Да, Канцонери, вне всякого сомнения, был чемпионом: и в следующем раунде он начал командовать на ринге, обрабатывая Барни на уровне глаз. К концу пятого раунда у Барни пошла кровь, и он устало затоптался.

Впрочем, и Канцонери был не лучше. Оба боксировали, часто входя в клинч, видимо, надеясь победить по очкам. Вообще скорость, с которой они сыпали друг другу удары, была типична для боксеров-мухачей, а сила этих ударов годилась и для тяжеловесов. Они уставали на глазах, видимо, пытаясь приберечь хоть какие-то силы к концу матча.