Текст книги "История русской Церкви. Том 5"

Автор книги: Макарий Митрополит (Булгаков)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Слово о кончине мира имеет сходство по содержанию и языку с Словами Серапиона, епископа Владимирского. И если по одному этому еще не может быть с непререкаемостию усвоено Владимирскому епископу, во всяком случае справедливо относится к памятникам нашей словесности XIII-XIV вв., когда со всею силою тяготело над Россиею монгольское иго 232. В последней мысли легко убедиться из следующих мест Слова: "Братие, бойтесь грозного и Страшного суда Божия, ибо внезапно придет тот страшный день. Если мы не приготовимся добродетелями, то нагие и странные будем осуждены в неугасимый огонь. О братие, живите в страхе Божием, ибо время жизни сей мало, как дым исчезает; и много бедствий приключается за грехи, и скорбь немалая: нашествия поганых, волнение между людьми, неустройство церквей, беспорядки между князьями, бесчиние священников… Если кто впадет в руки разбойников, возлюбленные, то как умиленно просит, чтобы сохранили ему жизнь, а имение взяли бы. Как же, братие, не худо то, что ради худой жизни мы всего лишаемся, а о душевной пользе не заботимся? Для чего жалеем давать неимущим? Почему не отстанем от злых дел и не хотим преклонить сердец на покаяние? Вот и земля трясется от лица Господня нам на страх, и многие города опустели по Божию гневу. Мы и того не убоялись; не перестаем творить зло. И поганых Бог попустил на нас: сыны и дщери ваши поруганы были и отведены в плен, все для того, чтобы мы убоялись; несмотря на то, мы одинаково неправды творим. Не оставляем гнева и зависти, блуда и пьянства и от грабительства не отстаем и от прочих злых дел, которые ненавистны Богу. О братие, доколе есть время покаянию, потщимся жить в добродетели; будем милостивы, да будет и Господь к нам милостив. Смотрите, братие, как и своих церквей не щадит Бог, ни святых книг, когда землю оставляет пустою за грехи человеческие, дабы принудить их к покаянию. Если же и казнимые не каются и не отстают от злоб, то еще большие томления и вечные муки ожидают их".

"Послушайте, – говорится в третьем Слове 233, – многие именем христиане, а обычаем и делами – как неверные, навыкли действовать по-язычески… Что вы за верные, когда навыкли языческому кощунству, жидовским басням и уродословию, глумлению на улицах и беседах града, чарам, волхвованию, снам, ядению крови и удавленины и другим многим подобным делам? Какие вы христиане, если творите сие, и как смеете принимать Святые Тайны, будучи хуже язычников? Вы навыкли языческим делам: плясанию, плесканию руками, сатанинским песням, пьянству, блуду, гневу, зависти и другим, о которых нельзя здесь и говорить. Творя это, как вы зоветесь христианами, а хуже неверных? О братие, если вы верные, то не смешивайтесь с таковыми… Многие называют себя верными, а не знают, что есть христианство и как жить в вере и законе. Вижу не только юношей неистовых и неразумных, но и старцев и весьма скорблю, когда на беседах и на улицах вижу мужа, украшенного сединами, толкующего злое или влекущего с собою на позоры или на пир дитя свое. О верные! Как вы сами устрояете погибель душам своим?.. Если кто вопросит тех бесстудных, как жили пророки и апостолы и что творили и сколько было пророков и апостолов, – они не знают и не умеют, что сказать. А если спросят о конях и о птицах или о чем ином, – они философы и хитрецы… Если продолжится слово учения, то многие стоят с принуждением, как бы у некоего зла. А случится быть на улице или на беседе и на игрище, там пробудете до полудни и дальше. Или если случится пить, то не спят и ночи, творя пагубное. Какие вы христиане, если больше поганых творите замышление сатаны? Он научил позорам и смехотворца, и кощунников, и скоморох, и игрока, чтобы их злыми делами погублять нас. Ибо присутствующие на позорищах не то ли же творят? Когда пустошник, глумяся, изречет что-либо, тогда они еще больше смеются. Зловредного кощунника следовало бы побить и отогнать, а они только чудятся ему и учатся злу; другие же дают еще игрокам мзду, возжигая тем больший огнь на главу свою…" и так далее.

Четвертое Слово написано, вероятно, митрополитом или, по крайней мере, епископом, судя по тому, что проповедник выражается: "Аще неции деют злая, и духовнаго не слушают учения, и не каются, велим градским властителем не щадити таковы… велим градским казнити законом" 234. В устах простого священника подобная речь не имела бы значения. Это Слово, при некотором сходстве с третьим, представляет и замечательные особенности. "Братие и сестры! Послушайте святого учения. Есть между христианами такие, которые только имя христианское носят на большее осуждение себе, не творя воли Божией, а живут по-язычески, в пьянстве, блуде и других злодеяниях, будучи омрачаемы окаянным дьяволом, в клятвах, обидах, телесных нечистотах, оклеветая и обижая друг друга; считают себя как бы бессмертными… как бы за ложь признают уготованные грешникам муки, которых трепещет и сатана. Всем таковым мы запрещаем, да, устрашась Бога и грядущего суда, покаются от злых дел и проклятого любодеяния, из-за которого Содом, и Гоморра, и окрестные грады огнем пожжены… А что сказать о хульных словах, мы не знаем. Те, которые клянутся Богом, целуют крест, ходят ротою до церкви и алтаря, те на погибель себе призывают Божество… За то и казни шлет на нас Бог иногда засухою, иногда пожаром и другими бедами, что люди клянутся Богом и святыми Его и стараются превзойти друг друга клятвами, оскверняя ротою церковь Божию… Подобна этой и другая вина: лечат немощь волшбою, и наузами, и чарами, приносят требища бесам, и беса, называемого трясавицею (трясцею), думают прогонять тем, что пишут еллинские слова на яблоке и кладут его на престол во время службы. Это проклято. Потому и многие казни на нас от Бога за неправды наши. Господь не заповедал лечиться чарами и наузами и верить во встречу, в полаз и в чех – то дело поганское. А если кто из христиан поступает так, он осудится больше язычников, если не покается… Если пресвитеры таковых не учат, не исправляют, не запрещают, ревнуя о славе Божией, горе будет таким учителям. Каждый держит иерейство, чтобы тем кормиться, а не заботится о духовных делах, чтобы приять мзду вечного живота; не преподает правого учения во спасение, а больше снисходит, льстит и из-за дара прощает без епитимии; все и делает, и говорит ради чрева, чтобы не лишиться временной чести… Если же некоторые делают зло, и не слушают духовного учения, и не каются, такие восприимут по делам законное мучение; а мы велим градским властелям не щадить таковых, творящих зло пред Богом, но наказывать льстецов, хульников, ротников, мужеложцев, убийц, татей, чародеев, насилующих дев, блудящих с замужними. Таких велим казнить градским законом, а не щадить злых, да научатся и перестанут делать злое… Посему, властели, не щадите творящих зло, но наказывайте их и не отпущайте по мзде, чтобы и вам, как содетелям беззакония, не восприять тяжкого суда от Бога…"

Второй отдел духовной литературы русской XIV в., впрочем очень небогатый, составляют сочинения исторические. Мы опускаем летописи, которые еще продолжаемы были тогда в разных местах России: Москве, Новгороде, Пскове, может быть, лицами духовного звания, судя по тону и характеру этих летописей, а имеем в виду повествования о некоторых замечательнейших лицах и частных событиях. Сюда относятся: 1) жития наших святителей – святого Кирилла, епископа Туровского, и святого Петра митрополита, 2) сказания о благочестивых князьях Довмонте Псковском, Михаиле Тверском и Димитрии Донском, 3) повести о Мамаевом побоище и о чудесном спасении Москвы от Тамерлана.

Житие святого Кирилла, епископа Туровского, очень кратко и составлено, по всей вероятности, в самое тяжкое время монгольского ига, и следовательно, к концу XIII или в 1-й четверти XIV в., как показывают слова заключительной молитвы, обращенной к святителю: "Моли о нас Вседержителя, Ему же ныне предстоиши с дерзновением, от настоящие нам беды избавитися и от безбожных агарян, присно мучащих нас". Это житие напечатано в Прологе под 28 числом апреля с немногими отступлениями от рукописных списков 235.

Житие святого Петра, митрополита Московского, написано святым Прохором, епископом Ростовским (? 1327). Оно драгоценно как сказание о великом святителе современника и очевидца и резко отличается от другого жития того же угодника, составленного митрополитом Киприаном. Сколько последнее растянуто, многоречиво и витиевато, столько первое кратко, просто и безыскусственно. Вот как, например, описывает Прохор вступление Петра в обитель и его монашеские труды: "Когда было ему 12 лет, пошел он в монастырь и сделался иноком; служил в монастыре в поварне, на всю братию носил воду и дрова на раме своем и оставался в этой службе несколько времени. Затем пожелал навыкнуть иконному писанию и сделался "иконник чуден", писал иконы Господа нашего Иисуса Христа, святой Богородицы, пророков, апостолов, мучеников и всех святых, представляя каждого "по сличью образа их". А посту и молитве так прилежал, как никто другой в нынешнее время, и творил милостыню из того, что приобретал своими праведными трудами. После сего поставил церковь святого Спаса на реке Рати, и сотворил монастырь, и созвал братию, и прилежно, с увещанием учил их спасению душ…" Или вот повествование о переселении святого Петра в Москву: "Проходя грады, он обрел град "честен кротостию", называемый Москва, а в нем князя благочестивого по имени Ивана, сына Даниилова, внука Александрова, который был милостив к святым церквам и нищим, сам "горазд святым книгам" и слушался святых учений. Поселившись в граде том, он сказал благочестивому князю: "О сын мой! Велико твое благочестие, послушай меня днесь". Когда благочестивый князь обещался, то святой митрополит сказал: "Да созиждется в граде твоем каменная церковь святой Богородицы". Благоверный князь поклонися и отвечал: "Твоею молитвою, святой отче, да будет". Когда основана была церковь, он и гроб себе сотворил своими святыми руками. Спустя мало времени возвещена была святым ангелом смерть его" 236.

Сказания о благочестивых князьях, нами прежде исчисленные, известны все в печати. Сказание о святом Довмонте, князе псковском, написано вскоре после его смерти, очень кратко и внесено в местную летопись 237. Сказание о мученической кончине святого Михаила, князя тверского, написано со слов очевидцев и помещено в нескольких летописях 238. Сказание о житии и преставлении великого князя Димитрия Иоанновича Донского, оканчивающееся похвалою ему и по местам проникнутое истинным чувством, хотя и многоречивое, написано современником и издано было неоднократно 239.

Из двух повестей о замечательнейших событиях того времени первая и лучшая – о Мамаевом побоище не без основания приписывается рязанскому иерею Софонии, жившему к концу XIV в. Но она дошла до нас не в первоначальном виде, а с позднейшими вставками и изменениями. И хотя проникнута вся духом христианским, однако ж по главному предмету своему и характеру, более поэтическому, принадлежит не столько духовной литературе, сколько светской 240. Вторая повесть – о спасении Москвы от Тамералана, написанная также современником, очень кратка и рассказывает сначала о Тамерлане и его делах, потом о перенесении Владимирской иконы Богоматери в Москву, о сне, виденном Тамерланом, и удалении его от Москвы, наконец о благодарности русских Богу и Пресвятой Деве и установлении праздника в память этого события. Повесть внесена в летописи 241.

С половины XIV в. возобновились путешествия русских людей к святым местам Востока или, вернее, начались новые описания этих путешествий, составленные самими путешественниками.

Новгородский инок Стефан был в Царьграде около 1350 г. при патриархе Исидоре и в своем Страннике говорит более всего о святой Софии константинопольской, потом о других церквах и монастырях, которые посетил; о чудотворных иконах и мощах, которым поклонился; о некоторых святынях, перевезенных в Царьград из Иерусалима; о замечательнейших колоннах и памятниках, украшавших тогда греческую столицу. Старец паломник передает то, что слышал, с детскою верою и простотою 242.

Между тем как Стефан Новгородец изложил свои впечатления, полученные в одном только Царьграде, хотя оттуда странствовал и во Иерусалим, Игнатий, иеродиакон смоленский, обнимает в своем описании гораздо большее число предметов. Он находился в свите митрополита Пимена, путешествовавшего в Грецию в 1389 г., и в первой части своего сочинения изображает по порядку это самое "хождение" от Москвы до города Халкидона, где вскоре митрополит скончался. Во второй – передает то, что сам видел и слышал в Константинополе, причем с подробностию рассказывает о смерти турецкого султана Амурата и о венчании на царство греческого императора Мануила. Последнюю часть посвящает описанию своего "хождения" во Иерусалим и пребывания там 243.

Третий путешественник, дьяк Александр, приходил в Царьград к концу XIV в., как сам выражается, куплею, т.е. по делам торговли. Но воспользовался этим случаем, чтобы поклониться цареградской святыне, был в святой Софии, посетил важнейшие монастыри и со всею краткостию перечисляет находившиеся в них чудотворные иконы, мощи святых и другие священные предметы, причем о монастыре Продроме не без намерения сделал заметку: "У сего монастыря нет ни сел, ни городов, но Божиею милостию всех монастырей богатое" 244.

Были у нас в XIV в. и другие лица, отличавшиеся образованием и даром учительства, но от которых или дошли до нас только писания юридические, как, например, от святого Дионисия Суздальского 245, или не дошло никаких сочинений. Так, о Новгородском архиепископе Моисее (? 1362) повествуется, что он "добре пасяше свое стадо, многи писца изыскав, и книги многи исписав, и многи утвердив учением своим… и по сем скончался, много писание оставив" 246. Что разумеется здесь под многим писанием: сочинения ли владыки или те книги многи, которые он исписал, неизвестно, хотя последнее, судя по контексту речи, вероятнее. Один старец нижегородского Печерского монастыря по имени Павел Высокий (? 1382) был "книжен велми и философ велий; егда же беседы время бываше ему, много разсуден и полезен зело, и слово его солью Божественною растворено" 247. Не знаем, откуда прибавил к этому Татищев, будто Павел "писаше книги учительныя многи и к епископом посылаше". Но во всяком случае те сочинения, какие приписываются ему ныне, приписываются совершенно произвольно, на том только основании, что они современны ему и приличны ему по тону и по содержанию 248, как будто у нас не было в XIV в. и других учительных старцев, например хоть Дионисия Суздальского или Моисея Новгородского, которым сочинения эти столько же современны и могут быть приличны. Святой Стефан, епископ Пермский, кроме того что знал языки греческий и зырянский и мог говорить на них, был муж, по словам его жизнеописателя, мудрый, разумный, смышленый, искусный в книгах, сильный словом, имел дар учительства, отличался уменьем изъяснять писания пророческие и апостольские и разрешать самые трудные вопросы 249. К сожалению, и от этого великого святителя не уцелело ни одного сочинения и то "Списание", или послание, против стригольников, которое доселе приписывалось Цареградскому патриарху Антонию, а ныне начинают усвоять Стефану Пермскому, вовсе ему не принадлежит 250.

Судя по сохранившимся памятникам, наша духовная литература XIV в. почти ничем не отличалась от литературы XIII столетия. Писатели если не исключительно, то преимущественно обращали свое внимание на предметы современные и в изложении мыслей соблюдали простоту и безыскусственность. Только в двух-трех позднейших сочинениях, каковы о Мамаевом побоище, о жизни Димитрия Донского, начали обнаруживаться витиеватость, многословие и напыщенность, которые вскоре достигли у нас еще больших размеров.

III

Главными представителями у нас риторизма, многословия, напыщенности к самому концу XIV и с начала XV в., хотя, с другой стороны, и главными представителями просвещения более обширного, нежели какое мы видели у себя доселе, можно назвать трех наших митрополитов: Киприана, Фотия и Григория Самвлака, которые и рождением, и воспитанием своим не принадлежали России, а пришли к нам с готовым образованием из Сербии и Греции.

Киприан, родом серб, был муж "всякого целомудрия и разума Божественного исполнен и вельми книжен". Он старался непрестанно учить народ страху Божию и своими умными, одушевленными наставлениями услаждал всех. Любя безмолвие, он часто уединялся в свое загородное село Голенищево, и там в тихом приюте, находившемся между двумя реками – Сетунью и Раменскою и окруженном лесом, предавался размышлению, чтению слова Божия, и своею рукою писал книги 251. Он был знаток церковных канонов, как свидетельствуют его послания и грамоты юридического содержания, числом девять, которыми мы воспользовались в своем месте 252; был ревнитель церковного богослужения и перевел с греческого некоторые чинопоследования и службы, а одну молитву разрешительную даже сочинил сам, о чем также было уже сказано нами. Теперь обратим внимание на остальные его сочинения.

Нельзя не пожалеть, что ни одно из поучений митрополита Киприана, которые он несомненно проповедовал в церкви "велегласно", не дошло до нас, что даже окружное его послание, вероятно учительное, которое он по примеру своих предшественников написал "к игуменом, и попом, и диаконом, и ко мнихом, и ко всем православным христианом", доселе не издано 253. А из числа изданных посланий только в заключении одного, более других обширного, встречаются учительные мысли и нравственные наставления такого рода: "Ныне, – говорит архипастырь, – уже последнее время и приходит конец веку. А бес сильно рыкает, желая поглотить всех по нашему небрежению и лености. Оскудела добродетель, престала любовь, удалилась духовная простота, а зависть, лукавство, ненависть водворились, и мы исполнились ухищрения и высокоумия… Горе нам, потому что мы оставили путь правый! Все хочем обладать, все хочем быть учителями, не бывши еще учениками… Остается мне плакать и проливать слезы; особенно же плачу и скорблю о неправдах человеческих, как мы, не боясь Бога и не стыдясь людей, сплетаем лживые слова на ближнего, движимые завистию… Лютый недуг душевный – это зависть: много убийств в мире совершено ею и многие страны запустели. Завистию был подвигнут Каин на братоубийство, и оттоле убийство вошло в мир; зависти ради Иаков бежал из отеческого дома, предался в работу Лавану и прослужил у него четырнадцать лет; по зависти продали братья Иосифа в Египет, где Господь прославил его и предоставил ему власть над всем Египтом. Но что много говорить? Самого Господа, Творца неба и земли, иудеи распяли по зависти. Злая страсть – зависть, и кто одержим ею, тому нет спасения… Позаботимся же избегать этой страсти, а вместо ее приобретем братолюбие и сострадание, имея мир в сердце и душе своей… Иным путем невозможно спастись, кроме чистой любви, хотя бы кто истощил тело свое великими трудами, как говорит великий учитель Павел: Аще предам тело мое, во еже сжещи е, любве же не имам, никая польза ми есть (1 Кор. 13. 3)" 254. Здесь кстати заметить, что с 1392 г. началось последнее столетие седьмой тысячи лет, по истечении которой многие христиане ожидали кончины мира, и мысль о близости этой кончины быстро распространилась тогда как в Греции, так и в России. И вот Киприан уже выражал эту мысль, а Фотий, как увидим, повторял ее даже очень часто.

Недавно открыты и изданы еще четыре послания митрополита Киприана, которые по главному содержанию можно назвать историческими. Они писаны к знаменитым игуменам Сергию Радонежскому и Феодору симоновскому и касаются разных обстоятельств жизни этого святителя и современного состояния Западнорусской Церкви: в первом Киприан извещает о своем путешествии из Киева в Москву на митрополию; во втором описывает притеснения и обиды, сделанные ему на пути в Москву по повелению великого князя Димитрия Иоанновича, показывает незаконность притязаний архимандрита Митяя на Московскую митрополию, объясняет свою невинность пред великим князем и свои действия в Литве; в третьем и четвертом – уведомляет о своем путешествии в Константинополь 255. Первое и два последние послания очень кратки и маловажны, но второе очень любопытно по новости сведений, в нем сообщаемых. "Не утаилось от вас, – пишет Киприан означенным игуменам, – и от всего христианского рода, что сделали надо мною, чего не делалось ни над одним святителем, как стала Русская земля. Я изволением Божиим, и избранием великого и святого Собора, и благословением Вселенского патриарха поставлен митрополитом на всю землю Русскую, как знают все. И ныне поехал было со всем чистосердечием и благожеланием к великому князю. Но он разослал послов, чтобы не пропустить меня, сделал заставы, сбил ратников, поставил над ними воевод и наказал им, какое зло сделать надо мною и даже предать нас без милосердия смерти. Я, предохраняя князя от бесчестия и заботясь больше о душе его, прошел иным путем, надеясь на свое чистосердечие и свою любовь к нему, и его княгине, и его детям, но он приставил ко мне мучителя, проклятого Никифора, и какого зла не совершил надо мною? Хулы, поругания, насмешки, грабительство, голод! Меня ночью заточил нагого и голодного, и от той студеной ночи доныне страдаю… Если миряне опасаются князя, потому что у них жены и дети, стяжания и богатства, которых они не хотят лишаться… то вы, отрекшиеся мира и живущие одному Богу, как вы, видя такую злобу, умолчали? Если вы желаете добра душе великого князя и всей его отчине, зачем вы молчали?" Представив затем несколько правил святых апостолов и святых отцов о поставлении иерархов, Киприан продолжает: "Если все это так, то как у вас на митрополичьем месте стоит чернец (Митяй), в святительской мантии и клобуке с святительским посохом в руках? Где слышалось такое бесчиние и злое дело? Если брат мой (святой Алексей) преставился, я святитель на его месте, моя митрополия. Не мог он оставлять наследника при смерти своей. Когда слыхано было возлагать на кого-либо прежде поставления святительские одежды, которых не может носить никто, кроме одного святителя? Как же смеет он стоять на месте святительском?.. А что клевещут на митрополита, брата нашего, будто он благословил его на все те дела – это ложь… Разве мы не знаем, что случилось при смерти митрополита? Я видел грамоту, которую написал митрополит умирая, и та грамота будет с нами на великом Соборе…" Потом Киприан снова обращается к самому себе и говорит: "Какую вину нашел во мне князь великий? Чем я виноват пред ним и его отчизною? Я ехал к нему благословить его, и княгиню его, и детей его, и бояр его, и всю отчину его и жить с ним в своей митрополии, как жили мои братья с его отцом и дедом, великими князьями, а еще хотел дарить его честными дарами. Винит меня в том, что я прежде был в Литве, но какое зло сделал я, находясь там? Если я был в Литве, то многих христиан освободил от горького плена, многие из ненавидящих Бога познали нами истинного Бога и пришли к православной вере чрез святое крещение. Ставил я святые церкви, утвердил христианство, присоединил к Русской митрополии места церковные, за давностию лет пришедшие в опустение. Новогродок Литовский давно отпал, а я восстановил его и возобновил десятину митрополии и села. В Волынской земле сколько лет Владимирская епископия оставалась без владыки, в запустении, и я владыку поставил и места исправил…"

Должно сказать, что в посланиях митрополита Киприана еще мало заметны многоречие и витиеватость, но они резко бросаются в глаза в его историческом труде – в житии святого Петра, митрополита Киевского и всея России, напечатанном в Степенной книге (1. 410). В этом сочинении, которое автор основал на том, что слышал от "сказателей", он не только изображает всю жизнь святителя от рождения его до смерти, но и упоминает о некоторых чудесах его по смерти и о причтении его к лику святых, а наконец рассказывает уже с меньшим многословием, как и сам удостоился чудесной помощи от угодника Божия. Приведем для примера этот последний, лучший отдел сочинения. "Прежде сих лет, не знаю как, имиже Бог весть судьбами, говорит Киприан, – и я, смиренный, возведен был на высокий престол митрополии Русской святейшим патриархом и дивным Филофеем с его священным Собором. Но когда пришел я в Русскую землю, прилунилось мне нечто противное по грехам моим. И с наступлением третьего лета я опять устремился в Царьград, и достигши туда после многих трудов и искушений, я надеялся найти некое утешение, а нашел всякое нестроение в царях и патриархах. На патриаршем престоле сидел неправильно возведенный Макарий, безумный, который взошел на высокий патриарший престол без соборного избрания и без указания Святого Духа, а только по царскому хотению. Между тем как прежде украшал престол великого патриаршества вселенского святейший и блаженный патриарх Филофей, который, пожив довольно, добре упас Христово стадо, подвизался против ереси Акиндиновой и Варлаамовой, разрушив учение их своими поучениями, попрал своими духовными словами и еретика Григория, низложив до конца его учение, а самих еретиков предал проклятию, и многие книги написал на утверждение православным и Слова похвальные, и сложил каноны многоразличные. Сего-то патриарха как святого, великого и дивного словом и делом тогдашний царь не восхотел, а по оболганию и клевете с престола сводит и заключает в монастырь; по своему же нраву избирает некоего Макария, безумного и лишенного всякого разума, и вопреки церковному уставу и преданию посаждает мерзость запустения на месте святе… Но дивный Филофей, человек Божий, медоточивый язык, в своем заточении и нестерпимых болезнях непрестанно славословил и благодарил Бога и чрез лето уснул блаженным сном… Царь же, озлобивший его, потерял свое царство, а Макарий, поставленный царем, соборне низвергнут судом Божиим как злословный и послан в заточение. На том Соборе был и я вместе с другими святителями, равно как в свитке низвержения его и я подписался. Пробыл я в то время в Константинополе тринадцать месяцев. Нельзя мне было выйти из него, потому что великое нестроение и нужда тяготели тогда над царствующим градом. Море было занято латинами, а земли и суша находились во власти безбожных турок. И когда я пребывал в таком затворе, постигли меня нестерпимые болезни, так что еле был жив. Но, пришедши в себя, я призвал на помощь святого святителя Петра, молясь к нему: "Рабе Божий и угодниче Спасов! Знаю, что ты имеешь великое дерзновение пред Богом и можешь, если захочешь, помогать нападствуемым и больным. Итак, если угодно тебе, чтобы я достиг твоего престола и поклонился твоему гробу, даруй мне помощь и облегчение от болезни…" Поверьте мне, что с того времени мои нестерпимые болезни прекратились, и чрез несколько дней я вышел из царствующего града, и поспешением угодника Божия пришел, и поклонился его чудотворному гробу…"

С особенною похвалою отзывается летописец о духовном завещании, или "прощальной грамоте", митрополита Киприана, которую написал он за четыре дня до своей кончины и которая, по приказанию его, была прочитана над его гробом Ростовским архиепископом Григорием. Сказав предварительно о своей старости и умножающихся болезнях, которые и заставили его написать эту грамоту, митрополит начинает ее следующими словами: "Прежде всего исповедую святую богопреданную апостольскую веру во Святую Троицу и истинное благочестие православия и заповедую соблюдать целыми и неизменными все священные апостольские повеления и предания святой Божией Церкви, как написано в моем Исповедании, которое предал я вначале, когда по обычаю рукоположен был во святителя…" Потом святитель преподает последнее целование, прощение и благословение правоверным царям, живым и скончавшимся после его рукоположения святейшим патриархам и всем митрополитам, живым и умершим, благоверному великому князю всей России Василию Димитриевичу с его семейством, прочим великим князьям русским и всем князьям удельным; всем русским епископам, живым и умершим, и всему священническому и иноческому чину; князьям, великим и малым, прежде скончавшимся; боярам, великим и малым, с их семействами и всему христианскому народу, а от патриархов, митрополитов и епископов просит и себе взаимного благословения и прощения. Далее разрешает всех подвергшихся от него епитимии, прощает роптавших на него или явно восстававших и благословляет тех, которые любили его и помогали ему в нуждах и во время его путешествий в чужие земли. Наконец, поручает свою душу, дом Пресвятой Богородицы и всех своих бояр и слуг великому князю Василию Димитревичу и преподает всем от Господа благодать, мир, прощение и свое благословение. В конце грамоты Киприан приписал несколько общих мыслей о скоротечности и суетности человеческой жизни. Грамота эта, частию по новизне своей, так как прежде никто из митрополитов не писал такого завещания, а частию и потому, что во время чтения ее над гробом Киприановым многих привела в слезы, могла показаться чудною. как названа она в летописях, хотя не представляет ничего особенно замечательного 256.

В летописи Татищева (4. 424) приписываются Киприану еще некоторые другие ученые труды, и именно говорится: "Книги своею рукою писаше, яко в наставление душевное, преписа Соборы, бывшия в Руси, многия жития святых русских и степени великих князей русских; иная же в наставление плотское, яко правды и суды, и летопись русскую от начала земли Русския вся по ряду, и многи книги к тому собрав, повелел архимандриту Игнатию спасскому докончати, яже и соблюдох". Но это свидетельство, во-первых, сомнительно, потому что неизвестно, откуда заимствовал его Татищев, и оно не подтверждается никакими другими летописями и сказаниями. Выражение "яже и соблюдох", заставляющее предполагать в свидетельстве слова современника Киприанова, спасского архимандрита Игнатия, не есть ли одна из тех описок и ошибок, которых так немало в Татищевской летописи? А во-вторых, если и признать свидетельство достоверным, оно крайне неясно. Что значит слово "преписа": то ли, что Киприан только переписал сочинения, исчисленные в свидетельстве, или и то, что некоторые из них он сам составил? На каком же основании по отношению к одним сочинениям мы будем принимать это слово в первом смысле, а по отношению к другим в последнем? Если скажем и должны сказать, что Киприан собственно переписал деяния русских Соборов, бывших прежде (ныне известно деяние одного из них – Владимирского 1274 г.), равно правды и суды, как догадываются Русскую Правду и судные грамоты князей, то почему же станем утверждать, что он не переписал только, а сам составил степени русских государей, многие жития русских святых (из которых известно ныне как составленное Киприаном лишь одно – святителя Петра) и Русскую летопись, доконченную архимандритом Игнатием? Поэтому отнюдь не более как за догадку можно принять мысль, что Киприан составил Степенную книгу в ее кратчайшем виде или положил ей начало и что он написал, хотя не докончил. Русскую летопись, может быть и Троицкую, доведенную до 1408 г. 257