Текст книги "Место на земле"

Автор книги: Махмуд Теймур

Соавторы: Ахмад Рушди Салех,Абдаррахман аль-Хамиси,Саад Хамид,Юсуф Идрис,Субхи Ганим,Абдаррахман Фахми,Myрси аш-Шафии,Мухаммед Теймур,Муса Сабри,Мухаммед Абд-эль-Азиз
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Случай на остановке

Перевод Г. Шарбатова

Затруднения мои начались на прошлой неделе в полночь на площади аль-Атаби [33]33
  Площадь аль-Атаби находится в центре города.


[Закрыть]. Чудесный был вечер! Я прекрасно провел время в обществе моего друга и истратил все, что было у меня в кармане. И вот, когда большие часы на площади пробили полночь, у меня с другом на двоих оказалось только два кирша. Впрочем, больше нам и не требовалось. Каждому из нас достаточно было одного кирша, чтобы сесть в трамвай, уплатить за билет и, усевшись поудобнее, закурить в ожидании своей остановки. Так мы и расстались. Мой друг жил в северной части Каира, я – в южной. Как он доехал, я не знаю. Что же касается меня, то я стал ждать свой трамвай.

Прошло десять минут… двадцать… тридцать… Большие часы на площади пробили половину первого ночи, но для беспокойства не было пока никаких причин. Ведь транспорт, как известно, работает до трех утра. На трамвайной остановке, кроме меня, был еще только один человек: несколько взволнованный и беспокойный с виду рабочий в замасленной спецовке.

Вот и трамвай. Я вошел первым, а за мной и рабочий, мой «коллега» по ожиданию. Мы уселись друг против друга, и тут я услышал чей-то весьма любезный голос:

– Билеты!

Я извлек из кармана единственный кирш и протянул его кондуктору.

– После двенадцати билет стоит два кирша, – произнес тот же учтивый голос.

С высокомерием, но немного волнуясь, я опустил руку в карман. Увы, он был пуст. Как человек практичный, я быстро сообразил, что делать. Я обратился к кондуктору, и в тоне моего голоса уже не оставалось и нотки высокомерия:

– Кажется, у меня ничего нет, кроме одного кирша!

Кондуктор на это ответил:

– В таком случае, господин, вы можете ехать в автобусе.

Тогда рабочий спросил испуганным голосом:

– А там за сколько?

– За один кирш, если до часу ночи.

На следующей остановке вслед за рабочим покинул трамвай и я.

Кондуктор нам вдогонку кричал:

– С площади аль-Атаби за нами идет автобус! Вы успеете сесть!

Оставив нас на остановке, трамвай быстро поехал дальше по своему маршруту. Не успели мы сделать и нескольких шагов, как заметили, что в нашу сторону несется автобус. Стремительный, как ураган, и светящийся, как метеор, автобус промчался мимо нас и исчез за поворотом…

Тогда, поглядев на меня, рабочий сказал:

– Вот и автобуса нет! Какая неприятность! А у меня остался всего один кирш… Впрочем, как и у вас!

Я посмотрел на часы и предложил:

– До часа ночи билет в автобусе стоит один кирш. Сейчас без двадцати час. Мы успеем вернуться на площадь аль-Атаби.

Вскоре, обливаясь потом, мы добрались до стоянки автобуса. Когда мы уселись, мой спутник обратился ко мне с вопросом:

– Извините, господин, кажется, вы… прошу прощения, человек состоятельный? Как же это получилось, что у вас совсем нет денег? Только один кирш… Мне-то простительно, у меня сын заболел. В очень тяжелом состоянии. В одиннадцать часов я вызвал врача, и он прописал лекарство. А аптеки все уже закрыты, так что пришлось покупать лекарство на пункте «скорой помощи». Когда я уплатил, у меня остался только один кирш. А у вас, господин… то есть вы, конечно, простите, господин…

Я решил, что ему лучше подумать не о моем, а о своем собственном положении, и прервал его словами:

– Я что! Вот твое положение действительно неприятное! Представь, что автобус не ходил бы за один кирш до часа ночи. Что бы ты тогда делал?

– Что бы я делал?

– Сын твой лежит больной, ждет лекарства, а ты не можешь доехать до дому – ведь у тебя остался только один кирш!..

– Существует господь… Он мудростью своей сотворил автобус и до часа ночи положил цену за билет в один кирш.

В этот момент часы пробили час. Я подскочил как ужаленный.

Разговаривая, мы и не заметили, что наступил час ночи, а автобус все стоял на месте. Это означало, что мы тронемся уже после часа ночи, и надо будет платить два кирша!

Рабочий поглядел на меня, я – на него. Наши взгляды встретились, и тут я решил: да, я отдам ему свой кирш, чтобы он довез сыну лекарство. А что будет со мной?! Над этим я не хотел задумываться, чтобы не изменить своего решения.

Вдруг машина тронулась. Кондуктор подошел к пассажиру, сидевшему напротив меня, и я увидел, как тот вынул кирш – один кирш! – протянул его кондуктору и получил билет.

Затем кондуктор подошел ко мне. Я отдал свой кирш, и мне протянули билет. Я взял этот билет с высокомерием и небрежно бросил:

– Почему вы задержались?

– Тут у нас было одно дело. Инспектор задержал нас на десять минут.

– Но ведь вы и публику задержали из-за этого…

Так я попал домой. И мой «коллега»-рабочий тоже вернулся к своему сыну с лекарством.

Не виноват!

Перевод А. Султанова

Господин судья! Ей-богу, я не виноват! Я в жизни не воровал, даже в сад старосты не лазил. А редис, которым я торговал, пока не сломал ногу, я покупал в деревне по двадцать пиастров за мешок и продавал в городе по тридцать пиастров, только таким образом зарабатывая на жизнь. Ей-ей, я никогда не попрошайничал, в чем вы соизволили обвинить меня! Коли вру, пусть мне глаза выколют! Я глуп, это верно. Но что делать? В этом виноват мой отец, который не обучал меня в школе, пока я был еще мал. Пусть бог покарает тех, кто посмеялся надо мною и накликал на меня беду!

Я нес мешок редиса из деревни в Каир. Нога у меня тогда еще была здоровой, не в гипсе, как сейчас. Я всегда хожу в город пешком. И вот шел я с мешком по городу, и вдруг у моста Абуль-Аля на меня наехала машина. Я даже гудка не слышал и не успел опомниться, как уже лежал под машиной, а все мои редиски рассыпались по мостовой. Хорошо, нашлись добрые люди и отвезли меня в больницу Каср-аль-Айни. Там наложили гипс на сломанную ногу, перевязали меня и отпустили, сказав, чтобы я пришел через неделю.

Вышел я из больницы и вижу, что с больной ногой мне до деревни не дойти, а вернуться через неделю в город я и подавно не смогу. Что делать? Темный мой разум подсказал решение. Я же говорил вам, что я – крестьянин, в школу меня не отдавали. Вот и говорю себе: «Иди-ка ты к воротам мечети Сейда-Зейнаб и переночуй там!» А что еще делать? Ведь я человек деревенский, темный, глупый, в школах не обучался. Потащился я с больной ногой к мечети и сел у ворот. Через пять минут проходит мимо меня какой-то человек, важный, вроде вас, господин судья, кладет мне в руку пиастр и заходит в мечеть. «Бог милостив, – думаю я, – раз он посылает мне хороших людей. Я смогу набрать себе на ужин!» Так и сижу я, а мимо меня проходят почтенные беки, вроде вас, господин судья. Я только протягивал руку, а уж они сами подавали мне кто сколько мог. Дело благочестия, господин судья!

Просидел я до вечернего намаза [34]34
  Намаз – молитва у мусульман.


[Закрыть]и набрал пятьдесят пиастров! «Да, – подумал я, – это лучше, чем торговать редиской».

Прошла неделя. Пора было идти в больницу на перевязку. Но темное мое сознание опять подсказало: «Не ходи! Это бог послал тебе гипсовую повязку, чтобы ты мог кормиться ею. Если в больнице ее снимут, кто станет подавать здоровому человеку? Разумно ли самому стать причиной собственного несчастья?»

Прошел месяц, другой. Нога поправилась, но, пользуясь божьим даром, я продолжал сидеть у ворот мечети. И вот теперь нашелся такой скверный человек, который пожаловался; будто я попрошайничаю. Подошел этот эфенди ко мне, а я ему говорю:

– Сыночек! Подай пиастр бедному!

Он лукаво засмеялся и говорит:

– А целый фунт не хочешь?

– Грешно смеяться над бедным стариком, – говорю я ему.

– Разве я смеюсь над тобой? – отвечает он. – Эх ты, неотесанный! Недавно один богатый и благочестивый хаджи вернулся из Мекки и теперь оделяет всех бедняков. По целому фунту дает каждому!

А я ему и поверил. Необразованный я, господин судья, круглый невежда – в жизни не был в медресе. И вот повел он меня через улицу в большой дворец, недалеко от мечети Сейда-Зейнаб. У ворот стояли вооруженные солдаты, я даже испугался, когда их увидел. Но он меня успокоил. «Они дворец охраняют», – сказал он, и я ему поверил, господин судья. Ведь мой отец в жизни не учил меня школьной грамоте.

Поднялись мы наверх, и никто нас не задержал. Вошли в комнату, а там за столом сидит офицер. Я снова испугался, но эфенди заверил меня, что это и есть тот богач.

– Но он полицейский офицер! – возразил я.

– О, он начальник всего округа, человек богатый, совершил паломничество в Мекку! Он может тебе дать фунт и даже больше, если будешь его слушаться.

Я по своей глупости, господин судья, поверил этому эфенди и подошел к офицеру. А он и спрашивает:

– Это тот самый, что попрошайничает перед мечетью Сейда-Зейнаб?

– Я человек бедный, – говорю я начальнику, – нога у меня сломана, а ты, хаджи святых мест, подай мне фунт!

Начальник – да будет ему благословение божье! – улыбнулся и отвечает:

– Один фунт? Ты заслуживаешь пяти фунтов!

Я поблагодарил его за хорошие слова, моля бога, чтобы он простил все прегрешения этому благочестивому хаджи. А он открыл какую-то книгу и стал спрашивать, как меня зовут, откуда я и сколько мне лет. «Зачем бы ему это?» – удивился я.

А эфенди мне шепчет:

– Эх ты, невежда, протокол ему надо составить. Ведь должен он знать, кому сколько дать денег. Отвечай на его вопросы!

Ну, я рассказал ему все, о чем он спрашивал, и приложил к протоколу большой палец для удостоверения, стало быть, личности. Приложил и говорю начальнику:

– Ну, давайте деньги!

А он взял меня за руку и говорит:

– Подождешь в гостиной, пока не вызовут!

Я снова поверил, господин судья, и он повел меня в гостиную. Но гостиная эта была почему-то очень узкая и грязная, господин судья. Там даже стула нет, посидеть не на чем. Гостиная у нашего старосты в деревне – и то лучше!

Короче говоря, запер он за мной дверь и ушел. И с того дня я все ждал, пока вот сегодня не привели меня к вам, господин судья. Ей-ей, в жизни я не попрошайничал. Я человек неповинный. Темный я, неграмотный. Отец мой во всем виноват: ему бы отдать меня в школу, пока я был еще мал…

«В состоянии прийти сам…»

Перевод О. Ковтуновича

Проснулся я от стука в дверь. Неужели в такой холод мне, больному, придется вылезать из теплой постели?..

В Каире я живу один. Меня перевели сюда из города, где я родился и вырос, где учительствовал до последнего времени и где теперь осталась моя семья.

В комнате было холодно. Я спрятал под одеяло руку, которую уже было вытащил, и попытался снова уснуть. Но в дверь опять постучали. Надо вставать.

Я сел на постели и попытался согнуть больную ногу. Видимо, врач, который меня лечит, неплохой специалист: еще позавчера я не мог пошевелиться, а сегодня мне уже значительно легче.

Между тем стук в дверь повторился еще настойчивее. Я отозвался и попросил подождать. Кто бы это мог быть? Может, старый фельдшер пришел сделать мне укол? Но сейчас только девять часов, а он обычно бывает в десять. Или он пришел так рано потому, что сегодня он должен сделать последний укол и хочет поскорее получить свое вознаграждение? Тут я вспомнил, что денег у меня всего фунт с небольшим, а фельдшеру я должен и за посещения – это была любезность с его стороны, – и за вакцину, которую он покупал за свой счет. Я стал подсчитывать на пальцах: сколько же я ему должен? Ага! Всего он сделал три укола, сегодня будет четвертый. Это составит шестьдесят пиастров, сорок пиастров за визиты – итого один фунт. А мне самому остается только голодать.

В дверь забарабанили еще сильнее. Отбросив мысли о голоде – он угрожает мне не впервые, как-нибудь выкручусь! – я откинул одеяло, взял костыль и заковылял к двери.

Передо мной стоял не старик фельдшер, а весьма элегантный молодой человек среднего роста. В руках он держал какую-то книгу, которую продолжал читать, стоя перед дверью. Я взглянул на заглавие: «Женщин много. Похождения знаменитого вора Арсена Люпена».

Этого юношу я видел впервые.

– Что вам угодно? – вежливо спросил я.

– Я ищу господина Омара.

– Я – Омар.

– Вы больны?

– А в чем дело?

– Разве не вы писали заявление с просьбой освободить вас от работы? Я из врачебно-контрольной инспекции.

Я сразу же переменил свой сухой тон и провел его в комнату, подчеркнуто тяжело опираясь на костыль. Он сел и спросил:

– На что жалуетесь?

– Ревматизм у меня, – сказал я, показывая на ногу.

Он пощупал мой пульс.

Я снова повторил:

– У меня ревматизм.

– А кто вам сказал, что у вас ревматизм?

Я молча добрался до стола, стоявшего в углу комнаты, достал заключение врача и подал ему. Он просмотрел заключение и сказал:

– Следовательно, вы уже лечитесь…

Прежде чем я успел ответить, в дверь снова постучали. Я открыл. Это был фельдшер со своим кожаным чемоданчиком. Он сразу прошел в кухню, чтобы прокипятить инструменты. Вернувшись в комнату, где я оставил молодого врача, я увидел, что тот углублен в чтение своего романа. Я сказал ему:

– Могу ли я выйти завтра на работу?

Ничего не ответив, он вынул из кармана пачку бумаг, порылся в них, нашел наконец мое заявление, в котором я просил дать мне бюллетень по болезни, и стал что-то писать прямо на заявлении. Затем, обратившись ко мне, сказал:

– Сейчас пойдете во врачебно-контрольную инспекцию, там вас осмотрят.

Я очень удивился:

– Но ведь вы же пришли сюда для этого!

– Раз вы уже в состоянии двигаться, то, согласно инструкции, должны явиться туда сами.

– А кто вам сказал, что я могу двигаться? Если я ковыляю перед вами по комнате, то это еще не значит, что я могу отправиться на комиссию на край света.

– Такова инструкция. Возьмите такси. Я дам направление, чтобы ускорить прохождение комиссии.

И снова начал что-то писать.

Вошел фельдшер. Я приготовился к уколу, а сам в растерянности думал: «У меня всего фунт, как рассчитаться с фельдшером? На что жить? Чем платить за такси?»

Я спросил фельдшера:

– Сколько я тебе должен?

– Четыре укола стоят шестьдесят пиастров…

– А за визиты?

– Сколько дадите…

Тем временем молодой врач вручил мне направление на комиссию и еще уведомление, которое я должен был подписать. Я прочитал:

«Больной предупрежден, что ему нужно сегодня явиться на комиссию, так как он в состоянии прийти сам».

Фельдшер закрыл чемоданчик и сказал:

– Желаю доброго здоровья, с позволения аллаха. Я, значит, ухожу…

Я посмотрел на фельдшера – он ждал платы. Посмотрел на врача – он требовал от меня подписи, которая вынудила бы меня заплатить за такси. Посмотрел в сторону кухни: там совсем нет продуктов.

Я спрашиваю у врача:

– А что, если сегодня я не пойду в инспекцию? Можно ли пойти, например, завтра?

– Надо непременно сегодня, иначе за эти дни у вас из зарплаты вычтут как за прогул. Такова инструкция.

Я растерянно переводил взгляд с фельдшера на врача. Затем быстро произвел расчет, исключив, как обычно делал в таких случаях, расходы на питание.

Я передал фельдшеру свой единственный фунт. Взял из рук врача ручку и бумагу, которую должен был подписать. После слов «в состоянии прийти сам» имелось достаточно свободного места. Вместо подписи я дописал: «в могилу», свернул эту бумажку и передал ее врачу.

АХМАД РУШДИ САЛЕХ

Памятник

Перевод О. Ковтуновича

Мое детство прошло в городе N. С тех пор как моя семья уехала оттуда, я только однажды снова побывал там.

Город очень переменился. Раньше в центре городского сада перед зданием муниципалитета стояла беседка для оркестра. Теперь на этом месте – мощеная площадь, в центре которой возвышается памятник какой-то знаменитости.

Была б моя воля, я поставил бы в центре моего родного города памятник совсем другому человеку – Абу ас-Сауду-эфенди. Я изобразил бы его таким, каким многие помнят его: обыкновенным провинциальным офицером в мундире с блестящими пуговицами, высоким скуластым человеком с довольно грубыми чертами лица. Я изобразил бы его с дирижерской палочкой – с той самой палочкой, которая так стремительно плясала в его руке, которую он порой подбрасывал вверх, а потом ловил с необыкновенной ловкостью. И этой же палочкой он умел выводить замысловатые узоры перед глазами хорошенькой Ратибы…

Четверть века тому назад я был еще мальчиком, но Ратиба и во мне пробудила странную привязанность.

С оркестром Абу ас-Сауда-эфенди у меня связаны многие воспоминания. Мне было только восемь лет, когда я жил вместе с семьей в городе N., в доме, принадлежавшем матери Ратибы. Возле дома росла высокая смоковница, которую девушка называла «Шапкой любви». Девушка просыпалась до восхода солнца и собирала в платок плоды, опавшие за ночь, а потом, когда я выходил из дома, она целовала меня и давала вкусную смокву. Ратиба относилась ко мне с нежностью и любовью.

Я тоже очень любил ее. А еще я любил смоквы и беседку, где играл оркестр. Ради этих моих привязанностей я начал даже обманывать родителей. Однажды я притворился больным, чтобы не ходить в школу, а дождаться, когда пройдет оркестр. Отец больно отодрал меня за ухо, сказав при этом: «Если будешь лениться, я отошлю тебя к дяде, в другой город».

Моя мать всегда была занята. Она разводила кур. Целыми днями она просиживала перед гнездами своих наседок, разговаривала с ними, скликала их по именам и очень радовалась, когда они сбегались на ее зов. Она и не подозревала, что творилось в моем сердце, не знала, что я часто убегал из школы специально для того, чтобы дождаться, когда оркестр пройдет мимо лавки Хабиба. Как только Абу ас-Сауд-эфенди подходил к этому месту, я выбегал вперед и передавал ему записку от Ратибы.

А с каким нетерпением я всегда ждал часа, когда оркестр должен был пройти мимо нашего дома, как любил я смотреть на человека, который шел впереди музыкантов! Он размахивал своей палочкой, он поднимал и опускал ее, он подбрасывал ее высоко вверх и ловил ее с легкостью. Я пробовал подражать ему, демонстрируя свое искусство перед Ратибой. Она всегда смеялась, обнажая зубы, красивые, как жемчуг.

А как часто я бегал в сад, в беседку, где играл оркестр! Передав очередное письмо офицеру, я возвращался к Ратибе, прыгая от радости. Она непременно целовала меня и говорила при этом: «Если ты кому-нибудь скажешь!.. Смотри, я поссорюсь с тобой!» Но разве мог я поссориться с Ратибой!..

Помню, однажды у нее заболело горло. Она лежала в кровати, зарывшись черноволосой головой в вышитую подушку. Мне была видна только ее шея, белая, как слоновая кость, и нежная слабая рука поверх одеяла. Я очень беспокоился за нее и никак не мог уснуть в ту ночь. Отец подходил ко мне, клал руку на мой лоб и шептал молитву. А я все думал: «Вдруг Ратиба умрет? Настанет утро, но она не встанет, не заговорит, не засмеется…» Это были тяжелые минуты.

Есть у меня и другое, радостное, воспоминание. Однажды, когда после полудня по нашей улице, подпрыгивая на камнях, проехала поливочная машина, а вслед за ней пробежали босоногие ребятишки, я вышел на угол, чтобы дождаться оркестра. Как всегда, я еще издали увидел пыль, которую поднимали ноги шагающих музыкантов. Абу ас-Сауд-эфенди был одет в белый китель с блестящими, золотыми пуговицами и в черные брюки с красными лампасами. Он, как всегда, ловко жонглировал своей палочкой, вращая ее между пальцами, бросая и подхватывая ее на лету. Трубач, по имени Нахаси, вовсю раздувал щеки, поднимая свою трубу к небу, барабанщик изо всех сил бил в барабан… А я шагал впереди оркестра, надеясь, что Абу ас-Сауд-эфенди остановится перед окном Ратибы и она увидит его и меня рядом с ним. И вот оркестр уже возле нашего дома. Вдруг музыканты замедлили шаг и остановились прямо под окном Ратибы. Они играли специально для нее, а наш герой прохаживался перед своим оркестром, великолепно дирижируя и то и дело подбрасывая вверх свою палочку. Потом дирижер взял из моих рук письмо, оркестр двинулся дальше, и вскоре его музыка уже слышалась в городском саду.

В те дни с Ратибой и с дирижером оркестра были связаны самые большие мои радости – ведь я был посредником между ними.

Ратиба очень любила свою «Шапку любви». Она всячески ухаживала за этим деревом, на которое раньше никто не обращал внимания, поливала его и собирала опавшие плоды, будто драгоценные камни. Потом она отдыхала на скамейке под деревом и пела. А я играл неподалеку, строил себе игрушечный дом из веток и листьев и смотрел на ее бархатное платье, на ее белые руки…

Однажды Ратиба рассказала мне, какое счастье ее ожидает: Абу ас-Сауд-эфенди предложил ей стать его женой. Что могло быть важнее этого события! А какая веселая была потом свадьба! Помню, я подошел к невесте, и она крепко прижала меня к своей груди.

Абу ас-Сауд-эфенди и Ратиба поселились на самом верхнем этаже. Дружба наша стала еще теснее.

А вскоре моя семья покинула наш маленький городок и переехала в порт Бахир. Быстро летели дни. Египет переживал тревожное время народных волнений, время важных перемен. Я почти забыл хорошенькую Ратибу…

Но вот однажды мне довелось делать работу для одной театральной труппы. И кто бы, вы думали, оказался в этой труппе клоуном? Кто потешал зрителей, кто смешил их до колик? Наш старый знакомый Абу ас-Сауд-эфенди! Да, его уволили из оркестра, и он стал клоуном. Его уволили за то, что он однажды отказался играть в здании муниципалитета. Это случилось после того, как один из главарей так называемого «национального правительства» приказал стрелять в народ. Погибло несколько детей, и среди них те, кого Абу ас-Сауд-эфенди хорошо знал, – они часто сидели перед его оркестром и слушали музыку. Он был потрясен и отказался играть для тех, кто стреляет в детей.

Так неужели он не заслуживает, чтобы ему воздвигли памятник на центральной площади его родного города?..

Стоял бы он на высоком постаменте, огромный, с крупной головой, и взор его был бы устремлен в ту сторону, где когда-то играл его оркестр и палочка рассекала воздух…

Я никогда не забуду горькую усмешку, игравшую на губах Абу ас-Сауда-эфенди, когда он появился на сцене в роли клоуна. Он пел забавную песенку, которая называлась «Шапка любви». Зрители смеялись до колик, и он тоже старался улыбаться – так старался, что улыбка, казалось, вот-вот разорвет его губы. А его рассеянный взгляд был устремлен на тех, кто пришел посмеяться над героем, который когда-то был известен своими подвигами и своим большим сердцем…