Текст книги "Место на земле"

Автор книги: Махмуд Теймур

Соавторы: Ахмад Рушди Салех,Абдаррахман аль-Хамиси,Саад Хамид,Юсуф Идрис,Субхи Ганим,Абдаррахман Фахми,Myрси аш-Шафии,Мухаммед Теймур,Муса Сабри,Мухаммед Абд-эль-Азиз
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

САБРИ МУСА

Ученик

Перевод Ю. Султанова

Это случилось пять лет тому назад. Я только что окончил институт и работал учителем рисования в деревенской школе. Деревня находилась в «тридцати пиастрах» [43]43
  Пиастр – денежная единица, равная ¹/ ₁₀₀египетского фунта. На билет ценой в 30 пиастров можно проехать по железной дороге 50–60 километров.


[Закрыть]от города.

Школа, расположенная недалеко от мельницы, представляла собой просторное здание, окруженное старым, засохшим садом. Перед школой протекал оросительный канал, разделявший деревню на две части. По утрам в зимние солнечные дни мы, учителя, часто усаживались возле школьных дверей и подолгу смотрели на золотой диск солнца, отраженный в зеленой воде канала, на деревенских женщин, волочивших длинные свои подолы по земле – среди пыли, рисовой шелухи и навоза. И пока женщины не скрывались за поворотом у водокачки, видно было, как чинно и мерно покачиваются кувшины на их головах.

А когда начинались ночные дожди, улицы деревни сразу превращались в реки грязи, по которым не пройти, не проехать. Тогда директор школы считал себя лично ответственным за наше благополучное прибытие в класс, и вот каждое утро мы стояли возле своих домов в ожидании деревянной тележки, запряженной пожилым осликом. Мы усаживались на циновку, постеленную на дно тележки, и вместе с ней, покачиваясь из стороны в сторону, проезжали по узким улицам деревни. Завидев нас, каждый житель деревни останавливался и прикладывал правую ладонь к голове в знак приветствия.

Когда наша тележка, постоянно за что-нибудь задевая, переправлялась вброд через потоки грязи, компания учителей представляла собой интересное зрелище, и деревенские ребятишки толпой следовали за нами, чтобы поглазеть на господ. А иногда нашему немолодому ослику приходило в голову «отправить свои естественные потребности», и тогда он останавливался именно возле деревенского базара, перед большой толпой народа, относясь при этом без всякого уважения к чувствам учителей, восседавших в тележке, и совершенно не считаясь со звонком, который уже час тому назад возвестил о начале занятий.

Все эти обычаи казались мне весьма странными, а порой приводили меня в изумление. Я долго не мог понять, почему мои коллеги-учителя так спокойно относятся к самым удивительным явлениям. А понять было нетрудно: такова их каждодневная жизнь, и картины, вроде той, что я описал, были для них настолько обыденными, что вызывали у них такую же спокойную реакцию, какую вызывает сон, еда или выпивка в кофейной дервиша аль-Гамрави, которая, кстати сказать, закрывалась не позже восьми часов вечера.

После зимних каникул директор школы, признав мои способности, добавил в мое расписание четвертый класс, где я должен был вести рисование и уроки трудовых навыков. Сказать по правде, я почувствовал какое-то радостное опьянение, когда узнал о решении директора. «Однако, – решил я, – здесь нужно быть настороже. Ведь я привык к ребятам младших классов. Я сумел обуздать их стремление к шуму и безобразиям. Но четвертый класс! Ребята здесь отличаются и возрастом и характером…»

Однако ученики встретили меня хорошо. Мне кажется, они почувствовали мое к ним отношение или, может быть, они уже слышали обо мне от учеников третьего класса…

Но не прошло и недели, как случилась беда. В классе появился ученик, который не был в школе, когда я давал первые мои уроки. Он явился и сел за свою парту в последнем ряду около окна. Мальчик этот был высокого роста, толстый и, казалось, очень глупый. Судя по одежде, он принадлежал к одной из знатных семей деревни.

С первого же дня своего появления в классе через пять минут после начала урока этот мальчик постоянно просил у меня разрешения выйти. Он поднимал руку и говорил скрипучим голосом:

– Господин учитель! Господин учитель, разрешите выйти на минутку!

Я разрешал. Но, вернувшись в класс, он через несколько минут снова поднимал руку и просил разрешения выйти. Я удивлялся этим слишком частым просьбам, но склонен был допустить, что он болен, и продолжал вести урок.

Однажды, окинув взглядом класс, я вдруг увидел, что он, сидя около окна, целится из рогатки в сторону дерева, которое росло возле школы. Я был поражен и громко крикнул:

– Встань сейчас же! Эй ты, там, на последней парте!

Вздрогнув, мальчик вскочил и в замешательстве пытался спрятать рогатку в складках своей одежды. На его лице появилось выражение странной плаксивости. Он умоляюще произнес:

– Ей-богу, это не я, господин учитель!

В гневе я закричал:

– Как тебя зовут?

– Заки.

– Какой Заки?

– Ей-богу, это не я, господин учитель!

– Какой Заки, я тебя спрашиваю?

– Заки – сын Мухаммеда.

– Мухаммеда? Какого Мухаммеда?

– Ну, Мухаммеда, господин учитель.

– Какого Мухаммеда, я тебя спрашиваю?

– Мухаммеда аль-Бед.

– Бед?..

– Ей-богу, это не я, господин учитель! Это моего деда звали Бед!

В этот момент весь класс разразился громким смехом. Я закричал на ребят, требуя тишины, и направился к мальчику, чтобы отобрать у него рогатку. Он положил рогатку в парту, а сам сел сверху, чтобы я не смог открыть ее. Мое терпение лопнуло, и, оттолкнув его от парты, я открыл ее. В парте я нашел рогатку и… несколько убитых воробьев, ровно столько, сколько раз этот негодяй просился выйти. Я отчитывал мальчишку в течение всего часа, но он не проронил ни одной слезинки, хотя с лица не сходило выражение глупой плаксивости. Он все время бормотал:

– Ей-богу, это не я, господин учитель… Это моего деда звали Бед!

На следующий день он не пришел в школу.

Директор вызвал меня в свой кабинет и сообщил, что староста деревни очень разгневан на меня, что начальник деревенской полиции хочет отомстить мне, а брат начальника – отец этого мальчика жаждет поскорее меня увидеть, чтобы всадить в мою грудь пулю из своего ружья…

Вечером поезд увозил меня в город. Из окна вагона я бросил прощальный взгляд на школу, видневшуюся на краю деревни. Это был последний день моей педагогической деятельности.

СААД ХАМИД

Муки творчества

Перевод Ю. Султанова

Проснувшись рано утром, я задал себе вопрос: удастся ли мне хоть сегодня написать новый рассказ? За последние две недели я ничего не написал, и от бесплодных умственных усилий нервы мои совершенно расстроились.

Я жил на окраине Каира, на улице Хазиндар, в третьесортной гостинице с претенциозным названием «Счастье». Первые лучи солнца уже проникли через щели ставней в мой номер и причудливо освещали ветхую мебель, похожую на обломки разбитого корабля, выброшенные волной на берег. Взор мой упал на тощую и старую диванную подушку, на которую были навалены книги, газеты и клочки исписанных бумаг, и я понял, какое место я занимаю на социальной лестнице: я должен писать новеллы, чтобы не умереть с голоду. Но, увы, когда я садился писать голодный, из-под моего пера обычно выходили худосочные рассказы, почти всегда отвергавшиеся редакторами.

Разделавшись с одним рассказом, я всегда тут же садился за другой. Иногда мне везло, и за удачный рассказ я получал три и даже пять египетских фунтов.

В тот день, выйдя, как обычно, из дому рано утром, я стал бесцельно бродить по улицам. И вдруг мне пришел на ум занимательный сюжет нового рассказа. Я тотчас поспешил в гостиницу, сел за стол, взял ручку, чтобы записать сюжет, пока я его не забыл. Но дома не оказалось ни клочка бумаги.

Неужели из-за этой пустячной причины я не запишу свои мысли и упущу миг вдохновения? Сколько светлых надежд уже связано у меня с этим рассказом!

Проклиная бумажных фабрикантов всего мира, я снова поспешил на улицу, за бумагой. Но только что я вышел в коридор, мои глаза встретились с глазами хозяина гостиницы. Он посмотрел на меня долгим, пронизывающим взглядом. Этот настойчивый взгляд всегда обжигал меня, как удар хлыста по голому телу. «Давно пора платить за номер!» – говорил мне этот взгляд. Но чем?!

О боже! Почему я вынужден вечно думать о том, как заработать на кусок хлеба! Как жестоко обошлась со мною судьба! Ведь, несмотря на цветущую пору молодости, я почти забыл, что такое любовь и счастье. О судьба! Зачем ты вечно гонишь меня? Зачем ты преследуешь именно меня, а не кого-нибудь другого… ну, хоть какого-нибудь жителя Александрии или Заказика… Нет, только не Заказик! Привет тебе, о город, который однажды подарил мне кратковременное счастье любви, чистой и нежной любви девушки-красавицы…

Но вот я добыл бумагу, собрался с мыслями и начал писать. Нужные слова легко и стройно ложились на бумагу, ум и воображение работали с быстротой молнии. Я писал так, будто кто-то подгонял меня, мысль работала четко. Я заполнял лист за листом, и вот наконец рассказ готов. Я чуть не пустился в пляс от радостного волнения.

Я перечитал написанное: да, вот это новелла! Редкостное художественное произведение, лучшее из всего, что я сделал до сих пор! Блестящая новелла, под стать самому Чехову! С этим рассказом я стану в ряд с нашими лучшими новеллистами. И уже не три, не пять, а семь фунтов, думаю, дадут мне за него в редакции. Да, с таким рассказом нельзя продешевить!

Переписав начисто новеллу, я отнес ее в редакцию.

А что дальше? Надо ждать ответа.

Я вышел на улицу, машинально ощупывая свои карманы. У меня оказалась всего одна серебряная монета в полреала, сиротливо забившаяся в угол пиджачного кармана. Эти деньги надо сберечь на обед. Самое дешевое блюдо – бутерброды с фасолью. Они весьма полезны для желудка, содержат немало витаминов. К тому же харчевня, где подают бутерброды с фасолью, находится как раз у ворот моей гостиницы, и хозяин харчевни – человек покладистый, знает меня и не раз доверял мне в долг.

Прошла неделя. Лучше не спрашивайте, как я ее провел!

Однажды утром я проснулся от сильного стука в дверь. Хозяин гостиницы пришел требовать платы и угрожал, что выгонит меня на улицу, если я не уплачу сегодня же. Укоры хозяина терзали мою душу, но что я мог сказать ему? Что я не вор? Что я беден, но честен? Я хотел прервать его, но не посмел: он выгнал бы меня или, что еще хуже, передал бы меня полиции.

Хозяин ругался и грозил, а я молчал и думал. Я вспомнил поговорку: «Если слово серебро, то молчание золото». Или вот еще одна хорошая поговорка: «Если бы бедность была человеком, я бы ее непременно убил». Кстати: кто автор этой поговорки? Кажется, Омар аль-Хаттаб. А может быть, Омар Абдельазиз или Омар Абу Рабиа, или какой-нибудь другой Омар? В самом деле, почему обязательно Омар аль-Хаттаб?..

Так я разговаривал сам с собой, стараясь отвлечься от назойливых упреков хозяина. Наконец он кончил, и я попросил его подождать с окончательным расчетом хотя бы до завтра.

Но где я возьму деньги завтра? На этот вопрос я не мог бы дать ответа. Проклятие этому бренному миру! До каких пор можно терпеть такие лишения?!

Вечером я пошел в редакцию и попросил литературного редактора принять меня. Сев напротив и выслушав его первые слова, я сразу почувствовал облегчение. Еще бы! Он говорил, что моя новелла принята, что она прекрасна, что она уже сдана в набор и что он чувствует во мне несомненный талант. И еще он сказал, что завтра же я могу зайти за гонораром – десять египетских фунтов!

Выйдя на улицу, я почувствовал такую радость, что мне хотелось петь и плясать, плакать и смеяться. Я вспоминал его похвальные отзывы, упоминание о гонораре в десять фунтов…

Да, завтра! Завтра я пойду в гостиницу с высоко поднятой головой. Завтра я появлюсь там в новой сорочке и с книгой «Преступление и наказание» Достоевского, с той книгой, которой я зачитывался в последние дни.

ИБРАГИМ АЛЬ-ХАТЫБ

Лживое кино

Перевод Г. Шарбатова

Наконец-то счастье улыбнулось Марзуку…

Перешагнув порог кинотеатра на одной из улиц аль-Аббасия [44]44
  Аль-Аббасий – один из старых кварталов на окраине города Каира.


[Закрыть], он вошел в просторное фойе. Было около десяти часов утра. Несмелыми шагами мальчик приблизился к буфету, занимавшему всю правую стену. За стойкой он увидел жирное, лоснящееся лицо хозяина, который восседал на своем высоком табурете, прислонившись спиной к стене.

Подняв руку в знак приветствия, Марзук спросил:

– Не найдется ли у вас какой-нибудь работы, хозяин?

– Для тебя?

– Да…

– Эй, мальчик! Хильми!..

В стене открылась маленькая дверь. Вошел Хильми. Этому «мальчику» было уже под тридцать.

– Слушаю, хозяин.

– Принеси-ка поднос!

Хильми исчез за дверью, затем показался снова с большим деревянным подносом. Хозяин взял поднос и кратко сказал Марзуку:

– Возьми дюжину бутылок и поднимись в амфитеатр.

Впервые за последние две недели Марзук улыбнулся, и эта улыбка согнала с его лица давнишнюю угрюмость.

– Большое вам спасибо, хозяин… А нельзя ли узнать, сколько я буду получать в день?

Хозяин словно не расслышал вопроса:

– Как тебя звать?

– Марзук.

– Хорошо… Значит, ты спрашиваешь, сколько будешь получать? В день?.. У меня нет определенной дневной платы. Все будет зависеть от тебя. Продашь этот товар – получишь еще. В конце дня подведем итог, и тебе достанется десять процентов всей дневной выручки. Хорошо?

Марзук в задумчивости опустил голову. Затем, взглянув в лицо хозяина, сказал:

– Согласен.

Хозяин вручил ему поднос, на котором стояли бутылки с лимонадом. С подносом в руках Марзук поднялся по лестнице в амфитеатр. Он выбрал себе место в углу и встал с подносом в руках. Он посмотрел вокруг и обнаружил, что зал пуст. Только в последнем ряду сидели два господина с приятной молодой особой, да еще в центре – одна старуха в ярко-желтом платье. Других зрителей не было. Тяжело вздохнув, Марзук проговорил:

– Господи! Помоги сделать почин.

В этот момент показался еще один мальчик, сверстник Марзука. Он нес сласти.

Обращаясь к Марзуку, он шепнул:

– Не стой на месте… Предлагай товар зрителям.

Марзук подошел к двум господам, которые были с дамой. Он продал им три бутылки. Потом свет в зале погас.

Из своего угла Марзук увидел киножурнал, потом маленький фильм о Микки Маусе, потом еще фильм… Затем зажегся свет, и после музыкальной паузы зал погрузился в темноту. Начался сеанс.

Марзук решил, что не будет ничего предосудительного, если он займет одно из мест. Улыбаясь самому себе в темноте, он проговорил:

– Товар я не продал, а фильм посмотрю.

Утренний сеанс окончился, и мальчик отнес бутылки хозяину в буфет.

Хозяин встал, и Марзук впервые разглядел его толстую, коротенькую фигуру. Покидая буфет, хозяин бросил на ходу:

– Следующий сеанс начнется в три. До того времени отправляйся делать уборку.

Марзуку показалось, что убирать надо только в буфете. Но ему пришлось вместе с другими мальчиками убрать все помещения: и буфет, и амфитеатр, и зал. Они вымели арахисовую шелуху, обрывки бумаги, пустые папиросные коробки и полили пол водой.

Марзук смог передохнуть, только когда открылась билетная касса. Потом он снова подошел к хозяину, который уже вернулся в буфет и восседал на своем табурете в той же сонливой позе.

Получив поднос с бутылками, Марзук поднялся в амфитеатр и услышал ту же музыку, увидел тот же киножурнал и Микки Мауса. Ему удалось продать еще три бутылки. Потом он еще раз посмотрел тот же фильм, который теперь показался ему совсем не интересным. Зрителей было не больше десятка. Как только они вышли, снова началась уборка.

Перед началом шестичасового сеанса фойе наполнилось народом. Марзук очень обрадовался. Ему посчастливилось продать одиннадцать бутылок! Он в третий раз посмотрел фильм. Но на этот раз он показался ему глупым и скучным.

Перед следующим сеансом он продал еще две бутылки, но смотреть на экран уже не мог. Он возненавидел постановщика фильма и почувствовал отвращение к артистам. Даже обаяние и красота героини не спасли ее от ненависти Марзука.

Во время сеанса один из зрителей, одетый по-городскому, сказал своему соседу:

– Лживое кино!

Марзук не удержался и громко сказал:

– Ей-богу, вы правы!

Зритель засмеялся и купил бутылку воды. Сеанс закончился, зрители вышли.

Спускаясь в буфет, Марзук все пытался определить свою выручку и не заметил, как очутился перед стойкой. Мальчик протянул хозяину поднос, на котором от двух дюжин осталось четыре бутылки. Хозяин спросил:

– Сколько продал бутылок?

Марзук ответил:

– Двадцать.

Тогда хозяин проговорил:

– Тебе не везет, Марзук… Возьми две бутылки.

Мальчик переспросил недоуменно:

– Две бутылки? Какие две бутылки?

– Твою долю… Десять процентов! – ответил хозяин и протянул руку за деньгами.

Марзук отдал ему выручку, сказав при этом:

– Оставьте себе свои десять процентов…

Когда мальчик вышел из кинотеатра, была уже полночь. В ушах его все еще звучали те два слова, которые он услышал во время сеанса:

«Лживое кино!»

ИБРАГИМ АБД ЭЛЬ-ХАЛИМ

Место на земле

Перевод Д. Баширова

Набитый до отказа автобус трогается в путь. Пассажиры его – главным образом жители селений деревень, разбросанных между Каиром и Банхой. Помимо мужчин, женщин и детей, а также узлов и корзин, загромождающих проход, автобус увозит еще и несметные полчища мух. Мухи с надоедливым жужжанием бьются об оконные стекла, садятся на лица пассажиров, лезут в глаза, роятся вокруг грязных лохмотьев, буханок хлеба, остатков пищи.

Воздух в машине пропитан запахом человеческого пота, дешевого табака и дорожной пыли. По одну сторону дороги тянется рукав Нила, по другую – поля, на которых густая чернота земли перемежается с зеленью всходов.

Огромный автобус, переполненный людьми, движется по извилистой, ухабистой дороге, словно парусный корабль по волнам бурного моря: его швыряет из стороны в сторону, он накреняется то вправо, то влево, и пассажиры, чтобы не упасть, поминутно хватаются потными пальцами за спинки передних сидений. Автобус то и дело подпрыгивает, словно собираясь взлететь, и тогда шеи пассажиров невольно вытягиваются, затем он с грохотом опускается, стукаясь колесами о землю, и тогда у пассажиров замирают сердца, и они разражаются проклятьями по адресу шофера и автобусной компании.

Пыль, табачный дым, нестерпимый зной майского солнца. Людям не хватает воздуха, по их лицам градом течет пот. Пожилой крестьянин храпит в углу автобуса, молодая женщина, лет тридцати, расстегнув свою черную кофту, кормит грудью плачущего ребенка. Человек средних лет, одетый, несмотря на жару, во все теплое, непрерывно кашляет, закрывая рот ладонью, и время от времени сплевывает на пол, а затем вытирает носовым платком пот, струящийся у него по лицу и шее.

Одно из передних мест занимают юноша и девушка. Она все время смотрит в окно, словно тоскуя по полям, облитым яркими лучами солнца. На ней изящное голубое платье, плотно облегающее ее фигуру. Она не может похвалиться ни длинными ресницами, ни тонко очерченным ртом, ни тонкой талией. Она напоминает спелое красное яблоко, которое лежит в корзине вместе с десятками таких же плодов, и все же именно оно почему-то нравится тебе больше остальных.

Юноша, сидящий рядом с ней, погружен в свои мысли и, видно, чем-то озабочен. Он не замечает ни шума, ни тряски, не слышит плача ребенка, совсем не смотрит в окно и не обращает внимания на девушку.

Он увидел ее еще в Каире, когда она вошла в автобус и в поисках места подошла к нему и попросила разрешения сесть рядом. Он пропустил ее к окну, взглянул лишь мельком и снова углубился в свои мысли…

Упорно и безуспешно он пытается разрешить один и тот же вопрос: «Что скажет он своим родным, когда приедет?» Все они с нетерпением ждут его, и всех их будет занимать лишь одно. Они не станут спрашивать, как он провел время в Каире. Сестра не попросит рассказать о каирских улицах, о трамваях, об огромных городских домах. Братьев не обрадует кулечек халвы, который он везет специально для них. Нет, все они спросят в один голос: «Нашел ли ты работу?»

Долгие годы семья жертвовала всем, чтобы дать ему возможность учиться. И вот наконец он окончил школу и стал обладателем аттестата. Необходимо было найти работу. Поступить в университет он и не мечтал: откуда взял бы он денег, чтобы платить за обучение, покупать книги? Все вокруг него работают, а не учатся. Его отец – феллах. У него три феддана [45]45
  Феддан – мера земли, равная примерно 4200 кв. метров.


[Закрыть]земли. Он каждый день поднимается с зарей, и в тот час, когда выгоняют скот, он уже уходит в поле и возвращается лишь после наступления темноты. Мать и старшая сестра тоже трудятся не покладая рук. Деревенская школа не заступилась за его младших братьев, не помешала отцу использовать их руки для сбора хлопка, для вращения нураджа и сакии [46]46
  Нурадж– приспособление для молотьбы.
  Сакия– оросительное колесо.


[Закрыть]и на других работах, коим нет числа. Да и сам он в дни каникул тоже брал мотыгу и взрыхлял черную землю. Земля без остатка забирает труд и время каждого крестьянина. А кого земля невзлюбит, тому остается лишь одно: запастись едой на дорогу и уйти в город – искать работу и пропитание. Юноша был хорошо знаком с суровым и вечным законом бедняков: «Кто не работает в поте лица своего, тот не ест и не живет!»

В тот день, когда он получил аттестат, он получил как бы официальное напоминание: от него ждут работы – работы, чтобы прокормить себя и помочь отцу.

Он посылал несметное число прошений и писем в министерства, правительственные учреждения и частные компании. На последние кирши он ежедневно покупал газету, но искал в ней не политические новости, не заявления министров, не вести о войне в Корее, а объявления о найме служащих. А затем хватал перо и писал очередное письмо, теша себя и близких новыми надеждами. Так прошли месяцы, и вот юноша понял, что он безработный, что он стал обузой для семьи. Об этом говорили взгляды и вздохи отца и слезы на глазах матери. И вдруг все стало ясно: газеты просто лгут – изо дня в день они печатают фальшивые объявления, чтобы обмануть таких простаков, как он, чтобы дать им хоть какую-то надежду. А на самом деле никаких вакансий нет. Иначе он давно получил бы хоть какой-нибудь ответ.

В конце концов он перестал посылать прошения, перестал покупать газеты. И после долгих раздумий решился поехать в Каир, – там министерства, учреждения, конторы фирм и компаний. Целую ночь, не смыкая глаз, он спорил с отцом, обсуждая это решение. Они припоминали всех влиятельных знакомых в столице: бека, владевшего половиной всей земли в их деревне, члена парламента, который посетил их накануне выборов и даже пил кофе у них в доме.

К утру отец был уже твердо убежден, что сыну необходимо ехать в Каир. Он разбудил жену и попросил все имевшиеся у нее деньги. Затем достал свой неуклюжий бумажник и начал отсчитывать в руку сына мелкие кредитки и кирши. Всего набралось два фунта.

Отец вышел из дому, воздел руки к небу и начал утреннюю молитву. За ним с чемоданом в руке вышел и сын. Он спешил попасть в самый ранний автобус, идущий в Каир, он был уверен, что в огромной столице он получит работу и пропитание. В его кармане лежал листок бумаги с адресами депутата и бека.

Приехав в Каир, он вынул листок и пошел по улицам, сверяя номера домов с теми, которые были у него записаны.

И вот он перед красивым высоким домом. Здесь живет депутат. Юноша нажимает кнопку звонка, его сердце полно надежд. Депутат, наверное, дома. Через несколько минут он усадит его рядом с собой в машину и отвезет к одному из своих друзей-министров, который тут же устроит его на службу. Разве не обещал он этого, когда произносил десятки речей в их деревне? И разве не сказал депутат лично ему, когда пил кофе в их доме: «Постарайся только получить аттестат, и я на другой же день пристрою тебя»?

Дверь открылась. Слуга впустил его лишь после того, как убедился, что юноша – из того избирательного округа, где баллотировался хозяин. Он провел его в большую комнату. Вдоль задрапированных стен стояли раззолоченные кресла. В одном из кресел юноша просидел целый час, и этот час показался ему вечностью. Но вот вышел депутат. Он радостно улыбался и протягивал ему руку. Он расспросил гостя о его отце, о брате его матери и о многих других жителях деревни. Юноша был уверен, что депутат помнит свое обещание, и все ждал, когда тот скажет ему: «Я знаю – ты ищешь работу. Поедем со мной в министерство, я устрою тебя в один из отделов».

Юноша долго не решался заговорить о деле. Но вот, набравшись смелости и в волнении потирая руки, он стал путано и сбивчиво рассказывать о том, что привело его в Каир, о тех надеждах, которые он сам, его отец и все жители деревни возлагают на уважаемого депутата. Депутат задумался. Теперь уже депутат беспокойно потирал руки. Но вскоре улыбка вновь озарила его лицо, он потрепал юношу по плечу и попросил его написать прошение. «Прошение можно оставить у слуги. Да, слуга передаст. И когда вернешься в деревню, скажи отцу, чтобы не беспокоился…» Юноша вышел на улицу, говоря себе: «Он попросту от меня отделался. Он отрекся от обещаний, которые давал мне, отцу, всей деревне… Новое прошение? Такое же, как десятки других, что я писал?.. Какой от него толк?»

Он снова вынул свой листок и отыскал адрес бека. Обливаясь потом, юноша наконец добрался до набережной Нила. Запыхавшийся, усталый, едва разбирая маленькие голубые номера на фасадах, он переходил от дома к дому. Наконец он подошел к большому особняку и остановился у огромных железных ворот. Да, это тот самый дом, адрес которого записан у него на клочке бумаги…

Юноша просунул голову сквозь стальные прутья ворот: особняк окружен просторным садом; все двери и окна дома наглухо закрыты; нигде ни души. Юноша растерялся, не зная, как поступить. Но вот из каморки, расположенной рядом с воротами, вышел какой-то человек и направился к нему. Судя по темному цвету кожи, это был слуга. От него юноша узнал, что бек, ханум [47]47
  Ханум – госпожа.


[Закрыть]и дети еще неделю назад уехали в Европу, а вернутся только через три месяца…

Целых семь дней скитался он по каирским улицам. Он ходил из министерства в министерство, из конторы в контору. И везде его встречал один и тот же ответ: «Свободных мест нет. Никого не принимаем». И только когда он обнаружил, что деньги иссякли и ему нечего есть, – только тогда решимость и последние надежды покинули его. Взять чемодан и вернуться в деревню – больше ему ничего не оставалось.

Что он скажет отцу? Что он станет делать? Возьмет мотыгу и выйдет в поле? Но какая от этого польза ему и семье? И зачем он тогда учился? Как он будет жить дальше?.. Эти вопросы неотступно преследовали юношу, и он не замечал ни пыли, ни духоты, ни девушки, сидевшей рядом.

Автобус неожиданно подпрыгивает, затем грузно опускается. У пассажиров захватывает дыхание. Потеряв равновесие, они валятся друг на друга. Резкий толчок вывел юношу из задумчивости, и он сразу ощутил близость девушки – вот сейчас он невольно касается ее локтя, плеча, черных волос…

Юноша открывает глаза, открывает рот и одним взглядом, одним глотком как бы вбирает в себя жизнь, бурлящую вокруг. Смотрит на девушку – и что-то незнакомое, неясное наполняет его душу.

Он смотрит на девушку не отрываясь. Машину встряхивает – тогда он невольно касается ее плеча или руки, и его сердце начинает биться чаще и сильнее.

Деревенский юноша на заре своей жизни. И девушка, словно спелое румяное яблоко.

А кругом духота, пыль, солнечный зной… Юноша сладко грезит. Вот небольшой домик. Из кухни доносится призывный аромат мяса, овощей, фруктов… И в кухне – девушка, та, что сейчас сидит рядом…

Юноша бросает взгляд на девушку, и их глаза встречаются – сияющие, чего-то ищущие. Он вынимает носовой платок и вытирает вспотевшее лицо. Затем встает и снимает пиджак. Садясь, он локтем задевает руку девушки и улавливает биение ее сердца, трепетную взволнованность всего ее существа. Неужели его грезы становятся явью? Он глубоко вздыхает, а внутренний голос настойчиво шепчет ему: «Ты любишь жизнь. Жизнь сладостна и прекрасна. Ты любишь эту девушку. Ты хочешь, чтобы она всегда была рядом, чтобы у вас был свой дом. Чтобы вы жили вместе, вместе…»

Девушка смотрит на юношу, и он замечает в ее глазах необычный блеск. В этом блеске – отклик, призыв и тоска по чему-то новому, неизведанному.

Мчится по дороге автобус, и в нем юноша и девушка – такие еще молодые. Их руки встречаются и расходятся, расходятся и встречаются, их сердца бьются в такт. В сознании юноши образы прошлого и настоящего переплетаются с картинами будущего.

В его памяти всплывают сначала заученные уроки, потом книги, которые он читал. В каждой из этих книг – муж и жена. У них семья, у них дети, у них свой дом… И он вспоминает дом бека и многочисленные дворцы в Каире. Сначала в его воображении проносятся фасады домов, шторы на закрытых окнах, цветы в садах, на балконах, на террасах. Затем он мысленно раздвигает ограды и стены и проникает внутрь этих домов. Здесь много комнат, и комнаты обставлены великолепной мебелью. И в каждом доме муж, жена, дети… и еда, очень много разнообразной еды… Столько еды, что всем хватает.

Юноша все чаще поглядывает на девушку, словно желая удостовериться, что она все еще здесь, рядом с ним, и после каждого такого взгляда он все полнее отдается во власть мечты. Он и девушка, и маленький домик… Не может быть, чтобы в этом огромном, безграничном мире они не нашли себе места! Им нужны две или три комнаты… Нет! – достаточно и одной комнаты, двух стульев, стола, кровати и очага – обязательно очага, над которым подымается пар от горячей пищи. Место на земле – вот что им нужно!..

Автобус все трясется по дороге, ветви деревьев бьют по его стеклам. Юноша погружен в сладкие грезы.

Внезапно машина останавливается. Это заставляет его очнуться, и он вдруг испытывает такое чувство, будто клыки хищного зверя, острые и безжалостные, впиваются в его тело и разрывают сердце: автобус уже в его деревне.

Юноша встает, берет в одну руку чемодан, через другую перебрасывает пиджак и снова смотрит на девушку. Она тоже не отрывает от него взгляда. Ему хочется поблагодарить ее за те минуты сладостного сна, которые она невольно подарила ему, за надежду, которую она вдохнула в него. Он хочет сказать ей: «Ты красива, я хочу, чтобы ты была со мной, чтобы у нас был свой дом, своя семья… Но в городе сказали, что для меня нет места в этом мире». Он хочет поведать ей о тайных надеждах, о любви, которую она пробудила в нем. Но сияние ее глаз становится все слабее, слабее и постепенно угасает. Он опускает голову и, с трудом передвигая ноги, молча выходит из автобуса. Долго стоит он на дороге и смотрит вслед удаляющемуся автобусу. Промелькнули в окне ее глаза, черные волосы, голубое платье… Затем он бросает короткий взгляд на слепящий диск солнца. Его ноздри ощущают запах земли, навоза, молодых всходов. Вдали, на линии горизонта, в последний раз мелькнул силуэт автобуса.

Горизонты такие бескрайние, земля так огромна и так богата плодами, а ему нужно так мало – только место, скромное место на земле, где он мог бы жить рядом с этой девушкой. Или другой, похожей на нее.