Текст книги "Посох и четки (сборник)"

Автор книги: Магомед Ахмедов

 
И ум твой некстати, и жизнь не мед,
И песни твои никому не нужны.
И кто тебя, такого, поймет,
Кроме твоей терпеливой жены?
 
 
Но при чем тут страна и при чем народ?
Может, только ты во всем виноват,
Смешной и напыщенный сумасброд,
Светящийся лампочкой в тридцать ватт?
 

 
У бедняков невеселый нрав,
Чтоб петь их заставить, – об этом речь.
Можно ли, Родину обобрав,
Бедный народ сберечь?
 
 
Пища – и та будет горька,
Кусок не полезет в рот,
Если он отнят у старика
Для ребенка – иль наоборот.
 

 
Во весь воровской свой пыл
Мчатся они на меня.
А тот, кто всадником был,
Остался вдруг без коня.
 
 
Лишь в этом, пожалуй, суть
Того, что они несут.
Весел неправедный путь…
Но будет и праведный суд!
 

 
Не совесть теперь блестит,
А злато и серебро.
Но люди помнят про стыд
И про былое добро.
 
 
Сколько уж лет подряд
Бесы шепчут: «Уйди…»
Но четки мне говорят:
Сиратский мост впереди!
 

 
За должность и Родину предают,
И ненавистью пылают к отцу.
За должность и человека убьют,
Не говоря уже про овцу.
 
 
Это только слава, как дым,
Рассеивается, а должность – она
Воняет, как нужник, что необходим
Всем – но она-то, увы, одна!
 

 
Ныне даже мечта
О счастье ушла во тьму,
И новая нищета
Шьет новый саван ему.
 
 
Но Бог нас избавит от зла,
Нам еще повезет.
Вера предков спасла,
Вера и нас спасет!
 

 
В стране, где вечная тьма,
Где свобода стала тюрьмой,
Даже вечность сходит с ума
От тоски по себе самой.
 
 
В стране, чья душа в крови,
Мне снились когда-то сны
О свободе и о любви…
Ни страны теперь, ни весны.
 

 
В родной стране живу, как пришлый тать,
Гляжу вокруг с веселою тоской.
И думать надоело, и читать –
В молитве лишь я нахожу покой.
 
 
Я наплевал на ветер перемен,
Я позабыл, что истина в вине.
Я не страшился никаких измен –
Кто ж знал, что Родина изменит мне!
 

 
Ударишь по струнам – рука дрожит,
Чуть тронешь четки – болит душа.
Речь не о том, кто чем дорожит,
Речь о том, как жизнь хороша.
 
 
Меж молитвой и песнею нет границ,
Друг мой, об этом ты знаешь сам:
Перебирая струны, падаешь ниц,
Перебирая четки, летишь к небесам.
 

 
Странный какой-то край,
Вряд ли Бог ему рад…
Душу терзает рай,
Ноги щекочет ад.
 
 
Жить тут иль умирать?
Слева – бесов семья,
Справа – ангелов рать.
А посредине – я.
 

 
Опять я на чужом пиру
Играю не в свою игру.
Рассказам вычурным внимаю,
А смысл речей не понимаю…
Там, где чума, не быть добру.
 
 
А прошлое, в котором мы
Остались под покровом тьмы,
В нас целится, – и так бывает.
Точнее пули убивает
Злой пир во времена чумы!
 

 
Не оттого, что полон гонора,
что опьянен житейской дракой,
хочу – и стану в сердце города,
как рядовой перед атакой.
 
 
Здесь некогда в глуши барака
мы жили – босые и голые.
Теперь подняли воры головы,
от денег опьянев и мака.
 
 
Здесь чтят правителей бездумных,
но не в чести у них оракул,
здесь толстосум пред толстосумом
 
 
все время лезет на рожон.
А я всё в думы погружен,
как рядовой перед атакой.
 

 
Век ушел, словно волк. Я остался – седым.
Светит солнце, и плачет луна.
И тоскует душа по годам молодым,
Где была молодою она.
 
 
Я могу это время перетерпеть,
Вспомнить юность и дом на песке.
Здесь, в аварском ауле, и начал я петь
Песню скал на родном языке.
 
 
Словно горную лань, я ее за собой
Поманил, чтоб осталась жива.
Эта песня и стала моею судьбой –
Не сестра, не жена, не вдова.
 
 
И ни разу она не смогла изменить
Мне, живущему прочно и впрок.
И хранила всегда жизни тонкую нить
На скрещеньях костлявых дорог.
 
 
И любовь обнимала меня, как в раю,
И вражды обжигал меня лед.
И стреляли в суровую песню мою,
Но случался всегда недолет.
 
 
Ночью яркие звезды влетали в окно –
Не из зависти и не в укор.
Они просто горели в стихах моих. Но
Я был предан лишь музыке гор.
 
 
Пусть полвека теперь у меня за спиной,
Не стыжусь я написанных строк.
Горцы, горы и родина вечно со мной
На скрещеньях костлявых дорог.
 
 
И всегда окружает меня красота.
Я за совесть живу, не за страх.
Выше гор только песня. Но только и та
Чище, звонче и слаще – в горах.
 

 
…И нет ни прощенья, ни воли к добру,
Лишь звезды в сиянии млечном.
Вдали от аула, в сосновом бору
Брожу, размышляя о вечном.
Кружит надо мною, кого-то браня,
Ворон развеселых орава.
И снег подо мною. И нет у меня
На смерть безутешного права.
И дни всё ненастней, а ночи темней
Печаль опускают на плечи.
И те, кто вдали, оказались родней,
А те, кто был близок, далече.
И нет ни прощенья, ни воли к добру,
И звезды забрызганы кровью.
А сердце… Наверно, когда я умру,
Оно озарится любовью.
 

 
Народ мой, что творится в мире странном?
Где твой бойцовский дух? Мне не понять.
Ведь наш Гуниб остался там стоять,
Где и стоял – на землях Дагестана.
 
 
А нынче на тебя смотреть мне странно.
Ты, кто державы заставлял стонать,
Где мощь твоя? Где полководцев рать?
Где девушки с неповторимым станом?
 
 
Ахульго, тайну тишины открой:
Угас ли в наших очагах огонь,
Да и душа осталась ли свободной?
 
 
Аллах Великий, береги народ мой,
Он – Дагестана и седло, и конь,
Он – Дагестана сабля и покой.
 

 
Прости меня, двадцатый век,
Прости меня, прости!
Хотел я, глупый человек,
Свободу обрести.
 
 
Прости меня, двадцатый век,
Что душу осквернил.
Я, человек, творивший грех,
Тебя в грехах винил.
 
 
Прости меня, двадцатый век,
Я был наивный человек.
Считал тебя бедой.
 
 
Но двадцать первый, новый век
Упал на голову, как снег.
И я стою седой.
 

 
Я сохраняю в сердце имена
те, что в горах народы почитали,
которым люди в песнях крылья дали.
…Но новые настали времена
 
 
и проросли чумные семена.
Сам сатана сегодня не чета им:
одна забота – капитал считают,
а в душах – ни таланта, ни ума!
 
 
Они порочат имя Шамиля.
Из муравья не сделаешь коня,
да и орла не сотворишь из мухи,
 
 
хотя ходить имеют право слухи.
Но ты, мой разум, глупости не верь
и перед ней прикрой плотнее дверь.
 

 
Столичной одиозною зимой,
Красивый, молодой, хмельной, отважный,
Спел без запинки песнь любви однажды
В пылу страстей я женщине одной.
 
 
С годами стала голова седой,
Я начал избегать компаний бражных,
И ту же песню, только с новой жаждой,
В краю родном спел женщине другой.
 
 
Окликнет память – слышу звонкий смех…
В моих горах идет московский снег,
Минувшее с ухмылкой рожи корчит.
 
 
И сквозь метель отпорошивших лет
Опять встречаю сыновей рассвет
У очага своей бессонной ночи.
 

 
– Голова твоя седа,
Как небесная звезда.
Ты откуда и куда,
Магомед Ахмедов?
 
 
– Из аула Гонода,
Где хрустальная вода
И гористая гряда,
Магомед Ахмедов.
 
 
– Где, скажи, ты пропадал?
Что на свете повидал?
Что хорошим людям дал,
Магомед Ахмедов?
 
 
– По земле родной блуждал,
Песни пел, любил, страдал,
Честь и совесть не продал
Магомед Ахмедов.
 
 
– Что на свете ты любил?
Для кого опорой был?
Край родной не позабыл,
Магомед Ахмедов?
 
 
– Видел море-океан,
Видел много разных стран.
Но любил лишь Дагестан
Магомед Ахмедов.
 

Здравствуй, дом мой!

 
Я вернулся к тебе, аул.
Здравствуй, дом мой! А ты прощай,
Грех мой прежний. И ты, Расул,
Ничего мне не обещай.
 
 
Я пришел из чужих времен,
Сединою мой дух оброс.
Но я помню, как был пленен
Водопадом женских волос.
 
 
Небо ходит меня внутри,
Звезды вновь зазывают в рай.
Ничего мне не говори,
Мой родимый и скорбный край.
 
 
Я вернулся. К семье. К судьбе.
Пусть усталый, немолодой.
Но я жил. И любовь к тебе
Мне светила в ночи звездой.
 
 
Ветер века дул в паруса
Бестолковых моих стихов.
Но высокие небеса
Охраняли от пустяков.
 
 
Небо ходит внутри меня.
Я вернулся – слезу утри.
Пусть пройдет хотя бы три дня,
А потом уж заговори.
 
 
Мне напомни, как я грустил,
И внуши мне великий стыд.
Лишь бы дом мой меня простил…
А Аллах – он всегда простит.
 

 
Каждую осень я слышал зов журавлиный –
Журавли улетали клином в заморские дали.
Поднимаясь в горы дорогой крутой и длинной,
Я плакал, когда они родину покидали.
 
 
Надо мною сияло Всевышнего мудрое око,
Внизу расстилалась желтым ковром долина.
Но без печальной стаи я чувствовал себя одиноко,
Словно раненый журавль, отставший от клина.
 
 
И всё же сила, данная мне землей родною,
От скорбей и обид меня берегла вначале.
И журавли, пролетая, прощались со мною,
А я прощался с ними, глотнув печали.
 
 
Наверное, в теплых странах я был бы лишним,
В горах мне теплее – кривить душою не стану.
Поэтому дни, дарованные мне Всевышним,
Я подарил моему Дагестану.
 
 
Я седину свою, словно судьбу, приемлю,
Мне по плечу обиды и беды любые.
Журавли, журавли, не хвалите чужую землю,
Вы же, родные мои, не совсем слепые.
 
 
Вы пролетали сквозь сердце каждого человека,
Вы летели через стихи всех поэтов – и что же?
Я, раненый журавль ушедшего века,
Плачу над веком новым. Поплачьте тоже.
 

 
Я молод был и зелен был.
С небесной высоты
Аллах на голову сорил
Мне белые цветы.
 
 
Я был беспечный человек –
У юности в плену.
Мне говорили: «Этот снег
Приносит седину».
 
 
Я глупым был и молодым
И не считал года.
Но юности растаял дым,
И голова седа.
 
 
В седых развалинах мой век
Беседует со мной:
– Очнись, наивный человек,
Снег за твоей спиной.
 
 
Хоть жизнь немалую прожил,
А что оставил ты?
…Аллах на голову сорил
Тебе с небес цветы.
 

 
Весна – как девушка в цветах.
Несчастен, кто не с нею.
Всегда – с улыбкой на устах,
Я от нее пьянею.
 
 
Весна идет, цветет весна,
Чарует, что ни делай.
Нежны березок белизна,
Рассвет молочно-белый.
 
 
И птичьи песенки звучат
В ветвях ветлы просторной.
По камням каблучки стучат
Живой речушки горной.
 
 
О жизнь в цветах! Любви исток!
Распахнут вольно ворот.
Как мир огромен, как широк,
Когда ты очень молод.
 
 
Какое счастье, если вдруг
Увижусь я с тобою,
Когда через весенний луг
Бежишь ты за водою.
 
 
Где та любовь? Весна? Мечты?
Как быстро всё распалось.
Но в сердце не пропала ты,
Осталась там, осталась.
 
 
О, жизнь! О, беспощадный век!
С трудом таю тревогу.
Всё глубже засыпает снег
Моей любви дорогу.
 

 
Есть чудо под небом, есть прелесть одна,
Которая жизнью зовется.
Я лезу по лестнице вверх, а она
Над жизнью над этой смеется.
 
 
А жизнь ведь казалась такою большой,
Такою нескромно огромной!
Но глянул вниз с лестницы: всем я чужой
В темнице сырой и укромной.
 
 
Мир, полный мечтания, умер, кажись,
И сад лепестковый мой умер…
И все-таки радуги ярче, чем жизнь,
Никто никогда не придумал.
 

 
Ну, как мне нынче выйти на дорогу?
Распутья впереди и позади.
Любая тропка приведет к острогу –
Такому, что Господь не приведи!
 
 
Дожди, опять же. Жесткие дожди.
Такие, что к родимому порогу
Не приведут. И никакого проку
От безголовых витязей. Не жди
 
 
От них ни правды, ни тем боле чести:
У них что должность, то святой урод.
И нищий продирается народ
 
 
Сквозь дебри бюрократии и лести
И переходит эту воду вброд,
В душе лелея жажду светлой мести.
 

 
Над городом огромный снегопад,
И каждое окно, как платье нежной
Невесты, заглянувшей невпопад
На твой балкон пустой и неизбежный.
 
 
И я смотрю, как, поиграв в снежки,
Мои несчастья сыплются и тают
В твоих ладонях. Но шаги тяжки
Того, чьи мысли в небесах летают.
 
 
Как маленький ребенок, красотой
Плененный и смущенный, оробелый,
Живу с великой мыслию простой:
Ведь мир и впрямь не черный. Мир – он белый!
 

1

 
Ребенок резвый по дороге мчится,
Смеясь от счастья.
Какая радость нынче у мальчишки,
Чтоб так смеяться?
 
 
Старик седой над посохом склонился,
Рыдает глухо.
Какой печалью он отяготился,
Упавший духом?
 
 
Смеюсь и я порою, как ребенок,
Во дни удачи.
Как старец, сединою убеленный,
Порою плачу.
 

2

 
Бежит мальчишка, горестно рыдая
На всю округу.
Кто смог обидеть юное созданье?
Кто поднял руку?
 
 
Спешит старик, и ласково лучатся
Улыбкой очи –
Что за мгновенья призрачного счастья
Она пророчит?
 
 
Порой и я, как мальчик, от обиды
Глотаю слезы,
И улыбаюсь, как старик забытый,
От сладкой грезы.
 

 
Деньги, слава – всё не то!
Жизнь поэта коротка:
На могиле на его
Нынче роз, как грязи.
 
 
А при жизни вот никто
Не дарил ему цветка,
Никогда, ни одного
И ни в коем разе.
 
 
Жизнь поэта коротка.
Хорошо еще, что так:
Нынче бюст превыше звезд
На его могиле.
 
 
А живи поэт века,
Говорили б, что чудак,
Что пропойца, что прохвост –
Женщины, враги ли.
 
 
Хочешь быть поэтом? Будь.
Об одном лишь не забудь:
Ох, кремнист поэта путь,
Не забудь про это.
 
 
Помни и вчера, и впредь:
Могут в порошок стереть…
Но лишь стоит умереть –
Влюбятся в поэта!
 

 
Цветов и звезд подарок царский
Сияет в жизни быстротечной…
«Цветы» и «звезды», – по-аварски
Шепну. И счастлив бесконечно.
 
 
Мне жаль поэтов, не желавших
Гореть звездою над равниной.
Мне жаль поэтов, не раздавших
Сердец цветущих георгины.
 

 
И меня учили сказки
Жить и думать по-аварски.
И любить, и горевать,
Как того хотела мать.
 
 
Золотым пером жар-птицы
Осветил стихов страницы –
Как лампадой золотой
До последней запятой.
 

 
В толстых переплетах книги полегчали,
Высохли на солнце строки, как трава…
Что там стихотворцы наши наваяли? –
Сыплются трухою бывшие слова.
 
 
Тысячу сломали понапрасну копий,
За собой оставив невеселый след…
Каменеют строфы плитами надгробий,
Ни любви, ни воли, ни тепла в них нет.
 
 
В книге, как в могиле, холодно и сыро,
И куда ни бросишь удивленный взгляд –
Точно в раболепных позах пред кумиром,
Дрожью мелковатой буквицы дрожат.
 
 
Я в литературе много видел нищих –
По миру с просящей шастают рукой…
Где же ваша гордость, где ваше жилище?
Никогда вы сами не были собой.
 
 
И роптать не надо, что о вас забыли,
Что за вас в аулах не горит свеча:
Плесень воспевали, мрак боготворили,
Радуя тугое ухо палача.
 
 
Были вы, иль снится мне о вас некстати?
Ветер над стихами грустно ворожит…
И стихи, как дети, шлют на вас проклятья
За свою во чреве сгубленную жизнь.
 
 
В толстых переплетах книги полегчали,
Сорною травою слово заросло.
То, что вы когда-то здесь нарифмовали,
Пылью придорожной время занесло.
 

 
Ты жаждешь величья? Напрасно, мой друг!
В могилу уйдет оно прямо из рук.
И к славе стремиться – бессмысленный труд:
Ее, как игрушку, легко отберут.
 
 
Величье в одном лишь – в молитве Творцу,
Одна лишь молитва великим к лицу.
А слава – в таланте, который с утра
Всю жизнь поднимается к пику добра.
 
 
О, сколько же рук, сколько громких имен
Тянулись к величью, как древки знамен!
Но в вечности реять остались лишь те,
Что к небу тянулись, а не к суете.
 
 
Искатели славы скатились во тьму
И в мире уже не видны никому.
Лишь тот на страницах истории жив,
Кто жил, ко Всевышнему взор обратив.
 

 
Промолвил гениальный Пушкин
Не ради красного словца:
«Хвалу приемли равнодушно
И не оспоривай глупца…»
 
 
Мои хулители земные,
Не спится вам в хулах своих!
Я ж стерегу часы ночные,
Подкарауливая стих.
 
 
Курится мой очаг во мраке
И песня согревает грудь…
А вы, брехливые собаки,
Нужны, чтоб мой означить путь.
 

 
Мне ничего не надо. И цветы
пусть плачут себе желтыми слезами –
на то и осень, чтобы возвращать
измены, и предательства, и верность.
Любовь уходит? Пусть себе уходит –
могла бы лучше и не приходить.
 
 
Мне ничего не надо. И тебя
не надо тоже. Ты ведь тоже мудрой
успела стать – не к музыке и славе
ты тянешься теперь, а лишь туда,
где нет ни слез, ни высохших чернил,
чтоб описать, как ты меня любила.
 
 
Мне ничего не надо. Снова осень
и снова кучевые облака,
и на вершине гор цветет цветок,
который не сорвать и не продать,
как тот бокал с водою невозможной,
которую, коль выпьешь, не умрешь.
 
 
Мне ничего не надо. Ни вины
пред Родиной, ни времени, в котором
я оказался полным дураком.
Одно я знаю точно: без меня,
наверно, будет Родина, но я –
я без нее, без Родины, не буду.
 
 
Мне ничего не надо. Время мне
давно уж надоело, как и платье
убогой вечности. И позади
остались горемычные дороги
любви и страсти. Только красота,
живущая навеки в них, осталась.
 
 
Мне ничего не надо. Разговор
давно уж не седины длят, а дети.
«Ты где, отец?» – они мне говорят;
я отвечаю: «Рядом!» Правда, осень
мне отвечает: «Нет, ты далеко,
и сам не знаешь, как…» И это – жизнь.
 

 
Не обвиняю жизнь ни в чем.
Я был во всем виновен сам.
Весенним солнечным лучом
Я шел по отчим небесам.
 
 
Я небеса не обманул,
Гордыней грешной не блистал.
К родной земле щекой прильнул
И песней для народа стал.
 
 
Не пропил я свой Божий дар,
И мне в завьюженной ночи
Небесный щедрый гонорар
Платили звездные лучи.
 
 
Мои собратья по перу!
Когда шагну я в мир иной,
Я ничего не заберу –
Оставлю всё стране родной.
 
 
Я не жалею ни о чем.
Я был во всем виновен сам.
Весенним солнечным лучом
Я пролетел по небесам.
 

 
Всё позабывший век,
Как щедр ты был со мною!
Так много не давал
Ни одному царю.
Спасибо, щедрый век!
Зимою и весною
За всё, что ты мне дал,
Тебя благодарю.
 
 
Спасибо навсегда!
В упорстве состязаясь,
Ты сердце мне разбил,
Но это пустяки.
Благодарю тебя
За сумрачную зависть,
За яростный огонь
Пылающей строки.
 
 
За свет родной земли,
За дым над милой кровлей,
За гордый мой язык,
За счастье знать его,
За бег летящих дней,
За миг, что остановлен
Упругою уздой
Таланта моего.
 
 
За колыбели песнь,
За прадедов могилы,
За горные хребты,
Лежащие во мгле,
За верную любовь,
Дарующую силы,
За вечную вражду,
Держащую в седле.
 
 
Спасибо, щедрый век,
За то, что льешь напрасно
Шум глупости людской
И красоту зари,
За каждый краткий миг,
Которому всечасно
Из глубины веков
Завидуют цари.
За чары женских глаз,
За их жестокосердье,
За милосердье их,
За тьму любовных нег,
За краткий смертный час,
Дарующий бессмертье,
Спасибо навсегда,
Всё позабывший век!
 
 
За всё благодарю –
За хлеб твоей заботы,
За мрак твоих глубин,
Твоих подъемов высь,
За бедный мой народ,
Погибший без работы,
За этот мир большой,
За маленькую жизнь.
 
 
За то, что эту жизнь
Один Всевышний судит,
Который справедлив
К любой людской судьбе…
Хвала ему за то,
Что нету и не будет
В моей земной груди
Проклятия тебе.
 

 
Туман на вершинах
и в сердце туман.
Хотелось бы думать,
что это обман,
 
 
что радости свет
навсегда не погас
в ауле Цада
и в душах у нас.
 
 
Но плачет печаль,
как ненужный пророк.
Должно быть, Аллах
так в миру одинок,
 
 
как мы одиноки
в осенней ночи…
О, что ты наделал,
Расул? Не молчи!
 

 
Как свеча, поседелый,
Не ропщу на судьбу…
Черный камень и белый
Прижимаю ко лбу.
 
 
Не затмить черным дымом
Млечный горный туман.
Черный камень – чужбина.
Белый – мой Дагестан.
 

 
Погиб поэт у Черной речки,
в руке сжимая пистолет…
Метель седая, словно вечность,
засыпала кровавый след.
 
 
Но, эхом прогремев печальным,
другую грудь нашел свинец…
И над поручиком опальным
Машук склонился, как отец.
 
 
И вновь в ауле неизвестном
раздался выстрел за спиной –
и, не успев закончить песню,
поэт упал на шар земной.
 
 
Десятилетия минули.
От горя высохла река.
Но до сих пор бессмертна пуля,
летящая к нам сквозь века.
 
 
Она другие ищет цели,
иные носит имена,
Не потому ль, что знает цену
поэтам истинным она?..
 
 
Стою в бессменном карауле
у вечного, как жизнь, стиха,
и хочет быть достойна пули
моя последняя строка.
 

 
Уйти в леса, в луга с пчелиным гудом,
Где нет людей и где чиста вода…
Когда бы я имел хоть малый хутор,
Немедля удалился бы туда.
 
 
Хотя б сторожку! – чтоб уйти навеки
В тот уголок, где нет земных интриг,
Где дышат горы, где сверкают реки…
Я превратил бы весь его в цветник!
 
 
О, будет миг, когда скажу я: «Здравствуй,
Простор природы!» – и под пенье птиц
Отброшу прочь и жребий свой злосчастный,
И вечный шум, и пыль земных столиц.
 
 
И сам спою пред небом и судьбою!
И стадо туров, страхи прогоня,
Сойдет ко мне, как будто к водопою,
И станет слушать трепетно меня.
 
 
И я забуду про людскую зависть,
Про злость врагов – и, словно в первый раз,
На зов Творца всем сердцем откликаясь,
Свершу сладчайший утренний намаз.
 
 
И весь откроюсь мудрости Корана…
И, больше никуда не торопясь,
В полдневный жар в долине Дагестана
Не пропущу обеденный намаз.
 
 
И будет миг, когда с небес Кавказа
Слетит тишайший сумеречный час –
И в радость предвечернего намаза
Войдет вечерний радостный намаз.
 
 
Когда же день страницей полусонной
Качнется тихо, к теплой тьме клонясь,
Склонюсь и я – и, умиротворенный,
Под сенью звезд свершу ночной намаз.
 
 
Когда бы я имел хоть хутор малый…
Но сердце говорит мне: «Никогда!
Уже навек вошли в твой день усталый
Шум городской и подлая вражда.
 
 
Таков твой рок! Скажи: «Прощай, природа!»,
Скрути усы в лихие острия.
Да не дождутся твоего ухода
Твои враги! Порукой – честь твоя!»
 

 
Всю жизнь мне пудрили мозги
Полудрузья, полувраги.
И понял я, что лучше враг,
Чем полудруг-полудурак.
 

 
На голове моей не сыщешь смоли.
Я сед и стар, как немощный монах.
Своих стихов невольник и монарх,
Не помышляю больше о крамоле.
 
 
Должно ли сердце корчиться от боли,
Рыдая об ушедших временах?
У вечности завязнув в стременах,
Съедаю с ней очередной пуд соли.
 
 
Не плача, не смеясь, я прочитаю
Те дни свои, как прошлого главу.
Пускай уходят – я готов к зиме.
 
 
Я знаю, что останусь на земле.
Свою судьбу ни в чем не обвиняю
И жизни дней обратно не зову.