Текст книги "Сад"

Автор книги: Магнус Флорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– На месте находки вряд ли обнаружатся другие экземпляры, и новое поколение невозможно.

– Кристаллы, – говорит Линней студентам, – это камни, столь разительно отличные по своим свойствам от других камней, что доселе никому еще не удалось до конца выяснить, как они соотносятся. Потому-то мне было весьма и весьма затруднительно назначить им надлежащее место в Системе, ведь пришлось бы или свести благороднейшие металлы в один порядок с самыми заурядными, или распределить их по всей Системе, а стало быть, расчленить природу.

Я проделал в этом плане скрупулезные наблюдения, стремясь обосновать свое суждение такими опытами, какие можно принять без возражений. Я совершенно уверен, кристаллы должно отнести к Salia, хотя обыкновенно говорят, что относить их туда нельзя, поскольку и вкусом они не похожи на разного рода соли, и не поддаются той кристаллизации, что свойственна солям. Все одобряли мою Систему, пока не добрались до кристаллов. Тут все в один голос объявили, что я ошибся, сбился с толку. Но если опираться на наблюдения, все ясно.

Яркое солнце. Полдень, начало июля. Линней лежит в постели, с мигренью. Виной тому не терновая наливка, не крепкий холодный ветер, а тяжкое разочарование.

От Руландера приходит посылка. Кошениль из Суринама. Ученик заботливо поселил насекомых на опунции, посаженной в горшок, и так отправил Линнею. Но тот на экскурсии со студентами. Посылку принимает садовник, не ведая, что речь идет о долгожданных насекомых. Поэтому он очищает растение от грязи и нечисти, то бишь от множества насекомых, красных самцов и белых самочек, давит их пальцами, с возгласом отвращения выкидывает в сад, а растение сажает в новый горшок.

Вечером Линней в саду, ищет выброшенных кошенилей.

Садовник стоит рядом, с фонарем, освещает землю. Кругом копошатся свиристели, досыта накле~ вавшиеся суринамской тли.

Линней рухает на постель, едва услышав радостное сообщение садовника:

– Руландер прислал диковинную колючку. Только вот паразитов на ней была чертова уйма – жуткая мерзость, тьфу!

Дни идут за днями. Раннее утро, Линней на берегу Севьяон. Он в ночной рубахе и в ермолке, сшитой из шести клинышков красного бархата. Тишь, ветра нет. Река течет неторопливо, поверхность ее сплошь затянута тоненькой светло-желтой пленкой цветочной пыльцы. Он спускается к самой воде, садится на корточки, осторожно кладет на воду ладонь. Пыльца не пристает к коже, как бы разбегается в стороны, сбиваясь облачками.

Линней встает, сбрасывает одежду, заходит в реку. Ложится на бок вровень с поверхностью, медленно стрижет ногами и попеременно загребает руками, сложив ладони ковшиком. Плывет. Держит голову над водой и видит, как желтая пыльца расходится от него во все стороны. Он в центре темного круга, среди светлого поля пыльцы. Темный круг движется вместе с ним, когда он тихонько плывет против течения туда, где Лаггаон и Фунбуон сливаются, образуя Севьяон.

Там он вылезает из воды, поеживаясь от утренней прохлады, и идет по берегу обратно, к тому месту, где оставил одежду. Много позже, дома, вечером перед сном, он замечает, что желтая сухая пыльца облепила волоски на теле. Когда он проводит ладонью по плечам и ляжкам, вокруг столбом стоит светлая, тонкая пыль.

Ночами, слыша, что в сад забрались козы, Линней спешит туда и сильными ударами кнута гонит злодеек прочь из цветников. Козы спасаются бегством, не издавая ни звука, но, едва Линней снова ляжет в постель, возвращаются в сад; он слышит.

Лишь после того как он наведался в сарай к садовнику и велел ему прогонять зловредную скотину, в саду воцаряется спокойствие. Когда садовник стегает коз, они верещат, громко и жалобно, словно карающая десница защитника причиняет им ужасные муки, и бегут прочь, в сторону Лёвсты.

– Все сущее, – говорит Линней, – есть проблема величины и пропорции. Художнику, может, и хотелось бы их изменить, но Творец создал все в надлежащей соразмерности. Будь наши глаза микроскопами, каждый человек выглядел бы костюмированным пугалом. Черты лица – крупные, грубые. Кожа в струпьях, лишаях, прыщах, чирьях, пузырях, угрях, болячках, бородавках.

О Нитцеле ни слуху ни духу. Ящики с его растениями так и не пришли. Линней никак это не комментирует.

Линней с сестрами и братом. Хочет, чтобы они делали как он. Показывает.

– Ступайте за мной! Повторяйте!

Однако ж они сворачивают в разные стороны, делают по-своему.

Он спешит вдогонку, собирает их вместе.

– Повторяйте как я! Подражайте! Все получится!

Но они уходят от него, кто куда, хотят заняться другими вещами, не тем, что задумал он, у них собственные интересы.

Линней бежит за ними, хватает всех по очереди, запирает в казематы, им же самим и устроенные, связывает по рукам и ногам собственноручно свитыми грубыми веревками, продергивает эти веревки в железные кольца, которые опять-таки собственноручно выковал и крепко забил в толстые стены казематов.

– Делайте как я!

Но брат и сестры встают и уходят.

– Смотрите на меня и повторяйте! Только так! Ни брата, ни сестер рядом уже нет, ушли.

Почтарь приносит письмо из Амстердама, от Артеди. Линней скучает подругу и ожидает от него сетований на разлуку с родиной и одиночество.

Письмо, однако ж, переполнено замыслами и энергией. Линней радуется радости друга, но вместе с тем и печалится. Будто навсегда потерял близкого человека. Да так оно и есть.

Линней читает длинный Артедиев отчет о работе над большим манускриптом, посвященным рыбам.

Письмо выдержано в бодром тоне. «Удостоверено: в каналах можно плавать!»

Каменная ограда построена, после изрядных трудов. В своей Сибири Линней сажает жарки, сибирский пион, монгольскую жирянку, дикий тюльпан, шлемник и сибирскую астру.

Поливает из зеленой лейки.

Ночь. Садовник будит Линнея, ведет в сад. Садовник держит в руке факел, а наземь поставил посудину с какой-то жидкостью. Говорит взахлеб, будто в спешке:

– Огонь можно погасить водой. А вот мне известна вода, которая горит. Из пивного сусла я могу извлечь жидкость, которая, отстоявшись, горит. Гляди!

Садовник подносит к жидкости факел – она вспыхивает.

Линней делает шаг назад, чтобы огонь не опалил кафтан, и принюхивается, стараясь определить, что за вещество горит.

– Aqua ardens. Горючая вода. Обычно я помещаю в нее свои препараты. Отличное средство для консервации. В такой жидкости Бойль[15]15
  Бойль Роберт (1627–1691) – английский естествоиспытатель и писатель.


[Закрыть] целых пятнадцать лет хранил человеческий эмбрион. Правда, тут есть одна проблема – пожелтение тканей. Но преимуществ куда больше.

Четверг. Утро. Линней ждет. Приходит Хёрнер. Говорит, что подвоз провизии приостановлен. Возница и работник в розыске. Оба пропали.

– Дело касается Петтеровой жены. Анны Катрины.

– Да?

– Померла она. От хвори.

– От какой хвори?

– За три дня до смерти занедужила, съевши хлеба с тертым сыром. Жаловалась на жестокую головную боль и рвоту. Через день оклемалась. А за день до смерти сызнова то же самое – после чашки кофе. Стошнило ее. Но боли усилились. И больше она уж не встала. Померла. Вскрытие показало, что она была в тягости. А в желудке нашли черно-серую слизистую массу с мелкими белыми крупинками, которые при сжигании распространяли резкий запах и белый дым.

– Мышьяк, – говорит Линней.

– Вот все, что я слыхал, – говорит Хёрнер.

Линней слушает его рассказ. Но ничего не знает ни о работнике, ни о вознице, ни о жене оного. И сказать ему нечего.

Линней у своего окна, смотрит в ночное небо. В эту пору года оно светлое, звезды словно бы тускло тлеют. Только Марс у горизонта светит ровно.

3 августа. В дверь стучат. Утро. Линней отворяет. Студент, тот самый, что приносил диковинное растение, в котором Линней сумел распознать Linaria. Шёберг. Обеими руками он прижимает к груди большущий закрытый ящик. Линней ведет его на кухню, ящик водружают на стол. Шёберг вынимает растения, одно за другим. Ни слова не произносит. Линней кладет их рядком, друг подле друга, пристально рассматривает.

Молчание учителя тревожит Шёберга, он боится вспышки гнева, начинает оправдываться:

– Я нашел их на Сёдра-Госшер, на бугре, чуть поодаль от места первой находки. Их там много. Весь склон ими зарос.

Конец августа. Судя по всему, сибирские пионы и астры козам очень по вкусу. Ночами в Сибирском саду полным-полно рогатых злодеек.

Дни идут. Осень. Холодный утренний воздух пахнет ржавыми гвоздями.

10 октября. Раньше Линней такого не делал. Но знает, что произойдет. В своей комнате он плотно закрывает все окна. Шпалерной тканью, в несколько слоев. Придирчиво следит, чтоб ни лучика света внутрь не проникало.

Удостоверившись, что в комнате совершенно темно, вырезает в ткани отверстие. Оно смотрит в сад и имеет в поперечнике около дециметра. Снаружи ярко светит солнце, и в отверстие проникает толстый сноп света.

С помощью отменного зеркального стекла, купленного в Бьёркнесе, Линней направляет этот луч на экран, тоже обтянутый шпалерной тканью, только белой изнанкой вверх. Рассматривает перевернутое изображение, возникшее на экране. Это круг с темным мерцающим полем внутри, по которому наискось движется что-то маленькое, еще более темное. А с одного боку светового кольца – белая полоска, небо.

Линней знает, темное подвижное пятнышко – это садовник. Подносит руку к экрану, тыльной стороной к ткани, ладонь ловит свет, и темное пятнышко ползет по ней, он сжимает пальцы – пятнышко карабкается по костяшкам к запястью.

Взяв кисть, Линней намазывает экран густой кашицей из спирта и клея, но световая картинка не прилипает.

Потом он пробует тонким пером поймать изображение внутри круга. Но проводит всего лишь несколько черточек, поверх которых продолжается движение света.

Он проделывает целую серию опытов, раз за разом мажет экран всевозможными снадобьями. Йодом, парафином, рассолом, хлористым цинком, борной кислотой. Растворами мышьяка разной степени кислотности. Канифолью из сосновой камеди, формалином, глицерином, сахарным сиропом, хлористой ртутью и карболовой кислотой.

Но закрепить изображение не удается.

Он пробует состав из квасцов, поваренной соли, калийной селитры, поташа, мышьяковистого ангидрида и воды, добавив туда после подогрева присадку – глицерин и метиловый спирт. Изображение не закрепляется.

В конце концов он сбегает вниз по лестнице, в сад. Зовет садовника, велит ему зайти в комнаты. Но садовника нет.

Линней бежит в рощу, зовет – увы, он один, на ветру, среди безлистных деревьев.

Зима, уже 28 января. Именины Карла. Трескучий мороз.

Линней выходит в сад, в руках у него картина – превосходное красочное изображение летних ягод и плодов. Вишни, груши, черника, малина, земляника. Сбегаются ребятишки, с восторгом разглядывают нарисованные ягоды и плоды.

– Что есть холод? – спрашивает Линней. – Остановка частиц, которые в ином случае производят тепло? Или же холод – свойство активное, обладающее властью сжимать и сковывать?

В мечтах дети поедают ягоды и плоды.

Когда разбивают сад, рядом должна быть пустошь, невозделанное поле, потому что иначе настоящий сад не выглядит возделанным.

Но за этой пустошью нужно опять-таки представить себе территорию, которая соотносится с пустошью так же, как пустошь с садом.

Будь подобная территория населена, думает Ли н– ней, там бы жили люди четвероногие, безгласные и волосатые.

Они называются Homoferus[16]16
  Человек дикий (лат.).


[Закрыть]. Живут слепо и безмолвно, не ведая о нас.

Случается, этакий обитатель забредает к нам, и мы можем его изучить.

Линней ведет им учет.

Мальчик-медведь, Juvenus ursinus lithuanus, 1661 год. Рюссельская девочка, Puella transisalana, 1717 год. Пиренейские мальчики, Juvenusovinushibernus, 1719 год. Шампанская девушка, Puella campanica, 1731 год.

Он смотрит в окно. В сарае никак играют в карты?

У крестьянина, думает Линней, больше сходства с обезьяной, чем с придворным.

Со студентами. Бумажная ленточка. Большой палец.

– К Petrificatum pictura assimilis я отношу всё, что любезно тем, кто помешан на окаменелостях. За границей я видал огромные шкафы, набитые окаменелостями, которые невозможно толком упорядочить. Но если я их исключу, хотя они суть не более чем игра природы, я навлеку на себя гнев поголовно всех их поклонников.

Двадцать восемь студентов. Четверть сотни. Сала. Сурунда. Нюланд. Вибю. Ленточка в руке, большой палец в конце раздела.

– Они возникают, когда купоросная вода проса– чивается между пластинками расколовшегося сланца, после того как туда проникло какое-нибудь растение или животное. Оно погибает, купоросная вода кристаллизуется внутри, смешивается с почвой, и в результате возникает темный объект. Самый удивительный в этом порядке – Lapisgeographicus, точки и линии на нем напоминают географическую карту.

Всё-то он видит, всё должен отобразить. А потому непрерывно вносит изменения в свою «Systema naturae», расширяет ее.

Четырнадцать страниц in folio в первом издании.

Две тысячи триста страниц в двенадцатом.

Всё необходимо еще раз перепроверить. Ничего нельзя упустить.

Февраль. В дверь стучат. Стучащий представляется по-латыни. Г-н Мисса, француз. Вручает рекомендательные письма от Халлера[17]17
  Халлер Альбрехт (1708–1777) – швейцарский врач, естествоиспытатель, литератор.


[Закрыть]. Горячо желает стать учеником Линнея.

Линней выходит навстречу в треугольной докторской шляпе, которая обтянута шелковой светло-зеленой тафтой и украшена розовыми шелковыми лентами.

– Садовник! – зовет он. – Это господин Мисса, мой первый ученик-француз. Он оставил Бюффона[18]18
  Бюффон Жорж-Луи Леклерк (1707–1788) – французский естествоиспытатель; в противоположность Линнею отстаивал идею об изменяемости видов под влиянием условий среды.


[Закрыть] и приехал изучать ботанику к нам.

– Возьмите-ка эту лопату, – говорит садовник г-ну Мисса.

Линней в лучезарном настроении:

– Как говорит Вергилий, задача храбрых – подвигами множить свою славу.

Садовник:

– А Гиппократ говорит, эксперименты опасны.

Линней на окраине сада, неподалеку от поля. Замечает в некотором отдалении даму в соломенной шляпе. Вокруг мечется собака, останавливается, лает. Хрящ, несколько хрящей шариками вылезают из земли. Всё поглощает ночной горшок. Появляется почтарь:

– Господин Карл! Господин Карл!

Ночь. В дверь стучат. Линней со свечой в руке спускается по лестнице. Отворяет.

Огонек свечи озаряет усталое малокровное лицо, круглое, по-детски вопрошающее, с открытым ртом и ищущим взглядом. Линней узнаёт ученика Руландера, приглашает его в дом.

Руландер медлит на крыльце, молчит, стоит пошатываясь, того гляди, уснет.

Немного погодя смиренно говорит, что пришел забрать своих кошенилей.

Добавляет, что он здесь от имени всех остальных. Заикается, бормочет, порой совсем или почти неслышно, фамилии, хорошо Линнею знакомые:

– Бурман. Незен. Ахариус. Кёниг. Турен. Ленбум. Акрель. Сёдерберг. Мартин. Адлер. Келер. Спаррман. Суландер. Братья Афзелиус. Халленберг. Альстрёмер. Барч. Ротман. Лёфлинг. Тувен.

Руландер умолкает, хмурится, отступает на шаг, будто ожидая встречных ударов. Но продолжает твердить имена:

– Дрюандер. Берлин. Братья Гардель. Биркандер. Братья Альстрёмер. Фальк. Монтин. Форссколь. Ган. Хассельквист. Кальм. Эдманн. Тунберг. Братья Хагстрём. Ротман. Усбек. Понтин. Тернстрём. Венман. Оманн.

Руландер хватает Линнея за плечо, трясет, тащит в сад, резко толкает в грудь. Оба как подкошенные падают наземь.

Крик Руландера, очень громкий:

– Где они? Где мои кошенили?

Линней читает лекцию:

– Все сотворенное имеет свое место, это касается и царства камней. Petrificatum quadrupedis я отношу к Zoolithus, Genusит. Он самый редкий из всех, что входят в Систему, и пользы от него никакой, в случае находки можно разве только сказать, как этот объект называется. Я привожу их названия в угоду тем, кто любит разглядывать диковинные письмена природы.

Сумеречный свет, приглушенный звук, множество смутных догадок, в открытую ничего не происходит, тихое ожидание, смешанное ощущение угрозы и обетования. Что же в нем чувствует? Он этого не видит. Глаз – камера обскура. Дает изображение предметов, но затронутых нервов не видит. Нервы идут к мозгу, где глаз не видит ничего. Но что-то в нем все-таки замечает то, что он, Линней, исследовать не в состоянии.

Много южнее, в Хартекампе, тихонько трогается экипаж. Дитрих Нитцель с тяжелым сердцем, мучимый страхом, начинает свой путь.

Необычайно теплый апрель, с теплыми вечерами, когда любое движение словно бы атака на тишину.

В такие вечерние часы, поработав на дорожках и на плантациях, садовник обыкновенно садится на скамью, за столик. На столик он кладет инструмент и начинает играть.

Когда звуки достигают окна, Линней обыкновенно спускается в сад и просит садовника рассказать, как он обзавелся этим инструментом и почему на грифе семнадцать ладов.

А немного погодя просит садовника еще и объяснить, как понимать соотношение между струнами мелодическими и аккомпанирующими и почему последние нельзя укорачивать.

Чуть позже Линней спрашивает, отчего лады подвижны и называется ли сей инструмент цитра либо лонгспель.

В такие вот теплые вечера, когда садовник берется за инструмент, обыкновенно заходит часовщик Хёрнер и тоже слушает. При этом он не говорит ни слова, только очень внимательно слушает.

Г-н Мисса вышвыривает Лёвберга и сам располагается в сарае. Денег у г-на Мисса нет. Знания заурядны. Или незнания незаурядны. Нрав ужасающий. Он требует регулярных трапез с горячими блюдами. И постоянно твердит, как ему надоела ботаника.

Часовщик Хёрнер с доской на плече идет по дороге, останавливается, поравнявшись с Линнеем, который стоит у калитки и размышляет о своей каменной ограде.

Линней не знает, что сказать.

– Зашли бы как-нибудь, посмотрели на дом! – говорит Хёрнер.

И идет дальше, со своею доской.

Линней спрашивает у брата и сестер, каково это было-умирать.

– Милый Карл, во-первых, у нас зашумело в ушах, потом навалилось удушье, словно какая-то тяжесть легла на грудь, потом сознание помутилось, кромешная тьма накрыла глаза, а потом мы увидели вспышку, будто порох воспламенился, вдобавок будто выстрел грянул прямо возле уха.

Линней хочет лечь рядом с ними, собственным телом вытянуть из них горячку. Но уже слишком поздно. Они покинули свою плоть.

23 мая. У Линнея день рождения. Ребятишки сплели ему венок из цветов. Он рассказывает им, что в младенчестве волосы у него были белые как снег.

Очень темный вечер. Садовник сидит в саду со своим инструментом. Линней уже здесь, задал свои вопросы. Часовщик Хёрнер пришел послушать. Вдобавок привел гостя, которого представляет как г-на Нурлинда, органиста.

Г-н Нурлинд слушает игру садовника. С огромным энтузиазмом. И садовник, польщенный откликом, продлевает свой небольшой концерт, послеполуденный концерт средь вешнего тепла. Г-н Мисса присоединяется к обществу, что-то записывает. Лёвберг стоит чуть поодаль, обхватив кулаком рукоятку грабель.

После концерта – ведь когда-то он должен закончиться – Нурлинд произносит краткую речь, в которой хвалит игру садовника. Ему довелось много путешествовать, но нигде и никогда он ничего подобного не слыхал и об игре садовника может сказать только, что это едва ли не совершенство.

Фактически в рассуждении данного Хуммеля – таково правильное название инструмента, говорит он – ему хотелось бы отметить лишь сущую мелочь, а именно: два тона чуточку фальшивят. Впрочем, это легко исправить. (Как? – спрашивает Линней.) Наверно, проще всего будет показать, если садовник позволит, говорит Нурлинд.

Он садится на скамью перед инструментом и подстраивает лады на грифе.

– Основной строй – мажорный, – поясняет он. – Однако надо остерегаться завышать кварту и занимать септиму. Все дело тут в считанных миллиметрах. В считанных миллиметриках, вот здесь… и здесь… и здесь.

Линней гордится своим садовником. Когда Хёрнер и Нурлинд уходят, он хватает садовника за руки и восклицает:

– Садовник! Садовник!

В поле, среди глины, светлая ночь. Линней один, в центре, откуда во все стороны расходятся следы. Оставлены они дорожными башмаками. Путники шагали бодро, широко. Все это его ученики. Они шли за ним, он впереди, а они следом во всех направлениях, теперь же он один, в центре.

Рассвет и восход солнца над Лёвстой. Земля в росе. Линнея окружают коровы. Дышат– густой пар клубится в утренней прохладе. Тут и Розочка, и Красуля, и Милка, и Звездочка, и Пружинка, и Лапушка, и Лилия, и Румянушка, и Цветочек, и Бутончик, и Арапка, и Милашка, и Неженка, и Любимица. Подступают ближе. Никто не видит его среди них.

Он читает лекцию. На столе перед ним экземпляр Linaria, льнянки, и экземпляр шёберговской диковины.

– Растения как будто бы тождественны. Вот это, хорошо нам знакомое, имеет четыре попарно неравновеликие тычинки и один шпорец. А вот это, прежде неизвестное, имеет пять шпорцев и пять одинаковых тычинок.

Он показывает, сопоставляет. Четыре добавочных шпорца. Лишняя тычинка. Знаменательное дополнение. Новая истина. Кольцо студентов вокруг стола.

– Происходит оно от Linaria. Однако нам должно рассматривать его как иной, ранее не описанный вид, более того, даже относящийся к другому классу, нежели Linaria. Я считал его льнянкою. Но уже не считаю таковой. Оно совершило скачок от двусильных к пятитычинковым. Я нарекаю его Peloria, от греческого ре lor, что значит «уродство» или «чудовище». Нет большего чуда, чем происшедшее с этим нашим растением: уродливый потомок растения, ранее производившего нерегулярные цветки, начинает порождать цветки правильные. Тем самым он отличается не только от материнского рода, но и от всего класса в целом. Это не менее удивительно, чем рождение у коровы теленка с волчьей головой.

Линней поднимает взгляд от стола, смотрит на студентов. Они не двигаются, молчат. Линней думает, что от изумления. И продолжает:

– Мы на пороге невероятного умозаключения, что в растительном мире возникают новые виды. Что роды, неодинаковые по органам оплодотворения, могут иметь одинаковое происхождение и характер.

Что в рамках одного рода можно обнаружить разные органы оплодотворения. Тем самым сокрушаются основы продолжения рода, а стало быть, основы всей ботанической науки. Естественные классы растений рассыпаются.

Нещадный ветер. Линней с сумкой в руке на Уппсальской равнине, ждет отъезда, поднимает сумку высоко в воздух:

– Примите!

Но никто ее не принимает.

Лёвбергу себя в сарае. Садовник осыпает его тумаками.

– Свинья ты, Лёвберг!

Лёвберг вопит от боли, но вопли переходят в скулеж и животные крики, потом в судорожный хохот, а в конце концов он принимает невероятно серьезный вид и начинает рассказ:

– Вот послушай-ка. Когда французский король Людовик заболел, никто из придворных, сколько ни шутили они, сколько ни паясничали, не мог его развеселить. Шуты один за другим выходили вперед, показывали свои кунштюки, однако лишь придворные дамы и кавалеры смеялись до слез, король же сидел скучный, с каменным лицом. Никто знать не знал, как быть. И тут явился один пройдоха с целым стадом ученых свиней, чудно разряженных, пляшущих и скачущих под наигрыш волынки. Король рассмеялся. Ну, садовник, что скажешь насчет моей истории?

Садовник терпеливо выслушал его. В иных ситуациях Лёвберг горазд рассказывать подобные истории.

– Это всего лишь выдумка, Лёвберг. Ты сочиняешь. А я слушаю, потому что повесть твоя звучит как сказка.

– И ты ее не забудешь, садовник. Теперь она существует, тебе от нее не отделаться.

– Свинья ты, Лёвберг, ей-богу, свинья. Рассказанное не существует, не может существовать, как не может существовать какая-нибудь… какая-нибудь чокнутая графиня, просто потому, что я вот сейчас эту графиню выдумываю!

– Знаешь, садовник, теперь и чокнутая графиня существует! Свиньи да графини, повсюду!

Ночь. Какая-то фигура среди дорожек. Линней смотрит вниз из своего окна. Мужчина, откинувшись назад, глядит на него. Фыркает, сплевывает. Это Руландер. Из носа у него течет кровь.

Линней спускается на крыльцо, окликает его по имени. Руландер откашливается, сплевывает, проводит кулаком под носом, вытирает руки о кафтан, извиняется, говорит, что пришел с приветом.

Из осторожности Линней нетороплив, называет разные имена, расспрашивает о здоровье, о житье– бытье. Руландер отвечает.

Шпаршух? Упал с лестницы, помер. Веттерман? Сгорел при пожаре. Груфберг? Перерезал себе горло бритвой, помер. Бекнер? Помер от горячки в Штральзунде. Л итениус? Помер от горячки в Париже. Луттеман? Жив пока, но повредился рассудком. Братья Фербер? Оба умерли в Америке, в нищете. Гислер? Помешался, три убийства на нем. Эдваль? Похоронен в Кантоне. Берцелиус? Помер на обратном пути из Китая. Л инд? Скончался на судне «Терра нова». Лундберг? Помер от горячки в Стокгольме. Карлбум? Помер от чахотки в Париже. Бьёрнстоль? Помер от чумы в Греции, в Литокоро. Лундборг? Утонул. Саломон? Утонул. Луут? Утонул. Веннердаль? Утонул. Сёдерберг? Утонул.

Начало июня. Четверг. Часовщик стоит подле телеги, разговаривает с возницей и работником. Линней видит, как он угощается сыром. Тоже идет вниз, отведывает. Сыр отменного вкуса. Они стоят рядом, жуют. Непривычно приятное ощущение.

– Сыр и масло бывают троякого вида! – восклицает часовщик.

Видов много, думает Линней.

– Существует тогда, и сейчас, и потом, – говорит часовщик. – Но все происходит разом. Ты взял – тогда – кусочек сыру, ешь его сейчас и любопытствуешь, что будет потом. Но было это тогда.

Линней просит прощения за то, что ум у него несколько туповат и не вполне восприимчив к этаким поворотам мысли.

Часовщик покачивает доску на плече:

– Заходите при случае посмотреть на мой дом.

Громко и отчетливо Линней произносит:

– Всё здесь, много раз проверенное, упорядоченное. Как вдруг появляется вот это и всё меняет. Один плюс один плюс один плюс один – я знаю, сколько будет. Но что делать с последним слагаемым?

Садовник Линнею, стоя чуть поодаль от него:

– Ты хорошо меня видишь?

– Да. Конечно, вижу.

Садовник подходит ближе.

– Верно. Как видишь, я зрим. И ты тоже зрим. Но я могу сделаться незримым.

– Каким образом?

Садовник подошел вплотную к Линнею:

– Безотказный фокус. Я буду здесь, вот как сейчас, буду видеть всех, однако ж меня никто увидеть не сможет, даже если я стану посреди церкви.

– Каким же образом?

Садовник обходит вокруг него и начинает деловито объяснять:

– Для этого мне нужна обыкновенная бочка. Я высверлю в ней множество дырочек, залезу внутрь и закрою крышку Потом бочку поставят вверх дном, и сквозь дырочки в днище и стенках я смогу видеть всех и каждого. Зато сам останусь незрим!

Во всех экземплярах «Системы природы» Линней черными чернилами вычеркивает слова «никаких новых видов не возникает».

Линней знаком с многими садовниками. С Якобом Готшальком и Хенриком Кралитцем из Лиона. С Йоханом Сниппендалом и Херманом Корнелиусом из Амстердама. С Филипом Миллером из Челси.

Но ни один из них не похож на его собственного. Сказать, что он знаком с ним, не то слово. Но и сказать, что незнаком, тоже не годится.

Ведь Линней знает его как облупленного, вдоль и поперек. Он всегда был тут.

Воскресенье. Линней отдыхает. Он не в духе.

В понедельник он упраздняет мужчину и женщину.

Во вторник – домашнюю скотину.

В среду обращает в ничто птиц и рыб.

В четверг аннулирует всех пресмыкающихся и насекомых.

В пятницу ликвидирует звезды, солнце и луну.

В субботу остаются лишь земные камни. Он и их упраздняет.

Линней болен. Руки и ноги цепенеют. Кровеносные сосуды словно бы вздулись. Мышцы сводит судорогой.

В этот теплый вечер привычное не происходит. Садовник, откинувшись назад, сидит на лавке. Инструмент лежит перед ним, но он не играет. Мнет в пальцах клейкий комочек земли. Комочек глины.

Линней все же приходит, привлеченный тишиной, как прежде – музыкой, и спрашивает:

– Это лонгспель? Или цитра? Или хуммель?

Он умолкает, перехватив взгляд садовника – не глаза, а два холодных комочка глины.

Линней:

– Быть может, грибы должны составить собственное, новое природное царство, regnum neutrum, или chaoticum.

– В Сконе, – говорит Линней садовнику, – я видел человеческое тело, оно принадлежало пробсту, умершему одиннадцать лет назад, и было обработано квасцами, не смолою, вкупе с купоросом, а потом заполнено шмелиным воском, так что в результате оно выглядело необычайно естественно.

Садовник молчит.

Линней продолжает:

– Однако результат был бы вовсе удивительным, если б найти способ расплавить янтарь и залить этот расплав в мертвое тело, ведь тогда удастся полностью воспрепятствовать тлену

Садовник молчит.

Затем Линней проводит пальцем по лбу садовника, по морщинам, по кромке волос, по бровям. Ответа на этот жест не будет.

Линнею остается только одно – упразднить свой жест, шагнуть в сторону и дать этому мгновению растаять.

Теплое утро. По-прежнему июнь, долгий июнь. В дверь стучат. Это Артеди. Друг приехал в гости. Рассказывает о своей жизни в Амстердаме.

– С трех до девяти бываю в таверне, с девяти до трех ночи работаю, с трех до полудня сплю. Вот и всё!

Линнею хочется спросить о каналах, но он не спрашивает. Чувствует боязнь, неуверенность, хотя он здесь – хозяин, а друг – гость.

Артеди привез с собой рукопись и всю ночь читает ее Линнею.

Перед Артеди лежит рыба, диковинная рыба. Раньше Линнею не доводилось видеть таких. Артеди производит диссекцию, маленьким острым ножом ловко делает разрезы, высвобождает органы, демонстрирует:

– Anableps tetrophthalmus, обычно именуемый телескопом, или четырехглазкой[19]19
  Имеется в виду гвианский зубастый карп.


[Закрыть]. Характерная особенность – вот, смотри! – подвижность внешнего ряда зубов, состоящих из хряща, тогда как глоточные зубы – вот они! – представляют собою острые костные образования. Но самое удивительное – строение глаз. Горизонтальная полоска соединительной ткани делит полушарие роговицы на две половины, нижнюю и верхнюю, – видишь? – зрачки и радужка тоже двойные. Верхние половины предназначены, чтобы видеть в воздухе, нижние – чтобы видеть в воде. Таким манером эта рыба, находясь у самой поверхности, способна отчетливо видеть как над водой, так и в воде.

Артеди кладет означенные органы зрения Линнею на ладонь.

– Эта рыба поймана в Гвиане, в заболоченном водоеме.

Линнею думается, они с другом поют: «Сидели два друга / В безгрешном покое, в безгрешном поко– о-о-е…»

Но они не поют. Артеди продолжает, перейдя к следующей рыбе, стеклянной камбале, выловленной в Тронхеймсфьорде.

Снаружи хлынул дождь. Артеди не обращает внимания. Поднимает рыбину, подносит к лицу Линнея. Открывает-закрывает рыбий рот.

Артеди из сада уехал, он снова на пути в Амстердам. К Линнею заходит Лёвберг.

– Он оставил это мне, велел передать после его отъезда.

Линней пристально рассматривает растение, живое, в горшке. И не одно, там есть еще несколько растеньиц поменьше. Ярлычок с надписью гласит: Hort.Cliff.89. Из сада Клиффорда.

Указано и место произрастания: Habitat in Libano. Ливан, стало быть.

Линней видит, растение явно из зонтичных. Но вид незнакомый.

– Садовник! – зовет Линней.