Текст книги "Сад"

Автор книги: Магнус Флорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Магнус Флорин
[Сад]

Magnus Florin

[Trädgården]

Stockholm

1995

Вот она и состоялась. Встреча. Первый день, первый час. Петр Арктедий из Нурдмалинга и Карл Линней, смоландец. После первого рукопожатия завязался оживленный разговор о камнях, растениях и животных. Они обменивались замечаниями, и, если один чего-то не знал, другой не медлил его просветить. Словно родные братья. Арктедий – старший, Линней – двумя годами моложе.

Они пили терновую наливку, заедали сливками и сочиняли собственные песни. «Сидели два друга. В безгрешном поко-о-ое…» Арктедий пел замечательно. И Линней без опаски подхватывал мелодию. Временами оба засыпали, от хмеля и усталости. Просыпались и снова пели.

Всё на свете представлялось им поделенным на две половины. В одной половине – твердое, в другой – мягкое. Жесткое и подвижное. Однолетнее и многолетнее. Бесхвостое и хвостатое. Проворное и медлительное. Двуногое и четвероногое. Волосатое и безволосое.

В свою очередь каждая из этих половин тоже виделась им поделенной надвое. И так далее, ступень за ступенью, до бесконечности.

От этого оба преисполнялись восторгом и удивлением.

Крепнущая дружба меж кропотливым, серьезным Арктедием и Линнеем, маленьким, быстрым. Рослый, худой Арктедий и торопливый, беспокойный Линней. Неугомонный Линней и флегматичный Арктедий, склонный к задержкам, но все же первым достигающий цели, в силу предельно тщательных приготовлений. Дерзкий Линней и терпеливый Арктедий.

Забавная пара. С таким разным говором. И все же один – зеркало для другого. Они соревновались, и соперничество было игрой. Но в один прекрасный день возникло ощущение разрыва. «Ведь это я сказал…» – «Ты?» – «Конечно». – «Ты шутишь, это сказал я…»

Они решили поделить область исследований. По собственному выбору. Арктедий взял амфибий, рептилий, земноводных и рыб. Линней – птиц и насекомых, млекопитающих и камни. Вкупе с растениями. Однако Umbelliferae, зонтичные, достались Арктедию, ибо он намеревался применить к ним новый метод.

Линнею не нравились холодные и скользкие рыбы.

У Линнея глаза карие. У Арктедия – светло-голубые.

Они обещали друг другу, что, если один умрет, второй почтет своим священным долгом даровать миру наблюдения, оставленные усопшим.

Осень нынче слякотная. Ни тепло, ни холодно. Садовник мнет в пальцах комочек земли. Нюхает его, пробует на вкус. Соленый, как море. Черный ил Уппсальской равнины. По обыкновению он обходит прямоугольники посадок. Граблями сгребает с дорожек сухую листву. Относит грабли в сарай и засыпает там, в ожидании. Будит его внезапный ливень. Четверг, утро, в это время из Халькведа привозят сыр и сливочное масло.

Садовник переговаривается с возницей и работником, насквозь мокрыми от проливного дождя. Все трое смеются. Зевают. Молча глядят на глинистую равнину, на ячменные поля вдали.

Думают о каше, о молочном супе, о хлебе.

Стоят безмолвно, недвижно. Долгое мгновение.

Налетает новый шквал, и возница с работником собираются в путь, садятся в повозку и едут дальше, в сторону Лёвсты.

Садовник, держа в охапке масло и сыр, провожает их взглядом. Потом идет к погребу, где хранится провизия.

Друзья – Линней и Арктедий – сообща занялись изучением Umbelliferae.

Это – зонтичные растения. Керведь. Купырь. Болиголов пятнистый. Купырник японский. Заячье ушко. Морковь. Борщевик. Частуха. Поручейник. Тмин. Водолюб.

Арктедий, рассматривая заячье ушко:

– Растение голубовато-зеленое, стройное, ветвится от основания. Листья узкие, ланцетовидные, цельно развернутые. Зонтики с малым количеством цветков, верхний – составной, с тремя обвертками. Прочие отделены от обвертки, прицветник длиннее зонтика. Плоды округлые, с мелкими зазубринками и тонкими шипами.

Линней на ветру, посреди Уппсальской равнины, ждет карету из Бёксты, с почтовой станции. Линней у себя в комнате, одевается.

Коли уж ты Линней, то и будь Линнеем.

Разумеется, Линней собственноручно застегивает двадцать пять пуговиц на своем камзоле. Обеими руками, большими, средними и указательными пальцами, застегивает пуговицы, следит, чтобы каждая попала в надлежащую петлю. Начинает он сверху или снизу – тут допустимо разнообразие, – но только не с середины. С середины можно застегивать разве что рубашки, у которых пуговиц не более семнадцати, однако и в таких случаях сподручнее начинать снизу или сверху. Как правило, он приступает к делу сверху, просто потому, что в зеркале трудно увидеть нижние петли и пуговицы.

Теперь он застегивает двадцать восемь пуговиц длинного кафтана из зеленого камлота и опять-таки следит, как бы не ошибиться петлей.

Подбрасывает двадцать пять и двадцать восемь пуговиц высоко над головой – назад они не возвращаются.

Коли уж тебе выпало быть Линнеем.

Линней на ветру, посреди Уппсальской равнины, ждет почтовых, с большой сумкой в руке.

Поднимает сумку высоко в воздух: заберите! Но никто не берет сумку у него из рук, он так и стоит. А ветер дует, он его чувствует.

И теперь подбрасывает в воздух, на волю ветра Уппсальской равнины, двадцать восемь юношей, двадцать восемь своих учеников, – и они исчезают.

Арктедий поделился с другом лучшей своей идеей: родственное надо как-то распределить по отрядам, тогда порядки возникнут сами собой.

– Сейчас все это хаос.

Однако искусство распределения заключает в себе и способность поставить предел классификации.

– Должно всегда учитывать различие между устойчивым видом и случайной разновидностью.

Линней в ладу с этим миром. В уединении он ищет некое важное место в еще не законченной работе, просто чтобы под этим предлогом перелистать всю рукопись. Недовольно ворчит по адресу письменных принадлежностей. Расхаживает по комнате, сердится. Барабанит пальцами по конторке. Бросается на кровать, бурчит.

Все это – привычные уловки. На самом деле он доволен. Нередко ему достаточно ненадолго задержаться у кабинетных витрин, посмотреть на посудины за стеклом – и он сразу чувствует умиротворение.

Но сегодня этого мало. Внутри ворочается тревога.

Он идет в инструментальную, к окну, что выходит в сад. В его сад, им самим заложенный. У окна, рядом с подоконником, он поместил карту своего сада. Вернее сказать, «план». Смотрит и радуется, что сад на картинке в точности такой же, как в жизни.

Там ходит садовник, взад и вперед, вдоль и поперек. Вроде как произвольно. Иногда падает. Но сразу встает. Стремится вперед, словно наперекор встречному ветру. Шагает уверенно, твердо, затем вдруг пошатывается и падает навзничь или меняет направление и идет дальше.

Линней за стеклом гримасничает, машет руками, пробует привлечь внимание садовника криком «эй!». Ему хочется, чтобы садовник бросил свое занятие, передохнул, что ли, разулся, позаботился о подошвах и пальцах. Но садовник не унимается.

Вечные, вечные его движения! – думает Линней.

Теперь это церемония или представление, словно в зале.

Первая фигура: le pantalon. Затем I’étè. Третья фигура: la poule. Следом la pastourelle. И, наконец, пятая фигура: le final[1]1
  Автор называет фигуры контрданса. Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть].

Линней находит это красивым. В заключение не мешало бы поаплодировать. Но садовник уже танцует что-то другое. Линней, стоя у окна, наблюдает странный балет, весьма беззастенчиво.

Окно грязное. Его, конечно, не так давно мыли. Но после ополаскивания грязь осталась и засохла волнистыми разводами. Неожиданно замысловатыми. Линней разглядывает их. А когда опять смотрит наружу – садовника нет, исчез.

Арктедий начал с того, что привел в порядок собственное имя. Дома его звали Петтером, хотя крестили Петром. Сам он предпочитает вариант Петер. А фамилию упростил сначала до «Артедий», потом – до «Артеди». Итак, Петер Артеди.

Затем он с гордостью перечислил препарированных и описанных им рыб.

– Макрель, судак, лещ. Окунь, жерех, камбала. Летучая рыба, хариус, язь. Головач, уклейка, скор– пена.

Линней – другу:

– Не все объекты твоей любимой науки водятся в Фирисоне. Они рассеяны по всему свету. Ты здесь не останешься.

– Останусь, – объявил Артеди.

Линней подавал прошение о должности в Уппсальском ботаническом саду. Уверенный в своей высочайшей квалификации, он рассчитывал получить место. Но не получил. Рудбек[2]2
  Рудбек Улоф (1660–1740) – шведский естествоиспытатель, учитель Линнея, работал в Уппсальском университете.


[Закрыть] взял другого, и Линней, возмущенный, отправился к нему за объяснениями.

– Конечно. Ты бы лучше всех проследил, чтобы Черный ручей тек как следует. Конечно, я вижу, что ты сердишься. Ты вправду лучше всех. Но заниматься этим не будешь. Держись подальше от Уппсальского сада. Он не для тебя. Тебе незачем делать грубую работу.

Линней:

– Творение давно закончилось, жизнь продолжается такою, какой была дана. Видов в наши дни ровно столько же, сколько их существовало испбкон веков. Стало быть, если жизнь продолжается такою в каждом поколении, то и индивиды остаются неизменными, всяк в рамках своего вида.

– Возьми эти вот грабли, – говорит Линнею садовник.

Линней пытается их взять.

– Не так, – говорит садовник.

Он подразумевает: возьми их, возьми как идею, подумай о них.

Но Линней не может думать о граблях как об идее. Существует великое множество грабель, причем самых разных. С полной определенностью надлежит думать о конкретного вида гряблях, у которых, к примеру, особая форма.

Садовник пристально смотрит на Линнея, говорит, что речь как раз об этих вот граблях, каковые должно воспринимать как вполне определенные грабли вполне определенного вида.

Линней говорит, что думает об этих граблях.

Садовник спрашивает, вполне ли он в этом уверен.

Линней утвердительно кивает.

Садовник велит ему взять грабли, да-да, по-настоящему взять в руки и начать грести.

Линней берет грабли, сгребает с дорожки несколько листьев и соломинок. Ужас сколько тут листьев и соломы, думает он.

Садовник спрашивает, продолжает ли Линней за работой думать о граблях. Линней отвечает, что не выходит. Ведь он должен грести.

– Вот тебе и разница.

– Какая такая разница? – спрашивает Линней.

– А та самая, – отвечает садовник.

Открытое место, простор. Дождь, нарастающий холод. Линней сидит за простым деревянным столом. Уппсальские студенты выстроились в очередь, каждый с камнем в руке. Подходят один за другим. Первым – Хёфлинг:

– Откуда этот камень?

Линней:

– Из топкого болота. Из мхов. Из таких-то краев.

Теперь Хультстедт:

– А из каких мест этот?

– Из таких-то. Моренные отложения.

Студенты молчат, с благостными лицами. Урелль:

– Где я взял камень?

Линней знает:

– Вот там-то. Жженая известь.

Каждый день они задают ему вопросы, и по выговору он слышит, откуда они родом. Скуттунге. Вес– терлёса. Левене. Норрбю, Нижний Норрбю.

Теперь Фугт:

– А этот?

Линней знает:

– Оттуда-то. Песчаный грунт.

По местности он заключает о происхождении камней. Его счастье. И его беда, его тоска по всему, что не есть камень и местность. По родным, по брату и сестрам в Смоланде.

– Вот, – говорит он студентам, – вот здесь выходит наружу скальная порода. Потрогайте. Понюхайте. Слюдяной сланец, диорит, порфир.

Рыб старики поделили по местам обитания: болотно-прудовые, озерные, речные, морские.

Однако ж Артеди заложил основу классификации. Камбалообразных – в зависимости от наличия или отсутствия колючек в спинном плавнике – поделил на Malacopterygii, мягкоперых, и Acanthoptetygii, колючеперых.

Линней, в разговоре с Артеди, заметил:

– Полезность этого скоро поймет любой ихтиолог.

Рудбек вместе с Линнеем поднялся вверх подлинной лестнице.

– Ты станешь ректором, магистром, президентом Академии.

Линнея провели в кабинет тщательно сберегаемых природных экспонатов.

Рудбек показывает и рассказывает:

– Кремневый нож; как полагают, он служил для обрезания. Камень, закопченный от природы. Нос меч-рыбы. Зуб морской коровы. Церера, выгравированная на рисовом зернышке. Самшитовая китайская печать. Чучело крокодильего детеныша. Камень, похожий на птичью голову, лапландцы поклоняются ему как идолу. Уродливая ночная фиалка со сросшимися стеблями. Цыпленок о четырех ногах. Зуб, найденный в Ерлосе, в одном из захоронений; он считается лосиным, однако ж на самом деле это, несомненно, великаний зуб из черепа подлинного великана, что хранится в ерлосской церкви… – Руд– бек обо всём: – Ну вот, видишь?

На обратном пути Рудбек и Линней задержались посреди лестницы из тесаного камня, в котором заключены сотни окаменелостей.

– Понимаешь? Мы многого от тебя ожидаем.

Камни. Студенты не уходят. Нудный холодный дождь, но они не хотят оставлять Линнея. Пусть покажет им что-нибудь, что-нибудь еще.

Он говорит:

– Камни растут.

Линней в лучезарном расположении духа. Спускается из своей комнаты в сад – потолковать с садовником.

– Садовник, – говорит Линней, – ты все понял превратно. Действовал одним способом, а надо бы другим. Землю копал неправильно, дорожки расчищал граблями не в ту сторону, лопату держал неправильно. Но ты не хмурься, не плачь, не ругай себя. Я покажу тебе, как все исправить. Сперва покажу, как неправильно ты все делал, а потом ты увидишь, как надо было действовать и как в итоге все исправить.

Но в руке у садовника музыкальный инструмент. Возник невесть откуда, вот только что его не было,

Линней готов поклясться, а сейчас он в руке у садовника. И вдруг в руке у Линнея.

Он крутит инструмент так и этак. С виду неказистый. Человеку, незнакомому с этой деревянной штуковиной, в голову не придет, что из нее можно извлечь музыку. Линней крутит-вертит ее, находит весьма приятной.

– Садовник, – говорит он, – твой инструмент – сущее загляденье, я завидую всем, кто умеет на нем играть. Зато я умею читать нотное письмо, понимаю его.

Он пытается отдать инструмент садовнику.

Но садовника рядом нет, он где-то в другом месте сада, инструмент при нем, и Линней слышит, как он играет. Пробует перекричать его. Кричит сам себе, обнаруживает, что кричит собственное имя, и конфузится – этого он не хотел. Музыка слышится то здесь, тотам, порой вдали, порой поблизости, но у Линнея что-то с глазами.

Он все еще держит в руке садовников инструмент, все еще пытается вернуть его. Кладет на садовую дорожку, параллельно бороздкам от грабель, вот так, аккуратно, ничего не разрушая, вот так.

Линней:

– К сотворенному ничего не прибавлялось и не прибавляется. Все живет по однажды созданному замыслу. Разве тут что отнимешь?

В разговоре с Линнеем Артеди обрушился на манеру давать рыбам имена животных, называть акулу лисицей или кошкой, а окуня – зеброй.

– Рыбы не должны быть для нас отражениями сухопутных животных. У них свое царство.

– Ты прав, – ответил Линней.

И подумал: он уже далеко отсюда.

Он может сделать так, говорит ребятишкам садовник, что они будут недвижно стоять на месте, словно гора, и для этого им нужно лишь одной рукой крепко держаться за палец на ноге.

Ребятишки не верят, и он предлагает кому-нибудь из них попробовать. Вперед выходит Андерс. Садовник подводит его к дереву, велит одной рукой обнять ствол, а потом ухватиться щепотью за палец на ноге.

– Ну вот, ты недвижим. Не можешь сдвинуться с места, если не отпустишь палец.

Линней видит, как дети смеются над затеей садовника. Ему всё надо видеть.

Раннее утро, 28 января. Именины Карла. Речка Севьяон оскудела, обмелела подо льдом в нынешнем январе, когда свиристели собираются в зарослях рябины и их легко подстрелить из дробовика.

Перепуганное зверье бросается наутек. Лошади, и те робеют.

Линней не спит, выходит из дома, идет в свою рощу. Развешивает – попарно – кунгсхольмские колокольцы из зеленого стекла на ветках дуба, вяза ясеня, чтобы слышать, как они звенят на ветру. Эоловы кубки, стеклянные эоловы арфы. Правда, нынче утром ветра нет, колокольцы неподвижны.

Один оставлен про запас. Он наливает в него вино, до краев, и пьет, празднуя именины.

Линней студентам:

– Тот, кто исследовал природу насекомых, знает, что так называемый метаморфоз вовсе не превращение, а просто сбрасывание оболочки.

Артеди владел острым секатором логики. Инструментом, которым садовник не располагает.

Линней различает царство растений и царство животных. Но говорит, что есть еще и третье. Царство камней. У себя в саду, среди растений и животных, он надумал возвести кольцо из камней. И оттого велит садовнику выровнять площадку под каменную ограду.

Садовник отвечает: ему, мол, известно, что по предписанию властей должно строить каменные ограды.

Линней говорит, что предписания тут ни при чем, просто ему нужна в саду каменная ограда.

Садовник молчит. Смотрит в землю. Смотрит в поля.

Линней говорит, что его каменную ограду надо построить не вокруг сада, а в саду.

Садовник спрашивает, видел ли Линней каменную ограду у Бильке в Лёвсте. Ту, что построена позапрошлой осенью. А нынче уже развалилась.

Линней говорит, что вполне доверяет своему другу Бильке.

– Мой многоуважаемый друг Стен Карл Бильке, вице-председатель Королевского и государственного верховного суда по делам о наследственной аренде, – говорит он, – вместе со мною основал Академию наук. – И продолжает: – Барон Стен Карл Бильке вместе со мною ввел латинский шрифт в шведские научные сочинения.

Садовник отвечает, что как бы там ни было, а каменная стенка у Бильке находится в плачевном состоянии.

Линней замечает, что это его, садовниково, мнение и что, как бы дело ни обстояло, каменную ограду безусловно можно построить лучше или хуже.

В ответ садовник говорит, что каменную ограду вообще невозможно построить хорошо, ведь с приходом весны она разрушается от солнца, которое нагревает южную сторону, меж тем как северная сторона покрыта снегом и льдом, а в результате камни на южной стороне расшатываются и выпадают.

Можно починить, говорит Линней.

Садовник отвечает, что такого рода ремонт более трудоемок и дорог, чем само строительство. Лучше уж после каждой весны возводить ограду заново. Летом весь околоток, поди, только и будет строить каменные ограды.

Линней думает, что вполне сможет сам, своими силами, воздвигнуть у себя в саду каменную ограду, хотя бы маленькую.

Прежде был другой сад, поменьше, и мальчик с неуемным интересом к названиям и растениям.

– Как называется это? А это как?

В тот сад Карл ходил с отцом.

– Что это? Что это?

Отец, довольный любознательностью мальчика, но уставший от его забывчивости, выбранил его и пригрозил, что никогда больше не скажет ему ни одного названия, раз он, едва услышав, тотчас их забывает.

– Ничего удивительного, – говорит Линней садовнику. – Если я пишу «глаз», «береза», «окунь» или «оплеуха», а читатель не разумеет, что эти слова означают, много он не прочтет.

– Ум, знания… – говорит садовник. – Мозги коснеют помаленьку.

Линней, прогуливаясь, напевает:

– Вот шагает рыцарь Карл. Там-та-рам, там-та-рам.

Садовник указывает на дерево.

– Сосна, – говорит Линней.

Садовник указывает на другое.

– Ель, – говорит Линней.

Садовник указывает на третье дерево, похожее и на сосну, и на ель. Линней пробует разобраться, сосна это или ель.

Не сосна и не ель, а промежуточная форма. Линней молчит, неохота ему обсуждать это с садовником. Ничего определенного тут не скажешь.

Садовник спрашивает: может, сосна и ель скрестились?

– Ну вот как из лошади и осла получается мул.

Линней огорчен. Он осознал, сколь огромный ущерб нанес большой пожар, в котором погибли коллекции Рудбека.

Об этом он и рассказывает садовнику.

– Я потерял тогда родителей, братьев и сестер, – говорит тот.

– Прости, я не знал, – говорит Линней. Садовник отвечает, что не помнит их, но нет-нет да и спрашивает себя, сильно ли они мучились, когда не сумели спастись.

Садовник говорит, что может дать Линнею в руку кое-что для него незримое, хотя все остальные люди на свете отлично это видят. Линней не верит. Садовник упорствует. Линней тоже.

Тогда садовник подносит Линнееву руку к его левому уху и зажимает мочку меж его большим и указательным пальцем. А потом спрашивает:

– Ты видишь свое ухо?

Линней хочет сказать: всё так просто? Но молчит.

Садовник:

– Все его видят, а ты нет.

Руландер, ученик, ходит по саду. Спрашивает у садовника, ядовит ли уж, кусается ли тля, выклевывает ли ворона людям глаза.

Слушая ответы садовника, Руландер запрокидывает голову, глядит вверх и зажимает пальцами нос. Садовник умолкает.

Так они стоят некоторое время. Потом Руландер наклоняется, высмаркивает из ноздрей сгустки крови и раз-другой сплевывает на землю.

Четверг, утро. Из Халькведа привозят сыр и масло. Линней, стоя высоко на коньке крыши, привет ственно кричит навстречу подъезжающим. Работник и возница машут в ответ.

Линнею видятся товары, которые минуют его, и он радуется, что избавлен от всей этой роскоши.

Избавлен от сахара, сластей, десертов, изюма, корицы, мускатного цвета, миндального пирожного, желе, карпа, устриц, черной икры, всяких варений, морсов, пастил.

Избавлен от вин, водок, табака, чая, кофе, шоколада, шелков, бархата, кружев, литавр, карточных игр, триктрака, игры в кости, комедий, концертов, маскарадов.

Избавлен от канцелярий, живописных полотен, карет, работников, барышень, восковых свечей, роскошных дворцов, огромных окон, гипса, фарфора.

– Все это изнеживает! Изнеживает!

Садовник идет прочь, несет масло и сыр в погреб.

Зима облачная, теплая. С Замковой горы видна смрадная мгла над Уппсальской равниной.

17 февраля, поздний вечер. Линней с садовником на болотистых лугах подле Лёвсты. Ярко светит луна. На горизонте черная зубчатая полоса леса.

Календарь указывает, что в одиннадцать вечера изойдет небольшое лунное затмение.

Садовник складывает ладони лодочкой, словно хочет что-то поймать. Это игра. Линней угадывает.

– Ракушки.

Он знает, что садовник якобы отыскал в здешней глине скорлупки мягкотелых. Скорлупки моллюсков из соленого Балтийского моря, добравшихся сюда еще до того, как морское дно поднялось и стало сушей.

– Mytilus edulis, мидия, – уточняет Линней. – Cardium edule, сердцевидка, с ребристой створкой. Tellina baltica, маленькая, плоская.

– Пощупай, – говорит садовник, зачерпывает горсть земли, сыплет Линнею на ладонь. – Пощупай!

Линней мнет в пальцах землю, скользкую, черную, блестящую в свете луны. Не говорит ни слова. Садовник глядит на него:

– Тут попадаются и колючий бычок, и камбала. Пятнышко тени наползает на край лунного диска.

– Крестьяне говорят, мы вроде как в заливе. Затемнение на краю лунного диска потихоньку исчезает.

Скоро поплывем домой, думает Линней.

Линней отпускает Руландера в Америку, в Суринам, наказывает ему прислать две сотни кошенилей, из них полсотни самок, вместе с материнским растением, кактусом опунцией, для разведения в оранжерее и использования в красильном деле, а стало быть, для подъема национального дохода.

Он стоит перед застекленными витринами, изучает их содержимое. Стоит долго, всматриваясь в каждый предмет. Чтобы хорошенько запомнить. Но временами взгляд задерживается на каком-нибудь экспонате чуть дольше необходимого, и тогда подробности других забываются. Он вязнет.

В такие мгновения он наверняка счастлив, пусть даже человек, именно тогда случайно вошедший в комнату, не видит на его лице улыбки.

В этот день заходят попрощаться Лёфлинг и Форсе коль.

Торжественно провозглашают, что в путешествии будут подобны пчелам, собирающим взяток со многих цветов, а не паукам, извлекающим нить из собственного брюшка.

Они спускаются к кораблю, Линней видит, как оба оглядываются и машут руками.

28 февраля, утро. Внезапно ударяет трескучий мороз. Линней, который всю жизнь боялся холода, не спешит вставать. Возле ворот ждет кучер, чтоб отвезти его в Уппсалу.

Кучер замерз на морозе и нетерпеливо стучит в ворота. Линней не отзывается. Садовник приходит кучеру на подмогу, отворяет дверь, снизу окликает Линнея.

Наверху молчат. Садовник, отчетливо, громким голосом:

– Карета из Бёксты за тобой. Кучер ждет.

В конце концов Линней кричит вниз:

– Хороший кучер всегда не прочь подождать!

А садовник – наверх:

– Хорошие раки всегда не прочь свариться заживо.

Линней:

– Крестьянин распознаёт растения; козы и коровы, вероятно, тоже их распознают. Но кто из них хоть что-то знает о растениях?

Линней возвращается домой в Смоланд – сестры и брат хворают. Не встают с постели. Возле кроватей расставлены свечи, но не зажжены. В комнате чисто прибрано.

Линней подходит к больным, щупает им лоб. Все трое в горячке.

Он забирается к ним под одеяло – пот смешивается с потом, тепло с теплом, его здоровье соединяется с их хворью.

Горячка отступает, они встают, выспавшиеся, ясноглазые, бодрые.

Однако следующей ночью горячка возобновляется. Сильнее прежнего – глаза у них мутные, тела безвольные.

Линней велит забить овцу, снимает шкуру и заворачивает в нее больных, чтобы прогнать смерть.

Ждет. Подносит руку к макушкам, к лицам. Хочет ощутить, как горячка уходит прочь.

Ветер. Садовник с Линнеем стоят в роще возле дуба, вяза и ясеня, слушают звон эоловых колокольцев.

– Как вещество стекло в исходном своем состоянии текуче, – говорит садовник. – При наших температурах оно твердеет. Но текучесть по-прежнему сохраняет. Просто коченеет. Но внутри все время чуточку шевелится.

– В таком случае, – замечает Линней, – стекло сродни водным моллюскам. Ведь они суть не что иное, как тонкая жидкость, заключенная в ракушку

Читая лекцию в Уппсале, он держит между пальцами длинную, узкую бумажную ленточку; многократно сложенная, она стала совсем маленькой. Для каждого раздела он разворачивает очередной ее кусочек.

Большой палец всегда отмечает заключительный раздел. Дойдя до этого места, он убирает палец и приступает к завершению. Вот как сейчас.

Он ведет речь о жерлянках. Говорит, что их крики слышны, когда крестьянам пора сеять хлеб. Рассказывает, как в Сконе жерлянки кричали под вечер. Сидели они совсем рядом, в лужах, а казалось, где-то далеко, этак в полумиле[3]3
  Шведская миля равна 10 км.


[Закрыть], звонят большие колокола.

Именно это, говорит Линней, представлялось ему весьма странным. Что лягушки совсем близко, а их крики доносятся точно из дальней дали.

Студенты молчат, размышляют. Бильберг, Окерйельм. Дубб, Рен, Бекстадиус, Бунгенкруна, Экбом, Сандберг.

Судя по выговору, родом они из Скуттунге, Вестерлёсы, Левене, Норрбю. Он видит, как они потихоньку отходят от него, возвращаются к родителям, в свои усадьбы.

Вернувшись в Хаммарбю, Линней повторяет садовнику раздел о жерлянках. Тот говорит в ответ:

– Коли надеть летом на голову ведро, зайти в озеро и под водой громко кричать в ведре, звук будет доноситься словно бы издалека.

Весь вечер Линней без устали восхищается замечанием садовника. И мысленно решает добавить к очередной лекции еще один раздел и удлинить бумажную ленточку.

Но откуда садовник взял эти сведения, не спрашивает.

Утро. Почтарь приносит Линнею письмо от Руландера.

– Садовник! Он пишет о крокодилах. Пишет, что-де тот, кто к ним привык, может прыгнуть крокодилу на спину, взнуздать его и скакать на нем как на лошади.

Линней показывает садовнику письмо. У нижнего края – рисунок тушью, изображающий крокодила, наполовину погруженного в реку.

Садовник:

– Рисовальщик находился на большом расстоянии от своего объекта.

Линней студентам, обступившим его стол:

– Когда нужно разыскать уехавшего человека и кто-то мне говорит, что он определенно в Швеции, я знаю, искать его нужно именно здесь, а не в другой стране. Если придет кто-то еще и скажет, что он определенно в Смоланде, то мне ясно, в какой провинции его искать. А если третий примется уверять, что он в волости Скаллелёв, я буду вести поиски не где-то, но в этой волости. Наконец, придет четвертый и скажет, что он в такой-то или такой-то усадьбе, а стало быть, искомое найдено.

Посреди стола яйцо и плошка с водой. Яйцо покачивается туда-сюда, клонится в сторону плошки. Линней делает поползновение подойти ближе, выяснить, в чем тут дело, но садовник удерживает его, тронув за плечо:

– Погоди.

Яйцо покачивается.

– Андерс меня научил. Выдуваешь из яйца содержимое. Запускаешь внутрь обыкновенную пиявку Затыкаешь дырочку белым воском. А рядом ставишь плошку с водой.

Линней медлит. Раздосадованный.

– Кто он, этот Андерс?

– Андерс? Просто мальчонка.

Время от времени Линней получает большие посылки. Почтарь доставляет коробки, содержащие якобы диковинные растения, которые на поверку нередко оказываются топорными фальшивками. Линней держит ухо востро. Ему известна история о странном вюрцбургском камне с удивительно красивым оттиском ископаемой лягушки – камне, который знаменитый профессор Берингер описал в велеречивых статьях, каковые с гневом, стыдом и скорбью предал огню, когда обнаружилось, что фальшивый камень в шутку изготовили его собственные студенты.

Порой являются и посетители, обычно и впрямь странноватые. Обязанность садовника – их отваживать. И он с ними разговаривает. Порой слишком долго и недостаточно решительно, как полагает Линней. Иной раз он даже подозревает, что сам садовник и заманил их в сад. Бесконечная вереница лекарей-самоучек, торговцев благовониями и мазями, бродяг, праздношатающихся, колдунов, знахарей и знахарок – все как один шагают по тракту, через поля в Хаммарбю.

Линней отчетливо видит их из своего окна. Однако ночью он видит не так отчетливо. И ему мнится, будто они стоят, прижавшись лицом к стеклу заглядывают внутрь. Точь-в-точь чудища, какими пугали его родители, чтобы он не выходил ночью на улицу.

Апрельское утро, четверг. Сыр и масло. Но работник почему-то бледен, падает с козел, сильно ушибается.

– Некоторые болезни, – говорит Линней, – вызваны слабостью фибров, а некоторые – напряженностью оных.

Работник стонет.

– Напряженные фибры можно размягчить маслянистым лекарством. Слабые фибры можно подтянуть терпким средством и укрепить горьким.

Возница с садовником заносят работника в дом.

– Есть также болезни, возникающие от телесных соков, от их характера или смешения. Кислый характер устраняется сухим лекарством и закрепляется горьким.

Работник лежит совершенно неподвижно, пустой взгляд устремлен в пространство.

– В нашем теле, – продолжает Линней, – имеется вдобавок малоизученный подвижный элемент в спинном и головном мозге, откуда ко всем частям организма идут чувствительные нервы. Когда этот элемент поврежден, всё зависит в первую очередь от диеты, которая слагается издыхания, принимаемой пищи, движения, сна, выделений и движений души.

Внезапно работника рвет, и он совсем теряет сознание. Возница и садовник в большой тревоге.

К вечеру работник приходит в себя, и они с возницей отъезжают в Лёвсту.

Линней в саду, при нем лупа, препаровальная игла, острый ботанический нож, карандаш, специальный цилиндр для сбора растений и коробка энтомологических булавок. Одет он в просторную рубаху и широкие штаны наподобие матросских.

Садовнику очень любопытно, что это за книга, с которой Линней ходит повсюду. А это «The Gardener’s Dictionary»[4]4
  «Лексикон садовника» (англ.).


[Закрыть] Филипа Миллера, садовника и первого ботаника в Аптекарском огороде Челси.