Текст книги "Тайная тропа к Бори-Верт"

Автор книги: Мадлен Жиляр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

В ненастные дни почти совсем никто не заезжал. Лоранс и Жан-Марк скучали без дела, а мадам Трюш отправлялась к больному и предсказывала ему близкое разорение. Лоранс оживала к вечеру, когда ее друзья-велосипедисты звали ее покататься под дождем. Жан-Марк же обычно отказывался ехать с ними. Он хотел быть всегда готовым к приему возможных посетителей. А вдруг в его отсутствие мадам НЛО доберется до Принцессы!

Глава 4
Чудесным ранним утром…

Жан-Марк спустился на кухню, еще погруженную в темноту. Только сверху через вытяжную трубу над плитой проникал призрачный пепельный снег. Дожевывая прихваченный на ходу абрикос, Жан-Марк вышел через черный ход.

Серый предрассветный воздух был неподвижен и еще не успел раскалиться. В саду, в ветвях вяза, робко вскрикнула какая-то птица. От вечерней поливки остались только шарики сбитой пыли около кадок с цветами. Жан-Марк дошел до ограды, даже не промочив росой свои сандалии. День обещал быть знойным. Но в разгар такого жаркого лета, как нынешнее, чувствуешь какой-то особый прилив сил и бодрости. Как хорошо, что Жан-Марк рано проснулся. Пока не хлынули посетители и он не увяз в работе, еще есть время и можно заняться поисками. Может быть, он найдет тропу, забытую Антуаном Абеллоном.

Накануне они с Лоранс ужинали вместе с дядей в его комнате. В конце дня проезжающих совсем не было – в ресторанах случаются иногда такие необъяснимые спады. Так что ужинали непривычно рано. Ведь персоналу «Бори-Верт» редко когда удается сесть за стол раньше десяти вечера.

Почтенная мадам Трюшассье с архитектором чинно расположились в зале. Эстер поставила на поднос ужин для Антуана:

– Отнесешь дяде, Лоранс?

– Эту мерзкую кашу и жалкий компот? Ты ведь говорила, что доктор велел дяде есть, как все люди?

Эстер пожала плечами с безнадежным видом:

– Она его так запугала, что он не смеет и прикоснуться к нормальной пище.

– Ну-ка, положи сюда вот тот аппетитный кусочек индейки и картошки поподжаристее. Уж я его уговорю съесть. А если прибавишь и на мою долю, поужинаю с ним вместе, чтобы ему было веселее. Жан-Марк, поможешь дотащить подносы?

Ужин втроем за маленьким круглым столиком удался на славу: индейка, румяная картошка, молодой салат, домашний сыр, целая миска клубники с сахаром и капелька отличного старого бордоского пива. Антуан пустился в воспоминания. Испокон веков Абеллоны были виноградарями или пчеловодами, рассказывал он. А некоторые из них, как гласит приходская летопись, при Людовике XIV были «каменщиками сухой кладки». То есть строителями бори.

– Может быть, как раз наш прапрапрадедушка построил Бори-Верт. То есть не кафе, – уточнил Жан-Марк, – а настоящую Бори-Верт, там, в горах?

Дядя Антуан помрачнел и как-то сразу сник. Он пожал плечами, словно говоря: «Не знаю… откуда мне знать…»

– Но, дядя Антуан, ведь Бори-Верт на самом деле есть?

– Да, конечно…

– А ты помнишь дорогу к ней? Ты ведь уже почти выздоровел, покажешь нам?

Дядя Антуан отщипывал хлебные крошки.

– Ты там не был после войны?

– Обо всем этом надо спросить у твоего отца, мой мальчик. Он лучше знает. А теперь мне, кажется, следует снова лечь.

* * *

Шагая в – гору, Жан-Марк вспоминал рассказ Эстер: «Твой дед поддерживал связь между небольшими отрядами на плато. Сам он не мог оставить бабушку – она сильно болела, – к тому же его частые отлучки показались бы подозрительными. Другое дело – мальчишки; бегают где-то, на то они и дети. Антуан и Рено по ночам носили партизанам продукты и передавали сообщения. Как раз в это время появилась я, стала ухаживать за Лидией – тогда еще малышкой, – кое-как перебивалась».

О своем горе она не любила много говорить.

Жан-Марк миновал перелесок. На востоке из-за гор показалось солнце и ослепило его. Он обернулся: справа на крутом склоне распластался Мазерб. Извилистая дорога меж дубов и сосен вела от него вниз к обширной плодородной равнине. Слева из-за скал виднелся кусочек Люберона.

На поросшем можжевельником холме мелькнуло что-то светлое. Жан-Марк полез вверх по каменистому склону, приминая пахучие травы: чабрец, душицу; мелкие камешки с шумом сыпались у него из-под ног. Наконец он увидел бори посреди площадки, покрытой высокой сухой травой; колючие стебли царапали ему ноги. Все вокруг, казалось, было усыпано белыми цветами, но вблизи становилось видно, что это сотни крошечных улиток, прилепившихся к стебелькам. Пустые ракушки шуршали под ногами, как бумага.

Длинное строение напоминало гигантского броненосца с панцирем из плотно пригнанных друг к другу пластин. Жан-Марк обмерил бори шагами. В длину получилось не меньше двенадцати метров. В высоту на глаз было метров пять. Эта каменная хижина была гораздо внушительнее маленькой круглой развалины позади кафе. Кто знает, сколько времени простояла она на этом месте? Может, ее построил один из Абеллонов, мастер сухой кладки?.. Жан-Марк подобрал палку и воткнул ее в землю около стены: так и есть, никакого фундамента. Все бори выстроены прямо на земле и сложены так добротно, что им не страшны ни гроза, ни мистраль. И дождь не проникает внутрь.

Пышно разросшийся дрок затенял вход в бори, как вяз – заднюю дверь кафе. Жан-Марк постоял перед отверстием в стене, верхней границей которого была длинная плоская балка. Солнце светило ему в спину, и на полу бори лежала его тень, тень мальчишки двадцатого века; точно так же, как за многие века до него – тени прежних обитателей Воклюза, когда это место еще и не называлось Воклюзом. Сколько веков прошло с тех пор? Десять или, может быть, все тридцать?

Жан-Марку пришло в голову измерить толщину стены у входа. Его вытянутая рука вся, от плеча до кончиков пальцев, не покрыла толщину кладки, значит, сантиметров шестьдесят пять – семьдесят. А кое-где стена, кажется, была и потолще, до метра.

Наконец он внутри. Окон нет. Только отверстие, через которое он вошел. Он сел и посмотрел на потолок. Подумать только, кто-то давным-давно делал те же движения, что он сейчас, так же садился на землю, прислонясь спиной к каменной стене. И наверное, наблюдал изнутри за разведенным снаружи костром. В самой хижине дымохода не было. Темные пятна на стенах означают, как говорят знатоки, учитель и кюре, что сюда в холодную пору загоняли скот – камни пропитались потом животных.

Может быть, и предки Абеллонов были среди тех, кто первыми распахивал окрестные земли; сначала они жили здесь, а однажды спустились ниже, построили другую хижину, потом завели уже не такое примитивное хозяйство и постепенно совершенствовали материалы и способы строительства жилища. Но во времена войн, преследований, когда приходилось спасаться бегством, предки, захватив свое добро и домашний скот, снова возвращались горными тропами в древние бори.

Жан-Марк вышел наружу и на прощание еще раз оглядел хижину, стоящую на высохшей поляне, простую, не тронутую временем и хранящую тайны своих былых обитателей. Конечно, эта хижина не Бори-Верт, она слишком на виду. Где же, в какой стороне искать?

Подножье пригорка утопало, как в серебристом море, в зарослях колючих кустов и деревьев. Кажется, там виднеется полузаглохшая тропинка? Так и есть!

Жан-Марк ринулся туда и стал пробираться между кустов можжевельника, корявых дубов и толстых самшитов. Заросли становились все гуще, не пропускали его. Согнувшись в три погибели и защищая глаза рукой, он продвигался вперед. Ноги то и дело цеплялись за ползучие стебли плюща. К букету провансальских трав прибавлялся здесь запах влаги, плесени. И когда приходилось ползти на четвереньках, Жан-Марк несколько раз попадал рукой во что-то скользкое…

Наконец-то, наконец заросли ежевики стали редеть, колючие ветки отпустили и можно выпрямиться. Впереди между стволов показалась солнечная полянка. Ура! Еще чуть-чуть – и Жан-Марк вырвался на нее из чащобы, перевел дух и в изумлении застыл на месте: посреди поляны стояла каменная хижина. Бори-Верт? Надежно спрятанное, хорошее убежище.

Он медленно приблизился, ступая по хрустящим улиточным ракушкам в траве. Обошел вокруг бори. Большая, вытянутая, метров двенадцать в длину хижина. У входа он наткнулся на пышный желтый дрок. Солнце успело подняться повыше, и тень на земляном полу стала короче…

– Дурак! – обругал он сам себя. – Вот бестолочь!

Да-да, это была та же самая хижина. Блуждая в зарослях, он описал полукруг и очутился на прежнем месте! Жан-Марк вдруг понял, что прошло уже много времени, и почувствовал голод. Он осмотрел свои исцарапанные пальцы и ободранные коленки. И все впустую.

Обратно он шел уже не в таком радужном настроении, с каким выходил из дому. Как раз когда он перелезал через низкую садовую ограду, открылись ставни в комнате Совиньона. Верно, он пошел вниз пропустить утренний стаканчик. Жан-Марк сморщился, его словно обдало винным перегаром, которым вечно разило от этого типа. У него была скверная привычка во время разговора приближать лицо вплотную к собеседнику, хотя ничего серьезного он при этом не говорил. «Ох, будь моя воля, я бы давно велел ему собирать вещички!» – подумал Жан-Марк.

* * *

Лоранс поджидала брата на пороге кухни. Одного взгляда на ее хмурую физиономию было достаточно, чтобы последние остатки его утреннего блаженства улетучились.

– Явились, – сообщила Лоранс.

– Кто это явился? И почему ты такая мрачная?

Жан-Марк, конечно, и сам догадывался, кто, но его злил трагический вид Лоранс.

– Эммелина и Режинальд. Прикатили на автобусе полчаса тому назад. Противные-препротивные! Да иначе и быть, не могло, с такой бабусей НЛО… А ты, как нарочно, куда-то запропастился.

– Глупости. Когда это ты успела узнать, что они противные? И почему мне нельзя пойти погулять? Ты-то ведь не сидишь дома.

– Сейчас не до ссор, – значительно сказала Лоранс. – Иди туда, и сам убедишься.

И, следуя за братом через кухню, добавила еще мрачнее:

– А она красивая, очень красивая…

Это было не похоже на Лоранс. Чего-чего, а уж завистливости за ней не водилось. Почти все ее подруги были хорошенькие. И она всегда от души восхищалась их цветом лица, волосами, нарядами.

В зале соловьем разливалась мадам Трюшассье.

Ее речи были обращены к утренним посетителям: ранним туристам и местным старичкам. Эстер стояла за стойкой и гладила кошку, совсем как в день приезда Лоранс и Жан-Марка.

Новоприбывшие родственники уплетали гренки с какао. Запах какао напомнил Жан-Марку, что он еще не завтракал.

Эммелина рассеянно обводила взглядом присутствующих. Глаза у нее были голубые-голубые, что называется «лазурные очи». Пряди белокурых волос мешали ей откусить бутерброд, и, когда она убирала их рукой, между волосами и бутербродом оказывалось точеное, нежно-розовое, с тонким и прямым носиком личико. Голубой свитер оставлял открытой длинную гибкую шею.

– Эта крошка, – говорила между тем мадам Трюш, – мамулино утешение и бабулина радость. А теперь вот приехала обрадовать дядюшку Антуана. От всех остальных приглашений отказалась!

– Каких это остальных? Больше никаких приглашений и не было, просто мы умирали со скуки в Лионе, – проверещал вдруг Режинальд, выныривая из-за кружки с какао.

– Она блестяще справилась со всеми годовыми «контрошками», – продолжала «бабуля», не упускавшая случая ввернуть модное словечко, которое в ходу у молодежи. – Не то что этот шалопай Режинальд. Тот только и знает, что лодырничает да паясничает на потеху всему классу!

«Хорошо, что у нас нет такой бабули!» – подумал Жан-Марк.

Но Эммелина и Режинальд не проявляли ни малейшего смущения. Заметив Жан-Марка и Лоранс, мадам Трюшассье изящно взмахнула рукой и представила им родственников:

– Эммелина и Режинальд.

Вскоре Жан-Марк занял место за стойкой, Эстер скрылась на кухне, старички-завсегдатаи ушли, туристы укатили на своих велосипедах и мотоциклах. Лоранс отправилась на террасу, где уже рассаживались новые посетители, и, вернувшись, перечислила их заказы:

– Один двойной шоколад, два чая, три мороженых, два черных кофе и восемь бутербродов с маслом.

– Десять, десять бутербродов, – кричали ей вслед. – Нет, двенадцать, тринадцать! Тринадцать штук!

Лоранс принялась готовить бутерброды.

– Послушай, Жан-Марк, батоны кончаются, надо бы купить еще. И размягченного масла больше нет. Это только что из холодильника, замерзло, как камень, и не намазывается.

– А ты поставь его около Принцессы, у бака с кипятком, сразу оттает.

Пока Жан-Марк в Лоранс деловито обсуждали эти хозяйственные мелочи, Эммелина и Режинальд, будто приросшие к скамейке, глазели на них. Потом Лоранс пошла на кухню к Эстер и Сидони, а Жан-Марк, прежде чем отправиться в булочную, принялся начищать кофеварку. Вдруг у него из-под локтя просунулась голова Режинальда.

– Что это ты делаешь?

Жан-Марк посмотрел на его любопытную рожицу с круглыми глазами.

– Как это, что делаю?

– Драишь, драишь, а зачем? Хи-хи! Покрасил бы машину в красный цвет, и не надо было бы столько возиться. Ха-ха!

Ну и глуп же этот мальчишка! Где это видано – красить кофеварку. Да у нее вся красота в блеске. И что за дурацкие смешки: «хи-хи» да «ха-ха». Или это и есть его хваленое остроумие, от которого весь класс помирает со смеху? Не много же им там, в Лионе, надо…

Вернувшись из булочной с целой охапкой длинных батонов, Жан-Марк вошел через черный ход прямо на кухню.

– Ну вот, – сказала Эстер – вы и познакомились со своими двоюродными братом и сестрой.

– Она очень красивая, – снова сказала Лоранс, как будто не могла придумать ничего другого.

– Да, похожа на мать. Правда, Лидия в ее возрасте была еще милее, у нее было такое выразительное живое личико, просто прелесть девчушка.

Вдруг из зала донеслось оглушительное шипение. Эстер и Лоранс так и подскочили. Сидони уронила кастрюлю с водой. А Жан-Марк кинулся в зал.

Всю комнату наполнял густой белый пар, сквозь который Жан-Марк, сразу устремивший глаза в сторону Принцессы, разглядел две ручки маленького домового, проворно порхавшие от крана к крану, от рукоятки к рукоятке.

– Эту штуку совсем нетрудно завести, вот здорово! – крикнул домовой. – Вот я сейчас…

Остальные слова заглушило шипение новой, вырвавшейся, как из вулкана, струи пара.

* * *

Позднее, когда Жан-Марк сантиметр за сантиметром осматривал и ощупывал свою драгоценную, к счастью, не пострадавшую Принцессу, Эстер сказала ему:

– Если бы ты видел свое лицо, когда схватил мальчишку! Честное слово, я за него испугалась. Что делать, они оба страшно избалованы. Жильбер Трюшассье, их отец, умер, когда Эммелине было четыре года, а Режинальду еще и года не исполнилось. Лидия не может с ними справиться, ну, а бабушка…

Глава 5
«Некрасивые и нелепые поступки»

Как-то вечером перед сном Лоранс достала из стенного шкафа с запасным бельем большой лист бумаги, какими накрывали столики вместо скатерти. А из ящика с инструментами взяла прямую и плоскую железную планку.

Поднявшись к себе, она включила освещавшую всю комнату лампу над умывальником и села за стол. Чтобы на свет не налетели ночные бабочки, пришлось закрыть окно, и сразу пропал запах увивавшей стену дома жимолости.

Нет, чем все время перебирать в голове свинства Хрюшек-младших, лучше уж записать их на бумагу. Лоранс взяла зеленый фломастер и вывела сверху на листе большими буквами:

НЕКРАСИВЫЕ И НЕЛЕПЫЕ ПОСТУПКИ Э. и Р.

Подчеркнула заголовок по железной линейке и принялась за перечень статей обвинения. Причем учитывались не только поступки, но и жесты, привычки, манеры, взгляды, интонации. Словом, вот что она написала:

ЭММЕЛИНА

1. Она воображала. Рассказывает, например: «На открытии такого-то памятника цветы министру, разумеется, преподносила я». «Почему. – спрашиваю. – разумеется?» А она отвечает, не моргнув глазом: «Потому что я лучше всех преподношу. Все говорят, что моя представительность позволит мне в будущем занимать любое высокое положение, даже если у меня окажется мало способностей»!!!

2. Эммелина и Режинальд смотрят на нас свысока и безобразно разговаривают с Эстер. Кричат ей: «Соли! Хлеба! Живо!» – вместо того чтобы встать и взять самим. А бабуля НЛО приговаривает с идиотской улыбкой: «О, эти негодники желают, чтобы им все подавали!» Вздумай мы с Жан-Марком пожелать, чтобы нам все подавали, уж мама бы нас по головке не погладила!

3. Однажды я сидела у дяди Антуана и читала ему интересную статью о туризме. Вдруг является Эммелина. Входит без стука и как будто не видит, что я читаю. И не думает даже извиниться за то, что перебила. Это ведь невежливо. Я уж не говорю о себе, но хотя бы по отношению к дяде Антуану!.. Хотя вообще-то мне тоже обидно. Терпеть не могу нахальства. Уселась на кровать, чуть ли не на ноги дяде – а они у него только-только перестали болеть, – и давай подлизываться, да как! «Ты так хорошо выглядишь, выздоравливай поскорее и покажи нам Воклюзский источник. Миленький дядюшка, без тебя я туда не поеду! И источник, и весь Воклюз, и все бори, это так интересно. Дядя Рено мне все-все рассказал».

Что это все-все! А уж про бори молчала бы! Когда мы с Жан-Марком стали ей про них рассказывать, – ведь мы в первое время ими занимались, правда, совсем чуть-чуть, но все-таки… Так вот, мы ей стали рассказывать, что это сложенные из камней хижины, которые восходят к эпохе неолита, а она брезгливо скривилась и говорит: «Хижины?.. Подумаешь…»

Ох, я уже пишу не в столбик! Исправим это:

А эта пигалица – Режинальд запрыгал на одной ножке, натыкаясь на мебель, и завопил: «Нео-хи, нео-ли, нео-пи, нео-пили!»

Вот перл остроумия нашего двоюродного братца Режинальда Трюшассье!

Ну, а когда Дидье[3]3
  Дидье – это капитан и чемпион велосипедистов-юниоров и, как многие считают, будущий Пулидор, Меркс, Фаусто Коппи… До приезда Эммелины и Режинальда он проявлял к Лоранс. Надя – его сестра. (Прим. автора.)


[Закрыть] показал Эммелине бори у нас за домом, она запела по-другому. И с тех пор с умным видом рассуждает на эту тему и хвастает, будто «дядя Рено, милый дядечка Рено» (меня прямо тошнит!) рассказывал ей о Бори-Верт.

НЕ ВЕРЮ, НЕ ВЕРЮ, НИ ЕДИНОМУ СЛОВЕЧКУ НЕ ВЕРЮ!

Кстати о Дидье: еще до нашествия Трюшек-Хрюшек мы с ним и с Надей ездили к Воклюзскому источнику. Эту поездку я подробно описала маме. Она была довольна и показала мое письмо Мари-Роз… Зрелище просто поразительное: в темном ущелье из громадной пещеры в горе бьет, сверкая на солнце, струя зеленой воды и с гулом катится вниз, к равнине.

Подумать только, что это «выход подземных вод», то есть здесь вытекает все, что сначала выпало дождем в Мазербе. Но больше всего мне поправилось, что этот ревущий источник, который питает реку Сорг, много веков тому назад прославил латинский поэт Петрарка (почему латинский, или он был римлянин?), влюбленный в прекрасную авиньонку, которую звали почти так же, как меня: Лаура. Лаура де Нов. Лаура и Лоранс – это почти одно и то же. Мне больше нравится Лоранс, но ее полное имя Лаура де Нов звучит хорошо. Только вот чего и не могу понять: если Петрарка был латинским поэтом, значит, все это происходило во времена Древнего Рима, что же, Лаура была галльская девушка? Я думала, что у галлов все имена были вроде Велледа, Верцингеториг, Тарыбары-ториг[4]4
  Велледа – прорицательница, а Верцингеториг – вождь галлов, населявших в древности территорию современной Франции. Третье имя – плод воображения Лоранс.


[Закрыть]… Надо будет спросить у Жоржа Амеля, воспитателя из здешнего летнего лагеря. Но, разумеется, подальше от длинных ушей Эммелины.

Между прочим, у нее и в самом деле большие уши, это видно, когда ветер приподнимает ее волосы…

Продолжаю список:

4. Мне очень хотелось еще раз съездить к Источнику и получше разобрать, что там написано о Петрарке.

И я имела глупость сказать об этом при Эммелине.

На другой день было много дел, нам заказали свадебный обед, и я помогала Эстер с Сидони. А наша несравненная Эммелина красовалась на террасе и ловила восхищенные взгляды дружек жениха. Потом она куда-то исчезла и пропадала целый день. Бабуля Хрюш сходила с ума от беспокойства, всех тормошила и отрывала от работы. Наконец Режинальда, который недовольно забился в угол, заставили выдать тайну: оказывается, мадемуазель Трюшассье уехала с Дидье к Воклюзскому источнику. Она так заморочила Дидье, что он даже забыл о своем обещании свозить меня туда еще раз. Предложи он – я бы и сама не поехала, потому что надо было помогать в кафе и вообще, в компании Эммелины – спасибо! Но он хоть из вежливости должен был вспомнить… А она-то хороша! Это после того, как она сюсюкала дяде Антуану, что ни за что не поедет к Источнику без него!

Одно утешение: снова наступила засуха, и они увидели только полупересохший Сорг и еле живую струйку воды в глубине горы. Но, кажется, и от этого не легче.

5. Кошачьей Королеве, наверное, изменил ее инстинкт. Она прыгает на колени к Эммелине, а та делает вид, что обожает кошек. И уверяет, будто они отличают особо «гармоничных» людей. Но на самом-то деле она совсем не умеет разговаривать с животными, и это сразу видно. Боится собак, даже маленьких такс, – надо видеть с какой опаской она несет посетителю с собакой стакан воды или бутерброд, и то, конечно, только после того, как ее об этом попросят со всеми церемониями. Шутка ли, попросить Эммелину хоть чем-нибудь помочь! Зато спать кисонька все равно приходит ко мне…

6. (По почерку видно, что этот пункт писался с особой злостью.) Стоит мне что-нибудь неправильно сказать, Эммелина сейчас же обращает на это внимание, стоит разбить стакан – всем рассказывает (если бы она мыла столько же стаканов, сколько я, наверно, и разбивала бы не меньше!). Она объявила, что у меня «тяжелая походка» (не всем же порхать, как балерина на сцене!). А когда однажды у меня вскочил прыщик на лбу и я его закрыла челкой, она тут же заорала на все кафе: «Бабуленька! У тебя не найдется какой-нибудь мази для Лоранс? Она покрывается прыщами!» И это, конечно, при Дидье и его друзьях…

Перечислить все глупости Режинальда у меня уже нет сил. Это просто какой-то бесенок, вечно крутится под ногами и мешает работать, вечно нажимает все кнопки, крутит все ручки и задвижки, опустошает сахарницы, опрокидывает солонки; то он дергает Королеву за хвост, то нацепляет ей очки Эстер, то «делает нос» (глупая и уже давно не смешная шутка), то орет диким голосом, как попугай, а особенно надоедает Жан-Марку, ходит за ним по пятам и во все суется.

Помощи от него не больше, чем от его сестрицы, он ничего не может и не хочет делать.

Оба они – ЛОБОТРЯСЫ.

Справедливости ради Лоранс сделала на листе еще одну графу с заголовком: «Смягчающие обстоятельства».

Здесь она медленно вывела:

«Эммелина действительно очень красивая, и понятно, почему она всем нравится».

Потом подумала, взъерошила фломастером волосы и быстро и неразборчиво приписала колкое замечание:

«Но разве это ее заслуга? Это ей передалось от отца с матерью».

Больше «смягчающих обстоятельств» не было.

* * *

На другое утро в кафе зашел молодой воспитатель из детского лагеря, устроился на террасе в тени самого большого олеандра с розовыми цветами, и Лоранс принесла ему заказ – стакан грейпфрутового сока. Он очень много знал, но держался всегда просто и по-дружески, поэтому его можно было, не стесняясь, спросить о чем угодно. И Лоранс узнала, что Петрарка – это не древнеримский, а итальянский поэт четырнадцатого века, но он написал много стихов на латыни.

– Больше всего он прославился любовью к Лауре де Нов и посвященными ей сонетами на итальянском языке. Впрочем, он, кажется, видел ее всего несколько раз. В те времена любовь довольствовалась малым, – прибавил воспитатель, мечтательно глядя вдаль.

Лоранс взяла у него плату за сок и ушла озадаченная.

Видел ее всего несколько раз… Мало того что бывает отец-невидимка, так еще и возлюбленные могут быть почти невидимыми… Чудеса!

* * *

Жан-Марк не составлял списка «некрасивых и нелепых поступков», но и у него было что сказать на этот счет. Поначалу Эммелина принялась было называть его «миленьким Жан-Марком», но он так сурово смотрел на нее, что у нее и охота пропала. Все свое кокетство она перенесла на Дидье и туристов. А Жан-Марка словно перестала замечать и смотрела сквозь него. Но так уж противоречиво устроен человек, что если раньше Жан-Марка раздражала назойливость Эммелины, то теперь ему казалось обидным ее полное равнодушие.

Но зато на равнодушие Режинальда Жан-Марк пожаловаться не мог! Он так и ходил за ним хвостом повсюду, от чердака до подвала, и засыпал его вопросами. Жан-Марк пропускал их мимо ушей. Тогда Режинальд сам придумывал ответы. Например, он спрашивал:

– Почему краны у бочек всегда внизу?

Конечно, Жан-Марк мог бы ему сказать, что это для того, чтобы можно было опустошить бочку до самого дна, но он по опыту знал, что тогда Режинальд тут же спросит, зачем надо держать вино в бочках, если в магазине есть уже разлитое по бутылкам. А Жан-Марк вовсе не собирался объяснять ему, что такое винодельческая промышленность и почему сохранились кооперативные погреба местных вин, которые любители за то и ценят, что они прямо из бочки. Поэтому он молчал.

А Режинальд заявлял:

– Не знаешь, почему краны внизу? Ты вообще ничего не знаешь. А я сам догадался: потому что, если бы их делали выше, переместился бы центр тяжести! Понял?

Но самым худшим была даже не болтовня Режинальда – это бы еще ничего! – а его деятельность. Двадцать раз за день он забегал на кухню и подбрасывал в кастрюли что попало. Если его посылали на огород за морковкой, он приносил дюжину крохотных жестких груш, которые нарвал с декоративных деревьев, гордости дяди Антуана. Однажды он запер Кошачью Королеву в шкафу для швабр, а в другой раз пытался напялить ей на голову грязный мешок из пылесоса. Кулинарные опыты Режинальда нисколько не сердили Эстер, но, увидев свою любимицу взлохмаченной, серой от пыли и обсыпанной мусором, она не вынесла и дала ему подзатыльник. Режинальд душераздирающе вопил добрых пять минут, так что испуганный дядя Антуан спустился узнать, что стряслось. А бабуленька Трюш несколько часов не могла успокоиться и упрекала Эстер в жестокости.

* * *

Ни Лоранс, ни Жан-Марк не решались признать главную, скрытую причину своей неприязни к Эммелине и Режинальду. В конце концов они могли бы просто посмеяться над кривляньем сестры и настырностью брата. Больше всего их бесили вроде бы самые безобидные реплики младших Трюшассье. Например, Эммелина замечала по поводу боевика, который показывали по телевизору:

– Мы это видели в кино. Нас дядя Рено водил.

Или:

– А мы с дядей Рено играли до часа ночи в лото!

Или:

– Дядя Рено говорит, что я вылитая мама в детстве, только волосы у нее были не такие светлые.

Такие или не такие, что за беда! Льняные волосы тети Лидии были безразличны Жан-Марку и Лоранс, а возмущало их то, что эти Трюшки-Хрюшки постоянно встречались с их отцом и не видели в этом ничего необыкновенного.

Режинальд тоже бередил им душу.

– Это ножик дяди Рено, – говорил он, – он мне сам подарил. С тремя лезвиями, штопором и еще какой-то штуковиной, сам не знаю для чего, – вещь что надо!

А однажды он сказал:

– Дядя Рено покажет мне все-все Бори!

– Все три с лишним тысячи, которые есть в Воклюзе, да? – угрюмо спросил Жан-Марк.

Но Режинальд не слышал его слов. Глядя на свои ручные часы, он уже тянулся к кранам Принцессы, собираясь выяснить, сколько кофе вытекает из нее в минуту.

Ну и хлопнул же его Жан-Марк по пальцам! Всыпать бы как следует этому шпингалету! Режинальд, конечно, заревел. И пошел жаловаться Сидони – молчаливая Сидони, кажется, питала слабость к сорванцу, который не давал ей ни минуты покоя.