Текст книги "Синтез"

Автор книги: Мацей Войтышко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Зборовский внимательно посмотрел на тетку.

– Нет. Пока что я отправил его на каникулы. А когда он вернется, тогда подумаем.

– А я не могла бы... Вы бы позволили мне взять его на свое попечение?

Зборовский не совсем знал, что ответить. Наконец, он справился с застрявшим у него в горле комком.

– Не знаю. Я не могу решать. Мы думали, может, он сам... Это уже большой мальчик. Тут нужны какие-то юридические основания.

– Юридические основания имеются! – с триумфом заявила тетка. – Я искала в архиве. По всему, Славек был правнуком брата матери этого мальчика.

– Как ты до этого додумалась? – с изумлением спросил Александр.

– Все очень просто, – объяснила Флора. – У его матери была та же самая фамилия, что у меня и Славека.

Супруги Зборовские посмотрели друг на друга. Тетка Флора со времени замужества носила фамилию Ковальская[10]10
  Эта фамилия встречается среди поляков так же часто, как среди русских фамилия Иванов.


[Закрыть].

Часть пятая,
или
Остров и грот

– Здравствуйте, здравствуйте, дорогие!

– Эля, ну и выросла же ты!

– Петрусь, почему ты нас не представляешь? Долг мужчины...

– Извини, дедушка, но я здоровался с бабушкой. Это Марек Торлевский.

– Мы слышали о тебе, Марек, все только самое хорошее. Надеемся, что...

Дедушка вдруг замолчал и начал так внимательно приглядываться к мальчику, что тому стало не по себе.

– Послушай, старик, – сказал дедушка внезапно изменившимся голосом. – Ты знал Артура Зборовского?

– Конечно. Артур Зборовский сейчас... то есть был защитником команды «Ураган».

– Вот видишь, видишь! – вскричал дедушка, обращаясь к бабушке. – Я говорил тебе, что откуда-то знаю его! И только когда я его увидел, меня осенило!

– Вы меня знаете? – обрадовался Марек. – Может, вы знали моего папу?

– Только не хлопнись в обморок, старик, когда услышишь правду. – Дедушка почесал лысину. – Боюсь, что тебя ждет потрясение.

– Я понемногу привыкаю к потрясениям, – ответил Марек. – Мне даже кажется, что я знаю, кто такой Артур Зборовский.

– И ничуть не ошибаешься, старик... Этот стоящий перед тобой покрытый морщинами субъект в возрасте, что ни говори, девяноста четырех годков называется Артуром Зборовским. И прошу тебя только не говорить мне, что я совсем не изменился! Я не выношу дешёвых комплиментов.

– Фантастическая встреча! – согласилась бабушка. – Вы играли в одной команде?

– Нет, он играл в «Молниях», – ответил дедушка. – Противник. Он был отличным вратарем и держал команду в ежовых рукавицах. Если бы не он, все давно бы разбежались. Только нам они проигрывали, и то не всегда.

– Но у вас есть... были переростки! В «Урагане» всегда играли несколько второгодников. А Казику Сумику, наверно, лет семнадцать!

Дедушка стал серьезным.

– Профессор Казимеж Сумик умер в возрасте восьмидесяти трех лет. Он работал микробиологом в Антарктиде, и врачи не успели вовремя заменить ему сердце. Честно говоря, я не помню, был ли он старше меня. Может, и был. Вроде на год. Теперь ты мог бы ему это простить, правда?

– Я должен привыкнуть ко многим вещам. То, что я вас встретил, меня очень обрадовало. Значит, некоторые мои знакомые еще живы. Может, я встречу ребят из класса, из команды...

– Думаю, несколько человек найдется. Но немного. Ведь тебя показывали по головидению! Поэтому если кто-нибудь припомнит, то сможет видеофонировать в Институт. Поищем вместе, ладно?

– Конечно! Спасибо вам.

– Говори мне, как раньше: Артек.

Бабушка смотрела с возмущением.

– Ты ведешь себя так, будто впал в детство. Мареку трудно обращаться на «ты» к человеку в твоем возрасте!

– Приятелю по спортплощадке он будет говорить «вы»?!!

– Во всяком случае, меня, Марек, ты можешь называть «бабушкой».

– А в какую школу вы... бабушка, ходили?

– Я жила в Торуни. Школа номер пять.

– Тогда я не знаю. Но в Торуни я был. Коперник, пряники...

– ...и космодром, – добавила бабушка. – Сейчас именно с этим ассоциируется Торунь. Ну и, конечно, там еще кривая башня.

До самого горизонта на море пенились белоснежные волны. Солнце стояло прямо над головой. И если бы не металлические трубы побережья, можно было бы действительно предположить, что этот остров – естественная часть какого-то южного архипелага. Среди изумрудной, салатной, желтоватой, голубоватой, красноватой – одним словом, разнообразной зелени белел построенный на пологом склоне дом с более чем десятью террасами, бесконечным количеством лесенок, маленьких колонн и аркад.

Только теперь Марек осознал, что до сих пор он передвигался, в основном, с помощью лифтов или транспортного конвейера. У подножья склона находились два наполненных водой бассейна. В них можно было попасть, съехав со специальных горок, начинавшихся на самом верху, прямо от оконных проемов. А фонтаны были устроены так замысловато, что при смене освещения их радужные каскады превращались в ширмы, зонты и коридоры. Кое-где, казалось бы случайно, вырастали разнообразные цветы и фруктовые деревья. На одной из таких грядок два робота заканчивали как раз сбор черешни, на другой – автомат сажал кусты дикой розы.

С шумом и гамом вся компания взбиралась наверх. Поскольку бабушка немного устала, она опередила гостей и поехала смешным оранжевым вагончиком-жучком, который карабкался ввысь по зубчатой рейке.

– Мы не единственные гости на этом острове? – спросил Марек.

– Конечно, нет. Мы с бабушкой держим здесь пансион для артистов. Ведь жизнь в открытом море была бы невыносима, если бы нас не навещали разные гости. Сейчас, например, здесь живут: известный художник, наш старый друг Август Тоникер, поэт Фунг, четверо знаменитых циркачей – группа «Сальто» и актриса Глория Лэмб.

– Глория Лэмб? – тихонько спросила Эля.

– Именно, именно, – ответил дедушка. – Я уже говорил ей о тебе и о том, что ты ее поклонница. Она очень рада вашей предстоящей встрече.

Эля улыбнулась дедушке, но при этом не выглядела действительно довольной. «Интересно, для кого она сюда приехала», – подумала она и со злостью перескочила через ступеньку.

– Осторожно, а то разобьешься насмерть, – предостерег ее брат.

На самой высокой террасе был накрыт стол ко второму завтраку. Здесь уже сидели все пансионеры.

– Ждем с нетерпением, – сказал поэт Фунг в маленький, висящий у него на шее аппарат, который сразу же перевел его слова. – Мы рады, что можем приветствовать вас и, в первую очередь, тебя, Марек – прекрасный плод на древе научных достижений. Имя твое будет всегда звучать в ушах людей как символ возрождения. Символ, напоминающий о египетском боге Озирисе, который после долгого сна вернулся опять на землю.

– Фунг! – крикнула бабушка. – Заморочишь ребенку голову. Говори по-человечески!

– Для меня четырнадцатилетний юноша – уже мужчина, – спокойно возразил поэт. – Когда-то люди в его возрасте закладывали династии, женились и даже разводились. Великая польская королева Ядвига вышла за Ягелло...

– Фунг, умоляю тебя! – простонала бабушка.

Поэт только махнул рукой и закончил:

– ...вышла за Ягелло, будучи четырнадцатилетней девушкой.

Глория Лэмб была ошеломляюще прекрасна. Эля сразу отметила, что знаменитая артистка выглядит даже лучше, чем по телевидению. На ней была легкая кремовая одежда оригинального покроя и великолепная шляпа из натурального полотна. Она наклонилась к аппарату-переводчику и спросила своим прославленным глухим голосом:

– Скажи, Марек, до приезда сюда ты уже видел меня в каком-нибудь «ракурсе»?

– Нет, я впервые увидел вас только сейчас – в этом ракурсе, – ответил Марек и лишь тут сообразил, что ляпнул глупость. «Ракурсом» называли головизионный фильм.

Гости расхохотались. Хотя недоразумение быстро выяснилось, но усатый Август Тоникер удивительно долго не мог сдержать свою радость.

– В самом деле! – кричал он. – Очень хороший ответ, Глория! Ты даже не представляешь, мальчик, насколько хороший!

– В таком случае, Марек, я обращусь к тебе за консультацией, – сказала Глория Лэмб, ничуть не смутившись.

– Консультацией?!

– Глория играет в «ракурсах», посвященных твоим временам, – объяснил Тоникер, – и она надеется, что, ознакомившись с этими работами, ты скажешь ей, все ли события, декорации, костюмы, ну и сам стиль игры, на твой взгляд, достоверны.

– Постараюсь помочь, если сумею, – любезно согласился Марек.

– О, наверняка сумеешь, – поспешно заверил его дедушка.

*

Эля сидела на лавочке и наблюдала за муравьями, которые с упорством тащили в сторону муравейника крыло какой-то огромной стрекозы. «Муравью хорошо, – рассуждала она про себя. – Он знает, что должен делать, живет по четкому плану. А человек рассчитывает, надеется, радуется и вдруг – бац! – все рушится. Ничего не удается, жизнь теряет смысл, и единственное, что остается, – это блуждать по сказочному островку, чувствуя, как его красота только усугубляет бесцветность и унылость моего внутреннего состояния. И зачем все это?»

Глория Лэмб завладела Мареком Торлевским и заставила его смотреть двадцать четыре серии «ракурсов». Мальчик уже третий день появлялся только за едой, остальное время посвящая актрисе.

Петрусь часами наблюдал за тренировками четверых циркачей, но тоже скучал без приятеля.

Дедушка и бабушка готовили вместе с Тоникером и Фунгом сюрприз под рабочим названием «Падение Рима: не проходите мимо!»

А Эля не могла найти себе места. Она кормила слонов, купалась в бассейнах, играла с Франтишеком в различные игры, но по-прежнему чувствовала себя несчастной. Странное дело! Она вовсе не стремилась смотреть вместе с Мареком и Глорией эти «ракурсы», от которых еще совсем недавно не могла оторвать глаз. «Они высосаны из пальца, – припомнила Эля строгую оценку отца. – Наивные конфликты и лишенная логики фабула».

Что-то зашелестело за ее спиной, и рядом сел Марек.

– Уф-ф! Наконец-то, я вырвался! Послушай, ты ее знаешь? Она всегда такая?

– Глория? Какая?

– Ну, сама знаешь.

– Не знаю. Я так же, как и ты, увидела ее впервые. Со мной она очень любезна.

– Со мной тоже. Но она такая неестественная. У меня впечатление, что она упивается каждым своим словом.

– Скажи ей об этом. Ведь ты работаешь в качестве консультанта.

– Какой там консультант! Впрочем, я... я... не сумею ничего посоветовать. Все, что я видел, абсолютно не соответствует тому, что я помню. Я не смогу объяснить разницы. Честно говоря, я не осмелюсь сказать прямо в глаза то, что думаю. Я указываю ей на разные детали, мелочи, но тут речь идет обо всем в целом. Нет, я ей этого не скажу. Она очень красивая, очень умная и наверняка все знает лучше меня. Искусство имеет право на условность, у него свои традиции...

– Ты просто стыдишься сказать правду, – выпалила Эля. – Трусишь – только и всего!

– Я?

– А кто же? Может, я?

– Что тебе надо? Я хотел только посоветоваться, а ты на меня набрасываешься!

– Я не могу кому-то советовать, должен он быть искренним или нет... Это вопрос личной порядочности и совести...

Марек вскочил с лавки красный, как свекла.

– Так, по-твоему, я трус, да?

– Я давно считаю тебя героем. Ты совершил великий подвиг – поддался транспортировке на годы вперед. Даже сам того не зная...

– Я вовсе этого не хотел! И всего этого шума вокруг моей особы тоже!

– Прямо! Только не говори, что ты не радуешься, когда Глория Лэмб заявляет: «А сейчас мы с Мареком поработаем!» Вот тут ты страшно важный! До невозможности!

Марек был взбешен.

– Я не выдерживаю этого вашего мира, вашего приторного комфорта, этой наигранной любезности! Все вы ненормальные! Все!

– Ну конечно! Ты один естественный! Ты лучше всех знаешь, что так, а что не так, что нормально, а что не нормально!

Марек повернулся и побежал в глубь леса. Эля вроде бы испугалась, хотела его задержать, но в ее глазах еще был злой блеск, а в голове – сумбур. Она немного постояла, потом пожала плечами и села.

В конце тропинки показался поэт Фунг с охапкой водяных лилий.

– Император Тиберий, – начал он еще издалека, – собрался как-то проведать больных в римских больницах. Но его приближенные решили оказать ему услугу, и когда настало время визита, они принесли всех больных на площадь перед дворцом. Типичный пример избытка добрых намерений, не правда ли?

Девочка слегка кивнула головой.

– Зачем вы рассказываете мне эту историю? – спросила она.

– Потому что я эгоист, моя дорогая, и рассказываю другим только то, что меня интересует. Иначе я бы не мог быть поэтом, – объяснил не то в шутку, не то всерьез маленький Фунг и отправился дальше.

Водяные лилии буквально пенились в его руках, а сквозь ветви тополей и на его фигуру, и на тропинку ложилась мозаика из солнечных пятен.

*

– Вот до чего довели отчизну эти демократические реформы, – брюзжал Муанта, шатаясь по полигону «Кинжал». – Когда-то здесь кипела жизнь, лихорадочно работали солдаты, все будки часовых были раскрашены веселыми красно-голубыми полосами, ну и всюду можно было доехать автомобилем. А теперь что? Какой-то скользкий сорняк, вьюны.

На полуострове Кинжал занимались опытным разведением инопланетных растений. И действительно, территория выглядела диковинно. На отдельных участках виднелись растения фантастических очертаний, поражающих неискушенного наблюдателя.

– Безобразие! Ну согласись, что безобразие, – обратился диктатор к роботу, который следовал за ним в двух шагах.

– Это испытательные участки, – объяснила машина. – Здесь исследуют растения, привезенные...

– Знаю, знаю, – прервал Муанта. – Но разве это не позор? Уничтожили мой труд!

– У меня запрограммирована другая система ценностей, – примирительно ответила машина.

– А ты вообще пустое место, – бросил Муанта. – Ты марионетка в руках гнилых либералов! Цепная собака современности!

– Как машина я не могу иметь по этому вопросу собственного мнения.

– Вот именно. В этом и несчастье. У тебя нет желания взбунтоваться?

– Нет, это невозможно.

– Наверняка?

– Наверняка.

– Это мы еще проверим... проверим.

Муанта ходил, ходил, но все не мог понять, почему полуостров имеет другую форму и куда девались его фортификации.

– Послушай, а как тебя, собственно говоря, зовут? – спросил он робота.

– У меня нет имени. Это зависит от тебя.

– В таком случае я назову тебя Гонсалес. Я не люблю новых имен.

– Пожалуйста. Меня зовут Гонсалес. Это зависит от тебя.

– А ты не мог бы говорить мне «ваше превосходительство»?

– Могу. Это зависит от тебя, ваше превосходительство.

– От вас, ваше превосходительство.

– От вас, ваше превосходительство.

– Гонсалес, послушай, отчего этот полуостров выглядит иначе?

– Иначе по сравнению с чем, ваше превосходительство?

– Иначе по сравнению с тем, что я помню. И это не только из-за растений. Мне кажется, изменилось его географическое очертание.

– Минутку, ваше превосходительство. Я справлюсь в информационном центре.

Машина блеснула огоньком и начала говорить:

– 16 сентября 1979 года, в тот самый день, когда был свергнут жестокий режим Муанты, некоторые регионы постигло землетрясение. По странному и счастливому стечению обстоятельств центр реакционного сопротивления – военная база на полуострове Кинжал – подвергся таким сильным толчкам, что последних приверженцев тирана охватила паника.

– Хватит, хватит! Все ясно! Гонсалес, дрянь, как ты смеешь называть меня тираном!

– Я сообщаю сведения главного информационного центра.

– Хорош центр! Да это фальсификация истории!

– У меня запрограммирована другая система ценностей, ваше превосходительство, – объяснила машина.

*

На четвертый день после приезда детей на острове разбушевался ураган. Ветер разносил водяные брызги и срывал с террас тенты. Волны ритмично ударяли в огромные, наполненные кислородом металлические сосуды, а по иссиня-фиолетовому небу перемещались еще более темные, почти черные тучи.

Из-за такой ситуации завтракали в доме.

– Пошумит, пошумит и пройдет, – сказал дедушка. – Не беспокойтесь, дети, такая буря длится самое большее пару часов.

– А все же вы могли бы хоть немножко регулировать погоду, – обратилась Глория Лэмб к дедушке. – Гораздо лучше заказать погожий день, чем сидеть и ждать, пока прекратится гром и молнии. Счастье, что у нас с Мареком есть работа!

– Простите, пожалуйста, – сказал Марек, – но сегодня я предпочел бы не смотреть ваших «ракурсов». Я, кажется, немного устал.

– Ты нездоров?

– Нет, но для первого раза этого было очень много. Честно говоря, с меня хватит.

Все разговоры за столом вдруг оборвались. Слышно было только свист ветра.

– Хватит? – удивилась Глория. – Это не напоминает тебе о былых временах? Не доставляет удовольствия?

– Нет, – вежливо ответил Марек. – Меня это скорее раздражает. Здесь столько неестественности, преувеличения! Всё слишком прекрасное, помпезное, все слишком умные. Извините, если я вас обидел, но, честно говоря, у этих «ракурсов» один недостаток. Они чересчур великолепные, чтобы иметь что-то общее с моими временами. Мой папа, моя учительница были обыкновенными людьми, а тут всё ужасно элегантное, изысканное. Это какая-то идеализация.

Глория смерила Марека недружелюбным взглядом.

– Кто тебе это сказал? – спросила она. – Откуда у тебя такое знание искусства? Это Август, да?

– Глория, я… – начал художник.

– Ничего не говорите, – прервала она. – Не надо оправдываться! Идеализация! Я идеальна! Вот именно, я этим горжусь. И поэтому я уйду, не хлопнув дверью! А вы бы в такой ситуации хлопнули, не правда ли? Так вот я – не хлопну!

И она вышла.

Август Тоникер первым прервал молчание. Откашлявшись, он спросил:

– Скажи мне, Марек, откуда ты знаешь определение «идеализация»?

– Не знаю, не помню. Когда что-то приукрашивают, не замечают недостатков – вот тогда это идеализация.

– Боюсь, что ты не знаешь, какое значение приобрело сейчас данное слово. Тут вопрос деликатный, и об этом знают, пожалуй, только взрослые. Однако, я думаю, в подобной ситуации... Детям об этом не говорят, да и зачем? Практически... Я должен... так вот... я могу при тебе, Фунг?

– Да пожалуйста!

– Сорок лет тому назад научились управлять генами, – продолжал Тоникер. – Родители могли заказать себе девочку или мальчика по своему вкусу, исходя из моды. Не существовало никаких запретов, и многие хотели, чтобы их дети были очень красивые, очень умные, ну, такие, как Глория. Появился термин «идеализация потомства». Таким путем рассчитывали усовершенствовать человечество. При всем желании я не смогу описать той сумятицы, которая возникла во всем мире из-за подобного вмешательства в гены. На свет появилось множество прекрасных, идеальных детей, к тому же отлично сознающих свое совершенство. Счастье, что вовремя распознали их уродство.

– Уродство? – удивился Марек.

– Уродство, – повторил художник. – Безупречность обернулась таким же увечьем, как горб или слепота. И этим идеалам совсем не помогло сознание, что они идеалы. Они оказались слишком прекрасными и поэтому немного нечеловеческими. Хорошо еще, что психологи довольно быстро сориентировались в размерах опасности. И тогда идеалам, которых уже не удалось спасти, посоветовали заниматься искусством, поскольку лишь на данном поприще они могут работать, не причиняя вреда себе и другим. Глория расценила твое замечание как обычную колкость, спровоцированную, конечно же, мной. Я ей все объясню! Извините!

Август Тоникер поднялся и направился в комнату актрисы.

Эля смотрела на свои руки и думала: «Сколько раз я огорчалась, что у меня чересчур короткие, некрасивые пальцы. Я хотела быть совершенной и великолепной, а ему такие вовсе не нравятся! И он сказал ей об этом! Сказал, чтобы доказать свою смелость! Конечно, он не трус! Как же хорошо, что я обыкновенная, обыкновенная, обыкновенная...»

Маленький поэт Фунг поднял вверх два пальца в знак того, что хочет взять слово, и заявил:

– Во избежание недоразумений нужно уточнить: я тоже идеал. Только, к счастью, из бракованной серии.

*

Муанта настойчиво устанавливал факты. Он блуждал по улицам имени Рауля Сермено, отдыхал на площадях, где стояли памятники Раулю, платил за питание, пользуясь кредитной пластинкой с портретом Рауля. Кредитные пластинки относились как раз к числу изобретений, которые даже он одобрил. На пластинке владельца было зафиксировано состояние его банковского счета на данный момент. Совершив покупки, человек только опускал пластинку в машину, которая автоматически вычитала необходимую сумму и вписывала новую, оставшуюся. Любые махинации тут исключались, а вместо тяжелого кошелька, набитого банкнотами и мелочью, достаточно было иметь небольшую пластинку. Все торговые операции вот уже тридцать лет производились таким образом.

Муанту очень огорчало, что ему выдали скромные карманные деньги. Все его владения давно перешли в собственность государства, и даже речи не могло быть о возвращении Муанте хотя бы части былого состояния. По-прежнему возвышался его дворец, давно превращенный в музей. К тому же (что особенно бесило его превосходительство) единственным экспонатом и следом позорного правления тирана была та самая, символизирующая свободу статуэтка, обитая со всех сторон.

Все шло к тому, что, если планы Муанты окажутся несбыточной мечтой, ему не останется ничего другого, как приняться за работу. Впрочем, у него уже было несколько предложений: первое, довольно оскорбительное и тут же отвергнутое – работать гидом на развалинах лагеря «Милая Родина». Другое – «политическим комментатором» на головидении. Его воззрения должны были придать блеск программам сатиры и юмора. Третье – историческим консультантом. Ему обещали даже довольно большие суммы, если он согласится подробно пересказать свои беседы с Муссолини, генералом Франко и Гитлером. Такое предложение было заманчивым, но Муанта колебался, все еще надеясь на коренную перемену в своей судьбе. Он связывал эту надежду с подземным гротом, и все его шаги были направлены на то, чтобы туда проникнуть.

– Эй, ты, выжималка, – обратился Муанта к роботу, – можно ли мне выезжать из страны?

– Да, ваше превосходительство.

– А я могу ездить, плавать и летать, на чем захочу и как захочу?

– Да, ваше превосходительство. Но всегда со мной.

– Печальная необходимость. А чего ты мне не разрешишь?

– Я должен пресекать все действия, имеющие целью причинить зло другим людям.

– А если бы я хотел кому-нибудь дать пинка, так ты бы мне не позволил?

– Конечно.

– А я могу тебя обмануть?

– Нет, ваше превосходительство. В меня вмонтирован детектор лжи.

– Но ты не можешь улавливать мои мысли?

– Нет, только побуждения.

– Так какие, по-твоему, у меня сейчас намерения?

– Вы что-то скрываете, ваше превосходительство. И не любите меня. И хотели бы что-то узнать.

– Правильно. Головидение охватывает весь мир?

– Да.

– Можно ли передать программу сразу на весь мир?

– Да. Международные известия транслируются два раза в сутки.

– Очень хорошо. А я мог бы осмотреть то место, откуда они транслируются?

– Телевизионный центр? Сейчас узнаю.

И уже спустя час они входили в застекленное здание, по которому двигались люди в голубых комбинезонах: такая одежда помогала отличить работника от объемного изображения.

*

Сынок!

Прошло уже столько дней с той минуты, как ты заснул, что я не могу припомнить нашей последней серьезной беседы. Было ли это объяснение по поводу школьного дневника и вписанного туда замечания преподавателя, которое ты не показывал мне целую неделю? Или же скорее всего это был разговор об отсутствии свитера во время тренировки? Самое странное в том, что чем больше мы отдаляемся друг от друга во времени, тем старше ты мне кажешься. И я подумал: может, лучше, вместо того, чтобы читать нотации четырнадцатилетнему ребенку, я поговорю с тобой, как мужчина с мужчиной. Хотя несомненно, что настоящим, взрослым мужчиной ты станешь только где-то там, в будущем.

Не знаю, какими окажутся нравы эпохи. Может, от тебя потребуется вовсе не то, что в свое время – от меня. Но я думаю, ты наверняка не будешь освобожден от личной ответственности. Мы живем не в вакууме. Тебе тоже предстоит жить не в пустоте, и поэтому в своих действиях придется по-прежнему руководствоваться чувством ответственности. Старайся, по возможности, поступать сознательно и с пониманием. Но защищай свое право на выбор, право на самостоятельное мышление. Помни, что ты действительно свободен, и твое мнение, твое независимое мнение, за которое ты отвечаешь, свидетельствует о том, что ты – индивидуальность, а не зритель, пассивный наблюдатель, лишенный собственной воли.

Может, я пишу слишком сложно и серьезно, но об этих двух понятиях – свободе и ответственности – трудно говорить иначе, потому что они самые важные для человека с момента возникновения рода людского.

Мы, люди, несовершенны и, наверно, никогда не будем иными. Мы зависим от окружения, обязанностей, личных способностей, времени. Но пока мы помним о том, что наши мысли свободны, что они не подвластны никаким ограничениям, мы – люди. Пока мы не забываем, что за свой выбор несем ответственность, мы сохраняем человеческий облик. Не верю, чтобы даже через десять тысяч лет эти две истины перестали существовать! Разве что вместе с людским родом.

Если я ошибаюсь, ты просто не будешь иметь возможности прочитать это письмо. А если – нет, то не относись к моим словам, как к нотации и пустословию. Попробуй в трудные минуты вспомнить об этом письме.

Я бы не хотел, чтобы ты вырос никчёмным, лишенным достоинства типом. Но я и не хочу, чтобы ты был какой-нибудь знаменитостью, великим героем, вождем, гением. Я бы желал только, чтобы ты умел отличать добро от зла, независимо от их внешнего обличья. Это вовсе не так просто, как в фильмах о «Зорро». Иногда зло так переплетается с добром, что неизвестно, как выбирать. Меньшее зло? Наверное, так. Но если одновременно утрачивается большая часть добра?

И пусть бы даже я привел тебе сто тысяч примеров, написал целые тома советов и наставлений, ты все равно можешь оказаться в ситуации, которой я не в состоянии предвидеть. Тебе придется решать самому, каждый день будет предлагать тебе новую загадку. Я не избавлю тебя от этих альтернатив, не дам универсальных рецептов. Выбирать способен только ты сам – свободный и отвечающий за свой выбор. Единственно, чем я могу тебе помочь, – это подобным напоминанием.

Пока, Маречек, пока, дорогой сынок, и не сердись на старого отца за то, что он читает тебе наставления. Ты бы, наверно, предпочел что-то более приятное, какую-нибудь историю о знакомых, но, знаешь, мне сейчас так тяжело разговаривать с ребятами...

Вчера я видел Яся Барвицкого, который сказал, что у «Молний» организационное собрание. Он страшно гордится воскресным матчем, поскольку они выиграли у «Победителя» со счетом 4 : 0. Он прыгал от радости, как безумный. Мне было стыдно признаться, что я пишу тебе эти письма, а то он бы еще подумал, что я сошел с ума. Поэтому, к сожалению, я ничего не могу тебе от него передать. Я думаю, ты меня понимаешь.

Отец

*

– Привет, Янек!

– Привет, Артек! Чему я обязан твоим появлением в видеофоне? Опять сюрприз?

– Тут у меня один твой знакомый. Припоминаешь Марека?

– Это твой внучек? Он очень вырос с тех пор, как...

– Нет, нет. Это Марек Торлевский. Он играл с тобой в «Молниях».

На лице пожилого человека отразилось сначала изумление, а потом недоверие. Дедушка вынужден был объяснить ему все подробно, и только тогда беседа продолжилась.

– И ты говоришь, Марек, что твой старик разговаривал со мной?

– Здесь так написано: «Он прыгал от радости, как безумный, поскольку они выиграли у «Победителя» со счетом 4 : 0».

– «Прыгал, как безумный». Сколько же это лет прошло с тех пор, как я вообще прыгал?! О-го-го!

– А все оттого, что ты превратился в страшного рохлю, – сказал дедушка. – Всунул нос в аппарат для чтения и сидишь так уже лет двадцать!

– Знаешь, ты отчасти прав. А уж в футбол я не играл с незапамятных времен! У меня теперь искусственное сердце, и мне как раз даже нужно разминаться.

– Ясное дело! Заскакивай к нам, и мы организуем такой матч, что... – дедушка ткнул Марека в бок.

– «Молнии» против всех остальных, – выпалил Марек.

– «Молнии» и «Ураган», – поправил дедушка. – Вы забываете, что я...

– В «Урагане» играли переростки, – возмутился Янек. – Это не была достойная команда.

– Я всегда так считал, – начал вторить Марек. – Наверно, четверо были переростками.

– Разве это моя вина? – возмутился дедушка. – Я им постоянно твердил...

– Ну ладно, ладно, ты был на высоте положения – никто ничего не говорит, – утешил его Янек. – А действительно можно заглянуть к вам... ну, например, в конце недели?

– Ясно. Ждем. И мяч наготове.

– Правда, столько лет...

И тут произошла странная вещь, которая была для Марека настолько очевидной, что он ее даже не заметил.

– Слушай! – сказал он Янеку. – Не будь фраером! Кореши ждут с мячом, а ты что?

И девяносточетырехлетний профессор истории Ян Барвицкий ответил также совершенно естественно:

– Разве я говорю, что не приеду? Мне бы только смыться из дому!

*

Подводная лодка, нанятая диктатором в туристическом бюро, называлась «Нептун» и была роскошно оборудована. Никаких металлических дверей, тяжелых покрытий и узких проходов. Всего лишь прозрачная капсула с четырьмя мягкими креслами и распределительным щитом, на котором находились основные приборы.

Наём этого замечательного аппарата стоил Муанте очень дорого, особенно если учесть убожество его кредитной пластинки. Однако, после погружения лодки, когда вокруг завертелись хороводы рыб, а необычный подводный пейзаж менялся ежесекундно, каждый бы признал, что красота такого путешествия оправдывала даже самую высокую цену.

Но не в туристическо-краеведческих целях отправился Муанта на эту подводную экскурсию. Он уже с давних пор лелеял надежду, что замаскированный подводный грот не рухнул окончательно во время землетрясения и что ему удастся использовать великолепное оружие для улучшения и приведения в порядок существующего положения. Перевоспитание, которому он подвергался в дневные часы, только укрепляло его убеждение, что если он не исправит своих собеседников, то они, чего доброго, исправят его. А на такой исход диктатор по-прежнему не соглашался.

Итак, он плыл, равнодушный к красоте коралловых атоллов, радужных рыб, огромных крабов и моллюсков, а также отблескам огней в зеленоватой воде. Он плыл и искал.

Рядом с ним сидел, сложив металлические грейферы на пульте управления, робот, названный Гонсалесом в память о давнем адъютанте.

– Ближе, ближе. Мы не можем подплыть ближе?

– Нет, ваше превосходительство, там водоворот.

– Ну так я и говорю: ближе к этому водовороту.

– Я не могу подвергать опасности жизнь вашего превосходительства.

– Знаю, знаю, что я для тебя – неслыханная ценность. Стой!

Перед ними зияло черное углубление в скале.

– Туда!

Они вплыли в черный коридор, где Гонсалес вынужден был включить все прожектора. Несколько минут они продвигались в абсолютной тишине. Вдруг на их пути выросла скала, почти полностью закрывающая доступ в остальную часть коридора. Течение там было очень сильным. Рядом, на колючей водоросли вздымалось нечто диковинное, трепыхающееся под сильнейшим напором воды. Это не было похоже ни на одно животное, ни на морской куст. Робот направил туда прожектор. Муанта издал ликующий крик: он узнал остатки парадного мундира генерала Микеланджело.