Текст книги "Синтез"

Автор книги: Мацей Войтышко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Часть третья,
или
Пирожные, маскарады и революция

Туман перед глазами начинал рассеиваться. Огромные голубые и зеленые пятна постепенно приобретали золотистый, а потом оранжевый оттенок. Свет все настойчивее проникал под веки, а головная боль отступала перед желанием встать и пойти, как можно быстрее вскочить с этого стола, на котором пролежал, наверно, часа два.

– Моргает, – услышал он за собой какой-то незнакомый голос. – Он моргает!

„Каждый бы моргал на моем месте, – подумал он. – Этот свет с самого начала ужасно яркий".

Постепенно он припомнил, как все было. У него вдруг забарахлило сердце, и доктор Земба кричал, чтобы срочно в операционную. Срочно! Ну и, конечно, он, Марек, еще просил сестру кое-что ему сказать, но уже не оставалось времени... а потом – вот этот туман перед глазами...

„Вставили мне новые клапаны, – решил он. – Доктор Земба – гениальный хирург, и он наверняка все исправил как надо. Он ведь неоднократно говорил об этой операции. Ну и людей здесь! Вроде вначале было меньше. Где же это сестра Ирена? Может... Да... Она не любит, когда ей говорят „сестра"...»

– Пани Ирена, – сказал он слабым голосом. – Пани Ирена...

Ирена побледнела.

– Он... Он зовет какую-то Ирену, – прошептала она. – Вы слышали?

– Ну так ответьте, – с таким же изумлением, хоть и сердито, отозвался Зборовский.

– Да, я слушаю.

– Пани Ирена, а какой результат?

– Спокойно, Маречек, спокойно. Результат операции положительный. Лежи спокойно.

– Да я не о результате операции, а о том, что хотел узнать еще раньше... час назад... но... но... Кажется, это я не вас спрашивал. Извините. Доктор Земба наверняка знает.

– А может, я бы мог тебе чем-то помочь? – спросил Зборовский, наклоняясь над столом.

– Меня интересует результат матча „Легион" (Варшава) – „Движение" (Хожув). Они играли днем.

Зборовский отошел и вынул из папки приложение № 8. Это была пожелтевшая газета от 9 сентября 1979 года, где бросалась в глаза очерченная рукой инженера большая колонка. Александр откашлялся и прочитал:

«Два – ноль в пользу „Движения" (Хожув)».

– Я так и знал! – буркнул Марек. – Мазилы!

А потом заснул.

*

Внушительный Совет Наций собрался в пятницу вечером 8 июня 2059 года, чтобы рассмотреть отчет, представленный польским делегатом. Может, это покажется кому-нибудь забавным, но все собрание интересовалось, прежде всего, самочувствием тетки Флоры.

– Итак, по вашему мнению, вещество, которое попало в этот продукт питания, вызывает неизбежные изменения в организме? – спросил председательствующий на сессии вьетнамец Бинг.

– Именно так.

– И одновременно не поддается фильтрации?

– Пока нет.

– Что же в таком случае вы предлагаете?

– Выводы предоставляю сделать уважаемой ассамблее.

Слова попросил профессор психологии Гюнтер Майлер.

– Мы подвергли пациентку тщательным исследованиям. Есть определенный шанс на возвращение пострадавшей здоровья путем регенерации ее как личности. Я бы назвал это помощью извне, реконструкцией. Но перед нами задача нелегкая.

– Прошу уточнить, что вы имеете в виду.

– Влияние этого вещества на личность напоминает действие клина, вбитого между двумя системами – управляемой и управляющей. Человек, лишенный самоуправления, собственной воли, в то же время может быть управляем со стороны. Любой исходящий извне приказ кажется ему правильным, важным и обязательным. Впрочем, может, мы продемонстрируем на примере.

Принесли головизионный передатчик, и между президиумом и залом заседаний показалась тетка Флора. Кто-то невидимый ей приказывал.

– Вам холодно, – произнес голос.

Тетка стала щелкать зубами и потирать синеющие руки.

– А теперь тепло.

Тетка покрылась испариной.

– Вы любите серьезную музыку! Шуберта и Стравинского!

– Да здравствует Шуберт! Да здравствует Стравинский! Да здравствует Шуберт! Да здравствует Стравинский! – скандировала тетка с безумным восторгом.

– Вы ненавидите эту музыку. Ненавидите! – распорядился голос.

– Долой Шуберта! Долой Стравинского! Долой! Долой! Долой! – в бешенстве кричала тетка.

И так она реагировала каждый раз. Делала, что ей приказано: любила и ненавидела то, что от нее требовали, соглашалась с каждой фразой, каждым мнением.

– Есть вероятность, что после установления всех воззрений пациентки, – продолжал профессор Майлер, – можно будет закрепить их в ней навсегда приказом и таким образом хотя бы частично вернуть ее индивидуальность. Надо заставить рану затянуться.

– Ужасающее явление, – констатировал председательствующий. А он в данном случае выражал мнение всех делегатов. – Каких размеров достигает эта опасность? – обратился он к присутствующим в зале статистикам.

Француз, русский и швед единодушно признали, что если будет остановлена переработка водорослей, начнет голодать половина человечества. Если все оставить по-прежнему, то даже при очень жестком контроле нельзя исключить таких случаев, как этот. Сколько их может быть? Трудно сказать. От одного до нескольких тысяч ежегодно. Может, все-таки существует какой-нибудь способ выявления данного вещества? Это было бы оптимальным вариантом.

Совету Наций предстояло принять немаловажное решение. Конечно, необходимы изыскания. Но это, по правде говоря, поиски иголки в стогу сена. А фильтры? Сигнализационные приборы стоили бы миллиарды. Обнаружить эти минимальные дозы в тысячах тонн водорослей не могли бы даже наиболее чувствительные аппараты. Поэтому все пока колебались и не предпринимали никаких шагов. К сожалению, весть о случившемся разнеслась со скоростью света, и потребление пирожных устрашающе снизилось. Это было, разумеется, совершенным абсурдом. С тем же успехом яд мог оказаться в любом другом продукте, изготовленном из водорослей. Однако факт остается фактом: пирожные переполняли магазины, и никто, даже самый большой лакомка так и не решался на них покуситься, несмотря на аппетитный вид этих изделий.

*

Ассистент Кароль Пацула дежурил у постели Марека и ждал его пробуждения, о котором должен был сразу же уведомить шефа и Ирену. Пацула чувствовал себя не в своей тарелке: он был одет в какой-то допотопный наряд – льняную рубашку, голубую жилетку и такие же джинсы.

– Надевай, надевай быстрее, – торопила Ирена. – Проснувшись, Марек не должен увидеть ничего непонятного. Это могло бы вызвать шок.

– Как они могли в таком ходить! – удивлялся Пацула. – Ведь это ужасно!

– Ходили вот... А в средневековье вообще носили металлические кольчуги...

Кароль не был уверен в том, что не предпочел бы кольчугу этому материалу, который все больше казался ему жестким, неэлегантным и неприятным.

– Бедные люди, – кряхтел он. – По сколько дней они носили на себе вот такое, не меняя?

– Не знаю. Может, неделю, может, две. Рубашки-то, наверно, меняли чаще.

– Я решительно предпочитаю одежду одноразового употребления.

– Вот уж бы напугал ребенка! Он вообще не видел такой одежды! Принял бы тебя за призрак в этих твоих оранжевых куртках в желтую и фиолетовую крапинку! Ведь такую одежду носят только последние тридцать лет.

– Ну да, маскарад, конечно, необходим. Но ты не могла выбрать что-нибудь поудобнее и покрасивее?

– На складе костюмов я получила именно этот. Машина, которая выдает, сообщила, что такая одежда – самая правдоподобная. Не нуди! Нам уже и так хватает забот с оборудованием комнаты!

Ассистент Пацула чувствовал себя кошмарно. Он любил элегантно одеться, а голубое тряпьё, как ему казалось, было особенно не к лицу, явно его старило. Как они могли такое носить!.. А ботинки! О, у них был каблук в три сантиметра и кожаный, добротный верх – истинные подковы!

Итак, измученный Кароль Пацула сидел и зорко вглядывался в лицо спящего мальчика, который, впрочем, выглядел обычно. Гораздо обычнее своего окружения.

Огромная металлическая кровать, ночной столик с деревянной столешницей, на нем архаичный термометр, ночничок с электрической лампочкой! Ба! Даже с потолка свисала электрическая лампочка! Обе с великим трудом были одолжены в музее.

Марек повернулся на другой бок и что-то пробормотал во сне, потом нервно дернулся, открыл глаза и широко-широко зевнул.

Кароль незаметно включил аппарат связи и шепнул:

– Проснулся!

– Простите, что зеваю, – сказал Марек, – но я спал, наверно, сто лет.

– Ну, не совсем, – довольно неискренне ответил Кароль. – Хотя что-то около этого...

– Какой сегодня день?

– Понедельник.

– Ну, не так уж и долго. Два дня. Извините, вы тут врач?

– Не вполне.

В дверях появились Зборовский и Ирена.

– Отлично, Марек, ты замечательно выглядишь!

– Я вас, кажется, знаю, доктор.

– Мы виделись во время операции. Ты спрашивал меня про матч.

– Ах, да, припоминаю. Правда же, доктор, они страшно опозорились?

– Да... пожалуй, да... Хотя, честно говоря, такой позор мне не представляется чем-то очень важным.

– Но ведь это полное поражение, полное! Конец света! Они летят в самый низ таблицы розыгрыша. Доктор Земба абсолютно со мной согласен.

– А как ты себя чувствуешь?

– Отлично. Мне уже можно есть? Я проснулся очень голодный.

– Да, да. Сейчас получишь еду.

– А мой папа знает, что все в порядке?

– Да, да.

– Доктор, скажите мне честно: он очень волновался?

– Очень. Он был страшно встревожен, страшно!

– Ну и совершенно напрасно. Теперь уже все будет хорошо, правда?

– Да. Теперь у тебя впереди долгая жизнь. Но пока надо еще полежать, поспать, отдохнуть.

– А можно мне что-нибудь почитать? Какие-нибудь газеты, книги...

– Конечно, конечно...

– А папа когда сможет меня навестить?

– Пока никто тебя не может навещать – полная изоляция.

*

Гитарная струна сорвалась так неудачно, что поранила ему пальцы рук. Несмотря на это, он снова играл сегодня, как и вчера, и позавчера, как всегда с того момента, когда с товарищами ушел в горы.

Как только отряды Муанты теряли след, можно было разжечь костер и послушать, как Рауль поет. А Рауль Сермено пел так, что ко всем возвращалась вера и надежда. Бородатый, всегда улыбающийся, он был легендой своего народа. Троекратно приговоренный к заключению судом диктатора он бежал и собирал вокруг себя единомышленников. Троекратно во время процессов он отвечал судьям собственными песнями.

Процессы велись при закрытых дверях. Судьи были из самых трусливых, а стражники – из самых жестоких, и тем не менее уже на следующий день все вокруг повторяли эти песни. Рауль не сочинял сложных мелодий, слова казались простыми, и все-таки лишь он мог исполнить свои песни по-настоящему вдохновенно. Может, оттого, что он так страстно, необычайно страстно был уверен в необходимости и справедливости борьбы.

 
Когда вы боитесь собственных снов,
Когда дрожите от собственных мыслей,
Когда умолкаете в страхе перед тираном,
Знайте: он уже вселился в вас
И может сожрать вашу душу.
Знайте: вы сами впустили его туда
Вместе со страхом.
 

Муанта ненавидел Рауля так сильно, что оказался не в состоянии приговорить его к смерти. Пока он позволял Раулю жить, то мог внушать себе, что всего лишь презирает его. Презирает настолько, что даже проявляет к нему жалость, как к чему-то мелкому и незначительному. Если бы Муанта его убил, он бы уже никогда от Рауля не освободился. Диктатор знал об этом, и ему оставалось только делать все возможное, чтобы сломить и унизить врага.

Какие у тиранов сны?

В минуты наилучшего самочувствия Муанте снился Рауль не побежденный, не убитый или брошенный в тюрьму, а Рауль, добровольно пишущий панегирики в честь властелина, с угодливой улыбкой чистящий диктатору ботинки, снился, прежде всего, Рауль испуганный и обесчещенный. Муанта свято верил, что в сущности каждый человек низок – на этом убеждении строилось все его господство, вся его философия. Поэтому он не понимал Рауля и тешил себя иллюзией, что играет с ним, как кошка с мышкой. Хотя чем дальше, тем сильнее становились отряды партизан и более грозным освободительное движение. Каждая баллада, каждая легенда была пронизана жаждой свободы, а когда люди хоть раз познают прелесть свободы, трудно их удержать в слепом повиновении – это возможно слишком дорогой ценой, слишком жестокими мерами.

Партизаны, укутавшись шерстяными одеялами, внимали голосу Рауля и звукам его гитары. Партизаны собирались с силами: завтра они начинали марш на столицу. Никогда еще их отряды не были так многочисленны и так подготовлены, никогда общество не ожидало их с таким нетерпением. Но армия Муанты превосходила партизан своей численностью в двадцать раз, у нее были танки, самолеты, вертолеты.

Рауль знал обо всем, и, может быть, именно поэтому он запел сейчас вполголоса что-то совсем не похожее на прежние песни. Зазвучала старая, звенящая радостью мелодия:

 
Я уже иду к тебе, моя любимая,
В мокрой шляпе я уже иду!
Хорошо прими меня, моя любимая,
В мокрой шляпе ты прими меня!
 

– В мокрой шляпе ты прими меня! – обрадованно рявкнули вдруг несколько сотен глоток, и это было настолько задорно и весело, что Кровавый Муанта изумился бы, услышав, что можно так радоваться, даже не будучи диктатором.

*

Муанта Портале и Грасиа занемог совершенно неожиданно, вернувшись из подводной экспедиции. Он потерял сознание, идя по красной дорожке, расстеленной на мраморных лестницах, и если бы не бережная рука Гонсалеса, свалился бы с высоты двух этажей.

Гонсалес уложил его в старинную кровать черного дерева и созвал консилиум, который единодушно признал, что если даже к диктатору и вернется сознание, то лишь для того, чтобы покинуть его окончательно и бесповоротно.

Когда главный врач приглушенным шепотом информировал адъютанта о безнадежности ситуации, Муанта совершенно неожиданно открыл глаза.

– Хорошенькое дело, – простонал он. – Одним словом, произносите мне приговор?

У главного врача выпал монокль и со звоном ударился о паркет.

– Ваше превосходительство! – пробормотал он. – Я только говорил...

– Я слышал все, что ты говорил. Я уже много лет слышу все, что говорится в этой стране, а тем более в моей собственной спальне. Значит, спасения нет, так?

– Никогда не следует терять надежды, ваше превосходительство!

– Та-та-ра-та! Как раз нечто прямо противоположное вы констатировали минуту назад. Может, я и полупокойник, но не идиот. Вызовите Астериа и... приготовьте это устройство... Ну, вы знаете... то, о котором мы говорили. Сколько у меня времени? Без вранья... Час? Полчаса?

Главный врач беспомощно развел руками.

– Вы бы хоть что-нибудь когда-либо знали! Беритесь за дело! Только быстро!

Микеланджело Астериа прибыл молниеносно. Со слезами на глазах он стоял у постели властелина.

– Привет, старик! При свидетелях передаю все государственные посты в твои руки. У нас не слишком много времени. Поклянись, что как только я начну протягивать ноги, ты позаботишься, чтобы меня впихнули в этот холодильник. Что ты так таращишь глаза? Я уже давно напал на эту мысль. Оставьте нас одних! Гонсалес, ты можешь не уходить.

Вся свита на цыпочках покинула спальню.

– То оружие... Микеланджело... то оружие – самое важное. Смотрите, не примените его преждевременно: должна быть полная неожиданность... Проклятая смерть! Уж не могла подождать! Старайтесь разыграть все толково... А холодильник – это мысль! Возможно, это еще не конец! Может, я вернусь и вас проверю? Помните... я вас проверю... про...

Он умолк и вытянулся в резком приступе боли.

– Доктор, быстрее! – крикнул Астериа.

Вбежал доктор и схватил умирающего за руку.

– Или сейчас, или никогда! – сказал он.

На мгновение Астериа застыл, чувствуя на себе взгляды всех присутствующих. А потом склонил жирную шею в знак согласия.

*

– А почему в комнате нет окон? – спросил Марек ассистента Пацулу.

– По гигиеническим соображениям. Зато у нас прекрасное кондиционирование. Не возражаешь, если я прочту тебе отрывок из книжки?

– Может, я сам?

– Лучше – я, потому что хочу тебе кое-что прокомментировать.

– Пожалуйста.

– В 2059 году человечество, вероятно, станет жить в многоэтажных домах-городах, в которых с молниеносной быстротой будут сновать лифты. Войдут в обиход также легкие авиакоптеры: они упростят передвижение в разных направлениях.

– Здорово будет! Только вовсе неизвестно, правда ли это. Я читал в «Горизонтах техники», что один француз предсказывал двести лет назад, будто в 1960 году в Париже появится столько конных повозок, что во всей Франции не хватит овса. Он доказал это с помощью очень точных расчетов.

– Но головидение наверняка будет.

– Головидение-то, пожалуй, да.

– А ты хотел бы перенестись в то время?

– Навсегда, мне кажется, не хотел бы. Только ненадолго.

– А если бы у тебя не было выбора? Если бы ты вынужден был остаться?

Марек почесал затылок.

– Скажите честно: вы боитесь, что потребуется еще одна операция?

– Да нет! Что это тебе взбрело в голову?

– Нет? Вы все время сидите около меня и пытаетесь отвлечь мое внимание от действительности. Вы вообще не говорите мне о том, что вокруг происходит. Только будущее, будущее... Даже радио нет в этой комнате.

– Видишь ли, такое дело... В связи с этой операцией твоя жизнь немного изменится.

– Я не смогу ходить?

– Нет, нет! Ты сможешь ходить и бегать значительно лучше, чем до операции. Я гарантирую тебе отличное здоровье.

– Так что же изменится?

– Твоя жизнь будет другой, совсем не похожей на прежнюю.

Марек стал серьезным.

– Что-нибудь... что-нибудь случилось с папой?

– Мне трудно объяснить... Это очень... непростая история.

Мальчик схватил ассистента за руку.

– Он жив? Скажите мне: он жив?

– Успокойся! Это сложнее, чем ты думаешь. Это очень трудно объяснить... Это...

Марек уткнулся в подушку и расплакался. Лицо ассистента Пацулы было слишком искренним, чтобы мальчик мог обмануться. Он понял, что потерял отца.

*

Маречек! Дорогой сынок! Если ты прочтешь это письмо, значит – удалось!! Да, сынок, удалось нам обоим. Мы добились огромного, замечательного успеха. Только теперь ты должен быть мужественным! Ты должен войти в мое положение и понять: у меня не оставалось другого выхода. Наука была бессильна, а ведь речь шла о тебе. Если теперь ты читаешь это письмо, то прошло, может, пятьдесят, а может, шестьдесят лет с момента, как я расстался с тобой. Мир уже иной, и меня на свете нет. И, наверное, нет никого из твоих знакомых и друзей. Для тебя же время остановилось, чтобы ты мог сейчас начать все сначала. Я уверен, что люди, которые вернули тебя к жизни, позаботятся о тебе, посоветуют и помогут. Но помни: ты должен принять их такими, какие они есть. Если ты не хочешь скомпрометировать нас, людей двадцатого века, не удивляйся обычаям своих спасителей, учись у них как можно больше, поскольку они наверняка мудрее и благоразумнее нас.

Сынок! Будь мужественным! Тебе нельзя плакать и впадать в отчаяние. Ведь тебя ждет необычное, захватывающее приключение. Ты должен узнать и понять эту новую, неожиданную действительность. Ты должен с ней свыкнуться. Помнишь? «Узнать можно только те вещи, которые приручишь»[5]5
  Эти слова говорит Лис Маленькому принцу в повести Сент-Экзюпери «Маленький принц» (перевод с французского Н. Галь)


[Закрыть].

Я думаю, твои новые знакомые очень скоро перестанут быть для тебя чужими. Хотя бы этот «кто-то», кто дал тебе мое письмо. Ведь это, несомненно, друг. Мой коллега. Доброжелательный и смелый. Сколько же ему пришлось потрудиться, чтобы вернуть тебе жизнь! А ты его, наверно, не поблагодарил. Начни, пожалуй, с этого. А потом все как-нибудь образуется! Увидишь! Помнишь, месяц назад, когда мы обсуждали ваш матч с «Бонитой», то вернулись к давно волнующей нас теме: каковы границы человеческих возможностей? Сейчас, Марек, ты будешь иметь случай узнать, действительно ли «стометровку» можно пробежать меньше, чем за десять секунд, а в длину прыгнуть на одиннадцать метров. Ты, будешь знать все показатели экстракласса на протяжении нескольких десятилетий!

Бросься в это приключение, как бывало в ту пору, когда ты ездил в туристский лагерь. Вначале ты просил, чтобы тебя оттуда забрали, зато потом не хотел возвращаться. А пока что держись – со временем тебе станет легче.

Надеюсь, что ты еще получишь мои последующие письма. Напишу и запечатаю столько, сколько смогу.

Твой отец

*

– Идите быстрее! – позвала Эля. – Папу показывают по головидению!

Мама и Петрусь вбежали в комнату. Отец сидел в кресле, а рядом с ним – известный ведущий Мартин Рыпс.

– Скажите, – как раз обратился он к отцу, – чем можно объяснить успех вашего коллектива?

Отец ответил, что, конечно же, неустанными творческими поисками со стороны всех сотрудников, и представил нескольких из них, которые сидели тут же. Комната как бы расширилась, и появились, а точнее стали видны доцент Ирена, ассистент Пацула, двое специалистов в области хирургии сердца и еще пять или шесть сотрудниц, которые участвовали в эксперименте.

– Как давно вы занимаетесь этой проблемой? – спросил ведущий у присутствующих.

Ирена перевела дыхание и сказала, что уже несколько лет.

– Отец очень хорошо выглядит, – отметила мама. – Совершенно на себя не похож. Может, ему надо было надеть голубую куртку, а не эту?

– Ну что ты говоришь, мама?! – возмутилась Эля. – Голубое очень плохо смотрится при искусственном освещении – бросает на лицо тени.

– Тихо, девушки, – попросил Петрусь. – Потом поговорите.

– Но мы ведь ничего не говорим. Ирена тоже очень элегантна. Только напрасно волосы зачесала наверх. С челкой ей было лучше.

– Что ты говоришь, мама?! С челкой она выглядела гораздо менее серьезной.

– И очень хорошо, моя дорогая, и очень хорошо! Женщина в ее возрасте...

– Мама, – взмолился Петрусь. – Я не слышу, что говорят.

Мама махнула рукой и умолкла. Элька бросила на брата уничтожающий взгляд, но воздержалась от комментариев.

В это время Кароль Пацула рассказывал о первых минутах после пробуждения Марека:

– Должен сказать, что мы старались смягчить ожидаемый шок и устроили целый маскарад. Но это удивительно толковый и сообразительный мальчик. Он быстро сориентировался, что здесь что-то не так. Со вчерашнего дня он знает обо всем.

Ведущий объявил зрителям, что через минуту они увидят Марека Торлевского. И действительно, все участники встречи исчезли, и появился Марек, который что-то ел, сидя за столом. В изображение вошел Мартин Рыпс, одетый уже несколько иначе.

– Вкусно, Марек? – спросил он.

– Да, – ответил Марек.

– А как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, очень хорошо.

– Ты хотел бы дать мне интервью для головидения?

– Может, лучше потом... Сейчас я еще не совсем знаю, что сказать.

– Хорошо. Но давай договоримся, что вскоре мы встретимся и побеседуем, ладно?

– Да.

Марек исчез, и снова появились все участники эксперимента. Ведущий Рыпс сидел в кресле и выглядел очень довольным после своего разговора с пациентом коллектива Зборовского.

– Замечательный парнишка! – заявил он. – Замечательный!

Все собравшиеся радостно поддакнули.

– Замечательный! – согласились Эля и мама.

– Что в нем такого замечательного? – изумился Петрусь. – Обыкновенный парень, но только размороженный. Он даже не знал, что с ним происходит.

– Боюсь, что мой сын растет циником, – сказала мама. – Интересно, был бы ты таким храбрым, если бы очнулся через сто или двести лет без мамочки и папочки?!

– Каковы дальнейшие планы коллектива? – спросил ведущий.

Зборовский объяснил, что они собираются в скором времени разморозить остальных пациентов.

– В таком случае желаем удачи, и я надеюсь, что мы еще не раз встретимся в цикле «Следующий шаг», – закончил Мартин Рыпс.

В головизоре мигнуло, и показались заснеженные вершины гор, а на их фоне золотисто-серебряные титры: «Глория Лэмб и Даниэль Стоун в очередной части сериала „Любовь приходит на рассвете"».

– Дети, спать! – сказала мама.

*

Наступление шло сверх ожидания удачно. В первый же день Освободительная Армия почти достигла столицы, нигде не встречая большого сопротивления. Гарнизоны сдавались один за другим, а офицеры или переходили на сторону повстанцев, или же, арестованные собственными солдатами, отправлялись в предварительное заключение.

Только теперь оказалось, как правильно делал Рауль, складывая свои песни. Солдаты, в основном крестьяне, были безграмотными и не прочитали бы ни одной листовки, ни одного печатного текста, призывающего к восстанию. Зато они знали песенки, повторяемые до этого шепотом, и сейчас могли их петь в полный голос.

И улица пела вместе с партизанами, солдаты пели вместе с улицей. Люди несли вересковые ветки, которыми повстанцы пользовались для маскировки, и этот «день вереска» был самым знаменательным днем за многие десятилетия в истории измученного народа.

Под вечер пришло известие, что Муанта умер. Поначалу в этом усомнились, но сообщение оказалось достоверным. Генерал Микеланджело обратился с воззванием к верной и лояльной армии, но армия ответила свистом – она свистела в такт повстанческому маршу.

Наутро почти без выстрелов сдалась столица, а Гонсалес, Астериа и остальные самые горячие сторонники Муанты укрылись на полуострове Кинжал. В спешке они даже не забрали тяжелый, металлический ящик с замороженным телом диктатора. Правда, Микеланджело приказал погрузить его в машину, но она застряла на дороге, перекопанной рабочими, поддержавшими повстанцев.

– Все не так, как рисует наше воображение, – тихо сказал Рауль своему другу Пабло, когда они стояли перед откинутым бортом автомобиля, в котором покоился металлический ящик. – Сколько раз я пытался представить себе этот день, но никогда не видел вереска. Я видел дым, вспышки выстрелов и Муанту – такого, как на параде, в мундире, с орденами, преследующего нас на военной машине. Я хотел его встретить и боялся этой встречи. Он был очень плохим человеком. Я боялся, что он так ничего и не поймет. А теперь я вижу огромный металлический ящик и вовсе не уверен, действительно ли там, внутри находится Муанта.

– Хочешь проверить?

– Нет, это ведь неважно. Оставим его в покое. Есть более неотложные дела.

Генерал Микеланджело Астериа вовсе не считал себя побежденным. На дне подводного грота притаились грозные пусковые установки, которые могли обеспечить ему власть не только над этой маленькой страной, но и над всем миром. И как раз в тот момент, когда он вместе с Гонсалесом, Диасом и Онетти обсуждал возможность применения этого оружия, прибыл посол повстанцев.

– Скажите своему главарю... – начал кичливо Астериа.

– Рауль Сермено не главарь, – поправил Пабло. – Он вождь.

Микеланджело иронически фыркнул.

– Велика разница!

– Не столь велика, но для нас существенна.

– Скажите ему, что стоит мне топнуть, и я уничтожу вас всех. Но поскольку я забочусь о благе народа, то даю вам шанс. Если вы сдадитесь, я обещаю вам амнистию и небывалый расцвет страны. Небывалый! Но стоит мне топнуть...

– Генерал, когда народ топнет ногой...

– Избавьте меня от афоризмов! – огрызнулся Астериа.

Вдруг стены бункера затряслись, как от взрыва, и висящая под потолком лампа начала резко качаться.

– Вниз! – взвизгнул Астериа. – Это покушение! – И выхватил револьвер, чтобы пальнуть в Пабло. Раздался выстрел, но как раз в этот момент пол закачался и накренился под углом в тридцать градусов. Все покатились в одну сторону.

– Измена! – вопил Астериа. – Ко мне, ребята!

И вместе с сообщниками вскочил в лифт, чтобы спуститься в нижние этажи. Трудно было принять более неудачное решение. Потому что это был не взрыв бомбы, подложенной Пабло, а только небольшое землетрясение. Оно уничтожило в поте лица возведенные бункеры и заграждения, засыпало коридоры, выдолбленные несчастными узниками, разрушило минные поля и погребло под грудами скал троих обладателей опаснейшего оружия в мире.