Текст книги "Царская тень"

Автор книги: Мааза Менгисте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Глава 6

Она тащит Хирут в конюшню и предупреждает кухарку, чтобы та не отпирала дверь. Хирут лежит, свернувшись, там, где ее положили, боль разогретым клинком прижимается к ее костям. Спустя несколько первых часов она словно выходит из себя и смотрит, как зачарованная, на небольшое скопление крови, которая свертывается на ее шее. Кровь начинает срастаться в бугорок раны, которая тянется через плечо к груди. Когда ей это наскучивает, она оставляет себя позади, выходит из конюшни и проникает в кабинет Кидане. Она просматривает газеты на столе, устремляет взгляд мимо фотографии императора Хайле Селассие, которую Кидане вырезал и отложил в сторону, потом устраивается на его стуле и делает вид, что читает. Она видит колонны и колонны марширующих ференджи и корабль, переполненный людьми в форме. Она видит, как они машут ей своими винтовками, она видит разверстые рты, они растягиваются и поглощают ее, и она понимает, что падает в пасть чудовища и продолжит падение, если не шевельнется. Она встает и идет по коридору на веранду, продолжает идти, наслаждаясь своей ничем не ограниченной свободой.

На границе компаунда она останавливается у ворот и прислушивается к деревьям, которые манят ее дальше. Домой, говорят они. Иди домой. Лошадь Кидане, Адуя, оплакивает ее в конюшне. Буна, лошадь Астер, сердито трясет головой. На крыше попрощаться с ней собрались совы. Даже ветер изменяет направление, чтобы обнять ее за плечи и охладить огонь. И Хирут знает, что должна идти домой. Она должна найти дорогу и идти, пока снова не окажется в руках матери, которая ждет, когда отец вернется с полей. Они испуганы, и она тоскует в одиночестве и не знает, почему так долго отсутствовала. Настанет день, когда у нее будет достаточно сил, чтобы вылечить синяк, растущий у нее на груди. А пока пусть он растет, пусть прилепится к ребру и давит на ее легкие, потому что ей нужно быть дома. Хирут открывает ворота и выходит в колодец густой тьмы.

Вот она стоит в центре этой комнаты, где есть только темнота и только эти раны, и только боль посылает предательский луч света в ее голову. В ее голове слова, которые освобождаются от смысла, и ничто не может удержать их на месте, кроме звука ее собственного имени, набирающего силу в его повторах: Я – Хирут, дочь Гетеи и Фасила, рожденная в благодатный год урожая. Она – Хирут, окруженная темнотой, густой, как плоть, она – пульсирующая рана в середине. Она – слабый свет, проникающий в комнату через щель в стене. Она – свет, пережеванный на краю раны. Она – боль, пульсирующая в одиночестве в этой черной комнате, где нет ничего другого, только темнота, только рана, которая, в отличие от поврежденного сердца, не перестанет подрагивать. В ее голове воспоминания о свете, который щелкает, словно хлыст над этой головой. Над головой девочки, которая прежде была Хирут, дочерью Гетеи и Фасила, рожденной в благодатный год урожая. Над этой девочкой, у которой нет больше головы, нет больше слов, нет больше памяти, нет больше имени, которая всего лишь воспоминание, погружающееся в темную нору забытья.

* * *

Тоненькая трещина в стене пропускает свет в конюшню. Потом сумерки проскальзывают меж облаков, чтобы обосноваться низко в деревьях. Ворота компаунда со скрипом открываются. Шаги и оживленные мужские голоса. Поленница перемещается и выстраивается на прежнем месте. Голос Кидане. Кто-то отвечает: Да, Гаше. Да, деджазмач[20]20
  Ранг в эфиопской армии.


[Закрыть] Кидане. Хирут пытается сесть в этом ящике, который обездвиживает ее тяжелое тело. Прохладный ветерок ползет, как насекомое, по ее шее, перемещается по кромке синяка на ее груди. Синяк расширяется, как пролитая вода. Он представляет собой свежую рану, вскрывшуюся под кожей. Он управляется временем, минутами, часами и днями, которых Хирут уже и не помнит. Она всегда находилась здесь. Она появилась здесь только что. Она пытается сесть, прислонить голову к стене, позволить своим глазам смотреть мимо разбухшей нежной кожи, выглянуть в щелочки.

Он на веранде, и неуверенный свет оседает на его повседневной шамме[21]21
  Эфиопская накидка.


[Закрыть]. На нем пояс, широкий, как корсаж. Он стоит рядом с человеком помоложе, с винтовкой, висящей сзади на плече. Кухарка зовет их есть, Гаш Кидане, Аклилу, идите есть. Кидане называет имя, принадлежащее его жене. Она устала, говорит кухарка. И никто из них не называет имя девочки, которая заблудилась в темноте, она пятится, падает.

Позднее дверь распахивается. Серый утренний свет затопляет конюшню, внутрь проникает порыв ветра. В дверь просовывает голову кухарка, она щелкает пальцами, показывает, что Хирут должна встать. Ты не спала рядом с Адуей и Буной? Она отрицательно покачивает головой, хмурится. Вставай, у нас гости, и она сказала, чтобы ты помогла. Поспеши, я боюсь, она придет и проверит. После этого кухарка разворачивается и возвращается на кухню.

Хирут с трудом встает на ноги, ковыляет из конюшни, ее покачивает, солнце слепит ей глаза. Ветер болезненно обдувает ее раны. Свежий воздух резким, холодным взрывом рвет ее ноздри. Свист Берхе грохочет в ее раскалывающейся от боли голове, а скрежет стула по полу в кабинете Кидане теркой проходится по ее позвоночнику. У входной двери целая груда сабель на мешке из холстины. У ступеней веранды большие корзины. Одеяла и шарфы, которых она не видела прежде, сушатся на новой веревке, натянутой рядом с оградой. Новая поленница притулилась к тем, что были сложены у конюшни прежде. Мир изменился с того момента, как она покинула его.

Кухарка зовет ее, и Хирут находит кухарку: она с ножом в руке, ссутулившись, сидит рядом с кухней, на коленях у нее лежит разделочная доска. Она нарезает кусочки мяса на еще более мелкие, тщательно отсекает жир. Лезвие ножа ударяет по доске с раздражающей настойчивостью, звук разносится по тихому двору.

Разожги огонь для вота[22]22
  Национальное блюдо из тушеной курятины.


[Закрыть]. Кухарка показывает на груду дров и угля перед ней и мгновенно возвращается к работе.

Хирут знает, что кухарка наблюдает за ней из-под опущенных век. Мне нужна твоя помощь.

Когда кухарка поднимает глаза, их взгляды встречаются, и боль у нее в груди настолько сильна, что Хирут позволяет губам дрожать, а ее ноги подгибаются под невыносимым грузом ее печали. Она бы позволила себе упасть, но кухарка, продолжая работать, покачивает головой и шепчет: Не позволяй ей увидеть твои слезы.

Над склоненной головой кухарки, в окне кабинета, видна фигура Кидане: он стоит над своим столом, смотрит на бумаги. Берхе тащит мешок с саблями, он, помрачневший от напряжения, выходит из-за угла от фасада дома во дворовую часть. В дальнем углу встают сидевшие там два молодых человека и помогают Берхе уложить мешок рядом с цветами Астер. Астер нигде не видно.

Ты оглохла? Поторопись с гуличей[23]23
  Традиционная эфиопская плита для приготовления пищи.


[Закрыть], нам нужно приготовить много еды, и будут еще люди. Кухарка так и не поднимает глаз.

Двое мужчин спешат к ней на помощь, когда она подтаскивает глиняную плиту поближе к кухне, потом возвращаются и продолжают проверять свое оружие. Двор снова погружается в неестественную тишину, а Хирут опускается на разбитые колени и укладывает дрова в топку глиняной плиты. Она поджигает дрова, дует на них. Каждое дуновение поднимает запахи, не дающие ей покоя: страх и навоз, старая солома и засохшая кровь – все те запахи, которые, как она считала когда-то, принадлежат самым бедным из бедняков. Она раздувает растущее пламя и пытается проглотить свое унижение. Незнакомые мужчины снова смотрят на нее, их глаза полны понимающего сострадания, словно она из тех, кто побирается на ступенях церквей, на базарах, умоляя о подаянии, которого ни от кого не получает. Несколько мгновений она опасается сильнее ворошить огонь, опасается, что усилит свои запахи, а ветер отнесет их в сторону этих двоих, и тут Берхе бросает саблю, которую полировал, и двое помогавших Хирут мужчин вскакивают на ноги, Кидане отворачивает голову от стола у окна, и все они поворачиваются на стук в ворота.

Я их впущу, говорит Берхе, и одновременно во дворе раздается крик Кидане:

Они пришли! Принесите воды, их наверняка мучает жажда. Мы поедим, когда я закончу.

Они – стена: мужчины, закаленные неопределенностями фермерского бытия, у них мозолистые подошвы, растрескавшиеся, как старая кожа, морщины, углубленные солнцем. На своих руках и плечах, ногах и груди они несут следы изнурительного труда. У них есть имена, которые она запомнит только потом, но то, что видит, она узнает сразу же. На них знакомые ей шрамы сельской жизни: плохо сросшиеся после перелома кости, отметины, оставшиеся после детских болезней, рубцы от старых ожогов. Они одновременно молодые и старые, усталые и настороженные, стройные и согнутые – ожесточенные. Они стоят перед Кидане у основания веранды и смотрят на него глазами, в которых благоговейный страх.

Их шестеро – жилистые мужчины с решительными лицами. На них старые бриджи и рубахи, потемневшие от долгой носки. Они не улыбаются даже после того, как лицо Кидане смягчается, когда он смотрит на них и кивает. Их суровость никуда не исчезает, когда он кладет руку на плечо одного из них, потом другого. Хирут не может оторвать глаз от их устрашающих лиц, от их глаз, затуманенных горящей яростью. Они худые, но мускулистые, с широкими ногами и мощными плечами. У одного в ухе сережка из черного камня. У другого – шрам близ челюсти. У самого низкорослого кривая сабля на поясе. У самого высокого винтовка со штыком. Ни один из них никогда бы не согнулся и не струсил под кнутом.

Фотографии этого мгновения не существует. Осталось только это воспоминание, запечатленное в мозгу Хирут, мысль, набирающая вес каждый раз, когда она оглядывается назад. Несколько недель она и кухарка будут говорить об этом самыми редкоупотребительными словами: о силе и доблести, о патриотизме и гордости, о полном подчинении. И только позднее она посмотрит внимательнее и увидит то, чего она не могла увидеть. Здесь Кидане совсем другой человек, не похожий на того, который стоял перед Хирут и дрожал при звуках голоса жены. Не похожий на того, который наклонялся, чтобы поцеловать ее в щеку. Тогда его сгибало отсутствие многого: живого сына, покорной жены, спокойного дома. Здесь он провозглашает то, что невозможно увидеть глазами: преданность, которая являет себя полностью сформированной и неколебимой, поклонение, которое граничит со страхом. Они следят за каждым его движением из-под полуопущенных век, его положение столь весомо, что их головы наклонены к земле.

Ты готов умереть за свою страну? Спрашивает Кидане у человека – тот выходит вперед и называет себя: Сеифу. Кидане обходит его, другие пятятся, давая ему больше пространства. Ты пойдешь за мной в бой и пробежишь мимо, если я упаду?

Солнце – как полотно света за ним, ровно накрывающее долину внизу. Небо – ясная и живая голубизна, которая поддерживает задержавшуюся луну, слабого и призрачного незваного гостя этого дня.

Внимание Хирут привлекает выражение на тонком лице Сеифу. Он уверен в себе, физическая близость Кидане не сгибает его.

Я спросил, ты готов умереть за Эфиопию? Кидане приближает свой рот к уху этого человека.

Сначала я убью. Ответ Сеифу заставляет остальных подтянуться.

Наконец очередь доходит до Амхи, самого низкорослого из всех, но с широкой грудью и лукавой улыбкой.

Что тебе известно лучше, чем всем остальным, солдат? говорит ему в ухо Кидане.

Я знаю пещеры в этом районе, они выводят в Керен, говорит Амха. Я знаю все места, где можно спрятаться и устроить засаду, я знаю больше, чем шифта[24]24
  Название местной милиции в Эфиопии и ряде других африканских стран.


[Закрыть], я могу перехитрить любую banda[25]25
  Так называли подразделения, сформированные в Эфиопии итальянцами из местных жителей и иностранцев.


[Закрыть]. Я могу смотреть, как человек умирает, а потом сесть и поесть.

Его сабля настолько остра, что кухарка наклоняется над ней и завистливо восклицает. Он берет саблю в руку и разрубает искривленным клинком ветер. И еще это, говорит он. Тонкий палец прослеживает ряд изящных букв по кромке. Молитва о мертвых.

Эскиндер знает горы и их тайны. Гетачев легок, как ференджи, и может говорить на языке итальянцев и жителей соседних деревень. Хирут видит улыбку на лице Кидане, когда тот спрашивает: Французский? А человек кивает и отвечает: Да, и французский. Хаилу знает ядовитые растения и те, которые можно использовать как лекарственные. Есть и еще один человек – со шрамом на плече и умными глазами, тот, который посмотрел на нее, а потом отвернулся с выражением отвращения и сострадания на лице.

Я величайший снайпер, каких вы когда-либо будете знать. Ни один человек не может меня остановить, деджазмач Кидане. Ни одна пуля никогда меня не убьет.

Это Аклилу, ты видела его мать на базаре, она им так гордится, шепчет кухарка. Это его специальная охрана, некоторые из них – сыновья родственников, продолжает она. Будь у него взрослый сын, он тоже стоял бы здесь.

Пройдя вдоль шеренги, Кидане закрывает глаза и поднимает лицо к солнцу. Меня зовут Кидане, сын Чеколе, величайшего сына величайшего воина по имени Лемма, говорит он. Я ношу имя его отца, храбрейшего из всех людей. Моя кровь не боится покинуть тело и впитаться в эту землю, которая тоже принадлежит мне. Сегодня я даю вам клятву: с этого дня я буду вашим щитом в бою. И вы таким же образом должны будете вести остальное мое войско. Я буду защищать вас моею жизнью, клянусь в этом каждому из вас. Вы станете моими сыновьями, моей кровью и плотью. Потерять кого-либо из вас для меня все равно что потерять часть себя.

Губы кухарки каменеют. Его отец произносил эту же речь, когда Кидане был мальчиком, говорит она. Она показывает на конюшню. Они стояли вон там, тьма людей в компаунде, и на дороге, и на склоне холма. Повсюду.

И ты была здесь? спрашивает Хирут.

Кухарка бросает на нее пристальный взгляд и отрицательно качает головой. Нет, конечно, Берхе мне рассказывал. Перед тем как отец Кидане отправился сражаться в Адуа, Кидане взял отцовский меч и порезал себе руку. Всего лишь мальчик, но его воспитывали, как воина. Она вытягивает руку ладонью вниз. Он позволил своей крови стечь на землю, а потом втер эту землю в ноги отца. Это традиция их семьи. Когда отцы уходят сражаться, сыновья проливают кровь перед ними. Она кивает и смотрит на Берхе, который наблюдает за ней от конюшни. Тайное знание соединяет их через пространство двора.

Отправляйтесь в ваши деревни и возвращайтесь с точными сведениями обо всем оружии, какое есть у ваших людей, говорит Кидане. Отберите тех, кому вы доверяете, чтобы они служили под вашим началом, и ведите в Ворету, где я буду вас ждать. Я не хочу собирать большое войско, как это делают другие. Мы будем небольшой и гибкой, но мощной единицей.

По группе людей проходит одобрительный гул.

Деджазмач Кидане, мы уже принесли тебе все наше оружие. Это говорит Аклилу, почтительно опустивший глаза. Нам не хватает винтовок и патронов. Он отваживается посмотреть в глаза Кидане. Мы не можем использовать винтовки наших отцов.

Аклилу из Годжама, сын моего младшего двоюродного брата, родившийся в Алем-Бере, говорит Кидане. Выказывай почтение, говоря со мной. Он складывает руки на груди. Ты тот, о ком говорят жители. Всадник с талантом снайпера. Но все же лишь сын моего двоюродного брата.

Аклилу склоняет голову, потом выпрямляется, отводя глаза в сторону. Они почти одинакового роста, хотя Аклилу немного выше. Рядом со зрелой силой Кидане он – бурление энергии.

Ты опасаешься, что я не смогу привести вас к победе?

Я верю тебе безоговорочно, деджазмач. Аклилу снова наклоняет голову. Не доверяю я своей винтовке.

Кидане прищуривается. Ты говоришь, как твой отец. Мехари хорошо воспитал тебя, но ему следовало научить тебя еще и подчиняться твоему командиру. Оружие будет, добавляет он.

Аклилу ждет, что Кидане скажет что-нибудь еще, на его лице снова выражение отрешенной суровости.

Кидане показывает на большое дерево близ ворот. Попейте воды, говорит он своим людям. Берхе даст вам чашки. Он дружески кивает Берхе, в руке у него мешок, который он протягивает им. Потом мы поедим. Встретимся во дворе.

И вот в этом месте история дает сбой. Если верить популярной песне, то Астер, словно призрак появляющаяся рядом с мужем, прерывает Кидане. История утверждает, что в тот день, когда великий Кидане мобилизовал своих людей, с кровати поднялась одинокая фигура, чтобы внять его призыву к сопротивлению. Говорят, что созерцание этих людей, окруживших ее возлюбленного мужа, отвлекло Астер от безутешных печалей, вывело из спальни на веранду к мужу, одетому для войны в накидку и головной убор из львиной гривы. Но Астер не поднимается с кровати и не направляется к мужу, облаченному в свои одежды. Она не берет мужа за руку и не заверяет его в своей преданности. Она не просит у него прощения за свои необузданные скорбь и злость. Она не клянется умереть у его ног, если он падет, защищая их страну. Она уж точно не прикасается к животу и не обещает новых сыновей для войска Кидане.

Нет: Астер встает с кровати, одетая в черное, и направляется в кабинет мужа. Она идет, беззащитная и непреклонная, из страны скорби, потому что вспоминает то, чего не вспомнил он: сегодня день рождения ее умершего сына. А она, перед тем как Тесфайе испустил дух, дала материнскую клятву, что покинет его, только когда он вырастет настолько, что сможет понимать одиночество. И легенда никогда не расскажет, что Астер понимает и другое: все, любимое ею прежде, ушло навсегда.

Астер тех знаменитых песен появится позже, но даже и тогда она будет легендой, сочиненной ее собственными трудами. Потому что сегодня по эфиопскому календарю 27 Нехас 1927, этот день называется также 2 сентября 1935 года, а еще Anno XIII[26]26
  Год XIII (ит.) – летоисчисление по так называемой «фашистской эре» (Era Fascista), первым годом которой был объявлен год прихода к власти Муссолини: в 1922-м он стал премьер-министром Италии. 1935 год по этому календарю был тринадцатым годом.


[Закрыть]. Столько разных способов назвать один и тот же месяц, один и тот же год того дня, когда Астер входит в кабинет Кидане, садится за его стол и обнаруживает газету с рассказом о женщине по имени Мария Ува, итальянке, живущей близ Порт-Саида. Пока ее муж стоит в окружении мужчин и рассказывает им о подвигах своего отца, Астер склоняется над газетой, чтобы получше разглядеть эту женщину-ференджи, которая кричит и размахивает флагом, словно объявляя войну. Астер всматривается в фотографию, в это истерическое ликование самоуверенной женщины, флаг, трепещущий на ветру, и когда поднимает голову, она знает, что должна обновить себя и ответить на это объявление своим собственным.

На самом же деле знаменитая Мария Ува не кричит – она поет. И грядущая война будет объявлена не ею. В тот день, когда была сделана эта фотография, опубликованная в газете 30 августа 1935 года, Anno XIII, она поет вместе с другими «Giovinezza», а в это же время корабль «Клеопатра» следует в Порт-Саид. Трехцветный итальянский флаг у нее за спиной. В корабле перед ней две тысячи солдат выкрикивают ее имя. Свет в ее глазах мог бы быть патриотической радостью или, вероятнее, следствием острого угла, под которым падают солнечные лучи. Но день катится к закату, и усталые журналисты, спешащие выполнить выделенную им словесную норму и пройти цензуру до конца дня, сообщают о каждом движении этой ragazza del canale di Cuez, la Madonnina del legionario[27]27
  Девы Суэцкого канала, мадонны легионеров (ит.).


[Закрыть] в величавой терминологии морской богини.

Кроме того, это четвертый день недельного пути «Клеопатры» в Массаву. Подразделения солдат проделали путь из Рима и Венеции, из Флоренции и Апулии, чтобы пуститься в свое великое африканское приключение из порта Неаполя. Мы знаем, что Этторе находится среди этих солдат, хотя Астер никак не может это знать, сидя в кабинете Кидане и разглядывая фотографию Марии Увы. Хирут, сидя на вокзале в Аддис-Абебе с открытой коробкой у себя на коленях, глядя на ту же фотографию Марии Увы, понимает это совпадение. Она помнит тот день, когда Астер вышла из кабинета Кидане, принесла фотографию этой женщины в кухню и сказала кухарке: Мы, женщины, не будем сидеть и ждать, когда они придут к нам домой. По крайней мере в этой части слова песни верны.

«Клеопатра» – пароход длиной около ста метров и шириной четырнадцать. Гигантская металлическая глыба, палуба которой возвышается на пять метров над поверхностью воды. Эта тяжелая масса металла поднимается над водой, как крепостная стена. Женский голос не смог бы покрыть расстояние по берегу и воде, а потом подняться и преодолеть эту металлическую стену. Не знаю, как она сделала это, сказал однажды Этторе Хирут. Мы слышали ее, каждый из нас, и у нее был ангельский голос. Вот почему Хирут запускает руку в коробку, сидя на вокзале Аддис-Абебы, вытаскивает ту фотографию и смотрит на оборотную сторону.

Там написано Le Cleopatra. Carissimi mi mancate. Caro Papa, cara Mamma, sono in Africa. Мои дорогие, я скучаю без вас; дорогой папа, дорогая мама, я в Африке. Фотография ломкая, пожелтевшая, она давным-давно вырвана из пожухлой газеты и наклеена на неотправленную открытку. Хирут снова переворачивает ее: она видит его, только потому что знает, где искать: он на палубе, смотрит вниз на облаченных в белое людей, которые сосредоточенно гребут по пенящейся воде, их галабеи[28]28
  Национальная одежда народов Северной и Центральной Африки.


[Закрыть] раздувает утренний ветерок. На фотографии он есть, но его и нет. Он одна из неразличимых точек, которые ничем не напоминают человеческих существ. На этой фотографии нет ничего, что намекало бы на будущее этих людей, эти бесформенные фигуры ослеплены светом. Это мгновение принадлежит Марии Уве, а она в центре внимания камеры, этот луч света от Муссолини бросает ее через северные границы Африки, зовет солдат к величию.