Текст книги "Если бы мы были злодеями"

Автор книги: М. Л. Рио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Фредерик, сидевший с другой стороны от Гвендолин, откинулся на спинку стула, снял очки и вытер линзы краем рубашки.

– Что у тебя припасено для нас сегодня? – спросил он в своей мягкой английской манере.

– Перикл, – ответил я.

Фредерик сам предложил мне монолог Перикла некоторое время назад.

Он заговорщически кивнул мне.

– Идеально. Как только будешь готов, начинай.

Сцена 3

Остаток дня мы провели в баре – тускло освещенном заведении с деревянными панелями и стенными нишами, где находились кабинки. Персонал знал большинство студентов Деллехера по именам и не находил странным, когда многие из первокурсников утверждали, что им уже исполнился двадцать один год. Четверокурсники закончили прослушивание к полудню, но Фредерику и Гвендолин предстояло полюбоваться еще сорока двумя желающими – и, с учетом перерыва на ланч и ужин, а также обсуждений, – окончательные списки должны были появиться не раньше полуночи.

Мы вшестером сидели в нашей обычной кабинке в «Голове зануды» – самая умная шутка, на которую способен Бродуотер, – и таращились на пустые бокалы. Мы заказали пиво, за исключением Мередит, которая предпочитала водку с содовой, и Александра: он выбрал виски и пил его весьма аккуратно.

Рен вышла, чтобы узнать, готов ли список актеров. Остальные уже отстояли свою смену: если она вернется с пустыми руками, то снова встанет в конец очереди.

Солнце скрылось за горизонтом несколько часов назад, но нам было не до сна: мы продолжали анализировать свои выступления.

– Я все испортила, – наверное, в десятый раз произнесла Мередит. – Сказала «претвориться» вместо «притвориться», как полная идиотка.

– Честно говоря, в контексте роли это, по сути, означает одно и то же, – устало ответил Александр. – Гвендолин, пожалуй, ничего не заметила, а Фредерику, вероятно, все равно.

Прежде чем она успела возразить, в бар ворвалась Рен. Ее щеки раскраснелись от бега, а в руке она крепко сжимала лист бумаги.

– Вот! – выкрикнула она, и мы разом вскочили.

Ричард подвел ее к столу, усадил и схватил список. Она уже видела его и позволила оттеснить себя в угол, тогда как остальные склонились над листом бумаги. Спустя несколько мгновений молчаливого, яростного чтения Александр выпрямился с триумфальным:

– Ха! Что я вам говорил? – Он хлопнул по столу, указал на Рен и прокричал: – Бармен, позвольте мне угостить леди!

– Сядь, Александр! Ты просто осел, – заявила Филиппа, хватая его за локоть и затаскивая в кабинку. – Ты был прав, но не во всем!

– Я прав, – настаивал он.

– Нет. – Она нетерпеливо указала на список. – Смотри, Оливер играет Октавия, но он еще и Каска.

– Да? – Я бросил читать, как только увидел линию между своим именем и именем Октавия.

– Да. И я – Деций Брут, Луцилий и Титиний. – Она пожала плечами и одарила меня покорной улыбкой, ведь мы постоянно делили бремя «второй скрипки», поддерживая наших более легко типизируемых одногруппников. – Смена ролей лучше, чем одна эпизодическая роль.

– Зачем они это сделали? – спросила Мередит, помешивая остатки водки и через красную соломинку высасывая последние капли – простейшее действие, которое в ее исполнении казалось непристойным. – У них полно второкурсников.

– Но третий ведь ставит «Строптивую», разве нет? – спросила Рен. – Им понадобятся все, кто только сможет…

– Боже, Колин будет чрезвычайно занят! – заметил Джеймс. – Они выбрали его для ролей Антония и Транио.

– В прошлом году они провернули со мной то же самое, – произнес Ричард, как будто мы и не знали этого. – Ткач Ник Основа – с вами и царствующий король – с четверокурсниками. Я проводил на репетициях по девять часов в сутки.

Иногда третьекурсников выбирали на те роли в составе труппы четвертого курса, которые нельзя было доверить второкурсникам. Это означало занятия с восьми до двух, потом – репетиции с одним составом до шести тридцати и прогоны с другим – до одиннадцати. Скажу начистоту, я не завидовал ни Ричарду, ни Колину.

– Не сейчас, – сказал Александр со злой ухмылкой. – Ты будешь репетировать половину недели, поскольку умираешь в третьем акте.

– Я выпью за это! – заявила Филиппа.

– «О, сколько глупых я встречаю между нами,

У дикой ревности покорными слугами!»[13]13
  Вильям Шекспир. «Комедия ошибок» (Пер. П. Вейнберга).


[Закрыть] – продекламировал Ричард.

– За твой счет, Рик, – непринужденно сказала Рен. – Закажи нам еще по одной, и, может быть, мы потерпим тебя еще немного.

Он поднялся.

– «Согласен отдать всю славу за кружку эля да за безопасность!»[14]14
  Вильям Шекспир. «Король Генрих V» (Пер. А. Соколовского).


[Закрыть] – провозгласил он и направился к бару.

Филиппа покачала головой.

– Ах, если бы…

Сцена 4

Мы кинули наши вещи в Замке и рванули прямо к берегу озера, огибая по пути деревья и кусты, а потом сбегая вниз по деревянной лестнице, врытой в склон холма. Мы смеялись и орали, уверенные, что нас не услышат, и слишком пьяные, чтобы думать об этом. От эллинга в зеркально-зеленую воду тянулся док, где ржавела коллекция старого, бесполезного инвентаря. С тех пор как Замок превратился в студенческое общежитие, на южном берегу озера не побывала ни одна лодка. Много теплых вечеров – и даже некоторые холодные послезакатные часы – мы проводили на причале: курили, пили и болтали ногами в воде.

Мередит, удивительно быстрая и ловкая, добралась до цели первой: ее длинные волосы развевались за спиной, словно флаг. Она замерла и запрокинула руки за голову, подол рубашки задрался, показав светлую незагорелую полоску кожи.

– «Как дивно

спит лунный мир на мраморе скамьи!

Мы сядем здесь и будем нежить слух

Отрадным звуком музыки… Что может

Прелестней быть гармонии, звучащей

В ночной тиши?»[15]15
  Вильям Шекспир. «Венецианский купец» (Пер. А. Соколовского).


[Закрыть]

Мередит развернулась и схватила меня за руки, потому что я оказался ближе всех.

Я притворился, что сопротивляюсь, когда она потащила меня к причалу, а остальные ринулись за нами. Александр, хрипя, держал меня за плечи.

– Пойдем купаться нагишом! – воскликнула Мередит, скидывая туфли. – Я не плавала целое лето.

– «Чистой деве

Казаться должен дерзким даже взор

Застенчивой луны»[16]16
  Вильям Шекспир. «Гамлет, принц Датский» (Пер. А. Соколовского).


[Закрыть], – предупредил Джеймс.

– Ради Бога, Джеймс, это совсем не смешно. – Она отвернулась и шлепнула меня по бедру своей туфлей. – Оливер, не хочешь искупаться вместе со мной?

Я совсем не доверял ее озорной улыбке и потому ответил:

– В прошлый раз, когда мы плавали нагишом, я упал на причал и остаток ночи провел на диване лицом вниз, а Александр вытаскивал занозы из моей задницы.

Все расхохотались, а Ричард протяжно свистнул.

– Давайте кто-нибудь поплавает со мной! – Мередит.

– Ты не в состоянии оставаться одетой двадцать четыре часа в сутки, да? – Филиппа.

– «Мне кажется, супруга наобещала слишком много»[17]17
  Вильям Шекспир. «Гамлет, принц Датский» (Пер. А. Соколовского).


[Закрыть]. – Ричард.

Филиппа:

– Или, возможно, если бы ты удовлетворял свою девушку, она не казалась бы такой шлюхой рядом с нами.

Новый взрыв смеха и свист. Филиппа торжествующе вскинула бровь и уселась рядом с Александром, который был занят тем, что скручивал косяк.

Я глубоко вздохнул, закрыл глаза и держал в легких сладкий древесный воздух так долго, как только мог. Жаркое лето в пригороде Огайо заставило меня с нетерпением ждать возвращения в Деллехер, и особенно – на озеро. Ночью вода тут была черной, а днем глубоко сине-зеленой, как нефрит. Лес со всех сторон окружал водоем, лишь на северном берегу деревьев росло немного меньше. В лунном свете поблескивал песчаный пляж. Южная сторона густо поросла лесом: она находилась далеко от огней Деллехер-холла, и мы могли наслаждаться уединением. В те дни нам нравилась наша изолированность ото всех.

Мередит лежала на спине, смежив веки, и что-то мирно мурлыкала себе под нос. Джеймс и Рен сидели на краю дока, глядя на пляж. Александр закончил скручивать косяк, закурил и протянул его Филиппе.

– Держи. Завтра мы свободны, – сказал он, но это было правдой лишь наполовину.

У нас будет наш первый день настоящих занятий и собрание, запланированное на вечер.

Филиппа взяла косяк и глубоко затянулась, прежде чем передать его мне. Мы все иногда баловались этим (Александр же, надо сказать, постоянно был чуть-чуть под кайфом).

Ричард вздохнул с явным глубоким удовлетворением.

– У нас будет хороший год, – сказал он. – Я чувствую это.

– Может, тебе так кажется потому, что ты получил роль, которую хотел, и тебе придется учить вдвое меньше стихов, чем нам? – спросила Филиппа.

– Кажется справедливым, учитывая прошлый год. – Ричард.

– Ненавижу тебя. – Я.

– Ненависть – самое искреннее выражение лести. – Ричард.

– Ее имитация, придурок. – Александр.

Некоторые захихикали, но кое-кто продолжал тихо напевать что-то невнятное. Наши перепалки были добродушными и обычно безобидными. Мы, как семеро братьев и сестер, проводили вместе много времени и уже видели и самое лучшее, и самое худшее друг в друге, поэтому ни то ни другое нас не впечатляло.

– Можешь поверить, что наступил наш последний год? – спросила Рен, когда пауза после общего веселья несколько затянулась.

– Нет, – ответил я. – Такое чувство, будто еще вчера мой отец кричал на меня за то, что я пускаю свою жизнь под откос.

Александр фыркнул.

– Он так и сказал?

– Собираешься плюнуть на университетскую стипендию в Кейс Вестерне и провести следующие четыре года в гриме и колготках, крутя любовь с какой-то девицей и влезая в окно ее комнаты?

Одного только упоминания о занятиях в «художественном училище» было достаточно, чтобы спровоцировать моего сугубо практичного отца, но чаще всего именно «беспощадная модель» обучения в Деллехере заставляла его вскидывать брови. Почему безусловно умный, талантливый студент каждый год должен рисковать быть насильственно изгнанным из учебного заведения, а после выпуска даже не удостоиться традиционной степени, которая позволила бы подтвердить, сколько лет он там продержался? Большинство людей, существовавших за пределами странной, архаичной системы неоклассического образования, не понимали, что сертификат Деллехера – это один из золотых билетов Вилли Вонки, гарантированный пропуск владельца к исключительным гуманитарным (в том числе и филологическим) сообществам, сохранившимся за пределами академического круга.

Но мой отец был непреклонен и не соглашался с выбором сына «потратить впустую юношеские годы». Актерская игра в его представлении уже являлась дурной затеей, но нечто настолько нишевое и старомодное, как Шекспир (а в Деллехере не ставили ничего иного), – такое было еще хуже. Восемнадцатилетний и ранимый, я впервые ощутил необычайный страх отчаянно желать чего-то и видеть, как мечта ускользает из рук. Потому я рискнул, заявив, что либо отправлюсь в Деллехер, либо вовсе никуда не поеду. Мать в конце концов убедила отца оплатить мое обучение – после нескольких недель угроз, ультиматумов и зациклившихся споров – на том основании, что одна из моих сестер была на полпути к провалу в учебе. В общем, теперь родители рассчитывали, что хотя бы я добьюсь успеха.

Почему они не возлагали надежд на Лию, самую многообещающую из всех троих детей, до сих пор оставалось загадкой.

– Жаль, моя мамаша не разозлилась так сильно, – сказал Александр. – Она думает, что я еще учусь в школе, в Индиане.

Мать Александра никогда не была замужем: она привыкла отдавать своего сына в разные приемные временные семьи и прилагала минимум усилий, чтобы поддерживать с ним контакт. Обучение парня оплачивалось за счет экстравагантной стипендии и некоторой суммы денег, оставленной ему покойным дедом, которого он никогда не видел и который – насколько Александру было известно – сделал это лишь назло своей распутной дочери.

– Мой предок разочарован тем, что я не пишу стихи, – сказал Джеймс.

Его отец читал лекции о Байроне, Кольридже и дюжине других поэтов-романтиков в Беркли. А его молоденькая жена (его бывшая студентка) слыла поэтессой до тех пор, пока не перенесла нервный срыв, когда Джеймс учился в начальной школе. Я познакомился с ними позапрошлым летом, когда навестил Джеймса в Калифорнии, и мои подозрения о том, что это отстраненные и сдержанные люди, однозначно подтвердились.

– Моим родителям вообще плевать, – заметила Мередит. – Они заняты ботоксом и уклонением от уплаты налогов, зато мои братья заботятся о семейных доходах.

Дарденны, проживающие то в Монреале, то в Нью-Йорке (они предпочитали Манхэттен), играли важную, но загадочную роль в инвестиционно-банковском бизнесе. К своей единственной дочери они относились скорее как к домашнему питомцу, чем как к полноправному члену семьи. Филиппа, которая никогда не говорила о своих родителях, промолчала.

– Боже мой, – произнес Александр. – «Род точно твой, да не твоя порода!»[18]18
  Вильям Шекспир. «Гамлет, принц Датский» (Пер. А. Соколовского).


[Закрыть] Какие жалкие у нас семьи.

– Но не у всех, – возразил Ричард и пожал плечами.

У него и у Рен в родителях числились три опытных актера и режиссер, живущий в Лондоне и изредка появляющийся в театрах Вест-Энда.

– Наши родители в восторге, – добавил Ричард.

Мы мрачно взглянули на него, даже Рен. Александр выдохнул струйку дыма и спокойно стряхнул пепел.

– Повезло тебе, – сказал он и спихнул Ричарда с причала.

Тот упал в воду с таким сильным всплеском, что волна окатила всех нас. Девчонки завизжали и прикрыли головы руками, а мы с Джеймсом вскрикнули от неожиданности. Через мгновение мы, промокшие насквозь, смеялись и аплодировали Александру – слишком громко, чтобы услышать ругань Ричарда, когда его голова вынырнула на поверхность воды.

Мы задержались у озера почти до двух ночи. Затем постепенно, один за другим, начали медленно возвращаться обратно, направляясь к Замку. Я последний стоял на причале. Я не верил в Бога, но просил всякого, кто только мог услышать, чтобы предсказание Ричарда сбылось. Хороший год – и я не хотел ничего больше.

В тот момент уместно вспомнить «Гамлета»:

«Короче, я хочу лишь то сказать тебе,

Что воля в нас всегда подчинена судьбе!

Замыслив что-нибудь, мы дел конца не знаем

И часто терпим то, чего не ожидаем»[19]19
  Вильям Шекспир. «Гамлет, принц Датский» (Пер. А. Соколовского).


[Закрыть].

Сцена 5

Восемь утра. Слишком ранний час для Гвендолин.

Мы сидели неровным кругом, поджав ноги, будто индейцы, зевая, сжимая в руках кружки кофе, взятые из столовой, и моргали мутными, опухшими глазами. «Пятая студия» – логово Гвендолин, украшенное разноцветными гобеленами и ароматическими свечами, – располагалась на втором этаже Деллехер-холла. Здесь не было никакой приметной мебели, только щедрая коллекция напольных подушек, которые так и манили вытянуться на них и заснуть.

Гвендолин пришла, как обычно, через четверть часа – «по-модному чуть-чуть припозднившись», как она всегда говорила, – закутанная в шаль с блестками и улыбающаяся неоново-розовыми губами. Она была ярче бледного утреннего солнца за окном, и смотреть на нее было почти больно.

– Доброе утро, дорогие! – пропела она.

Александр буркнул что-то вроде приветствия, но больше никто не ответил. Она остановилась, замерев перед нами, уперев руки в костлявые бедра.

– Какой позор! Это ваш первый день занятий – ваши глаза должны сиять, а ушки стоять торчком.

Мы тупо смотрели на нее, пока она не вскинула руки и не скомандовала:

– Встаем! Приступаем!

Следующие полчаса были посвящены череде утомительных и болезненных асан. Для женщины шестидесяти лет Гвендолин оказалась удивительно гибкой. Когда минутная стрелка медленно приблизилась к девяти, она выпрямилась из позы «Королевского голубя» с восторженным вздохом, который наверняка вогнал в смущение не только меня.

– Вот так-то лучше! – произнесла она.

Александр снова простонал.

– Я уверена, летом вы успели соскучиться по Деллехеру, – продолжила она, – но у нас будет достаточно времени, чтобы наверстать упущенное. И не забывайте о собрании сегодня вечером! Кстати, я хотела бы сразу сообщить вам, что в нынешнем году грядут серьезные изменения.

Впервые мы – за исключением Александра – показали признаки жизни. Мы задвигались, садясь прямее, и по-настоящему прислушались.

– До сих пор вы находились в безопасной зоне, – сказала Гвендолин. – Будет совершенно справедливо предупредить вас, что с этого дня все пойдет иначе.

Я искоса взглянул на хмурящегося Джеймса. Я не мог сказать, драматизировала ли Гвендолин в своей обычной манере или действительно хотела что-то изменить в нашем распорядке.

– Вы давно знаете меня, – продолжала она. – И понимаете, как я работаю. Фредерик будет уговаривать вас, но я стану толкать. Я уже поступала подобным образом, но… – она подняла палец, – никогда не заходила слишком далеко.

Вот с этим я был не вполне согласен. Методы обучения Гвендолин просто безжалостны, и если студенты покидали аудиторию в слезах, это было самое обычное дело. «Актеры подобны жеодам, – говорила она всякий раз, когда кто-нибудь требовал оправдания ее эмоциональной жестокости. – Нужно разбить их, чтобы увидеть, из чего они сделаны».

Она резко наклонилась вперед.

– Это ваш последний год, и я собираюсь толкать вас так сильно, как только смогу. Вы на многое способны, и будь я проклята, если не вытяну кое-что из вас к выпуску.

Я снова нервно переглянулся, на сей раз с Филиппой. Она пожала плечами в ответ: раздраженно и одновременно удивленно.

Гвендолин поправила шаль и пригладила волосы.

– А теперь кто может ответить мне: что является самым большим препятствием на пути к хорошей работе? – Она никогда не говорила «игра», поскольку такое словечко «подрывало целостность ремесла».

– Страх, – выпалила Рен, повторив одну из многочисленных мантр Гвендолин. – На сцене ты должен быть бесстрашен.

– Да. Страх чего, если точно?

– Уязвимости, – ответил Ричард.

Гвендолин указала на него, сидящего на противоположной стороне круга.

– Верно. Когда мы на сцене, то играем персонажа, но лишь на пятьдесят процентов. Остальное – мы сами, однако нам страшно показать людям, каковы мы на самом деле. Когда я работала с Пэтси Роденберг, она учила нас, что мир Шекспира – это мир, в котором «страсти привлекательны». Как часто мы боимся выглядеть нелепыми и не демонстрируем силу наших эмоций? Но ты не можешь хорошо работать, если боишься или прячешься.

Я вспомнил, что читал нечто подобное в учебнике по устной речи за второй год «Право говорить» Роденберг.

Внезапно Гвендолин хлопнула в ладоши, заставив некоторых из нас вздрогнуть.

– Итак! – воскликнула она. – Мы изгоняем страх, начиная с сегодняшнего дня. Мы вытащим наше уродство и поместим его на открытое пространство, где изучим его. Никому не удастся спрятаться. Кто первый?

Несколько мгновений мы сидели в потрясенном молчании, пока Мередит не ответила храбро:

– Я.

– Идеально, – произнесла Гвендолин. – Встань.

Пока Мередит поднималась, остальные принялись отползать дальше, расширяя круг, чтобы дать ей место.

– Не двигайтесь! – приказала Гвендолин. – Сейчас мы останемся здесь, и мы будем близкими, уязвимыми и бесстрашными.

Я с беспокойством смотрел на Мередит. Она склонила голову в одну сторону, затем в другую, перекинула волосы через плечо и легонько встряхнула руками – ее обычный способ сосредоточиться. У каждого из нас имелся свой метод, но мало кто мог сделать это настолько непринужденно.

– Мередит, – сказала Гвендолин, улыбаясь. – Наша морская свинка. Дыши.

В течение минуты мы смотрели, как Мередит дышит – глаза закрыты, рот приоткрыт. Она тихонько покачивалась, словно под дуновением ветерка. Зрелище оказалось странно успокаивающим и даже чувственным.

– Ты готова? – спросила Гвендолин наконец.

Мередит кивнула и открыла глаза.

– Славно. Давай начнем с чего-нибудь простого. Что ты считаешь своей наиболее сильной актерской стороной?

Мередит, обычно такая уверенная, помедлила.

– Твоя самая сильная сторона… – Гвендолин.

– Я полагаю… – Мередит.

– Никаких предположений. Твоя самая сильная сторона? – Гвендолин.

– Я думаю… – Мередит.

– Я не хочу слушать, что ты думаешь, а хочу услышать, что ты знаешь. Мне плевать, прозвучит ли это заносчиво или нет. Мне важно, в чем ты хороша как актер, и ты должна сказать это вслух. Твоя самая сильная сторона? – Гвендолин.

– Я материальна! – громко объявила Мередит. – Я чувствую все своим телом, и я не боюсь его использовать.

– Возможно. Однако ты боишься сказать, что имеешь в виду на самом деле! – Преподавательница почти кричала.

Я переводил взгляд с Мередит на Гвендолин, встревоженный слишком быстрым развитием событий. На противоположной стороне круга Филиппа и Александр беспокойно склонились друг к другу, а Ричард напряженно смотрел на свою подружку.

– Ты ходишь вокруг на цыпочках, потому что мы сидим и глазеем на тебя, – продолжала Гвендолин. – А теперь покончим с этим. Давай.

Мередит, стиснув зубы и сжав кулаки, бросила на Гвендолин разъяренный взгляд.

– У меня потрясающее тело, – сказала она. – И я чертовски усердно работаю над ним. Я любуюсь им, и мне нравится, когда на меня смотрят люди. Вот что делает меня притягательной.

– Ты чертовски права. – Гвендолин уставилась на Мередит и усмехнулась, как Чеширский Кот. – Ты красивая девушка. Я бы убила за такое тело. Звучит стервозно, но знаешь что?.. Твои слова – чистейшая правда. – И она ткнула в нее пальцем. – Боже, это действительно искренность!

Щеки Мередит полыхнули румянцем. Ричард смотрел на нее так, будто хотел прямо здесь сорвать с нее одежду.

Зато я и не знал, куда мне смотреть.

Мередит кивнула и дернулась, чтобы сесть.

– О нет, – сказала Гвендолин. – Мы с тобой еще не закончили. – Мередит застыла. – Мы услышали про твою сильную сторону. Теперь расскажи о слабой. Чего ты больше всего боишься?

Девушка яростно взглянула на Гвендолин, которая, к моему изумлению, резко замолчала. Остальные ерзали на полу и таращились на Мередит со смесью сочувствия, восхищения и смущения.

– У каждого есть слабости, Мередит, – заявила Гвендолин твердо, но тихо. – Даже у тебя. Самое сильное, что ты можешь сделать, признать это. Мы ждем.

В последующей мучительной тишине Мередит оставалась неподвижна, на ее шее дергалась жилка, глаза горели кислотно-зеленым огнем. Я почувствовал, что краска заливает мое лицо, и боролся с желанием крикнуть ей, чтобы она, мать ее, просто сказала что-нибудь.

– Я боюсь, – медленно начала она после паузы, которая, казалось, тянулась год, – что я скорее красива, нежели талантлива или умна, и поэтому никто не будет принимать меня всерьез. Как актрису и как личность.

Снова наступила звенящая тишина. Мередит не шелохнулась, она стояла с вызывающим и оскорбленным видом. Она была так беззащитна, что наблюдать за ней казалось неприличным и попросту невежливым. Я заставил себя опустить взгляд и украдкой изучил остальных.

Рен сидела, прикрыв рот рукой, Ричард рядом с ней не шевелился, он смотрел мягко, а Филиппу как будто тошнило. Александр с трудом сдерживал нервную усмешку. Джеймс справа от меня таращился на Мередит с живым, оценивающим интересом, словно узрел статую, скульптуру, нечто, изваянное пятьсот лет назад, наподобие языческого божества. Ее душевная обнаженность, которая проявилась так неожиданно, была завораживающей и величественной.

Каким-то непостижимым образом я понял, что именно этого и добивалась Гвендолин.

Она смотрела на Мередит целую вечность, потом громко выдохнула и произнесла:

– Хорошо. Садись вон там.

Колени Мередит подогнулись, и она опустилась в центре круга, выпрямив спину и застыв, как штакетник.

– А теперь мы побеседуем, – добавила Гвендолин с улыбкой на своих ужасающе розовых губах.