Текст книги "Маленький нью-йоркский ублюдок"

Автор книги: М. Дилан Раскин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Это недопустимо, сэр. Если вы сейчас же не уйдете, придется проводить вас к выходу.

– Послушайте, почему бы вам на минуточку не расслабиться? Да что у вас тут – нацистский режим ввели? Я заплатил тридцать один доллар за привилегию быть допущенным в это священное место и отираться среди сотен ненормальных любителей болтать по сотовому, а вы хотите меня вышвырнуть? Да вы что?

После этой красноречивой тирады она верняк была готова избить меня до полусмерти. Она смотрела на меня, как на полного придурка. Сознаюсь, в тот момент я уже был на взводе. На дух не переношу людей, которые будят меня из-за всякой фигни.

– Слушай, паренек, может, ты сам остынешь? – рявкнула она. – Никто тебя из музея не выгоняет, но спать здесь не разрешается. Это не приют. Если тебе нужен приют, их полно в…

На этой громкой фразе я ее перебил: «Думаете, мне приют нужен? Да вы что, сдурели? Да я вообще приехал в этот Богом забытый город только потому, что надеялся встретить здесь хороших людей. Да что с вами со всеми? Я исправно плачу налоги, я законопослушный гражданин, а вы меня из музея выпроваживаете? Где справедливость?»

– А по мне, дружок, ты выглядишь, как типичный сброд.

Она воображала, что говорит, как мистер Поттер из «Жизнь прекрасна». И считала, что имеет дело с тем, кто этого фильма не видел.

– Ну ясный пень, – вставил я. – При всем обширном спектре возможных вариантов ответа, я бы сказал, что ты для меня не более, чем жалкое насекомое. Прекрасно у вас тут обращаются с людьми, дамочка.

К тому моменту я был уже сыт по горло их музеем. Я встал, какую-то долю секунды раздумывая, а не отшвырнуть ли мне ее куда подальше. Слава Богу, баланс химических элементов в моем организме не нарушился, иначе в тот день меня бы точно арестовали. Вместо этого я просто прошествовал мимо нее и направился к выходу. Конечно, не преминул обернуться и одарить ее убийственным взглядом, после чего она кликнула корешей и двое из них проводили меня к выходу. Я не мог удержаться от смеха. Да уж, до некоторых, видимо, не дойдет никогда.

Однажды я читал об одном виде рыб, которые живут в бурных пенистых реках и покидают место изначального пребывания, чтобы найти то ли партнера, то ли еду, и в результате за несколько недель или даже месяцев проплывают сотни миль. А потом в один прекрасный день вдруг решают вернуться и плывут обратно, и в ста процентах случаев с успехом это осуществляют. А я даже место в поземном гараже, где оставил машину, найти не могу. Смешно, ей-Богу. Я, в течение пяти лет учившийся в двух колледжах, до сих пор не способен сориентироваться в гараже и найти, где оставил машину. После того, как пара копов-напрокат проводила меня до выхода, еще двадцать минут я потратил на поиски машины. Спроектирована эта стоянка была по-идиотски. Один угол не отличишь от другого. Самое запутанное место из всех тех, где я только был.

К тому времени, как я выезжал из этого долбаного гаража, я был уже окончательно взбешен и доведен до ручки. К тому же ужасно устал, уровень железа в крови и не чесался подниматься, поэтому я вернулся на шоссе и двинул в Тинли-Парк. Голова так гудела, что ничего другого просто не оставалось. Ехать искать жилье или какую другую фигню я не собирался. Вдобавок, признаюсь, начал испытывать нечто вроде угрызений совести по поводу того, что произошло между мной и воплощением мистера Поттера в том самолете. Почувствовал себя вроде как виноватым, что доставил ей столько хлопот и назвал сумасшедшей, хотя она всего-навсего исполняла наказ начальства охранять музей от всяких бродячих бездельников. Она всего лишь делала свою бессмысленную и отупляющую работу, притом за гроши, зарабатывая себе на жизнь. Возможно, она даже ненавидела свою работу, но продолжала служить, не умирать же ей с голоду, и, наверное, к тому моменту, как наткнулась на меня, спящего, была уже задолбанной и уставшей и, уж конечно, не хотела устраивать разборок. Она просто исполняла свои прямые обязанности и не хотела, чтобы ей мешали. Тут ее не в чем винить. Видит Бог, я и сам сотни раз в жизни был в такой же ситуации, сотни раз приходилось торчать на тупой работе. Помню, когда я был помладше, зарабатывал на хлеб, проверяя пропуска на входе теннисного корта Квинз-колледжа. Когда кто-нибудь шел на конфликт, я объяснял, что просто выполняю свои обязанности, хочу получить зарплату. Я никого не собирался беспокоить. Просто хотел выполнить то, что с меня причитается, и пойти домой – вот и все. Но люди тем не менее доставали меня и норовили оскорбить. Ненавижу таких. И поэтому мне стало жутко стыдно за ханжество, которое я продемонстрировал мистеру Поттеру в том самолете. Ведь я всегда уважал таких вот трудяг, которые каждый день возвращаются домой с больной головой и спиной. Я уважаю рабочих всего мира, служащих с минимальной зарплатой, начинающих талантливых фолк-певцов, писателей, которые и гроша ломаного за свой труд не получают, одержимых художников и гитаристов, которые без устали изливают свои творения в тесных пыльных гаражах и не могут позволить себе оплатить подвал магазина, в котором ютятся, – вот люди, которые заслуживают моего восхищения. И не перевариваю преступников, облаченных в костюмы, которые называют себя политиками, и всех ненастоящих так называемых творцов, которые готовы продать душу исполнительному директору издательства или компании звукозаписи. На мой взгляд, подобные люди как раз и являют все признаки разложения современного общества. И будь моя воля, все эти скользкие политики и бездарные поддельные художники со всеми их приспешниками, которых вы каждый день видите по телевизору, были бы сосланы на остров Читателей меню. Пришлось бы им там торчать и сверлить друг дружке мозги, пока не сдохнут. И тогда все творцы мира, настоящие творцы, настоящие трудяги, оказались бы у раздачи и наконец-то обрели возможность наслаждаться плодами своего труда и своих мучений. Такой мир был бы одухотворенным, можете мне поверить.

В конце концов я добрался до Тинли-Парк. Припарковался там, где обычно, и чуть не наделал в штаны – андроид стоял прямо возле двери, в которую мне нужно было войти, и курил. Я встречал эту роботоподобную тварь у входа уже во второй раз. Я вдохнул поглубже и начал потихоньку продвигаться к дверям. Чтобы не столкнуться с ним взглядом, надвинул на лицо козырек. Подойдя к двери, я пулей влетел внутрь, прежде чем он успел бы наброситься на меня с намерением задушить. Удалось мне это без труда, так как дверь была широко открыта, и мне не пришлось прокатывать карточку. Проскакивая мимо него, я почувствовал мерзкий вкус струи дыма, которую он выпустил мне в лицо. Как и в прошлый раз, я пробежал два лестничных пролета, бросился в комнату и дважды провернул замок. Не хотелось, чтобы меня похитили в таком месте, как Тинли-Парк, штат Иллинойс.

К тому времени, как я вошел, разделся, распаковался и все такое, было уже почти пять вечера. Я весь день ничего не ел, поэтому решил сгонять в «Вендис» и подарить себе ужин. Но прежде, чем выйти, вспомнил о шерстяных штанах с ворсом, что я приобрел у Эвиты на Манхэттене. Поскольку в тот вечер стоял страшный дубняк, я решил, что пришло время шататься в них по номеру. За этим-то я их и купил. Люблю носить зимой такие уютные вещички. Я понимаю, конечно, что на дворе стоял апрель, но на улице было все же чертовски холодно, а единственное, что есть в зиме прекрасного – это уют в четырех стенах, как, например, во время Рождества. С детства я каждую зиму мечтал о том, каким, на мой вкус, должно быть идеальное Рождество. За окном должен идти снег, трещать мороз и завывать ветер. А я – сидеть дома, свернувшись калачиком на диване рядом с обогревателем. Само собой, обложиться двадцатью подушками и одеялами наподобие крепости и смотреть «Жизнь прекрасна» в черно-белом варианте, но не на видео, а по обычному телевизору со всеми рекламами, анонсами и титрами. И на мне должна быть моя задрипанная старая толстовка из колледжа, штаны с ворсом и носки для сноуборда. Вот о каком Рождестве я всегда мечтал. Пусть говорят, что все это маниакально-депрессивный психоз и бессмысленный идеализм, ну и ладно. Я считаю, если к мечте не стремиться, то никогда ее и не достигнешь. Разве что наполовину, если повезет, но по мне половина вообще не в счет. Свои рождественские замыслы я до сих пор так и не осуществил. Отчасти из-за того, что прожил всю жизнь в многокомнатной квартире, а также потому, что в Нью-Йорке на Рождество снега толком никогда и не бывает. Да и не было у меня двадцати подушек и одеял. Во всей нашей квартире, может, и нашлось бы, при особом везении, штук пять, да и то дерьмовых. Все были такие старые и плоские, а одеяла больше походили на простыни. Так что я до сих пор тоскую по идеальному Рождеству. Недавно даже пошел и купил еще одно одеяло.

Ну ладно, вещи я так и не распаковал, вот и пришлось рыться, чтобы найти родимые, с ворсом. И тут вместо них я обнаружил нечто очень интересное, чего сам точно не укладывал. Я нашел письмо. На листке из отрывного блокнота, сложенного несколько раз. Я его точно туда не засовывал, поэтому сразу открыл. Оно было от мамы. Я сразу узнал ее почерк. Типичная проделка Фрэн Раскин. Еще с тех пор, когда я был совсем маленький, она всегда проделывала разные штучки типа этой. Когда я был в начальной школе, она подсовывала мне в коробочку для ланча странные записочки, я находил их только в школе. Честно говоря, читать письмо сразу мне не хотелось. Я прекрасно понимал, что оно до крайности печально, чересчур драматично и только подорвет мой так называемый извращенный душевный настрой и одержимость собственной свободой. В этой темной комнате мне не стоило читать ничего негативного. Здоровья бы мне это не прибавило точно, поэтому я положил письмо обратно. Что очень типично для Майка Раскина. Когда мне не хочется разбираться с проблемой я просто делаю вид, что ее не существует. Может, это и не самый ответственный подход к вещам, но на время помогает. Иногда встречать трудности лицом к лицу и преодолевать их – такой гимор.

После этого я все-таки нашел свои тепленькие штаны и надел. Вырубив свет в комнате, я уселся на кровати и стал слушать малюсенькое радио в будильнике, стоящем на прикроватной тумбочке. Старался вызвать момент прозрения, который привнес бы в мой мозг знание и помог решить, что делать с моей жизнью. Не хочется, чтобы вы меня совсем за деревянного принимали. В принципе, я всегда отдаю себе отчет, когда вижу, что некоторые дела идут не так, как предполагалось. И сознаю, что в том тоскливом гостиничном номере несколько дней попусту тратил время, не занимаясь ничем продуктивным с тех пор, как приехал. Ни работы, ни жилья и не нашел. Хоть свобода и продолжала меня радовать, но я понимал, что этого мало, меня удручало отсутствие прилива энергии. Из-за этого мне каждый день приходилось воевать с самим собой. Еще один дурной аспект вредной привычки затягивать до последнего.

К сожалению, как я заметил выше, когда мне не хочется разбираться с делами, я притворяюсь, что их не существует, так я поступил и на сей раз. Вместо того, чтобы продумать план дальнейших действий, я начал думать о Клео Монстр. Кажется, я еще о ней не рассказывал. Клео звали мою собаку. Мне ее привели, когда я был еще совсем маленьким – в третьем классе. И она тоже была еще довольно мала. Не щенок, но все же и не взрослая собака. Ей был год что ли или два. Одна женщина, жившая за счет Джуэл-стрит и 152-й, подарила ее нам, потому что ее подонок муж собаку бил.

Клео жила у меня в течение всей моей жизни. Она умерла за год до того вечера, когда я сидел в темной комнате отеля в Тинли-Парк. Я звал ее Клео Монстр, хотя это чистейший оксюморон. Клео была умнейшей и добрейшей собакой из всех собак, которых я когда либо встречал. Я утверждаю это не только потому, что это была моя собака, а потому что так оно и было. На фоне моей Клео Лесси выглядела просто неспособной к обучению. Она была настолько умна, что я вел с ней намного более содержательные и продуктивные беседы, чем с любым козлом в так называемых старших классах. Я вовсе не исключительно наивен или типа того, и, несомненно, некоторые идиоты из тех, кто читает сейчас эти строки, скажут, что «это была всего лишь собака». Тогда послушайте меня внимательно: бесчувственные скоты, способные говорить подобные вещи, должны немедленно сдохнуть от всевозможных неизлечимых болезней. Мне надоело слушать, как разные долдоны твердят, что она была всего лишь собакой. Ради всего святого, я в курсе, что это всего лишь собака, но что из того? Она была лучше, умнее и надежней, чем любое из встреченных мною человеческих существ. Я не преувеличиваю. Спросите любого, кто ее знал, он подтвердит мои слова. Клео была самой прекрасной и самой верной собакой на свете, вот почему мне так больно, что ее больше нет рядом. Я безумно по ней скучаю. Господи, как же я по ней скучаю. И умерла она очень скверной смертью. Так неожиданно и все в таком духе. Она умирала четыре дня, и эти четыре дня были самыми долгими и самыми худшими за всю мою долбаную жизнь. И самое противное, что всего за день до того, как заболеть, она была в полном порядке и превосходно себя чувствовала. Боже мой, да всего за день до этого она еще белок по двору гоняла. А ночью, когда я был в каком-то дурацком кино (как я мог!), ее желудок почему-то скрутило в узел, и она стала раздуваться. Мама весь вечер была с ней и сразу же помчалась в круглосуточную ветеринарную клинику на Хилсайд-авеню. Следующие три дня прошли для меня как в тумане, но первую ночь я помню, поскольку, когда я около полуночи вернулся домой – там никого не было.

И свет выключен. Было очень тихо и темно – прямо как в той комнате в отеле «Бэймонт», – а поскольку моя мама никакой светской жизни не вела, а у Клео не было на тот момент водительских прав, я понял – что-то случилось. И тут зазвонил телефон. Звонила мама. Она сообщила, что находится у Лизы, а Клео в больнице. Для меня до сих пор остается загадкой, как она могла оставаться такой спокойной. Клео, которая в жизни и дня не болела, теперь лежала в неотложке, а мама вела себя так, будто все в порядке. Мне никогда этого не понять.

Но не суть, я сразу рванул в ту ужасную клинику, где была Клео, и, стоило мне туда войти, она буквально вылетела из кабинета. Понеслась ко мне со всех ног, мельтеша своим маленьким гончим хвостиком со скоростью сто км/ч, а ее очаровательная конусовидная улыбка озаряла сиянием комнату; выглядела она отлично. Подбежала ко мне и давай облизывать лицо и обниматься, прямо как когда я был маленький и мы делили ужин из стейка на двоих. Нет слов даже приблизительно описать, какое облегчение я почувствовал, когда увидел, что с ней все о’кей. Вы и представить не можете, особенно учитывая то, что дежурным врачом была огромных размеров женщина, которая бы ноги от руки не отличила. Эта тупая скотина сказала мне, что с Клео все в полном порядке, что она, наверное, что-нибудь не то съела. До чего же мерзкой ни в чем не разбирающейся тварью была та женщина. Я считаю, что именно ей Клео обязана своей смертью. Невероятно, несправедливо. Но как бы то ни было, мы с Клео вышли оттуда и покатили домой.

Это случилось в пятницу, остаток ночи и на следующий день все было в порядке. Но в ту же субботу для нас с Монстром все понеслось как с горы. Помню, я пришел домой днем. Как обычно, поздоровался с Клео и плюхнул задницу на диван. Мама как всегда трепалась по телефону о всякой фигне со своими тупыми подругами. И в тот момент, когда я собирался включить телевизор, все и началось. Я вдруг услышал, что Клео издает эти ужасные давящиеся звуки. Они были настолько жуткими и страшными, точь-в-точь как те, что издают эти вечно неисправные мусоровозы, которые будят всех по субботам ни свет ни заря. Я тут же обернулся посмотреть, что с ней творится, и увидел, что ее как дефективную, скрючило на полу и рвет воздухом – ничего другого из нее не выходило. Она только кашляла и рыгала, даже шевельнуться не могла. Господи, это была жуть. Даже вспоминать тяжело. Я перемахнул через всю комнату за какую-то долю секунды, подхватил Клео на руки и потащил в машину. Мама бросилась за мной, мы вскочили в машину и рванули в Грейт-Нек, где была записана Клео. Если вы не знаете, то Грейт-Нек, как ни прискорбно, находится на Лонг-Айленде. Единственной причиной, по которой мы выбрали ветеринара с Лонг-Айленда, были ветеринары Квинза – мерзкие дегенераты и грабители. Ну, в общем, ехали мы ужасно. Дорога заняла минут пятнадцать, и все это время Клео давилась и задыхалась, пытаясь набрать воздуха в свои маленькие легкие гончей. Только Бог знает, о чем она думала в тот момент. Она была настолько умна и сообразительна, что наверняка знала, что происходит. Она ни дня в своей жизни не проболела.

Дежурила в ту ночь просто потрясающая врач Дебби Вол. Я ее до того дня не встречал даже, она была молодая, лет тридцати, такая темноволосая и худощавая. Чем-то напомнила мне ту девушку, которая подрабатывала моей няней, когда я был маленьким. У нее были нежные и мягкие черты лица, очень приятные, а кроме того, она была тоже очень умна и уверена в своих действиях, как и Клео. Прекрасный человек. Едва мы вбежали, она тут же бросилась к нам и повела в операционную, очень маленькую и холодную. Освещенную флюоресцентными лампами и выкрашенную в светлый цвет – отвратительное помещение. Вы не представляете, как я обезумел. Я абсолютно потерял контроль над собой, у меня началась истерика, я сбросил практически все, что висело на стенах и опрокинул пару передвижных ламп. Всю жизнь я ревностно оберегал Клео, было просто невыносимо видеть, как прямо на моих глазах она теряет сознание и бьется на столе из нержавейки, – и осознавать, что ничем не можешь помочь. Доктор Вол, сразу оценив ситуацию, сказала, что у Клео тяжелый случай заворота кишок и что сию же секунду надо принять решение – делать ей операцию или усыплять. Можете себе такое представить? Можете ли вы осознать весь ужас той ситуации? Живешь с кем-то всю жизнь и вдруг в один прекрасный день по неведомой причине приходится выбирать между его жизнью и смертью? Зачем? За какие грехи, объясните, пожалуйста.

Я находился в слишком истеричном состоянии, чтобы принимать разумные решения. Мог только выкрикивать имя Клео и твердить, что это абсурд. Вот все, что я говорил: «Просто абсурд какой-то». Я плакал и орал в полном невменозе. И почему-то запомнилось, как, прислоняясь к стене и рыдая, я смотрел в окно и наблюдал, как на улице орава ребятишек катается на велосипедах и веселится. И помнится, подумал, как же это несправедливо, что я испытываю муки ада и Клео невероятно страдает, а эти дети и весь остальной мир просто весело проводят время, не обращая внимание на ужас, происходящий внутри этой вонючей больницы. Было просто невыносимо горько. В результате решение делать Клео срочную операцию приняла мама, хотя доктор Вол и сказала, что шансы выжить, учитывая ее возраст и все такое – не более двух процентов. Выбор сделала моя мама, у меня мужества не хватило. Я был вне себя от горя. Но окончательно меня добило то, что я увидел через пару минут после начала операции. По дурости мне показалось, что я должен быть в операционной. Я вбежал туда взглянуть на Клео на тот случай, если она не выживет. Ворвавшись, я увидел, что Клео лежит на столе с кучей всяких трубочек и проводов в горле, ей только начали резать живот. Она была самой красивой собакой на свете, а ее уподобили объекту научного эксперимента, прямо из какого-то второсортного фантастического фильма. Жуткое зрелище. Даже вспоминать не хочется. От этого глаза сами собой закрываются и зубы сводит. Я до сих пор не отошел от того, что увидел, и вряд ли когда-нибудь отойду.

Мы с мамой вернулись домой, и обратно в больницу я поехал на своей машине уже один, мама не захотела ждать там. Я проторчал на стоянке у больницы, пока не стемнело, все это время прорыдав, как двухлетний младенец. А еще я молился каждому богу, которого только мог припомнить, чтобы Клео выкарабкалась. Я, помнится, говорил, что особо ни на Бога, ни на религию не рассчитываю, так оно и есть, но молюсь и благодарю Его все время. Ужасное лицемерие, конечно, признаю. Но в тот момент мне хотелось лишь одного – нормально попрощаться с Монстром. Это все, о чем я мечтал. Я прождал на стоянке пять часов, и все это время пялился на огромную водонапорную вышку у заправки через дорогу. Голубая краска была изъедена ржавчиной и местами облупилась, будто к этой штуке не прикасались лет пятьдесят. Помню, я задумался, как же так, невзирая на смерть Клео, завтра эта проклятая вышка будет такого же голубого цвета и так же облуплена, и ничего вокруг меня не изменится. Очень депрессивные мысли приходили мне в голову. От них хотелось в тот же миг и на том самом месте застрелиться.

В конце концов из больницы вышла одна из медсестер. Молоденькая девочка, лет двадцати, с яркими рыжими волосами. Она заметила меня сразу, как вышла, поскольку моя машина была на стоянке единственной. Крыша и стекла моего автомобиля были опущены, так что, как только она посмотрела в мою сторону, я сразу ее окликнул. Я перед этим чуть было не заснул, поэтому мой голос сипел, как старый телевизор.

– Скажите, моя собака жива? – спросил я ее, чувствуя, как вытекшая из носа сопля ползет по подбородку. Я так нервничал, что думал – умру. Казалось, будто этой глупой бесчувственной девушке потребовалось лет десять, чтобы ответить.

– Да, – сказала она, – ваша собака спит в палате.

Несмотря на то, что девушка была мерзким бесчувственным куском дерьма, я был так счастлив услышать это из ее уст, что издал вопль всей грудью. Такой громкий, чтоб все слышали. Моя Клео – настоящий стойкий солдатик. Она всегда была молодцом, с самых ранних лет. Храбрая девочка, моя Клео. Монстры не сдаются, вам не передать, как я восхищаюсь ей и горжусь.

В ту ночь я так и не заснул, но на следующее утро, едва взошло солнце, я помчался в больницу проведать мою Клео. Доктора Вол не было, вместо нее была какая-то тошнотворная жирная четырехглазая нацистка, ее звали доктор Менгл, по-моему. Эту женщину следовало бы до смерти истыкать гарпуном. Злобная нацистка была самой хладнокровной и безжалостной сукой изо всех, кого я только встречал в жизни. Какая же тварь! Сначала она пыталась помешать мне пройти к Клео, а затем все поторапливала, чтобы я уходил. Тогда мне было не до нее, я ревел навзрыд, но сейчас бы не отказался наехать на нее как следует. Хотелось бы запереть ее в одной из этих отвратительных хромированных клеток, вроде той, где сидела Клео, и заморить ее, жирножопую, голодом до смерти.

Вот так, мою родную Клео поместили в холодную хромированную клетку. Это было ужасно. К ней были подсоединены провода и трубки, она была так слаба, что даже не могла посмотреть на меня, от чего мне всю душу выворачивало наизнанку. Я попытался протиснуть свое тощее тело в клетку, чтобы посидеть с Клео, но клетка стояла как-то слишком неудобно, не было шансов пробраться внутрь. Мне пришлось наклониться и приблизить свое лицо к ней, несмотря на то, что она не могла двигаться. И я стал говорить, как ею горжусь и что мы вместе победим в этом бою. Я не переставая твердил ей, что мы победим, что все будет хорошо. Вытирая засохшую кровь с ее хорошенькой бело-коричневой мордочки, я снова и снова повторял, что как только она поправится, мы все вместе поедем в долгое чудесное путешествие. Но она только скулила, плакала и издавала звуки, совсем не характерные для моей сильной Клео Монстр. Далее вспоминать об этом больно.

Мне пришлось ненадолго уехать из больницы. Эта фашистка меня вынудила. Надеюсь, сейчас эта вонючая тварь получила по заслугам. Надеюсь, какая-нибудь бешеная псина давно разодрала ее на куски. Я решил приехать на следующий день, когда там будет доктор Вол, от которой я узнаю о состоянии моей Клео в подробностях. Она была в двадцать раз умнее того так называемого доктора. Впрочем, уехал я не сразу. Еще немного посидел в машине на стоянке, плача и проклиная все на свете.

На следующее утро я первым делом помчался обратно. Доктор Вол была на месте, она отвела меня к Клео. Та была еще очень слаба и несчастна, до сих пор описывалась с ног до головы, но выглядела уже немного лучше. По крайней мере, мне так показалось. Пока я стоял, глядя на свою собаку, доктор Вол держала руку на моей спине. Потом сказала, что у Клео, скорее всего, рак желудка, но до результатов анализов, которые должны прийти только на следующий день, она не берется утверждать с уверенностью. Можете себе представить? Рак желудка. Да вы издеваетесь надо мной! Естественно, она мне сообщила, что если у Клео действительно рак, они ничем не смогут помочь. Выходило совсем паршиво. Я тут же решил забрать Клео из больницы домой. Если уж ей суждено умереть, пусть уж она, по крайней мере, умрет дома, в своей постели, а не в какой-то промозглой ветеринарной лечебнице, где все чужое и страшное. Во всяком случае, окажись я в подобной ситуации, ничего другого бы не пожелал. Доктор Вол была слишком добра, чтобы помешать мне исполнить задуманное, она помогла отстегнуть провода и трубки от Клео, при этом даже не шевельнувшейся.

Я отнес Клео в машину, а доктор Вол провожала нас. На мне была синяя куртка-пилотка, и, пока я ее нес, Клео ее всю описала. Пятна остались на куртке до сих пор. Я ее после этого не стирал.

– Надеюсь, вы оба знаете, что очень мужественны, – неожиданно для меня сказала доктор Вол.

– Да уж, секрет мужества в том, чтобы не показывать никому, что ты до смерти напуган, – ответил я, утирая сопли с лица. Жаль, что у меня не было шанса ее отблагодарить. Слишком я был тогда расстроен. В других обстоятельствах я благодарил бы ее до посинения.

Потом мы с Клео уехали. Я почувствовал себя в безопасности, только когда оказался на Шестьдесят восьмой аллее и занес Клео в квартиру. Все вонючие соседи так и повысунулись из окон поглазеть, что происходит – козлы любопытные, да плевать я на них хотел. Меня волновало только одно – устроить Клео поудобней. Положив ее на ее любимое одеяло, я сел рядом. Говорил ей, что согласился бы сражаться до последней капли крови, только бы увидеть, что она преодолела это суровое испытание, и, что как только она придет в себя, мы вместе, как в детстве, поедем в Мэн и будем на завтрак делить яичницу с беконом. Но это было совершенно бесполезно. Клео лежала на подстилке, дышала как Джейсон [4]4
  Джейсон – убийца в фильме ужасов «Пятница, 13».


[Закрыть]и глядела на меня своими большими грустными карими глазами. Ее всю трясло, что меня реально пугало. Печальней всего было то, что она была умной собакой. По-моему, не столь страшно видеть, как болеют и умирают глупые люди или животные, но когда умирает кто-то заведомо осознающий,что с ним происходит – вот тогда это действительно больно наблюдать. Чуть позже в тот же вечер, около десяти, когда мы сидели над ней с мамой – к сожалению, и начались предсмертные мучения Клео. Не буду морочить вам голову – я точно не знаю, что произошло, даже не хочется об этом вспоминать, но внезапно Клео попыталась вроде вскочить и подойти ко мне, и тут вдруг, откуда ни возьмись, из нутра ее вырвался ужасный глубокий стон и она начала изрыгатьогромные сгустки темно-красной крови. Вы даже вообразить не можете, насколько чудовищно это выглядело. Даже при желании я не мог бы передать это словами. Я вскакиваю и подхватываю ее на руки, а кровь все хлещет из ее рта на ее лапы, на мою куртку и джинсы. Господи, как же это было ужасно. Нам опять пришлось мчаться во весь опор обратно на Лонг-Айленд, но уже в другую ветлечебницу, в вонючем округе Нэссью. Удивительно еще, как она продержалась всю дорогу. Удивительно, как она продержалась, пока все эти ничего не понимающие сукины дети подключали ее к необходимым аппаратам и всяким штуковинам. Провалиться бы к черту всему тому, что там происходило и вообще всей этой долбанной ситуации, а толстой скотине, дежурившей в тот вечер, в особенности. Хотите верьте, хотите нет, но она была еще в десять раз хуже, чем прошлый так называемый доктор. Это было уже просто абсолютное зло в человеческом облике. Она даже начала орать на нас с мамой за то, что мы себя вели, как умалишенные. Мне показалось, что так же грубо она обращалась и с Клео, когда подсоединяла ее к проводам. Мне хотелось просто пришибить ее на месте, хоть я и законопослушный. Не знаю, как ее звали, но кем бы она ни была, она того заслуживала. Надеюсь, дамочка, вы слышите мои громкие проклятья. Это вамследовало бы заболеть раком желудка. Это васследовало бы таскать из одной больницы в другую и запирать в клетках. Надеюсь, сейчас вы где-нибудь благополучно загниваете, недоделанный кусок дерьма.

Ладно, ближе к делу, мама, как и в прошлый раз, поехала домой, а я остался один в приемной. Помню, как убивался там, думал, точно, удар себе заработаю и умру. Да я почти что желалсмерти. Немного спустя до меня начали доноситься стоны и визг Клео из палаты. Мы с ней плакали одновременно. Я стал колотить кулаком по стене, как бы давая ей знать, что я рядом, что все слышу, но не думаю, что это сработало. Только привлекло внимание всех, кто ожидал в приемной. Они смотрели на меня как на полоумного, кем я, собственно, и был. Наверное, именно тогда я пришел к мысли покончить со страданиями Монстра. Не хочу об этом думать, но такое я принял решение, хотя до результатов анализов оставалась еще целая ночь. Мистер Тимминг тоже может катиться куда подальше. Со своим нездоровым чувством юмора. Но решение, несмотря на все это, было мной принято, и после того, как я сообщил о нем докторам, они пропустили меня к Клео.

В ее палате было невыносимо холодно, Клео лежала на хромированном столе, завернутая в светло-голубое покрывало. Я еле дышал и еле сдерживал дрожь в руках и, подходя к ней, попытался сдержать слезы, но не получилось. Помню, как наклонился к ней и мы вместе заплакали. Она плакала, я плакал – мы оба плакали. Я говорил, что мне невыносимо так с ней поступать, но мне кажется, я поступаю правильно, потому что, ради всего святого, хочу положить конец ее страданиям и ее борьбе. Она не заслуживала подобной несправедливости. Я твердил ей, как благодарен за ее дружбу и преданность в течение стольких лет, как признателен за те годы, когда мы росли вместе. Сказал, что мне ужасно жаль, что из-за генетики или Бог знает чего еще, собаки стареют быстрее людей, сказал, что будь моя воля – я бы вмиг поменялся с ней местами – я и правда бы так сделал. Сказал, что в один прекрасный день мы обязательновстретимся. Что однажды где-нибудь далеко от этих проводов и хромированного стола наши с ней пути пересекутся снова, и она будет гонять белок по большому зеленому полю, мельтешить своим хвостиком и опять чувствовать себя счастливой. Сказал, что никогда ее не забуду. А Клео могла лишь смотреть на меня своими большими карими глазами и плакать. Господи, она была так беспомощна и так несчастна.