Текст книги "Переоцененные события истории. Книга исторических заблуждений"

Автор книги: Людвиг Стомма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

И честное слово, не так уж существенно, завысил ли Дзедиц число жертв, видит ли Мунк хоть какую-то пользу, а Хельт, наоборот, не видит никакой. Суть заключается в констатации, что люди этой войны не понимали. Хронисты того времени, равно как и их читатели и слушатели, объясняли этот тридцатилетний кошмар происками дьявола, карой за грехи, зловещим заговором… Доставалось за это евреям, ведьмам, иноверцам, всякого рода «чужакам». Самопроизвольно взвинчивался и религиозный аспект событий. Протестанты обвиняли католиков, католики – протестантов, хотя как протестантские, так и католические войска безжалостно истребляли без всякого различия и своих и чужих. Слепая ненависть становилась единственным смыслом, поскольку никакого другого не было. Не видели этого смысла ни убийцы, ни убиенные. И уж нисколько не добавляло смысла хаотическое движение обоих армий, живущих сиюминутными потребностями по тем самым «акульим» законам. Результаты войны тем более не имели особого смысла. Доставшийся шведам в награду за восемнадцать лет сражений и экономическое истощение своей страны Штеттин был ими утрачен всего 65 лет спустя. Военная держава, которой по идее Швеция должна была стать, просуществовала еще меньше – до 1709 г. Иллюзорными оказались выгоды и Франции, и Габсбургов. Логика истории диктовала не закрепление раздробленности в Германии, а ее объединение. В итоге приходится признать, как от этого не открещиваются историки, что война эта велась ради войны. Просто в определенный исторический момент сильным мира сего не хватило воображения ни на что иное.

Парадоксально, но даже разорение земель, по которым прокатилась война, не длилось долго. Жизнь возрождалась здесь, как замечает Мунк, «с поразительной быстротой. В период Пражского мира в Магдебурге осталось всего несколько сотен домов [точнее, около 200. – Л. С.], однако уже десятью годами позже город успешно восстановил былое великолепие. […] В полуразрушенных городах на реке Липпе и на северо-западе обернули выплаты военных контрибуций в свою пользу, стараясь добиться, чтобы суммы выплачивались на местах. В этом случае денежные подати становились фактором, раскручивающим экономику. Даже миграция – очевидная причина человеческих страданий – подчас приносила пользу. Первая волна чешских беженцев, осевших в Пльзене, Дрездене, Циттау и других городах Саксонии, способствовала развитию тамошнего издательского дела и прочих ремесел. Эльзас и северо-западные земли империи, в том числе Ольштын, в итоге также выиграли, поскольку центральные регионы обезлюдели». В свою очередь эти самые центральные регионы отстраивались со скоростью и эффективностью, напоминающими расцвет ФРГ после Второй мировой войны. В конце концов, признает Мунк, «все это было частью более широкомасштабного процесса, начатого еще до войны». Даже в области демографии и экономики последствия Тридцатилетней войны оказались весьма эфемерными. Так за что же погибло много миллионов людей и загублено как минимум одно поколение? Похоже, мы уже предложили ответ, состоящий в отсутствии такового. Война ради войны, то бишь пароксизм человеческого безумия – так должен звучать подзаголовок общего подведения итогов Тридцатилетней войны. По сути дела она ничего не изменила, но в пантеоне преступлений человечества она воистину в первых рядах.

Ватерлоо

6 апреля 1814 г. в Фонтенбло Наполеон подписал акт отречения от престола. 20 апреля под эскортом шестисот гвардейцев генерала Камбронна он отправился на Эльбу. 8 апреля в замок Хартвелл, где находился Людовик XVIII, брат казненного на гильотине Людовика XVI, ставший наследником престола после прискорбной смерти юного Людовика XVII, влетел на взмыленной лошади маркиз де ля Мезонфор: «Ваше Высочество, Вы – король!» – «Разве я когда-либо переставал им быть?» – с достоинством ответил Людовик. 19 апреля он отправился во Францию, и когда 24 апреля сошел на берег в Кале, карета Наполеона катила где-то между Вьеном и Монтелимаром. Еще в течение пяти дней оба правителя находились одновременно на французской земле, и сразу было ясно, как она разделена. Во «Взлетах и падениях королей Франции» я подвел итоги исследований Мишеля Брюгье («La premiè re Restauration et son budget», Genève, 1969): «Очевидно, что территории, поддерживающие Наполеона, находились приблизительно между двумя прямыми, которые начинаются в Ла-Рошели и направлены одна на северо-восток к Монсу, а вторая к Греноблю и Альпам с небольшим изгибом, охватывающим Овернь. На стороне Бурбонов остались такие традиционно роялистские провинции, как Бретань, Нормандия, Вандея, а также весь юг. Относительно последнего дело можно объяснить континентальной блокадой, разорявшей крупные портовые города вроде Бордо и, в меньшей степени, Марселя. Но почему за Людовика выступали в Дордони, а в соседнем Лимузене, наоборот, за Наполеона? За Наполеона были мужчины, а за Людовика женщины. “Ведь для женщин королевское правление означало, что мужчины, наконец, вернутся к своим ролям братьев, сыновей и мужей, вместо того чтобы пропадать в исключительно мужском мире казарм, сражений и борделей”, – написал Филипп Мансель («Louis XVIII», Paris, 1982). Но и это – только полуправда. Ведь к женщинам относятся и маркитантки, и куртизанки. А что прикажете сказать о тех, чьих братьев, сыновей и мужей Наполеоновская эпоха вознесла на вершины, о которых они раньше и мечтать не смели? Да и мужчины бывают не только военными, но и предпочитающими спокойную жизнь купцами, рантье и крестьянами. […] Реставрация делала акцент на стабильные ценности, такие как семья, легализм, традиция; бонапартизм же ставил на динамические: амбиции, национальную гордость, карьерный рост, борьбу. Бог войны противостоял сентиментальному добродушному пузатому старичку в белых чулках – истинному воплощению сельского пацифизма. По масштабу личности и способностям Людовик XVIII и в подметки не годился Наполеону; но, возможно, именно поэтому был для многих гораздо понятнее и ближе… Кто из нас в морозную погоду не хотел бы иметь такого ждущего в теплом деревенском домике ласкового дедушку? Да, конечно, значительная часть общества опасалась сильных на словах, но вовсе не обязательно на деле радикалов из эмиграции. Но и тех, чьему стабильному положению угрожали безграничные амбиции наполеоновских выскочек, было не намного меньше. Здесь даже семейные узы не гарантировали единства взглядов. Герцог Франсуа Монтескье-Фезенжак был министром внутренних дел при Бурбонах, тогда как граф Элиза-Пьер Монтескье-Фезенжак – обер-камергером Наполеона». И таким примерам несть числа. Столь сложные внутренние переплетения и разграничительные линии изначально исключали гражданскую войну. Можно на худой конец убить соседа, но сына?.. Можно тещу, но приятеля из бистро?..

Не Наполеон сверг монархию Бурбонов, а революция. Он же взял власть в момент, когда коррумпированная Директория окончательно себя скомпрометировала, став компромиссом между якобинцами и вандейцами. За исключением экстремистов он, по большому счету, устраивал всех. Затем Наполеона озарил свет Аустерлица и прочих бесчисленных побед. Он и Франция стали тождественны, чего нам не изменить, как не могли изменить и предпринятые покушения на его жизнь.

1 марта 1815 г., когда Наполеон высаживался в бухте Жуан, чтобы вернуться к власти, ситуация была уже принципиально иной. Людовик XVIII правил десять месяцев, и время это характеризовалось умеренностью и относительной терпимостью. Уже на французской земле в Антибе Наполеон заявил, что «дойдет до Парижа без единого выстрела». И оказался прав, гражданская война была невозможна. Никто в него не стрелял, а часть народа пошла за ним, что, впрочем, вовсе не означало, что присоединившиеся готовы были стрелять в сторонников Бурбонов. Война, которую Наполеон неизбежно начал, хоть формально и не была гражданской, никак не могла сделаться популярной. Впервые для значительной части французского общества исход этой войны был практически безразличен, а те, кто желал ему поражения, не ограничивались, как раньше, одними экстремистами. Подобным образом делились и взгляды в срочном порядке мобилизованных солдат, которые отнюдь не горели желанием воевать и мечтали, чтобы их оставили в покое. Кроме самых преданных, так сказать фанатиков наполеоновской легенды, не было уже и прежнего энтузиазма, породившего Йену, Варгам, Аустерлиц. Со времен Лоди или Арколе минуло уже девятнадцать лет. Попытки сопротивляться или, скорее, бойкотировать неонаполеоновскую власть, предпринятые Ларошжакленом в Бретани, герцогом Луи-Анри-Жозефом де Бурбоном в Анжу или герцогом Луи-Антуаном д’Ангулемом в Аквитании, были обречены на провал, но тем не менее тормозили поступление рекрутского пополнения и вызывали сумятицу на местах. Состояние государственных финансов, как ни странно, являлось, благодаря кропотливой работе королевского министра финансов барона Жозефа-Доминика де Луи, вполне приличным, однако производство, разрушенное вследствие военной кампании 1814 г., еще не было налажено. «Спасение государства зависит от ружей», – заявил 15 апреля Наполеон, видя, что производство вооружения не покрывает даже минимальных потребностей (Louis Madelin, «L’Histoire du Consulat et de l’Empire, t. XVI, Les Cent-jours, Waterloo», Paris, 1954). Приходилось импровизировать при решении практически любой проблемы. Не хватало времени обучать призывников 1799 и 1800 годов рождения. Единственным выходом стало распределение их по частям, укомплектованным опытными солдатами, что, однако, существенно ослабляло боеготовность таких подразделений.

Война – самое главное и решает все. Ей надлежало отдавать все время и силы. Однако императору следовало продемонстрировать подданным, что ничего, собственно, не изменилось, и его возвращение – отнюдь не вооруженная авантюра, а восстановление нормальной жизни. В его распорядке дня того пресловутого пребывания в Париже (с 21 марта по 11 июня 1815 г.), в частности, можно прочесть:

6 апреля – посещение Ботанического сада и мастерской Давида;

8 апреля – визит в Музей Наполеона в Лувре; 13 апреля – император смотрит бульварную комедию «Мнимая племянница»;

18 апреля – в Опере на «Весталке» Гаспара Луиджи Спонтини;

21 апреля – гала-представление в Комеди Франсез. В программе «Гектор» Люка де Лансиваля – любимая драма Наполеона, о которой он только уже на Святой Елене выразился, что «это спектакль на гарнизонный вкус». В главных ролях Франсуа Тальма и Катрин Дюшенуа, главная конкурентка бывшей любовницы Бонапарта Маргариты Жозефины Жорж…

Конечно, все это успокаивает общественное мнение, но безжалостно крадет столь драгоценное время.

«Против Наполеона, – пишет Луи Мадлен, – стояли армии, насчитывавшие свыше полумиллиона солдат, готовые в любой момент увеличить свою численность до миллиона с лишним. Кроме 150 000 человек, которых Австрия могла перебросить на юго-восточную границу Франции, и 50 000 испанцев, мобилизованных Фердинандом VII для удара на юго-западной границе, еще 70 000 австрийцев и 80 000 немцев двигались к Рейну, опережая русскую 80-тысячную армию, которая выдвинулась из Чехии, еще 70 000 русских двигались из Польши. Сверх этого 120 000 прусаков под командованием Блюхера стояли лагерем на Мозеле, а 100 000 англичан, ганноверцев, голландцев и немцев из северных княжеств под командованием Веллингтона – под Брюсселем. Как Блюхер, так и Веллингтон ожидали подхода войск Шварценберга, чтобы вторгнуться в Северную Францию и идти на Париж». Время работало на них. Бонапарту не оставалось ничего иного, как собрать все имевшиеся под рукой силы и нанести удар, не теряя ни минуты. Хотя, по сути дела, было уже поздно.

Император выступил из Парижа 12 июня в четыре часа утра. В полдень он доехал до Лана, где принял рапорты о положении дел и остался на ночлег.

13 июня он прибыл в Авен, где в его честь дал обед маршал Мишель Ней, герцог Эльхингенский.

14 июня после смотра войск Наполеон сделал привал в Бомоне. Погода испортилась. Ветер нагнал дождевые тучи.

15 июня Бонапарт был уже в Шарлеруа. Выехав за город, он задержался около постоялого двора «La Belle Vue» у потрепанного временем откоса на развилке дорог до Флерюса и Брюсселя. Император приказал подать ему стул и смотрел на проходящие мимо войска. По словам Жана Тюлара и Луиса Гарроса («Itinéraire de Napoléon au jour 1769–1821», Paris, 1992), «погрузившись от усталости в дремоту». Его разбудил в 15:00 генерал Гаспар Гурго (который позже сопровождал его на Святую Елену), докладывая, что прусаки уже неподалеку от Госселье. Наполеон вызвал Нея и приказал ему атаковать неприятельские форпосты. В 17:30, все еще не слыша пушек, Наполеон продвинулся к Жилли, чтобы ускорить наступление. Французы без особого труда отогнали прусаков на пару километров к северу.

16 июня началось сражение, вошедшее в историю как битва при Флерюсе или у Катр-Бра, но правильнее было бы назвать его битвой упущенных возможностей. Прусаки были разбиты, но из-за неверного понимания приказов маршалами Не-ем и Груши прусские войска смогла отступить, сохранив порядок. Бой, в котором погиб герцог Брауншвейгский Фридрих Вильгельм, не принес разрешения ситуации. Зловещим, хоть и знаменательным событием в том бою стал переход на сторону врага генерала Луи-Огюста де Бурмона. До этого случая (casus Бернадота – совершенно иное дело) таких прецедентов в императорской армии не было. Известие об этом предательстве подействовало на всех угнетающе.

17 июня французские войска относительно спокойно понемногу продвигались вперед. Только время от времени происходил обмен краткими артиллерийскими залпами. Противник отступил в направлении Брюсселя. Наполеон на белой кобыле с эротическим именем Дезире (Желанная) в сером промокшем сюртуке ехал во главе колонны, угодив в окрестностях Мон-Сен-Жана под обстрел. В 19:30 он остановился на ферме дю Кайю. Адъютанты развели огромный костер, у которого император пытался по мере возможности просушить мокрую одежду. В 22:00 Наполеон отправился пешком на рекогносцировку. Следующую он провел в 23:15. После полуночи он принимал рапорты от разосланных патрулей, которые подтвердили, что прусаки отошли, а перед французами возле деревушки Ватерлоо стоят англо-голландские войска. С часу до двух император совещался с Неем и отдавал последние приказы относительно расположения частей, после чего, наконец, лег спать, чтобы проснуться через полчаса. Дальнейший почасовой график я привожу, основываясь на данных Тюлара и Гарроса:

18 июня 1815 г. 3:00 утра. Последняя рекогносцировка, с которой Бонапарт вернулся в Кайю в 3:30.

4:00. Просмотрел карты и еще раз лег ненадолго вздремнуть.

6:00. Переоделся, побрился и принял доклады. 8:00. Завтракал в компании маршала Жана де Дье Сульта, министра Юг-Бернара Маре, командира императорской гвардии графа Антуана Друо и нескольких других генералов.

8:30. Еще раз изучил карты. 8:45. Велел позвать хозяина фермы Кайю, некоего Букко, и поблагодарил его за гостеприимство.

9:00. Взяв в проводники фламандского крестьянина по фамилии Декостер, объехал местность вокруг левого крыла своих войск.

10:00. Сделал своим наблюдательным пунктом возвышенность, расположенную приблизительно в 1,5 километра за линией войск между фермой де Россом и лачугой Декостера.

10:30. Последний раз спустился вниз, чтобы осмотреть центральную группу войск.

11:00. Вернулся на холм, где продиктовал Сульту план первой атаки.

11:30. Отдал приказ начать артиллерийскую подготовку. 11:35. Заговорили французские пушки. Битва при Ватерлоо началась. Первый удар французов был направлен на правое крыло англичан. Здесь ключевой позицией был замок Угумон. Обнесенный солидной каменной стеной, он мог бы служить идеальной позицией для французской артиллерии, чтобы парализовать английский фланг. Яростные бои за замок продолжались два часа. Части шестой дивизии II корпуса под командованием младшего брата Наполеона Жерома Бонапарта даже прорвались в сады и высадили замковые ворота, но за взятой стеной увидели… другой укрепленный вал, который успели возвести англичане. Атака захлебнулась. На правом крыле французов (левом для англичан) пошел в атаку маршал Ней. Он продвигался верно, но медленно. В 13:30 к нему на помощь пришли дивизии генерала Жана Батиста Друэ д’Эрлона.

«Шли они, – писал Томаш Маларский («Ватерлоо 1815», Варшава, 1996), – медленным размеренным шагом под прикрытием плотных линий вольтижеров. Корпус должен был занять пространство между левым флангом дивизии Алликса [генерал Жак-Александр-Франсуа Алликс де Во. – Л. С.] вплоть до дивизии Дюрютта [генерал Пьер-Франсуа-Жозеф Дюрютт потерял под Ватерлоо правую руку и получил сабельный удар в лицо. – Л. С.]. Все дивизии состояли из двух бригад по шесть батальонов в каждой бригаде. Всего 48 батальонов.

Это было эффектное зрелище, столь характерное для Наполеоновских войн, когда чаще всего применялись атаки батальонными колоннами.

Солнце освещало яркие мундиры марширующей пехоты и заставляло сверкать штыки и затканные серебром и золотом штандарты. Привлекавшие внимание колонны попали под огонь английской артиллерии. По колоннам били

сначала железными ядрами, а затем гранатами и шрапнелью. Среди пехоты носился маршал Ней, которого часто обвиняли в отсутствии воображения и военных знаний, но никогда – в отсутствии храбрости на поле боя. Он заражал своей отвагой солдат и офицеров, многие из которых помнили, как он не отчаялся и не поддался панике во время отступления из Москвы в 1812 г. Сейчас же Ней, ведя в наступление корпус д’Эрлона, намеревался одним ударом сломить всю оборону Пиктона [генерал сэр Томас Пиктон погиб под Ватерлоо. – Л. С.] и занять Мон-Сен-Жан, отрезая тем самым пути отступления армии Веллингтона. Запертые на опушке Суаньского леса английские части в этом случае не имели бы ни малейшего шанса на спасение».

На этот раз крепким орешком для французской пехоты стали преградившие ей путь стены двух крестьянских ферм: Ла-Э-Сент и Папелотт. Укрывшиеся там англичане устраивали убийственные для французов вылазки, тормозя наступление и расстраивая их боевые порядки. В тот момент, когда уже казалось, что французы берут верх, Веллингтон бросил в бой лучшие части своей кавалерии во главе с прославленным полком шотландских королевских драгун. Конница буквально смела измотанные батальоны Алликса де Во и смяла наступавшую за ними третью дивизию генерала Пьера-Луиса де Марконье. Один из шотландских унтер-офицеров 42-го полка – Джеймс Энтон – так описывает эту бешеную атаку («Wellington’s Men. Some Soldier’s Autobiographies», Wakefield, 1976): «Мы как раз продирались через живую изгородь, когда пришел приказ от нашего генерала разомкнуть ряды. Тут же кавалерия, пройдя через них, перемахнула изгородь и врезалась в неприятеля. „Scotland for ever!” – кричали все шотландцы, когда „Scots Greys” проходили через наши ряды. Где найти перо для описания этой сцены? Конские копыта били в грудь вражеских солдат. Окровавленные палаши, занесенные над головами, обрушивались на них, неся смерть. Удар за ударом, словно умелый крестьянин орудовал серпом, и страшные раны обрывали жизни». Страсть как эффектно! А вот военные историки до сих пор ломают голову над вопросом, почему шотландская кавалерия не вернулась на исходные позиции после выполнения задания, а на усталых лошадях, у которых не было сил даже перейти в галоп, продолжала двигаться вперед, выходя на предполье только вступавшей в бой, еще свежей и располагавшей артиллерией пятой дивизии второго корпуса французов под командованием генерала Жильбера-Дезире-Жозефа Башлю. Раздались залпы, и численный состав беспомощно трусящей кавалерии сократился на 40 %. Тогда как пехотинцы Башлю пустились бегом вверх по склону и заняли позиции выбитых частей, используя трупы павших – как писал Жан Баптист – для прикрытия от обстрела. Равновесие на правом фланге было восстановлено.

Оставался центр. Здесь после яростного обстрела и очередных атак французской пехоты «иностранные формирования армии Веллингтона, – пишет Малярский, – стали подумывать об отступлении, а некоторые нидерландские батальоны уже начали отступать, стремясь вырваться из этого ада. Герцог понимал, что его личный пример лучше всего повлияет на изнуренных солдат, и поэтому все время находился на передовой, невзирая на то, что снаряды и гранаты убивали и ранили офицеров его свиты. От окружения герцога, состоявшего из адъютантов и штабных офицеров, осталось буквально несколько человек, поскольку большинство погибли, были ранены или находились в постоянных разъездах. Сам Веллингтон верхом на своем Копенгагене старался побывать на позициях каждого батальона и своим спокойствием и хлесткой шуткой поддерживал солдат и офицеров. Спокойствие он демонстрировал, нарочито медленно поправляя галстук, спрашивая, который час, или долго разглядывая местность в подзорную трубу. Герцог знал, что время работает на него, с каждой минутой приближая подход прусаков…».

В самом деле, когда чаша весов могла склониться, даже случайно, в ту или иную сторону, подход армии Блюхера имел решающее значение. Успеет или не успеет? Маршал Гебхард Леберехт фон Блюхер являлся фигурой, мягко говоря, оригинальной. «Его удручала мысль, – пишет Джефри Риган («Военные ошибки», Варшава, 1992), – что он родит слоненка, будучи абсолютно уверен, что забеременел от какого-то французского солдата. Мучили Блюхера и постоянные приступы старческой меланхолии. Он утверждал также, что французы специально подогревают пол в его комнате, да так сильно, что он может ходить исключительно на цыпочках». Сомнения и безответственные решения не всегда адекватно воспринимавшего действительность Блюхера давали некоторый шанс Наполеону. По всей видимости, последний решил положиться на свою счастливую звезду. В 19:20 (войска Блюхера, о чем Наполеон знал, но скрыл от своих солдат, находились уже менее чем в полукилометре от центра сражения) император повел в наступление свою любимую старую гвардию. Императорская гвардия была больше, чем просто воинское формирование. Чтобы попасть в ее ряды, следовало иметь особые военные заслуги и проявить храбрость как минимум в нескольких предыдущих кампаниях. Гвардейский мундир открывал в Париже двери не только в самые шикарные бордели, но и в высшие сферы общества. Гвардейцы – вернейшие из верных – с громкими криками «Vive l’Empereur!» ринулись вперед. До сих пор они были непобедимы. Залпы первой английской бригады генерала Перегрина Мейтланда нанесли им жестокий урон и заставили замедлить атаку, а фланговый маневр легкого подразделения «Glasgow Highland» окончательно остановил наступление. Окруженные гвардейцы сражались с беспримерным мужеством и отчаянием, оставшимся в памяти поколений. Именно тогда на призыв сдаться генерал Пьер-Жак-Этьен Камбронн (тот самый, кто сопровождал Наполеона на Эльбу – история здесь сделала круг) ответил англичанам твердо и лаконично: «Merde!» На русский это весьма приблизительно переводится как «хрен вам», а дословно значит «дерьмо».

Владислав Броневский в замечательном стихотворении «Примкнуть штыки» написал:

 
Пулеметчик сердец и слов,
поэт, не до песен сейчас.
Нынче стих – это твой окоп,
и звучит приказ:
Примкнуть штыки!
Примкнуть штыки!
А если умирать придется,
словцо Камбронна вставь в стихи,
на Висле к месту обернется.
 

В рукописи стихотворения (Владислав Броневский, «Избранное», сост. Феликса Лиходзеевская, т. II, Плоцк-Торунь, 1997) Камбронн упомянут иначе:

 
вспомним
«mot de Cambronne»
и скажем его
здесь
на Висле.
 

Все это, однако, ничуть не мешает в слащаво-ханжеских польских школьных учебниках при упоминании возгласа Камбронна делать сноску, объясняющую, что тот сказал: «Гвардия умирает, но не сдается». Вот яркий пример исторической фальшивки, тем большей, что, когда через десять минут после своего жесткого «Merde!» Камбронн был сражен осколком гранаты – его обнаружили на поле боя лишь через двадцать часов и с трудом спасли, – Блюхер уже почти сломал правое крыло французов, и гордой гвардии пришлось сложить оружие.

Сражение было проиграно. В 20:00 Наполеон покинул наблюдательный пункт, приблизившись к месту затухающего боя около фермы Ла-Э-Сент, а затем отошел на пригорок Бель-Альянс.

20:15. У домишка Декостера он присоединился к отступившим туда генералам и хотел повести их в контрнаступление. Офицерам сопровождения с трудом удалось его удержать.

22:00. Наполеон оставил поле боя. 19 июня 1815 г. 1:00. Бонапарт стоял на поляне в лесу у Катр-Бра и плакал, глядя на желтые языки пламени костра.

2:00–5:00. Через Госселье и Лоделенсар он отправился к Шарлеруа. Остановился перекусить и, получив сведения, что пехота Блюхера неподалеку, велел подать себе коляску и уехал в Филиппвиль, где провел пару часов и написал письма.

17:00. В экипаже генерала Франсуа-Виктора де Сен-Флорана – коменданта гарнизона в Филипп-вилле (которого мстительные Бурбоны за это разжалуют) – Бонапарт поехал в Париж, куда добрался 21 июня 1815 г. в шесть утра и который оставил уже навсегда через четыре дня в 12:15.

Мог ли Наполеон выиграть сражение при Ватерлоо? Этот вопрос занимал несколько поколений любителей альтернативной истории. В свое время Жак Брель пел («Grande-mère, Oeuvre intégrale», Paris, 1982):

 
Дай моей бабуле помело,
А сам можешь отойти от дел.
Выйдет точка в точку Ватерлоо,
Только куда Блюхер не успел.
 

«Ватерлоо, куда не успел Блюхер» стало крылатой фразой, означавшей, что могло быть и по-другому, а вообще-то всегда есть вероятность разного развития событий, и все решает чистая случайность. Бабуля Бреля рано радуется, ведь в любую минуту все может измениться, и, к сожалению, вот-вот наступит старость.

Мог ли Наполеон выиграть сражение при Ватерлоо? Наверное, мог. С рациональной точки зрения весьма вероятно, что у Блюхера как раз начались бы роды слоненка, что заставило бы его опоздать. Генерал Эммануэль Груши мог бы преградить Блюхеру дорогу, ведь он слышал канонаду, а не дожидаться приказов. В свою очередь, если бы поляк Ежи Зенович доставил ему эти приказы раньше, не канителясь пять часов в поисках Груши… Если бы да кабы… Конечно, Наполеон мог выиграть сражение при Ватерлоо, но никак не войну.

Советский историк Альберт Манфред («Наполеон Бонапарт», т. II, Варшава, 1980) пишет: «То, что произошло во

Франции в марте 1815 г., если последовательно анализировать социальный характер этих удивительных событий, следовало бы определить как своеобразную буржуазную революцию. Подавляющее большинство народонаселения, то есть крестьянство, городская беднота и буржуазия, восстало, чтобы сбросить угнетение феодальной реакции, стремившейся уничтожить материальные, общественные и политические достижения революции. Специфика марта 1815 г., а именно поддержка народного движения армией, которая вопреки всем приказам и угрозам перешла на сторону Наполеона и народа, только сильнее подчеркивает общенациональный характер революции 1815 г. И именно поэтому предпринимаемые некоторыми авторами попытки назвать март 1815 г. своего рода военным путчем, pronunciamiento, следует категорически отвергнуть. Это не был верхушечный переворот, совершенный узкой группой военных заговорщиков, а широкое национальное движение, охватившее все классы общества. На первый взгляд фантасмагорический успех Наполеона в его отчаянно дерзком походе объясняется в конечном итоге тем, что он в нужное время возглавил созревавшую революцию против реставрированной монархии Бурбонов, стремившихся повернуть историю вспять».

Вот классический пример полного подчинения фактов идеологии. Наполеон выехал из Парижа 25 июня. Францию он окончательно покинет на борту «Нортумберленда» 7 августа. А 8 июля в столицу прибыл «приветствуемый с достаточным энтузиазмом» Людовик XVIII. «Ваше Величество, – обратился к нему префект де Шаброль, – минуло сто дней с того несчастного момента, когда Вы были отторгнуты от сердец своих подданных, оставив их в слезах и отчаянии». Король не принял такого патетического тона. «С болью покидал я мой милый город и чувствую неподдельное волнение при встрече…» (Evelyne Lever, «Louis XVIII», Paris, 1988). Во всей Франции ни на одной дороге, по которым катил проигравший император, не нашлось сабли в его защиту. Вторая Реставрация проходила абсолютно спокойно, в том числе без прусских и английских штыков. Впрочем, вопреки Манфреду, во время неполного года первой Реставрации Людовик XVIII вовсе не пытался «повернуть историю вспять». Трудно найти более убедительный аргумент, что поддержка Наполеона народом оказалась если и не поверхностной, то уж точно недостаточной, чтобы считаться общенациональной.

А если бы Наполеон победил при Ватерлоо? Ведь Европа была уже не та, что до 1812 г. К французским границам подтянулись бы мощные армии Австрии и России, к интервенции готовились шведы и испанцы… Союзники располагали неограниченными человеческими ресурсами, а у Франции их не было – на поля сражений бросили даже родившихся в 1799 г. Потенциалы вооружения союзных держав и Франции соотносились как 8:1. О континентальной блокаде Англии и мечтать не приходилось. Зато британский флот весьма эффективно отрезал французскую метрополию от ее заморских территорий. Следовательно, даже победи Наполеон при Ватерлоо, это уже ничего не могло изменить.

Тогда почему именно Ватерлоо приобрело символическое значение и превратилось в миф? Первый ответ прост: потому что поставило заключительную точку в легенде, в героическом противостоянии, смертоносных атаках кавалерии и пехоты, стало своего рода контрапунктом Аустерлица и прочих патетических побед Бонапарта. Однако есть и второй ответ. Поражение Наполеона в России в 1812 г. еще ничего не предопределяло. Напомним Манфреду, что уже тогда заговор генерала Клода-Франсуа де Мале показал, как непрочны были тылы императора. Бонапарт смог снова собрать армию и 3 мая 1813 г. одержать блестящую победу при Лютцене над русскими войсками Виттгенштейна и прусскими Блюхера. Окончательный и бесповоротный конец империи – Сто дней в этом стали лишь безнадежным эпилогом – наступил пятью месяцами позже, 16–19 октября 1813 г. под Лейпцигом. От жесточайшего разгрома, которому наполеоновская армия там подверглась, она не оправилась уже никогда. Определенная эпоха завершилась, ее не воскресило, поскольку просто не могло, последовавшее возвращение Наполеона с Эльбы.

Под Лейпцигом французам, которых поддерживали, в частности, поляки, ирландский полк и подразделения многочисленных немецких государств, в том числе виттембергцы и саксонцы, предавшие их во время боя, противостояли четыре армии: русская, прусская, шведская и австрийская. 19 октября генерал Август Найдхард фон Гнайзенау, начальник штаба Блюхера, позже фельдмаршал, писал жене (цитирую по: Дигби Смит, «Лейпциг 1815», Гданьск, 2005): «Великая битва выиграна, победитель определен. Вчера огромные массы сражались друг с другом. Это было зрелище, невиданное уже тысячи лет. С возвышенности я наблюдал за обеими армиями. Пролиты реки крови. Убитые и раненые лежали в радиусе нескольких миль. В итоге мы спихнули французскую армию на небольшой плацдарм у Лейпцига. Наступление было кровопролитным. Через несколько часов наши войска предприняли штурм города. Там встретились части разных армий, подходивших со всех сторон. Первыми ворвался маршал Блюхер и мы. Нами захвачено много пленных, 20 000 раненых и еще больше больных. В наши руки попало много генералов, солдат разных национальностей, разрушенные дома и опрокинутые повозки. Всюду царит невообразимый хаос. Предприняты все средства для организации скорейшего преследования врага. Мы хотим уничтожить остатки его армии».