Текст книги "Тропами ада"

Автор книги: Людвиг Павельчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

В полумраке передней я, готовый к расшаркиваниям с моей милой арендаторшей и даже, пусть скупым, но приветствиям с оттенком радушия, никого не встретил. Несколько обескураженный и, пожалуй, обиженный столь явным проявлением невнимания, я почти на ощупь пробирался по откровенно темному коридору, поминутно наталкиваясь на какие-то непознаваемые предметы мебели и ориентируясь лишь на брезжащий далеко впереди неровный свет – как я уже с грустью подозревал – свечи.

Особенного романтизма в моей душе, надо заметить, никогда не было, а уж тем более стремления к авантюрам и приключениям с непредсказуемым исходом, равно как к экзотическим удовольствиям наподобие посещения ночных кладбищ и ночевок подле озаренных лунным светом дверей склепа. Посему тот факт, что от всего происходящего у меня премерзко заныло в животе и появилась отвратительная слабость в ногах, не представлял собой ничего необычного.

Даже и в тот момент было еще не поздно прервать все мероприятие и броситься к выходу из этого дома и всей дикости этой истории, хотя, положа руку на сердце, я очень сомневаюсь, что двери выпустили бы меня тогда наружу, пропустив, подобно венозным клапанам, лишь в одну сторону. Сейчас этого уже не узнать, да и необходимость в этом отпала.

Оставив, наконец, позади эту нескончаемую дорогу к эшафоту, полную муки и бессмысленных терзаний я, вздохнув и призвав Бога, раздвинул тяжелые и неповоротливые, как крышка дубового гроба, грязно-желтые портьеры и, с угрюмой решимостью раненного зверя шагнув через порог, оказался в гостиной.

Минутой раньше я упомянул, что не любитель шастать по погостам и лицезреть внутреннее убранство гробниц, пусть даже самых старинных и заслуживающих внимания. Тем не менее, переступив вышеупомянутый порог, я получил полное и недвусмысленное впечатление, что изменил своим вкусам и очутился в одной из них, причем, без сомнения, самой примечательной. Вот так, должно быть, выглядят кулуары на том свете! – мелькнула мысль. Каждый предмет, каждый изгиб в этом помещении с крайней степенью выразительности напоминал мне стилизованный гроб, словно ловкий мастер со скуки или от неудовлетворенного самолюбия не нашел другого приложения своему таланту, как испещрить затейливым орнаментом все крышки полусгнивших гробов в соседском склепе. Затхлый, застоявшийся воздух комнаты, даже, как мне показалось, с легким потягом нафталина, превосходно дополнял общее впечатление, тяжким грузом упавшее мне на плечи.

Когда-то в детстве, далеком и полузабытом, словно прошлогодний сон, случилось мне присутствовать при подготовке моей старшей сестры – прелестной юной утопленницы – к ее последнему в жизни путешествию до ближайшего погоста. Помню, озадачило меня в первую очередь не нахождение мое под одной крышей с этим молодым, еще несколько дней назад радостно смеющимся по малейшему поводу, игриво целовавшим меня в затылок и цеплявшим мне на голову само плетеные венки из полевых цветов, а сегодня как камень холодным и словно присыпанным пудрой мертвым ангелом, но присутствовавшее во всем ощущение наигранности и искусственной нереальности, словно неумело воздвигнутые декорации на подмостках вдруг посыпались от неуклюжего прикосновения подвыпившего осветителя, открыв зрителям исподнюю кулис и вместе с тем вызвав необъяснимое разочарование.

Даже атласная подушка, с виду мягкая и бело-душистая, которую я собственноручно, по поручению одной из снующих вокруг с озабоченным видом дам, пристроил в изголовье гроба, оказалась лишь бутафорией – обмотанным белым полотном жестким и колючим куском фетра, да и на дне домовины не оказалось, к моему вящему удивлению, ничего сколько-нибудь мягкого – лишь жесткие доски, наспех затянутые дешевой тряпкой, закрепленной по углам сапожными гвоздями. Я, разумеется, понимал, что моей вчерашней партнерше по играм и забавам до всего этого нет более дела и в убранстве гроба она вовсе не нуждается, но само существо обмана, как я тогда считал, то обстоятельство, что все это пропахшее нафталином действо на самом деле лишь «кукла», отработанный ритуал и пыль в глаза, долго не давало мне покоя. И, хотя на самом деле «обманут» был лишь я один, а отнюдь не покойница, я до сих пор не хожу в театр, в моем представлении ассоциирующийся с миром мертвых.

Аналогичное ощущение охватило меня в этом доме, этой комнате, сплошь уставленной вещами, которым место на похоронах, в гробу или склепе и уж никак не в жилом, претендующем на уют и романтическое «тепло очага» помещении.

Моему недоумению не было конца, когда, изучив взглядом все детали помещения, я понял, что в комнате никого нет. Я даже заглянул за каждое из двух, стоящих по углам и обитых красным бархатом, кресел, как и за маскирующие окно портьеры, как будто ожидал обнаружить там кого-то, затеявшего со мной игру в прятки, но и там ничего, кроме клочьев застарелой паутины и серой пыли, не нашел. Единственным разумным объяснением могло быть то, что хозяева лишь ненадолго покинули помещение для улаживания каких-то домашних дел и мне, по логике вещей, предлагалось подождать их возвращения, что не должно было занять много времени, ибо свеча, горевшая на столе, ясно свидетельствовала о чьем-то недавнем присутствии. Поскольку иного выхода у меня, так или иначе, не было, я осторожно присел на краешек одного из стоявших вокруг стола стульев и принялся с любопытством озираться по сторонам, не переставая удивляться странному вкусу хозяев, обставивших комнату мебелью не просто раритетной, но неподдельно старинной, дышащей той эпохой, в которой она была сработана. Чего стоили только массивные кресла, обитые ужасным красным бархатом и также имевшие нечто неуловимо общее с салоном ритуальных услуг! Будучи человеком габаритов, по современным меркам, немалых, я едва ли был бы заметен в этой бархатной глубине, вздумай я воспользоваться одним из них. Резные канделябры были расставлены и развешаны повсюду – на столе, на полках, на матово-шершавых стенах, как будто этот дом никогда не знал электричества (что оказалось правдой, как я узнал впоследствии).

Решив, что прошло уже достаточно много времени и пора бы кому-нибудь вернуться и разделить мое малоприятное одиночество, я начал нервничать, и беспокойство мое усиливалось с каждой минутой. Я снова поднялся, выглянул в коридор и прислушался. Несмотря на напряжение, слух мой не уловил ни малейшего шороха из глубин дома, равно как не смог я увидеть ни луча света со стороны предполагаемых мною служебных помещений. Сам собой напрашивался неутешительный вывод, что я один в доме и хозяйка просто позабыла о моем приезде, отлучившись дальше, нежели я надеялся. В совершенной растерянности я вернулся в комнату, так как только она была мало-мальски освещена дребезжащим светом полу сгоревшей свечи. Да и как еще я мог поступить? Не мог же я, в самом деле, самостоятельно начать экскурсию по темному дому, втыкаясь, как слепой кот, во все помещения без разбора и рискуя навлечь хозяйское недовольство своей бесцеремонностью?

Теряясь в догадках, я не стал более садиться и просто, без всякой цели, ходил кругами по комнате. В очередной раз проходя мимо стола, я заметил исписанный лист бумаги на его поверхности. Почему я не увидел его раньше? Он был отлично виден в ореоле пламени свечи и лишь моя невнимательность могла быть тому виной. Прочтя верхнюю строчку, я понял, что письмо адресовано именно мне, а посему я могу с полным правом прочесть его до конца.

В минуту, когда я пишу эти строки, письмо лежит передо мной. Это практически желтый от времени листок бумаги с причудливым гербом в верхнем правом углу, испещренный каллиграфическим почерком с затейливым, схожим с готическим, начертанием букв. И, так как ауру таинственности, исходящую от письма даже теперь, когда мне все известно, я передать не в силах, его содержание я привожу здесь полностью.

«Дорогой ****! Вы, должно быть, обескуражены моим возмутительным не гостеприимством и чувствуете себя в сложившейся ситуации неловко, но спешу Вас уверить, что эта, столь нехарактерная для меня невежливость, продиктована неожиданно возникшими прискорбными обстоятельствами, которые вынуждают меня покинуть на неопределенное время и Вас, мой друг, и этот старый дом, который, смело надеюсь, сумеет стать Вам надежным оплотом.

Хочу заметить, что к негостеприимности как таковой это не имеет никакого отношения, поскольку Вы не гость в моем доме, а его полноправный хозяин (безусловно, в рамках существующего договора) и я несказанно рада, что, будучи в отлучке, не должна более беспокоиться о состоянии своей собственности, передав ее в Ваши руки.

Поскольку дом в настоящее время пустует, не вижу никакого смысла тратиться на его полную регулярную уборку (Вы увидите, что большинство помещений не использовалось долгие годы), о Ваших же апартаментах Вы, опять же согласно договору, должны будете позаботиться сами. Что касается мелких домашних забот, как-то пополнение запаса свечей и поддержание теплой атмосферы гостиной (где Вы и нашли это письмо), то об этом Вам беспокоиться нет нужды – все будет сделано.

Ваша комната находится в третьем этаже – последняя дверь по левую сторону, ближайшая к входу в мансарду. Ключ Вы найдете рядом с этим письмом.

Располагайтесь удобно в моем доме, отдыхайте от забот и наслаждайтесь окружающей природой. Разумеется, мы увидимся с Вами, мой друг, как только обстоятельства отпустят меня к Вам.

С теплым приветом

Ваша Кристиана

P.S.: Ваш багаж, полагаю, был доставлен в местную гостиницу. Будьте добры забрать его самостоятельно. Так уж тут водится.»

Признаться, многое в письме было для меня неясно. И дело даже не в неожиданно теплом тоне, которого в предыдущих ее письмах ко мне не наблюдалось – его я отнес на счет неустойчивого темперамента местных уроженцев, о котором был наслышан. Но что значит – «все будет сделано»? Кем же, простите? А тот факт, что хозяйка характеризует жуткую обстановку этого склепа как «теплую атмосферу»? Должно быть, она и в самом деле довольно экстравагантна в своем восприятии мира. Во всяком случае, я большинства ее взглядов и суждений не разделял. Однако же, несмотря на это, сама личность Кристианы с каждым часом становилась для меня все более интересной. И я надеялся когда-нибудь иметь удовольствие побеседовать с ней очно.

Единственно, чем я был по-настоящему раздосадован, так это необходимостью отправляться на поиски моей поклажи, которая странным образом оказалась где-то в деревне. Но, по-видимому, иного выхода у меня не было.

Поскольку с момента прочтения письма ситуация для меня несколько прояснилась, я решил безотлагательно приступить к моему обустройству в стенах этого дома, где, по иронии судьбы, я оказался в настоящий момент единственной живой душой.

Прежде чем отправиться на поиски своего небогатого, но столь необходимого мне, как я тогда считал, имущества, я решил немного осмотреться и отыскать в доме место моего будущего обитания, чтобы, по крайней мере, четко представлять себе путь, по которому я должен буду транспортировать два увесистых чемодана, к моему немалому раздражению брошенных нерадивым таксистом неведомо где. Завладев увесистым ключом на огромном ржавом кольце, который при всем тщании невозможно было бы спрятать ни в один карман, я стал медленно подниматься наверх по узкой скрипучей лестнице, которая, постепенно поворачивая направо, уходила во мрак. Перспектива здесь жить нравилась мне все меньше и меньше, и ощущение нереальности происходящего не покидало меня ни на секунду, хотя, надо сказать, обстановка дома и даже царящая в нем жутковатая атмосфера казались мне каким-то образом нечуждыми, и даже какая-то дикая искра воспоминания мелькнула за кулисами моего сознания, правда, тут же погаснув.

Я слышал о существовании старинных замков, специально декорированных в традициях времен их процветания для привлечения туристов, на любви которых к экзотике зарабатываются немалые деньги, и даже тамошние дворецкие и слуги, словно сойдя со страниц романов Дюма или Сервантеса, носят шпаги, треуголки и прочую дребедень в том же духе и, слащаво улыбаясь, стараются убедить посетителей в подлинности спектакля. А шуршащие множеством юбок придворные дамы, ангажированные на этих аттракционах, отличаются от подлинных лишь наличием нижнего белья, причем и это, последнее, отличие легко устраняется за дополнительную плату. Интересно и прибыльно.

После того как я вспомнил об этом, у меня мелькнула столь же неожиданная, насколько и глупая мысль, что кто-то из моих приятелей, прознав о моих планах, просто разыграл меня, не пожалев определенной суммы и применив те же технологии. Но, по здравому размышлению, я эту мысль нещадно отбросил, поскольку особой привлекательности в розыгрыше все же не было, как не было у меня и приятелей, могущих потратить столь «определенную» сумму без риска вогнать в кабальный долг несколько поколений своих потомков.

Размышляя подобным образом, я одолел успевшую извести меня беспрестанным скрипом лестницу и, повернув направо, проследовал согласно инструкциям до самого конца коридора, ведшего меня мимо расположенных по обе стороны низких темно-коричневых дверей, слегка утопленных в шершавую стену. Их я все же смог разглядеть в казавшейся поначалу непроглядной тьме – должно быть, откуда-то все же проникал какой-никакой свет, позволявший хотя бы не натыкаться на косяки и кованые дверные ручки, затертые, как я мог рассмотреть впоследствии, сотнями рук не одного поколения хозяев дома и их гостей, по воле судьбы принявших приглашение остаться здесь на ночь.

Мне вспомнился любимый мною в детстве роман, в котором злая тетка заточила ненавидимую племянницу в ужасной «красной» комнате и ребенок едва с ума не сошел от ужаса, рисуя в воображении все дикости, рассказанные сердобольной нянькой об этом помещении и обдирая в кровь руки, молотя в дверь в бесплодных попытках вымолить прощение за несуществующий грех. Двери той комнаты, должно быть, выглядели примерно так же, даже если и не были такими низкими и уродливыми.

Сразу за моей комнатой, бывшей, как упоминалось в письме, последней по коридору, располагалась дверь, ведущая в мансарду, еще более низкая и, похоже, намертво приросшая по причине своей полной заброшенности и не востребованности. Несколько обшарпанных ступеней отделяли ее от уровня пола. Никакого интереса эта дверь для меня не представляла.

Большой, потускневшего металла, ключ с отвратительным скрипом повернулся в скважине, словно противясь моему желанию проникнуть в по праву принадлежащую мне теперь обитель. Зачем вообще было запирать двери, если в доме, кроме меня, никого нет? Кому нужны эти меры предосторожности, каких неведомых злоумышленников можно было опасаться, с таким усердием запирая эту келью на три оборота? Разве что археологи могли бы позариться на «сокровища» этого вместилища призраков, да и те наверняка ограничились бы «гробницей» на нижнем этаже!

Так чертыхался и ворчал я, борясь с проклятой дверью, преграждавшей мне путь в мои владения.

Несчастный идиот! Жалкий, глупый, самовлюбленный щенок, каким я был тогда, стоя перед этой дверью и наивно полагая, что могу еще хоть чем-то распоряжаться и хоть на что-то влиять в своей судьбе, за которую уже тогда не дал бы ломаного гроша самый убежденный оптимист! Как жестоко бывает порой провидение, застилая нам глаза пеленой глупости и не позволяя увидеть того, что лежит на поверхности, не предоставляя возможности предотвратить нависшую угрозу или даже только подумать о ее существовании! Влекомые тщеславием и себялюбием, жаждущие ложного признания и презревшие иную власть, кроме человеческой, мы с идиотской ухмылкой суем голову во что-то куда более ужасное, нежели пасть тигра, оскорбляя законы гораздо более древние, чем этот мир, который, впрочем, в этот момент для нас уже потерян…

Приложив некоторые усилия, мне удалось распахнуть обе створки окна, выходящего, что меня порадовало, в сад. Открывающийся вид на лес и струйка свежего воздуха, напоенного запахом реки, внесли немного оживления в мое мрачное настроение, и присутствие духа начало ко мне постепенно возвращаться.

Обстановка самой комнаты не представляла собой ничего особенного, если не считать ее явной принадлежности к восемнадцатому, или еще более раннему, веку. Огромная кровать с коваными спинками и массивный потемневшего от времени дуба комод напротив нее оказались едва ли не единственными предметами мебели. Впрочем, имелись еще письменный стол с бюро и стул сомнительной надежности, но, находясь в ближнем, левом от двери углу, они в глаза не бросались и посему заметил я эти предметы роскоши не сразу. Будучи по природе своей непривередливым, я вообще не придал значения скудности обстановки, направив свое внимание романтическим красотам заросшего сада.

Впрочем, долго любоваться видом из окна мне было некогда – была пятница, а посему я опасался, что ближе к вечеру в кабаке при гостинице станет многолюдно, что может мне осложнить вызволение моих вещей, откладывать на завтра которое я не собирался, ибо перспектива провести ночь в одежде на голой кровати без предшествующего проведения соответствующих гигиенических процедур мне не улыбалась. Я не знал нравов местного, по сути чуждого мне, населения, но даже в том случае, если нравы эти окажутся вполне сносными, мне не хотелось с первого дня привлекать излишнего внимания к своей персоне и вызывать пересуды и сплетни, для отдохновения от коих я, собственно, и прибыл в эти края. Я понимал, что избежать разумной интеграции в местное общество мне так или иначе не удастся, но начинать оную, будучи обремененным двумя огромными сумками на роликах, в мятом дорожном костюме и с изможденным выражением и без того не очень дружелюбного лица я не хотел.

Я немного воспрял духом и мне удалось убедить себя, что еще одно приключение в моей жизни может пойти мне только на пользу и обогатить мой душевный, равно как и интеллектуальный, багаж, а необычность ситуации должна только этому способствовать.

В конце концов, ничего из ряда вон выходящего не происходит, а различного рода не состыковки и мелкие разочарования встречаются в жизни повсеместно и обращать на них внимание, значило попросту терять нервные клетки.

Деревня встретила меня дружелюбно, а ее краски, краски самой жизни, предстали предо мной после только что пережитого еще более яркими. А когда мимо меня кто-то лихо проскакал на коне, вздымая коричневую дорожную пыль, ощущение идиллии стало полным. Народу на улицах не прибавилось, а посему мне пришлось порядком потрудиться, прежде чем я смог отыскать кого-то, способного снабдить меня необходимой информацией.

Наконец, из-за угла вынырнул какой-то парнишка, вознамерившийся было нырнуть за следующий, когда я его окликнул. Он остановился и недоуменно посмотрел на меня, одновременно заправляя в штаны выбившуюся на бегу рубаху и словно удивляясь наглости чужака, посмевшего оторвать его от столь важного дела.

Узнав о цели моего пути, малец поинтересовался, откуда же я, собственно, появился. Не желая вдаваться в подробности, я указал ему на дом за моей спиной, на что он снисходительно улыбнулся, словно неудачной шутке, неясно махнул рукой в сторону одной из улиц и скрылся в вожделенном переулке.

Я побрел в указанном направлении в поисках кого-либо более толкового для разъяснения моего дальнейшего маршрута, но очень скоро потребность в провожатом отпала, так как уже издали я опознал здание гостиницы, хоть ранее мной и не виденное, но вполне типичное для заведений подобного рода в европейской деревне.

Поскольку привычной мне курящей, харкающей себе под ноги и перепирающейся друг с другом широко штанной молодежи у входа и снующих туда-сюда постояльцев я не заметил, у меня появилась надежда быстро уладить свое дело и уйти на сегодня незамеченным, как я и планировал.

В узком длинном вестибюле с тускло светящей желтой лампой в углу я никого не обнаружил и, несмотря на все мои призывы и стук костяшками пальцев по столику со стоящим на нем пыльным графином, никто не появился справиться о том, что же мне, собственно, угодно. Устав за сегодняшний день нервничать и чертыхаться, я только вздохнул и вышел наружу. В нескольких метрах от крыльца я обнаружил незамеченную мной ранее лестницу, ведущую вниз, обшарпанная вывеска над которой сообщала несведущим, что в полуподвальном помещении находится бар, и спустился по ней.

Выслушав меня, бармен пообещал позвать хозяина, потому что сам он, дескать, не в курсе, и исчез за зелеными шторами в подсобном помещении, подав мне предварительно кружку горького местного пива, которую я с благодарностью принял, ибо испытывал дикую жажду, и даже вознамерился по возвращении бармена оплатить ее дважды, дабы снискать благорасположение сего мужа, а, следовательно, и предупредительное обслуживание в будущем.

На смену бармену вышел полный, с красным лицом повара мужчина, который, заметив меня у стойки, поспешил в мою сторону и дружелюбно протянул свою потную пухлую ладонь, предварительно наспех вытерев ее о повязанный вокруг могучей талии передник.

От меня не укрылась, однако, настороженность в его взгляде, не пропавшая даже тогда, когда я, избрав одну из самых обаятельных своих улыбок, представился ему и пригласил присоединиться на несколько минут к моему одиночеству, что он и сделал, наполнив еще одну кружку тем же горьким, но, по всей видимости, популярным здесь напитком.

С первых секунд общения хозяин бара, оказавшийся также и владельцем гостиницы, заверил меня в безопасности и полной сохранности моего багажа, равно как и в своей преданности, свидетельством которой послужили еще несколько кружек пива «за счет заведения».

Произошедшее далее меня, признаться, несколько озадачило. Когда я в ходе разговора посетовал на нерадивость таксиста, не удосужившегося доставить поклажу по адресу и причинившего мне тем самым массу неприятностей, мой собеседник резонно заметил, что, дескать, в момент доставки багажа меня в деревне еще, натурально, быть не могло, а везти вещи в давным-давно заброшенный необитаемый дом смысла, по логике вещей, не имело. Неверно истолковав мой изумленный взгляд, хозяин принялся извиняться и обещал «что-нибудь придумать» с транспортом, дабы мне не пришлось идти пешком с таким грузом. Затем он осторожно поинтересовался, снял ли я дом или купил его с целью придания ему надлежащего облика и последующего обоснования в этих краях. Если верно последнее, то, по его мнению, работы предстоит немало, так как дом пустует без малого два века и даже ворота, должно быть, мертво вросли в землю, не говоря уж о состоянии внутренних помещений. Понизив голос и приблизив свое красное лицо так, что я почувствовал его горячее дыхание, хозяин доверительно сообщил мне, что он вообще крайне удивлен тому, что кто-то мог проявить интерес к «этому проклятому дому», кроме, разве что, режиссера какого-нибудь фильма ужасов. Придания, ходящие в округе о прошлом этого дома, сегодня несколько поблекли и утратили остроту, но, тем не менее, местные жители не любят говорить об этом из привитого поколениями страха, тем паче посещать окрестности старого дома. Впрочем, совершенно очевидно, что кому-то дом все же принадлежит, иначе его неминуемо снесли бы уже много лет назад, но владельца здесь никто никогда не видел, да и, по всей видимости, тот сам позабыл о существовании у него этой собственности.

Разоткровенничавшись под влиянием выпитого, хозяин бара признался, что основной причиной его интереса к моей персоне было любопытство, не поведаю ли я ему, кто же, собственно, владеет мрачной серой крепостью?

У меня в голове все перемешалось. С одной стороны, я прекрасно знал, кто владеет домом, вернее, я состоял в длившейся несколько недель переписке и деловых отношениях с владелицей, но знал ли я, КТО это? С другой стороны я понял, что моя ответная откровенность и повествование не принесут пользы в этом разговоре, а, чего доброго, дадут повод к сплетням и пересудам, что в мои планы ни коим образом не входило. Должно быть, у Кристианы имелись определенные причины для того, чтобы не пускать земляков в свою жизнь и не посвящать их в свои будни. Посему, будучи человеком тактичным, я не посмел нарушать ее инкогнито и соваться в чужие дела, абсолютно меня не касающиеся.

Уклонившись от ответа, я дружески похлопал хозяина гостиницы по плечу, выразив надежду продолжить наше знакомство в будущем, и испросил позволения перенести обсуждение подробностей на другой раз и ретироваться, сказавшись жутко уставшим и неспособным адекватно мыслить (что вполне соответствовало действительности). Мой любопытный, по его собственному определению, собеседник, проявил изрядное понимание, хотя и не сумел скрыть своего неудовлетворения беседой, в которой не было практически ничего, о чем бы он смог поведать односельчанам за вечерней стопкой водки. Свое обещание достать транспорт он, однако, исполнил и через несколько минут к крыльцу гостиницы подкатил небольшой побитый внедорожник, водитель которого вызвался доставить меня по месту обитания за умеренную плату, правда, солидно возросшую после упоминания мною адреса.

Ничего, достойного повествования, в этот день больше не произошло. Я с трудом вспоминаю дорогу и то, как я поднялся к себе в келью, ибо был и в самом деле настолько вымотан за день, что все окружающее видел в мутно-зеленой дымке.

Спал я отлично. Мой привычный с детства ночной кошмар не преследовал меня в эту ночь, видимо, благодаря выпитому в деревенском кабаке. Отсутствие этого дикого видения было весьма приятно, хотя и не принесло мне настоящего успокоения. Впрочем, если алкоголь – единственное средство борьбы с этим, то немного же стоит моя будущая жизнь!

Усталость, как физическую, так и умственную, сняло как рукой, я чувствовал себя бодрым и полным сил, готовым к очередным приключениям и переживаниям. Ничто не побеспокоило меня этой ночью и я готов был усомниться в обоснованности моего вчерашнего расстройства по поводу одиночества. Что ни говори, а в нем есть и определенные плюсы – не нужно ни под кого подстраиваться, соблюдать навязанный режим и постоянно беспокоиться, достаточно ли респектабельно ты выглядишь. Тишина и спокойствие способствовали упорядочению мыслей и отстраненности от хаотичности внешнего мира. А странные намеки на какую-то тайну, сделанные содержателем бара, принадлежат, должно быть, к постоянному, направленному на туристов, репертуару, призванному поддерживать внимание последних, а, следовательно, и доходы на нужном уровне.

Непринужденно насвистывая, я свершил утренние процедуры в смежной с моей комнатой и предназначенной для этих целей каморке, куда предварительно натаскал воды из колодца во дворе, по всей видимости, недавно вырытого, о чем говорила относительно свежая каменная кладка вокруг него и домик из не успевших еще как следует потемнеть досок, и, безукоризненно одевшись, стал планировать предстоящий день.

Для начала было бы неплохо позавтракать, ибо последнее, что я съел, был не очень свежий сандвич с огурцом и котлетой, которым меня потчевал вчера вечером гостеприимный владелец деревенской забегаловки. Поскольку ровным счетом никакой пансион в моей с Кристианой договоренности предусмотрен не был, а в свете имеющейся ситуации и вовсе отпадал, я должен был, натурально, сам побеспокоиться о своем рационе, что я накануне, частично, и сделал, захватив с собой из бара добрый кус колбасы с чесноком, полбуханки черного хлеба, несколько помидоров и бутылку слабого сидра из местных яблок. Для начала дня этого было вполне достаточно, а обедать и ужинать я намеревался в деревне, сочетая трапезу со знакомством с аборигенами и постижением их нравов. Вчерашние россказни веселого краснолицего кабачника лишь разбудили мою жажду нового и дали пищу здоровому любопытству путешественника.

Хотя столовая и кухня внизу были в полном моем распоряжении, я предпочел наскоро перекусить в своей комнате, не прибегая к манипуляциям по растопке очага и насаживанию моих скудных припасов на вертел. Я, конечно, утрировал, будучи в веселом расположении духа, и беззлобно подшучивал над Кристианой и ее бытом, чего, разумеется, не решился бы проделывать в ее присутствии.

После завтрака я спустился к реке, для чего мне пришлось обогнуть дом и продраться между задним забором сада и колючим кустаником, род которого, по причине моих вышеупомянутых познаний в ботанике я, к сожалению, определить не смог, да и, признаться, не очень жаждал. Похоже, хозяин бара все же не лукавил, и эта часть берега, как и сам дом, также не пользовалась популярностью среди местных, поскольку я не смог обнаружить ни тропинки, ни чего либо ее напоминающего. Гибкие сучья кустов переплелись настолько давно и прочно, что исключалась всякая возможность чьего-либо недавнего пребывания здесь. Превозмогая цепкое упорство растений, я все-таки пробился к вожделенному берегу, хотя и не обошлось без нескольких царапин и ушибов.

Река предстала предо мной почти черной, что свидетельствовало о ее порядочной глубине, несмотря на очень небольшую ширину. Настолько небольшую, что растущие на противоположных берегах деревья практически сплетались кронами над ее руслом, даже днем не позволяя лучам солнца проникать сюда и даря путникам сумеречно-романтическую прохладу. Как бы там ни было, мне было приятно находиться здесь, в недоступной в недрах городов тишине и покое, и я добрых полчаса наслаждался видом неспешно несшей свои воды реки, полулежа на огромном черно-сером камне у самой воды, когда-то служившим, видимо, троном одной из местных Лорелей. Гладкая поверхность камня была приятно теплой, от окружающей его травы исходил щекочущий ноздри, чуть дурманящий аромат и напеваемая водой едва слышная колыбельная вкупе с редким посвистом птиц в кронах деревьев производили расслабляющее – гипнотическое действие. Уходить не хотелось. Наконец – то я обрел то, к чему так стремился в последние месяцы – покой, умиротворенность и возможность просто лениться, перекладывая с полки на полку вяло текущие мысли и накапливая силы для будущих баталий, если таковым еще есть место в моей жизни.

Укутанному в нежный плед романтики, мне пришла было в голову мысль посвятить стихотворение какой-нибудь далекой, милой сердцу даме, но ни одного подходящего имени мне не вспомнилось и идея была отринута, что, впрочем, не вызвало у меня ни малейшего расстройства.

Мне показалось странным, что в этой части нашего забора нет ни дверцы, ни щели для сообщения с этим райским уголком природы, и каждый раз мне придется делать довольно большой крюк для того, чтобы попасть сюда, что было, впрочем, несложно, но крайне нелогично, да и свежие царапины от знакомства с колючими кустами энтузиазма не добавляли. Хотя, если уж говорить об энтузиазме, то когда и из каких корней взращивали мы его в наших, порой юных, но всегда озаренных жаждой приключений душах? Где именно в нашем теле скрывалось сие, неподвластное четкому определению качество? Да и не оно ли делает одних из нас уязвимыми и заносчивыми, что одно и то же, а других твердыми душой и стремящимися вперед, неизвестно куда?