Текст книги "Каким он был. Роман о художнике"
Автор книги: Людмила Захарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Людмила Захарова
Каким он был. Роман о художнике
Часть первая Роман о художнике
1. Первый визит
Дама, имя которой он не открыл, улыбнулась. Не робко, но беззащитно. Почему был? Она улыбается, взирая ребят, задающих неуместные вопросы. Они, примостившись напротив, вглядываются в свет и тени, не замечания ее молчания. Затылок в забытых волнах старинных причуд опустился на спинку кресла. Затяжной взгляд в окно, словно там может что-то происходить (все уже произошло), сбивает пыл охотников со следа. Поворот головы, вяло упавшая шаль. Она качнулась навстречу, но не тронула чашку, только чуть отодвинула блюдце, не пролив кофе. Звон серебра застыл в ожидании… «Каким он был?» Глупый вопрос. Она улыбнулась в ответ открыто и грустно.
– Живым. Отчаянно живым. Не спешите нас хоронить.
– Ваши портреты, ваши лики. Вас не трудно узнать. Здесь доказать не сложно. Но имя? Почему только «Мадам» или «Незнакомка»? Вы были дружны? Он называл вас по имени?
– Да… пожалуй. По имени и отчеству.
– Столько каверзных историй дымится в связи с его работами. Вы читали? Это вымысел? Какого рода ваше знакомство? Вы были дружны? Состояли в отношениях?
– Как вам удалось найти меня?
– Чистая случайность.
– Вы так уверены, что опубликованные «Неотправленные письма» адресованы мне?.. Это ваш первый сюжет?
– Да, – юноши смутились.
Человек, переживший трагедию, известный и популярный, становится мишенью в самый жуткий момент личной жизни. Пища ни для ума, ни для сердца. Пища для зрителей, алчущих приобщиться к искусству. Корень – искус. Кому дано право утверждать, что кто-то уже пережил что-то, кого-то, что потеря восполнена, что все уже в прошлом? Ослепительный свет славы, но люди бесконечно одиноки, как в рождении, болезни, смерти, так и в творчестве. А портреты… что ж, их множество. Привычка между крупными заказами возвращаться к неоконченному. Легко они продавались. В них будни, в них нет романтики. Привычное место модели в мастерской – на мольберте.
– Случилось так, что он не с нами, не здесь… И все чаще говорят о нем, как о портретисте, словно ничего хорошего не создавалось в бывшем Союзе.
– Позировала я крайне редко, только в переходный период в России. Я подрабатывала в Строгановке. Он всегда был занят, был нарасхват, всегда торопили. Вас это интересует? Вряд ли я чем-то помогу вам. Есть подробный каталог его работ.
– Очень грустно говорить об этом, названия картин малопонятны… Получается, что в письмах он взывает к портрету?
– Я не столь пристально отслеживала продвижение его продукции, есть близкие, я к ним не отношусь. Уберите вспышку, к пятнице, возможно, что-то набросаю по теме. Это не будет сенсацией, уверяю вас. Я не получала таких писем.
– Так они же «неотправленные».
– Я провожу вас, не спешите. Всего доброго.
Театр взглядов и улыбок. Затейливая игра воспоминаний. Что они хотели услышать? Узнать? Жизнь Тимея? Она собрана в каталоге. Разве уместно добавлять что-то, не имеющее отношения к нашумевшим выставкам, если речь завели о художнике? А человеку несвойственно выставлять напоказ глубоко личное – счастье или беду, или глупость, забавную наивность тех лет? Стоят ли описания бытовые дрязги? Подобрать для мальчишек сотню прилагательных по словарю? Каким он был?.. Высоким, худым, огромным, невзрачным, бледным, уставшим, иногда загнанным, нахлестанным, потерявшим деньги и документы, даже побитым однажды. Почти депрессия, от голода кружится голова. Высыпает все, что осталось по карманам, вылавливает жетон на метро, исчезает, забыв ключи. А завтра ждет в машине, невозмутимо поедая бананы, самонадеянно рассчитывая на то, что я почувствую, как он меня ждет с добычей в клювике. А меня нет, я сплю дома, привычно закрыв мастерскую. И телефона тоже нет. О чем мы думали? О чем говорили, переживали? Бог наказывает за чрезмерную щепетильность, за обилие неинтересных заказов и расходов, за лишнее напряжение, что во вред творчеству. Всегда. Вдохновенный, умный, сильный, казалось, неиссякаемый…
А после. Просто перевоплощение. Очередная новая жизнь. Щедрая бездонность непроницаемой души. Естественный рост незаурядной личности. Всего лишь.
Безумно-интересный и замкнутый. Зачем обрушивать шквал откровений в прессе? А просто мир перевернулся, рухнул, не осталось места обитания для двоих. Нигде. Никогда. Что можно исправить письмами? Ничего. Совсем ничего. Только свои воспоминания, но каждому помнится иное… Развод? Просто переезд. Пустота и отсутствие времени. Убытие. Легкая депрессия страсти, вспыхивающей после. Музыкальные иллюстрации разлуки навертываются слезами безболезненно. Следить за стрелками на циферблате бессмысленно, ибо все бесконечность. И взгляд, блуждающий по оледенелым веткам за окном, ничем не ограничен. И можно предположить листья на обоях живыми, в них затерялись наши встречи. Всего в избытке.
Далекий 1987 год. Частная коллекция. Но разве мы были? Мы есть и будем, будем жить, чтобы не случилось. В том недеянии зародилось нечто. Загадочное притяжение, уже не требующее реального сближения. Странная линия, разделившая прежний уровень общения от будущих синхронных бедствий, не оставивших мест для обид или непонимания. Достаточно слов и умолчания по телефону, быстрого взгляда на людях. Поиск мастерской, деньги-деньги-деньги, удушающая теснота и прочие тяготы, распри семейные, немного юмора и ожидание светлых дней. Переждать-пережить. Ненасытная пустота, съедающая силы. Сколько это длилось? Ровно столько, чтобы привыкнуть к неизбежности понимания происходящего ничего – крошево мыслей, настигавших нас одновременно. Мертвенная бледность и оледенелые ветки? Где он увидел их? В Париже, Берлине? В моем окне? Только сон обретает зазубренные контуры правдоподобия, напоминая о подобии жизни утром. Догадываешься: поздно, ибо реальность дня укоряет заброшенными делами и скоро вечер. Ничего не успеть, не переделать – поздно… Увиденное во сне не уместить в рамки реальности, в рамки будней. Обыденность отодвигается. Неизвестность превращается в надежды, несбывшиеся мечты. Но никто об этом еще не знает. Мы живем-ждем – чувствуем друг друга через стену, через тысячу верст. Мы игнорируем отчаянное осознание ненасытной пустоты в сердце, созерцая несовпадения. Утешения по телефону: «Переждать и еще, и еще немного переждать. Мы многогранны, высокомерны, мы одиноки в меркантильном миру. Мы живем многими жизнями».
– Созерцатель, уже не художник, Тим.
– Зря, ты можешь, это мелочи… – в трубке шорохи нового приюта. Связи нет.
Рано или поздно человек сталкивается с реальностью. Дух творческий не обходится без иллюзий, так думают люди иного измерения, где дни состоят из будней, ночей для сна – отдыха от кухни, обеда, соседа, родственников, кошек, собак, детей, двоек, квартплаты, очередей, талонов и так далее. Каждый волен измерять свою жизнь, чем вздумается или как придется. Или не придется. Скушные люди плетут веселые коврики из пестрого клубка лоскутков нищеты, решая – как прокрутиться до аванса. Живущие в собственной иллюзии, что они живут, нечаянно сталкиваются с чужой реальностью, удивляются, осуждают. А почему не так, как мы, а зачем же еще что-то. Не до жиру… На лестничной клетке нас облаяла баба с младенцем на руках, воплями пытаясь обратить наше внимание на то, что она вся в дерьме. Нам ни смешно, ни интересно знать о засоре канализации. Тимею потом досталось от хозяйки за оставленную настежь квартиру. А что в ней было кроме половичков? Картина еще не высохла… Разве достойны внимания эти стычки, поиск нового приюта?
Помнится, мы часто смеялись в нашей стране, чтобы не сойти с ума, пробираясь по коридорчикам коммуналок сквозь волны ненависти, шушукания, оскорблений. Фейерверк ощущений, словоблудий, умничанья, жестов, улыбок, толкований снов, гороскопов, рун, нескончаемых песен под гитару на кухне, подпольных концертов, неистового шейка, рока, друзей, налетавших без звонка, наивности, заблуждений, распахнутой души, мусор посторонних дел, а сами события тают, оставив лишь смуту. Походы на байдарках, автостопом, залеты, свадьбы, аборты, разводы, щелчки по носу от вышестоящих комсомольских вожаков, самообразование – без экзамена по истории КПСС, самиздат из рук в руки на одну ночь, погоревшие на этом, покинувшие страну, подрубив карьеру родителям. Мы не золотая молодежь, мы хипповали всерьез, мы сгорали, бились, поднимались… Думать – петь – писать – дышать. Мы так жили.
Разве не счастье, быть столь беспечными? Ожоги, как же без них… волны вторых осмотрительных браков, серьезных отношений. Мы думали, что повзрослели… Неопознанная радость, ненасытная жажда познания, стремление к совершенству, непознаваемому и споры, споры, споры… Несусветная глупость амбиций. Потери, уходы друзей по-английски из-за осмеянного стишка, утраты близких, невосполнимые уходы… Сумбур нахлынувших чувств рисует свою версию, а Тимей остается Тимеем – самим собой. Правда только в том, что он художник. Очередная крайность – тайна обитания.
Вспыхнул свет, облив чернилами стекла, чиркнув хрустальной искрой, заронил уверенность в том, что это уже было. Резкий переход. Мир перевернулся однажды. Без тебя. Уходя до вечера, мы не догадываемся об этом. Катастрофы, катаклизмы, неприятности, болезни, но уже без тебя. А музЫка все та же. Стихи новые, сны фантастически правдоподобные, иллюзии, не последние, конечно, но уже в другом мире, где нет сорванных кранов, ненужных людей, неустроенности и досады. В новом доме вырастет добротная уверенность в правильности поступков. Плохо ли это? Хорошо ли?.. Не знаю. Просто без тебя. Забвению преданное, колкое, зябкое состояние притягивает иглы-шипы миллиона алых роз от Аллы Пугачевой. Как же без нее в ее-то царствование?.. Оборванные нити, клубки, коих не распутать, бахрома душевных потрясений свисает лохмотьями посеревших от пыли декораций. Спектакль сыгран. Жизнь состоялась и даже устоялась. Зачем без тебя? Ощущение праздничного восхищения свойственно немногим. Именно это ушло из будней, оседая картинами на чужих стенах. Нам оставалось чистое полотно и предвкушение любви, чувство более острое, чем долгий праведный брак. Осознанное одиночество…
Зажмурившись от света, надо успеть скрыть осколки мыслей незаписанных, невысказанных никогда, никому… Просто некому. Уход в себя от забот, страданий, интриг, разочарований приносит наслаждение покоем. Антон привлек к себе жену, пробуя заглянуть в глаза, но она уткнулась в плечо.
– Привет, Лисенок, что там нового за окном?
Она задернула шторы, чмокнула в щеку и осмотрелась. О том, что в доме были гости, он догадался по запаху кофе. Муж с удовольствием заметил нетронутую чашку, приятно быть уверенным, что не будет повода для сердечной аритмии у Лисоньки. Его забавляло выражение ее лица, ребенок, желающий схитрить, будет помалкивать весь вечер. Но Алиса сразу сообщила о визитерах, что не вызвало никакого беспокойства у Антона, некоторое внимание к увядающему бизнесу было бы полезным, даже через жену.
2. Вторник
Утренний визит обошелся дешево, а памяти маловато, но все кадры удачно получились, кроме Катюшкиного дня рождения, заснятого в лесу. Семен посчитал количество листов фотобумаги, хватит только для «мадам», распечатал «сенсацию» и осторожно развесил на голой стене комнаты.
В полумраке прихожей дама в длинном платье словно отшатнулась от внезапного порыва поцеловать ей руку. Картина «Дефиле». Это она в вечернем наряде, усыпанная бриллиантами, на миг застыла в свете рамп и сейчас резко развернется, чтобы исчезнуть. «Лучом полоснула по сердцу», – пишет Тимей. Художник может мечтать, сочинять. Но в такие совпадения сложно поверить. Она существует! И двигается в жизни так же, как на полотне и в тексте. Он талантлив. А ей пятьдесят лет! Не может быть. Какие живые глаза! «Отчаянно живой!» Это непонятно. Совсем. Она нарочито не включила свет в коридоре, чтобы скрыть свою взволнованность. Что-то скрывается за этим, однозначно.
На курсе его называют ловцом сенсаций неспроста. Если бы он не закутил с кудлатым поэтом Онисимом, назвавшим себя последним Скитальцем, в его огромном подвале, то вряд ли удалось бы узнать о существовании «Незнакомки». Поэт стенал под гитару, иногда прерываясь, чтобы впасть в экзальтацию, крича о несправедливости, брызгая слюной и запивая разочарование от прочитанных чужих стишков то пивом, то водкой. Он устал швырять журналы и уже тыкал воблой в страницы, где напечатали какую-то куклу с бабьей чепухой, а ему тогда позарез нужны были деньги. Он был молод и влюблен, влюблен в богиню – не меньше! Он икнул, значит, уже готов.
– Если бы не эта стерва (имени богини он уже не помнил), вылепленная мною собственными руками, то разве я бы пал так низко?
Он убеждал Семена, что его печатали, много, но поздно, кормушку прикрыли, да и Союз, все союзы-профсоюзы распались, мир рухнул. Семен не верил, особенно, поэтам. Если покопаться в прошлом, он на любого мог бы найти компромат. Онисим, выпучив глаза, приняв стойку Дали, отведя согнутый локоть, вперив взгляд в пространство, издевался над строфами начинающей поэтессы, учительницы русского языка в простой московской школе. Он ненавидел каждое слово сиюминутной пьяной неукротимостью. Это было его единственным развлечением, после сбора «макулатуры» по районным помойкам. Книг выбрасывали много, что-то даже принимали букинисты. Семен отобрал журнал. Надоело. Прочел: 1989 год Москва.
Лицо притягивало и казалось знакомым, но по году издания, она, пожалуй, седая бабушка. Онисим сник, уткнулся лицом в кипу бумаг, хрипло бормоча проклятия всему миру. Пора уходить. Он завел будильник для приятеля, погасил свет, электроплитку и уже с лестницы вернулся за журналом «Юность», так, на случай, он не любил неясностей. Кружева заинтриговали. Для барышни конца двадцатого века вполне сносные стишки, нынешние самки-хищницы в эротических снах вряд ли услышат музыку Шопена, видения более прозаичны, более ритмичны, агрессивны и алчны. Катька не скажет, кто это – Шопен? Ее, перекошенное страстью лицо, порой вызывает отвращение. Он передернул плечами, предвидя упреки, что не на чем напечатать придурошно высунутые языки – отвратительное самолюбование в каждом снимке.
Конечно, неразумно пять лет изнывать в пустыне Казахстана переводчиком у америкосов, чтобы заработать на обучение, и пропускать лекции. Сама же вызвалась порыться в архивах по заданной теме, а он ведет себя, как свинтус, подлец, далее по полному трафику… Придется проглотить, а что делать, у этого препода зачет не купить. Верить совдеповским изданиям глупо, да и вся группа пользуется одним источником, а википедия – это слишком скудно и неинтересно. Говорят, великий был художник, наглый, техничный, как Дали, но изменил классическому стилю, увлекся космическим цветом, оскандалился на последней выставке, запретил распродажу, вроде как был не в форме. «Письма из небытия» публиковались, но были мало известны, пока журналы не завели интернет-версии. Москва, Питер, Париж, следы теряются, нет картин – нет шума. Два семейства вели битву за права, но пораспродав картины, поделив денежку, договорились молчать.
Катерина недовольно листает каталог, ехидно поглядывает на Вадима и Тасика, пытающихся уловить в снимках нечто.
– Уже пора включить свет. Вас оставили в прихожей, как мальчиков, она и капли ясности не внесет. Да. Это она! Ну и что?! Кем была Джоконда, «Неизвестная» и наша мадам? Домохозяйкой! Вы об этом будете писать? Денег вам не заплатят, фиговая практика, ладно, если зачет примут. На фотографии она почти не изменилась, тот же ракурс, но взгляд… Какой-то не наш.
– Мы откроем тайну творческого надлома.
– Боже мой! Да какая же здесь тайна? Выдохся и уехал. Да, был роман – мучительный и долгий, где ничего нельзя изменить. И если они скрывались, то зачем ей раскрывать карты? Она может, конечно, высудить малый процент от скандальной известности Тимея, но она не была топ-моделью, это нереально…
– Катюш, ну почему ты так запросто решаешь то, о чем и они не задумывались. Нет нигде и намека на личные отношения, никто и не догадывался, что дама с портрета жива-здорова. Всегда говорили только о нем, редко о семьях, обе супруги отзывались о нем прекрасно – по словам детей. Нет и намека на общепринятое сегодня. Он очень много сделал, устал, поэтому вторая жена увезла его, сменить обстановку, тему. Именно дочь от второго брака имеет право распоряжаться его наследием, проводить выставки.
Катя повела плечами, словно стряхивая досаду, помолчала, закурив новую сигарету.
– Было бы доверие, не было бы скандала, почему он отказался продать в Париже свои работы, хотел закрыть выставку? Об этом много информации. Если была топ-модель, то почему бы не сделать ей рекламу? Обычный обмен, это же деньги! Бизнес! Все-таки странно, что более никто не пользовался ее натурой…
– Тимей не боялся конкуренции, он выиграл гранд, будучи преподом в Строгановке, учился в Германии.
– А я чувствую, что его сгубила умопомрачительная страсть, он не сделал выбора – с кем жить дальше, а просто сбежал, но не вынес разлуки, начал письма писать. И снова страх…
– Страх падения рейтинга? Однако, бабы…
Семен оглядел подругу, размышляя, затевать ли спор, ибо все сведется на личные, прискучившие ему отношения.
– Знаешь, Катюня, дай нам поработать. И хватит курить, лучше займись собой.
– Время было другое, они слов-то таких не знали, мне кажется, что художнику мешала семья. Он задыхался, вмешивались в творческий процесс такие курочки, как Катя (деньги, кредиты, шубки, брюлики, машинки для блондинки), и все шло прахом.
Тарас исподлобья смотрел на Катю.
– А мадам мудро соблюдала дистанцию и вошла в историю академической живописи, не претендуя на славу автора, собственность создавшего образ. Возможно, она понимала, что всегда будет лишь удачной моделью известного художника, пока молода, а потом ее сожрут.
– Она или он сделали замечательные выводы, напустили туману, в котором каждый подумает в меру своей испорченности. Это привлекает. Рекламный трюк. Поэтому ни слова о ней. Нигде, никому. Не так ли, Вадик?
– Я не всегда имею настроение вступать в разговор. Именно – вступать, словно в желе… Многоликий образ. Не загадка. Образ один, а взыскующих глаз неисчислимое множество. Поэтому чуть выше мольбертов и пытливых взоров. Посвящать в свои замыслы недосуг. И просто докука – до… Домыслы. Лиловый край. Приближаясь, лиловая планета исчезает. Я готов закрыть глаза и не возвращаться, но видение исчезло. Гуманней не знать о ее существовании, а просто любоваться, мечтать. Велика ли необходимость? Существует ли смысл? Не более чем мы с вами. Стоит ли беспокоиться? Это вне нашего сознания. Извне. Уловка, магия? Таинство паузы. Всегда просится пауза, после встречи с прекрасным. Восторженная ретушь возгласов: «Она была!» и пафос и бесстрастие увязнут. Желе. Легкий десерт иллюзий. Чернильные шторы ночи. Свечи. Все возможно. На радость? На зависть? А вот так зарисовалось… Не все ли равно нам – балбесам – знать, спали они вместе или врозь, что бы написалось этакое очарование во взгляде. У него куча пейзажей, натюрмортов. Да, это жизнь, но у каждого она своя. На портретах образ любви, она не есть бытовая повседневная утеха. Отмахнуться бы от этой темы, речь ни о чем конкретном, а ощущение, что влюблен… Влюблен в призрак чужой любви. Так ведь, Тасик?
Тарас судорожно потянулся, отвлекаясь от снимков, огляделся, затушил Катькину сигарету.
– Сумерки. Материала на грош. Ерунда. Не о душевной же смуте, навеянной каталогом и теткой, писать в статейке? Ощущения. Не понять нам тех принципов, ни их самих, ни чем они дышали. Мы другие, нам многое кажется лишним в прошлом веке. Нечто вечное, огромное осталось в лицах, а в нас этого нет. Требуется три листа прозы о человеке, сделавшим себе имя без современных технологий. Как ему это удалось, мы можем знать через ответ на вопрос: каким он был? В школе, дома, в постели? Каким он был?.. Нервным? Нудным? Злобным? Как достиг карьеры и богатства, как упустил бразды правления двум самкам с детьми? И зачем сменил род занятий на уходящее из жизни писательство? Что значит «отчаянно живым»? Он любил спорт, богемных прислужниц, автомобили, детей (их трое взрослых) или нет? Вторая жена была моложе на пятнадцать лет, первая очень миловидна, сейчас у нее другая семья. Почему? По любви. А что было прежде, тридцать лет назад? Вероятно, он был несносен, нетерпим, неудобен. Именно – неудобоварим в быту. Об этом буду писать. Факты биографии важны, а не уходы от вопросов. Ничего бестактного мы не спрашивали. Я согласен, Вадик, существуют и притяжение, и эмоциональная напряженность, так ведь на то оно и искусство! Талант во всем талант, я так понимаю. Ведь письма – почти белый стих, а не проза.
– В первые годы никаких лирических отступлений, жесткая классика, темный фон, строгие рамки советского периода. Затем декорации светлеют, меняются по настроению, декольтируются, волосы тоже в легком беспорядке, словно на ветру и образ все изысканней, воздушней, вот-вот улетучится. Художник трансформируется, исчезает. Так отчего же они не исчезли вместе, если настаивать на Катькиной версии? Ничего не понимаю, зачем вводить в заблуждение потомство легендой о трагедии бытия художника?
– Яснее ясного. Он женат, она замужем. Об этом-то, надеюсь, вы не забыли спросить? Конечно, забыли! Я уверена. И так было всегда. Она умна, красива и практична. Зачем же ей быть женой с клеймом прислуги?! Или наоборот?.. Тогда не писали в анкете: в отношениях или в активном поиске. Нравы общества карали за откровенность в связях. Нормы поведения, этические устои, вроде так называется. Нелепые законы. Роскошь менять партнеров, менять апартаменты не приветствовалась. Дикая страна была, секса не было, поэтому я, конечно, могу согласиться, что у них были только рабочие отношения.
– Ага, а в средние века за измену женщин сжигали, я недавно прочел в учебнике. Не верите?
– Трудно спорить о том, чего не знаешь, мы там не были. Вам, бабам, везет, лассо накинете на лоха, родите ему бебика и на всю жизнь обеспечены. Хорошо устроились.
Семен раздражающе щелкал зажигалкой, ожидая, когда же схлынет энтузиазм коллективного творчества, все умолкнут, разойдутся. Студенческий романтизм надоел. Им легко, они моложе его на пять-семь лет, о них позаботились родители, а он сам оплатил гуманитарный курс МГУ, чтобы стать белым воротничком. У Катьки скоро овуляция, если залетит, то он женится и, конечно, переедет в ее квартиру, купленную ей предками. Вот было бы счастье! От мужской повинности отдохнул бы за беременность!
Его утомляла взрослая жизнь, что-то противное было в этих законах природы, трактуемых по новой моде. Ему не нравились нравы девочек из общаги, но и у Скитальца он чувствовал себя чужим. В прошлом веке не все было ладно. С ним можно выпить, но редко. Почему его мучает какая-то совесть? Внутренний голос тут же переспросил: «незаслуженно?» Надо сходить к аналитику. Что мне до того, что происходило у кого-то тридцать лет назад, кто кого превратил в легенду, предал. Он превознес секс на недосягаемые высоты, с которых навернулся нечаянно. А ей спокойнее быть домохозяйкой, такой же, как и его благоверные супруги… да и Катька. Глупо, досадно.
Все-таки браки или совместное хозяйство не лучший способ существования полов. Загвоздка, скорее всего в том, имеет ли он право открывать ее имя. Сейчас зрителя провожает влюбленный взор незнакомки, это необыкновенно приятно, поэтому так дороги эти работы на аукционах. И Вадик прав, лучше бы ничего не знать о ней. Утренняя жажда застать ее врасплох теперь кажется постыдной. Это чужие люди из прошлого века и живут они в старом доме, где нет спален с игрушками для секса. Трудно представить, и пошло гадать о том, где и как любилась эта парочка. Допустим, если это имело место быть, то когда же они рисовались. Он же очень плодовит, когда бы он успел такую уйму выставлять на продажи. Тарас прав, еще пейзажи, акварели… тоже работа. Вот он мечется на экране: «Привет!» Еще два-три слова клиенту, торговцу, жене, кто-то еще спрашивает и все на бегу. Его темп ничуть не уступает третьему тысячелетию в скорости общения, только без гаджетов, интернета. А взгляд мадам держит на дистанции: вам не понять. Действительно, иной уклад, доживающий свое. Свое, но не чужое…
Семен вздохнул. Допустим, он поспешил бросить службу по контракту, там он был на своем месте. Впервые ему стало неловко представлять чужое соитие, в своей бы постели разобраться. А Катерина никогда, ни разу так не смотрела на него. Никогда…
– А ты, Катерина, решилась бы стать женой гения и не мешать ему в творческих исканиях?
Семен очень недружелюбно, тяжело взглянул на нее. Она перестала теребить его плечо, отстранилась, прошла, извиваясь, за ключами от машины, накинув пальто.
– Конечно, если будет прилично платить, чтобы не слышать причитания родичей. А если тебе первая заметка дороже будущего ребенка, то шел бы ты лесом и полем…
– Знаете, ребята… Вадик, давайте ломанемся по девочкам, может быть, кому-то ведро икры прислали, а вы без нас решайте свои проблемы.
Но Катерина уже подняла вихрь недоразумения и спешно удалилась. Тасик пожал плечами: как угодно, господа. Вадик не удержался от реплики:
– Если бы Катька была горда, как мадам, и не вернулась более, то Сема любил бы ее, как несбывшуюся мечту.
– Поживи с мое, узнаешь, что все они думают о радостях секса, девочкам просто больше нечем заняться. Обнародование отношений ненормально. Вадик, это не желе благородного семейства, это болото, зыбучие пески. Общее житие, а жития-то и нет. Тусовки, пьянка, обжорство, снова голод до следующего транша северянкам. Пьют со всеми, дают всем. Жуть… и мы к ним пойдем! Нет уединения, нет вкуса в этом обиходном трахе, нет таинственности. Тимей поступил мудро, скрыв интимные перевоплощения, скрыв имена и даты. Только одно странно, зачем ему понадобилось рассыпать пепел чувств по французским журналам? Сейчас бы он писал ей в инете. Послания ни о чем, никому. Есть какая-то болезненность восприятия. Наверно так и есть. Ладно, идем на геофак?
– Семен, о каком уединении для двоих ты говорил? Групповуха уже собралась в обычном составе.
– Спать не дадут, не надейся.
