Текст книги "Ангел мой, храни меня (СИ)"

Автор книги: Людмила Мацкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

   Тут взгляд молодой женщины упал на цветы и коробочку. Сразу же вспомнились его ночные отлучки, отчего мгновенно перехватило дыхание, и Настя прошептала обреченно:

   -Ты собрался жениться? А я?

   Слезы стали наворачиваться на глаза, когда она начала осознавать, что второй раз за день сказала что-то не то. Женщина уже повернулась, чтобы выбежать из комнаты, но ее остановил голос Романа.

   – Настя, погоди, не уходи... Цветы для тебя, хотел утром поздравить с днем рождения, но сюрприза, видно, не получилось.

   -А коробочка? – спросила она все еще дрожащим голосом.

   -Тоже для тебя. Хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, а если бы у нас родился ребенок, я был бы просто счастлив.

   Сказав это, Роман немного помолчал, а потом смущенно добавил:

   – Настя, я устал ночевать у друзей на чужих диванах, хочу жить здесь, с тобой.

   Он уже встал и направился к ней, но она остановила его не совсем обычным вопросом.

   – Именно в таком порядке? Сначала женитьба, а потом ребенок?

   Вопрос, однако, не показался ему странным, и он охотно подтвердил свое намерение, но услышал еще один, на этот раз совсем краткий:

   -Почему?

   Роман рассмеялся, наконец-то обнял ее и, стараясь не торопиться, потому что чувства к этой худенькой женщине переполняли его, шутливо ответил:

   -А вот этого, сударыня, я Вам не скажу, потому что это великая тайна.

   Она разом ощутила все: и нежность его рук, и их едва сдерживаемое нетерпение, и свое острое желание не потерять вновь так трудно обретенное счастье. А потом Роман наконец-то услышал то, что сразу сделало ясным и понятным происходившее между ними.

   -А Вы, сударь, еще не знаете, какие пытки я применю, чтобы это узнать.

   Надо сказать, что выдержал он совсем не долго, и она узнала обо всем, что желала знать. Последней его тайной оказался лист бумаги, на котором она когда-то давно, еще в той, старой жизни, написала, что должна была сделать, чтобы начать все заново, где в последнем пункте стояло только одно слово: Влюбиться.

   Ангел мой, храни меня

   Ей было сорок два, и она была несчастна. Откуда и почему появилось еще и чувство обреченности, она не знала, потому что всю сознательную жизнь считала себя женщиной, твердо стоящей на ногах. Своему теперешнему состоянию она могла бы подобрать множество названий, но делать этого не захотела, просто погрузилась в него с головой и уже довольно продолжительное время даже не пыталась вынырнуть. Положение усугублялось еще и тем, что она, стараясь как можно реже выходить из дому, проводила дни в одиночестве. В результате каждый выход за порог стал казаться делом, требующим каких-то неимоверных усилий, и она, как могла, оттягивала его, а ее неприхотливость и умение довольствоваться самым малым были лишь ей на руку.

   Женщина уже забыла, когда готовила для себя какую-то еду, и обходилась несколькими бутербродами, да и то только когда чувство голода становилось уж совсем невыносимым. Дни плавно перетекали из одного в другой, не оставляя после себя ни радости, ни сожаления, и она даже не шевелила пальцем, чтобы попытаться как-то изменить этот поток, хотя, может быть, требовалось для начала всего лишь немного его разнообразить, однако ей было неплохо в этом полузабытье, она не хотела ни о чем думать, да и мысли почему-то не задерживались в голове. Все время она помнила лишь о том, что ей сорок два и она несчастна.

   Единственное, что женщина могла делать без видимого усилия над собой, так только следить за качающимися ветками дерева, растущего за окном. В этой стране ветерок ощущался почти всегда, но солнце, особенно зимой, было таким редким гостем, что первое время пребывания здесь она каждое утро с надеждой смотрела на небо, затянутое облаками, и ждала, что они разойдутся хоть на несколько минут. Теперь она не делала и этого, потому что приняла правила нынешней жизни. Приняла, но не привыкла к ним.

   Трудности начинались с утра пятницы. Ей надо было заставить себя привести в порядок квартиру и настроиться для выхода на улицу, потому что требовалось закупить продукты на два дня, которые они с мужем проводили вместе. Он руководил бригадой рабочих, занимающихся ремонтом дорог в целом крае, и не мог ежедневно бывать дома. Сначала это тяготило его, но потом он успокоился, потому что тоже принял правила нынешней жизни. Казалось бы, вынужденная разлука должна была заставить супругов тосковать в ожидании встреч, привести к сближению, но произошло обратное.

   Все когда-либо кончается, кончилась и ее семейная жизнь, и, хотя она давно ждала такого развития событий, однако все-таки удивилась, увидев в момент объяснения с ней лицо мужа: оно было совершенно чужим и не выражало ничего кроме досады и скуки. Насте стало горько и обидно, что он не сказал даже обязательных, как ей казалось, слов сожаления о том, что они расстаются, но эти чувства вскоре притупились, потому что они ничего не добавили к существующей реальности и ничего не убавили от нее.

   Супруги почти не разговаривали с тех пор, как дочь, то самое связующее звено, вышла замуж и ушла из родительского дома, а место сосредоточия любви заняли его безразличие и ее отчаяние. А может быть, и не так, может, они давно присутствовали в их жизни, просто до поры до времени затаились, а после переезда дочери всплыли наружу. И, конечно же, а в этом она нисколько не сомневалась, не обошлось без другой женщины, более красивой, молодой и удачливой, иными словами, любимой, желанной для Ивана Цветкова.

   Настя и Иван поженились, когда ей едва исполнилось двадцать. Он был ее соседом и лучшим другом, первым, с кем она делилась всем, что было на душе. Они не были влюблены друг в друга, имели разных друзей, и часто случалось, что он, проводив подругу и возвращаясь домой, видел ее стоящей в подъезде с очередным воздыхателем, но это его не трогало, а становилось лишь поводом для шуток. Возможно, что так бы и разошлись их пути, если бы не случай.

   Его родители, любители поездок за город и рыбалки, возвращались домой на машине в воскресенье вечером, когда на них налетел мчавшийся на огромной скорости самосвал. Они погибли мгновенно, так, вероятно, и не поняв, что же случилось.

   Мать Цветкова, Александра, появилась в Городке в конце сорок пятого. Она была сослана на поселение за то, что больше года провела в Германии, работая вместе с другими угнанными, а так же за то, что почти полтора месяца служила переводчицей, так как неплохо знала язык от матери, преподавательницы немецкого, пока не нашли более подходящую кандидатуру. Когда пришли русские, у нее не было сомнений в том, что надо возвращаться, она свято верила, что родина всегда остается родиной, что бы ни случилось, поэтому постаралась поскорее оказаться в фильтрационном пункте.

   Однако, ее дело оказалось не таким и простым, иногда ей не верилось, что все это происходит с ней, ставшей вдруг пособницей и преступницей. Сколько осуждения было во всем этом! Но ведь не сама она добровольно оказалась в оккупации, не по своей воле в телячьем вагоне отправилась в Германию, это ее купили за пять марок, чтобы использовать на полевых работах. Главное, что она сделала по своей воле, – пришла к своим. Ей было больно ощущать на себе настороженность, неприязнь за то, что пережила все это, уцелела под бомбами, выжила и вернулась.

   Уже позднее она стала понимать, что такая проверка была нужна, что среди тех, кто оказался за границей, были разные люди, но так и не поняла, почему именно к таким, как она, прошедшим через тяжкие испытания, страна была так жестока. Потом были унизительные допросы в лагере, которые до конца жизни сделали ее виноватой. Объяснения молодой девушки никого не интересовали, значимым был только факт самой работы на немцев. В это время Александра перестала кому-либо верить, больше молчала и полюбила минуты, когда до нее никому не было дела. Ее пребывание в лагере, однако, было недолгим, и спустя какое-то время девушка оказалась на поселении в Городке, чему была безмерно рада, потому что уже не надо было ни перед кем оправдываться, а просто жить и работать.

   Отец Цветкова вернулся в Городок, провоевав после окончания военного училища два года. Судьба хранила его – он былтолько единожды легко ранен. Дома молодого человека никто не ждал кроме старой тетки, которая его и воспитала, потому что мать, родив ребенка в семнадцать лет и оставив ребенка на попечении старшей сестры, решила искать лучшей доли и уехала, как и многие в то время, на заработки, где, как говорили, можно хорошо заработать. От нее было получено два письма, в которых она жаловалась, что и там было тяжело, а также сообщала, что пока не сможет прислать денег для сына. На этом переписка оборвалась, письма, посылаемые из Городка, возвращались с пометкой, что адресат выбыл. Непутевая мать так и не объявилась, а Цветков Вася по этому поводу не расстраивался, потому что с теткой ему жилось совсем не плохо. Она любила его как собственного сына и очень боялась, что может потерять, если по какой-то причине о нем вспомнит мать родная, но этого не случилось.

   Цветков был направлен работать учителем физкультуры, чему был не особенно рад, потому что ничего не понимал в воспитании детей, но ему строго указали, что страна нуждается в воспитателях с таким жизненным опытом и что не дело, когда детей воспитывают одни женщины. Спорить с этим он не мог, поэтому без лишних разговоров отправился в школу. Был Цветков в то время высок и худ, рыжеволос и голубоглаз, с веселой россыпью веснушек по всему телу, предпочитал больше слушать, а меньше говорить. Он был некрасив и знал об этом, не имел ни малейшего опыта в общении с девушками, поэтому в разговорах с ними часто смущался, начиная непроизвольно потирать хорошего рисунка белые длинные пальцы с крапинками веснушек.

   Александру, свою будущую жену, Василий Цветков впервые заметил в воскресный день на базаре. Еще не видя ее лица, он обратил внимание на высокую худую девушку, стоявшую у мясного ряда. В наклоне ее головы, в неторопливых движениях было что-то такое, что заставило юношу остановиться и наблюдать за ней. А девушка тем временем вытащила из варежки сжатый кулачок, в котором оказались деньги, и протянула их продавцу, затем, взяв завернутый в бумагу кусочек мяса, медленно побрела и выходу. Цветков зачем-то пошел за ней, напрочь забыв о наказах тетки сделать кое-какие покупки. Она медленно спустилась с горки, на которой был расположен базар, прошла по центральной улице, затем свернула в сторону вокзала.

   День был достаточно морозным, и Цветков подумал, что она не очень-то тепло одета. Старенькие подшитые валенки, видавшая виды телогрейка, изношенный платок, наверно, не очень грели, да еще какая-то медлительность и обреченность ее походки... Ему стало ее очень жаль, хотя он и понимал всю странность и неуместность этого чувства. А она все так же неторопливо зашла в калитку старого покосившегося домика, и вскоре Цветков остался на улице один. Он еще некоторое время потоптался возле калитки, посмотрел на номер дома, а потом отправился восвояси, думая о том, как будет оправдываться перед теткой за несделанные покупки, и удивляясь своему странному поступку.

   На другой день он зашел к бывшему однокласснику Витьке Соколовскому, служившему в милиции начальником паспортного отдела, и вскоре уже знал о девушке Александре все. Следующие два воскресенья Цветков зря долго поджидал ее на базаре, но она так и не появилась. Зато в третье ему повезло: он увидел неторопливо идущую девушку и вновь поразился незащищенности и обреченности ее облика. Цветков хотел было пойти за ней, однако остался на месте, увидев, что она, не доходя до ворот базара, остановилась возле какой-то нищенки и протянула ей деньги. Потом они о чем-то поговорили, и девушка, повернувшись, пошла назад, а нищенка какое-то время еще постояла, недоверчиво глядя на бумажку в руке, а потом начала мелко-мелко креститься, благодаря за столь необычно щедрое подаяние.

   Цветков нагнал девушку у самого спуска с горы и сердито, потому что знал, что лишних денег у нее не было, а может, не осталось и никаких, потому что она даже не зашла на базар, спросил:

   -Зачем же Вы так деньгами разбрасываетесь?

   Она, казалось, не удивилась вопросу незнакомого человека, не приостановилась, не повернула головы, а продолжала идти, и лишь когда Цветков уже уже потерял надежду услышать ответ, тихо проговорила:

   -У мамы сегодня день рождения, я попросила помолиться за нее, сама не умею.

   Он знал, что родители ее погибли в первые дни войны от снаряда, попавшего в дом, что она сирота, и жалость к ней опять сжала его доброе сердце. Он уже шел рядом, старательно подстраиваясь под ее шаг, и твердо знал, что отныне его место здесь, около нее. Они молча спустились с горки, и все это время Цветков мучительно искал и не находил слов для продолжения разговора, поэтому был несказанно рад, когда она вдруг добавила к уже сказанному:

   -В этот день мама всегда пекла пироги.

   Голос ее предательски дрогнул, и по бледным щекам потекли ручейки слез. Она не вытирала их, и Цветков впервые подумал о ее какой-то безмерной усталости, от которой, казалось, у нее не было сил даже поднять руку. Он остановился и придержал девушку за рукав, как бы принуждая сделать то же самое. Она остановилась, но так и не подняла на него глаз. А Цветков, сам не ожидая от себя такой прыти, заговорил, боясь остановиться:

   -Послушайте, Александра, я хочу пригласить Вас в гости. Я с теткой живу. Сегодня, по случаю воскресенья, у нас шаньги с картошкой. Конечно, это не пироги, но все же... Тетка будет очень рада, если Вы придете, и я тоже буду рад, – упавшим голосом закончил он.

   Она молчала, даже не удивившись, что он знает ее имя, и Цветков понял, что совсем не убедил ее и должен еще что-то сказать, чтобы она не смогла отказываться. Это был его шанс, и он должен был использовать его, иначе... Что могло быть иначе, он боялся и думать, и, преодолевая застенчивость, вновь заговорил:

   -Посмотрите на меня. Меня зовут Василием. Я Вас уже видел и очень хочу с Вами познакомиться. А шаньги у тетки очень вкусные. Вы когда-нибудь шаньги ели? Ну, пожалуйста...

   Последние слова юноша произнес таким просительным тоном, что удивился сам. Красноречие его иссякло, оставалось только ждать ее решения. Она, наконец, вытащила из варежки руку и тонкими бледными пальцами провела по щекам, вытирая их, потом подняла на него глаза, казавшиеся еще большими на худом лице, и тихо проговорила:

   -Вы ведь меня совсем не знаете, если бы знали, так, наверно, и не пригласили бы... Я ведь здесь на поселении.

   Цветков неожиданно рассердился на себя и на нее и довольно резко произнес:

   -Послушайте, мы только один раз говорим об этом и больше никогда... слышите, никогда... Я все знаю, а чего не знаю, так того мне и знать не положено. Я на войне тоже не в игрушки играл и в людях немного разбираюсь. Вам не надо ничего объяснять, ничего бояться, ни о чем плохом думать, я только приглашаю Вас в гости к нам с теткой. И все...

   Она продолжала смотреть на него, опять не высказав удивления, что он знает и о ее судьбе, потом так же тихо сказала:

   -Да не волнуйтесь Вы так, я согласна.

   Красноречие опять покинуло Цветкова, и они молча пошли по направлению к его дому. Да и о чем было говорить? О прошлом – нельзя, о будущем – рано, а общее настоящее было так коротко, да и подобное знакомство как-то не располагало к легкости в общении.

   Тетка встретила их радостно, да и было отчего: такое счастье, что Васенька с войны живым вернулся, так вот и девушку в дом привел, видать, услышал Бог ее молитвы. Она тут же сообщила, что звать ее следует Егоровной, велела девушке снять валенки и протянула ей теплые толстые носки, потом посадила ближе к теплому боку печи, а сама стала накрывать на стол, ведь время подходило к обеду. Узнав от Василия, что у погибшей матери Александры сегодня день рождения, поставила на стол маленький графинчик с водкой. За помин души выпили молча, ни Василий, ни тетка не задали ни одного вопроса, да и о чем было спрашивать... война ведь никого стороной не обошла. После рюмки водки, борща, жареной картошки и чая с шанежками у девушки стали слипаться глаза, и Егоровна, видя это, увела девушку в свою комнату, постелила ей на маленьком диванчике и велела прилечь отдохнуть.

   Проснулась Александра лишь поздно вечером. Все это время Василий сидел на кухне, курил, пробовал читать, иногда зачем-то подходил к двери комнаты, где спала Александра, словно пытаясь услышать ее дыхание, но, разумеется, ничего не услышав, брел опять на кухню. Он размышлял о том, как неожиданно вошла в его жизнь эта тоненькая девушка с измученной душой, и какое, оказывается, простое это счастье – была бы она всегда рядом, а он бы каждую минуту думал и беспокоился о ней.

   Александра наконец-то вышла из комнаты и, смущенно улыбнувшись, попросила:

   -Пожалуйста, не обижайтесь, что я проспала целый день. Устаю очень... Хорошо тут у вас, спокойно.

   Она прошла на кухню и села возле стола. За окном было совсем темно, на стене размеренно тикали ходики, старая толстая кошка спрыгнула с печи и, видимо, приняв девушку за свою, устроилась у нее на коленях. Василий с каким-то умилением смотрел на все еще сонную гостью, и происходившее начинало нравиться ему все больше, потому что казалось, что Александра жила здесь всегда. Она же осторожно погладила замурлыкавшую кошку, посмотрела смущенно и виновато на Василия и еще раз извинилась.

   Глупая, нашла за что, ведь это были одни из его самых счастливых часов. Сердце Цветкова вновь сжалось, и он неожиданно для себя заговорил о том, о чем боялся и подумать:

   -Я знаю, как Вам тяжело приходится здесь, я все понимаю. Чего ж одной по свету мыкаться? Выходили бы Вы за меня замуж, был бы свой дом и плечо...

   Он вконец запутался в мыслях и словах, потому что о многом хотелось ей сказать, но это оказалось делом непростым, объяснить ей, что он для себя уже все решил. Юноша стал медленно и мучительно краснеть, по привычке потирая пальцы, осознавая, как некрасив в эту минуту, но все же сумел взять себя в руки.

   -Вы бы никогда об этом не пожалели... Я буду Вам за отца и за мать... Я буду хорошим мужем...

   Она как-то грустно смотрела на него, и Цветков с ужасом подумал, что все испортил, что, наверное, не стоило говорить этого хотя бы сегодня, но он ничего не мог с собой поделать, не мог заставить себя подождать хотя бы день. Александра по-женски тихо вздохнула, осторожно убрала с коленей кошку, подошла к нему, поцеловала в щеку и очень серьезно произнесла:

   -Спасибо Вам за все. Я подумаю.

   Он проводил ее до калитки, и ему показалось, что они дошли очень быстро, хотя он и старался идти как можно медленнее. На улицах никого не было, Городок уже давно спал. Снег скрипел под их ногами, любопытная луна освещала дорогу, и никто в целом мире не знал, что сегодня родилась большая любовь Цветкова к девушке, идущей рядом, которая должна была как можно скорее решить задачу со всеми неизвестными и ответить на его предложение.

   Она не была смущена или уж очень удивлена, а лишь растрогана словами молодого человека, потому что понимала его желание помочь ей, защитить от одиночества, дать хоть чуточку счастья и уверенности в завтрашнем дне, ведь надо было как-то жить, заставить себя забыть о прошлом или хотя бы спрятать его на самое дно памяти. Александра тоже немало повидала в своей недолгой жизни и сразу почувствовала и его честность, и открытость, и огромное желание не дать оборваться той ниточке, которая протянулась между ними. И что с того, что он так некрасив? Война научила ее видеть душу, а не оболочку. И потом, отчего рядом с ним было так спокойно, словно она знала его всю жизнь? Конечно, и она (ей казалось, что это было давным-давно) мечтала о большой любви, но кто сказал, что она не сможет полюбить его, а она очень постарается, потому что Василий даст ей так много – место, которое она сможет назвать своим, чего была так давно лишена, где будет спокойно и тепло, где можно будет укрыться от всех несправедливостей мира, где будет все так, как захочет она.

   Вечером следующего дня Александра ответила ему согласием, а оглушенный обрушившимся на него счастьем и измученный бессонной ночью Цветков настоял на том, чтобы они немедленно отправились к нему домой, так как Егоровна уже ждала их. Ее сборы не заняли и пятнадцати минут, а фанерный чемоданчик был так легок, что казался пустым. Потом была искренняя радость тетки, тихий семейный ужин и диванчик в комнате Егоровны, который стоял у теплой стены большой русской печи. Тетка еще возилась на кухне, когда Александра легла, закрыла глаза и тихим шопотом, перекрестившись, произнесла:

   -Господи, благодарю тебя за то, что дал мне место, где со мной все будет хорошо, – и впервые за последнее время без каких-либо усилий погрузилась в спокойный сон.

   А Цветков в это время сидел на кровати в своей комнате, ерошил волосы, не веря происходившему, удивленно покачивал головой и думал о том, что нашел свою жар-птицу и уже никогда не отпустит ее, а так же о том, что ожидание счастья – это прекрасное чувство, а само счастье находится совсем рядом.

   Уже три месяца минуло с тех пор, как Александра поселилась у Цветковых. Она полюбила коротать длинные вечера возле теплой русской печи, читая или обсуждая что-либо с Егоровной. В это время она мало разговаривала с Василием, но постоянно чувствовала на себе его изучающий взгляд. Девушка понимала, что полюбила этих простых, бесхитростных людей, взявших ее в свою семью, старающихся оградить ее даже от простой домашней работы, принявших ее такой, какой она была, без всяких условий и обязательств.

   Все было хорошо, очень хорошо, если бы не Василий. В последнее время он стал избегать Александру, часто закрывался в своей комнате, отказаваясь выходить к ужину и ссылаясь на срочную работу. Попытки наладить с ним прежние ровные отношения кончались неудачами, потому что он старательно делал вид, что не понимает, о чем идет речь. Ситуацию прояснила Егоровна, когда Александра, уже лежа на своем диванчике, завела разговор о Василии.. Тетка долго ворочалась в своей постели, укладываясь поудобней, а когда улеглась, с горечью в голосе сказала:

   -Да чего ж тут непонятного? Измучила ты его, девонька, одни глазищи на лице и остались. Не напоминает он тебе о замужестве, ждет, когда сама об этом заговоришь. Неволить тебя не хочет, а ты все молчишь. Небось не затронул он твое сердце. Вон ведь ты какая красавица... Понимает, что не пара тебе, а из сердца вырвать любовь не может и не хочет, все надеется. Да и мне запретил об этом говорить, только не сдержалась я. Боится он, что уйдешь ты...

   Александру обдало жаркой волной стыда. Вот ведь как получается, сама-то отогрелась душой среди этих добрых людей, а о нем, Василии, даже и не подумала, заставила мучиться, сомневаться в данном ему слове. Ну почему ей нельзя просто жить вместе с ними? Разве им плохо с ней? Зачем же он так спешит? Зачем мучится? Она ведь не хотела этого. Вот и сейчас она уверена, что этот дом – лучшее место на земле, и если для того, чтобы было как раньше, радостно и светло, нужно стать его женой, она выйдет за него замуж. Александра встала, подошла к зеркалу, висевшему на стене, и несколько раз провела расческой по волосам. В лунном свете они казались еще темней, чем были на самом деле.

   -Куда ты, девонька? -прошептала Егоровна, приподняв голову. – Что удумала-то?

   -Пойду я... К нему пойду...

   -Ну и правильно, иди, – легко согласилась старушка, потом перекрестилась и забормотала бесконечную молитву, рассказывая Богу обо всем и прося его быть милосердным к своим детям.

   Александра приоткрыла дверь в комнату Василия и тихо вошла. На полу, доходя до его кровати, лежала серебристо-желтая лунная дорожка, и она медленно пошла по ней, а приблизившись, увидела, что он не спит. Девушка растерянно остановилась, не зная, что должна сказать или сделать дальше, потом, увидев, что он отодвигается, давая ей место, осторожно прилегла рядом. Он не шевелился, казалось, даже не дышал, поэтому она повернулась к нему, прижавшись, обняла и зашептала куда-то в шею:

   – Васенька, ну прости ты меня... Я ведь и не догадывалась о твоих мыслях. Никогда и никуда я от вас не уйду, тут мой дом, тут моя семья, тут ты, и никого больше у меня нет и никогда не будет.

   Потом она долго плакала, цепляясь за его плечи горячими руками, и рассказывала о том, как хорошо они жили до войны, как уже в первые дни бомбили город, как долго и безуспешно она пыталась найти хоть что-то от своих родителей на месте их бывшего дома, как мучилось вместе со всеми от голода и жажды в телячьем вагоне, как на перроне за нерасторопность ее наотмашь ударил по лицу офицер, как жалела ее старая хозяйка-немка, как кричал на нее и не велел при этом поднимать глаз хозяйкин малолетний внук, как торопилась в слепой надежде на лучшее будущее в фильтрационный пункт, как плакала от отчаяния, видя недоверие и презрение в глазах своих же, как дорого заплатила за краткое время работы переводчицей. Слезы, может быть, катились и по его щекам тоже, однако он не замечал этого, успокаивая ее, в чем-то клянясь, в чем-то убеждая, и невозможно было разобрать, соль чьих слез была на губах, когда он в первый раз осторожно поцеловал ее.

   Постепенно она успокоилась и притихла на его груди, время от времени судорожно всхлипывая, а затем неожиданно заснула, будто сумела сбросить с себя тяжесть последних лет, о которой так откровенно не рассказывала никогда и никому. Он же лежал, боясь пошевелиться, обнимая и осторожно прижимая к себе ее худенькое тело, и размышлял о том, что такие минуты истинной близости, близости душ, а не тел, вряд ли когда-нибудь повторятся, потому что трудное это дело, почти невозможное, вот так, до конца, раскрыться перед другим человеком, не лукавя, ничего не преуменьшая и не преувеличивая, не пытаясь хоть как-то выгородить себя, показать с лучшей стороны, что так свойственно человеческой натуре.

   В пятом часу утра Василий осторожно, чтобы не разбудить ее, встал с постели. Отчаянно хотелось курить, и он, сидя на кухне, с нетерпением и удовольствием разминал тугую папиросу, вспоминая, какое безмятежно-спокойное лицо было у девушки, спящей сейчас в его постели. Мысль о том, что когда-нибудь она, возможно, и полюбит другого, но вряд ли сможет в той же мере довериться, как доверилась ему, была приятной и неприятной одновременно, и он постарался поскорее прогнать ее.

   Такой вот была их первая совместно проведенная ночь, и пусть она не была их первой ночью в полном смысле этих слов, но Цветков не сменял бы ее ни на какую другую, потому что прекрасно понимал ценность ее доверия, полученного в подарок, а это было самое большее, что она могла ему в сложившихся обстоятельствах дать.

   Тихую свадьбу выграли через месяц. Гостей было мало: из двенадцати его друзей-одноклассников в живых осталось только четверо. А Александра рада была пригласить старушку, приютившую ее когда-то в своем старом покосившемся домишке.

   И потекла их жизнь, простая и размеренная, наполненная маленькими житейскими радостями, только одно тревожило ее – отсутствие детей. Она пробовала поговорить об этом с Василием, но услышала в ответ, что и без детей им неплохо, потому что главное для него на всем белом свете это она. По наущению Егоровны, желающей во что бы то ни стало понянчить дитя, Александра дважды ходила в больницу на консультацию, но ничего кроме того, что здорова и надо просто ждать, не услышала. Когда пришла в третий раз, то врач-гинеколог, старая седая еврейка Загальская с аккуратно выщипанными в тонкую ниточку бровями, отчего казалось, что она будет до конца жизни удивляться, как неожиданно и быстро каким-то буйным ветром занесло ее в этот Богом забытый Городок из родного Ленинграда, под каким-то предлогом отослала сестру из кабинета и сказала, отчаянно картавля:

   – Послушай старую женщину и не ходи сюда больше, не рви себе душу, просто живи, надейся, жди и молись Богу. Война на каждого свой отпечаток наложила. Вот оттаешь душой, тогда и родишь, а я ничем тебе помочь не могу.

   Александра не поверила ее словам, потому что считала, что все плохое осталось в прошлом, а в будущем, когда рядом с ней родной и такой надежный Василий, ничего страшного случиться просто не может.

   Год проходил за годом, не стало доброй Егоровны, ей исполнилось тридцать, она сумела устроиться не без помощи Василия в школьную библиотеку и теперь меньше уставала на работе. Они по-прежнему жили дружно, однако, Александру стала иногда как-то раздражать постоянная опека, желание мужа всегда держать ее в поле зрения и наперед знать, что для нее важно и нужно. Сдержанный и молчаливый на людях, дома он становился совсем другим: не мог находиться в комнате за закрытыми дверями, потому что должен был видеть и слышать ее. Однажды Александра, сильно простыв и кашляя ночи напролет, чтобы дать ему выспаться, постелила себе в бывшей комнатушке Егоровны. На следующий день он попросил ее больше никогда этого не делать, потому что без нее все равно не мог сомкнуть глаз. Чтобы хоть иногда побыть в одиночестве, она попросила его никогда не заходить в библиотеку, и он вынужден был согласиться, хотя это ему не очень-то понравилось.

   А в тридцать два она влюбилась в первый раз в жизни, горячо и безоглядно. Виктор Тимков приехал по распределению из Свердловска и был назначен директором соседней школы, с ним приехали жена, учительница биологии, и трехлетний сын.

   Тимков и Александра встретились на курсах библиотекарей, которые проходили в его школе. Собственно говоря, ему на них делать было нечего, но он просидел часа два, постоянно посматривая на молодую женшину, отчего у нее билось сердце и горели щеки. А когда она уходила, то увидела его в коридоре и поняла, что он ее ждет. Тимков подошел, улыбаясь, и она не смогла удержать ответной улыбки.

   -Знаете, я с утра сегодня встал и понял, что случится что-то очень хорошее. Вот и случилось, Вас встретил,– сказал он и взял Александру под локоть, увлекая к выходу.

   Не сговариваясь, они свернули с центральной улицы и пошли к реке. Он рассказывал о своей семье, годах учебы, дальнейших планах и еще невесть о чем, и ей было радостно отвечать ему, и все сказанное казалось умным, необыкновенно важным и наполненным каким-то иным смыслом. Уже темнело, но уходить не хотелось. Повеяло прохладой, вода стала казаться свинцовой, сама река – пугающей бездной, а его рука, уверенно обнимающая за плечи, теплой и просто необходимой.