Текст книги "Последний рассвет одиночества"

Автор книги: Людмила Ситникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Глава 5

Потянулись минуты ожидания. Верно подмечено: ожидание – одно из самых неблагодарных занятий. Когда чего-то ждешь, время останавливается, все вокруг замирает и человек, чувствуя себя беспомощней новорожденного котенка, томится, не зная, куда себя деть до наступления долгожданного события.

Главным событием для Людмилы был неизбежный разговор с Виктором. Она ходила по комнате, заламывала руки, прислушивалась время от времени к тишине.

Внезапно ее лицо запылало, кровь прилила к вискам, зрачки превратились в два больших черных круга. Алимова поспешила в ванную комнату.

Умываясь холодной водой, Люда пыталась унять нервную дрожь, но самовнушение не помогало. Да и как тут успокоишься, когда вот-вот предстоит с головой окунуться в прошлое. В то прошлое, в котором Алимова была самым несчастным, самым закомплексованным человеком на планете.

Как же ей не хотелось вспоминать юные годы, но, к большому сожалению, того требовала ситуация.

Беседа с Леонтьевым была неизбежна. Так же неизбежна, как неизбежны рассвет или закат, рождение или смерть…

Стоило Алимовой выпрямиться и устремить испуганный взгляд на свое отражение в зеркале, в дверь тихо постучали.

Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто именно стоит по ту сторону спальни. Людмила знала – это он. Человек из прошлого… ненавистного прошлого.

На ватных ногах Люда приблизилась к двери, щелкнула замком, опустила ручку.

Виктор замер на пороге, он не торопился входить, надо заметить, данное обстоятельство сильно выбило Алимову из колеи.

– Я бы предпочла, чтобы наш разговор проходил при закрытых дверях, – выдавила Люда, стараясь не встречаться взглядом с Виктором.

Леонтьев кивнул. Со стороны могло показаться, что Виктор не испытывает ни малейшего неудобства, но пульсирующая на лбу жилка выдавала состояние хозяина особняка.

Сев на подлокотник кресла, Леонтьев с расстановкой проговорил:

– Сколько же лет прошло, Милка?

– Милка?! Значит, ты еще помнишь, как меня звали в институте?

– А я и не забывал.

– Это хорошо, потому как нам с тобой предстоит совершить долгое и для одного из нас весьма болезненное путешествие на десять лет назад. Окунемся в те невинные годы нашей беззаботной юности, когда я была Милкой – и всеобщим посмешищем, а ты Витьком – шутником и балагуром.

– Мил, не надо так говорить. – Леонтьев устало прикрыл глаза ладонью. – То, что происходило в студенческие годы, надо воспринимать как шутку, не более.

– Шутку? Ты это серьезно? Тогда потрудись объяснить, в чем заключалась шутка? Вы жаждали сделать меня изгоем, клоуном? Вам это удалось. Ставлю пять баллов за изобретательность и находчивость. Группа студентов решила поразвлечься, не задумываясь о том, что рушат жизнь и без того донельзя закомплексованной дурочки. А ты никогда не задумывался, что я чувствую?

– Я раскаиваюсь в содеянном, поверь, искренне раскаиваюсь.

– Запоздалое раскаяние. Оно запоздало ровно на десять лет. – Людмила схватила мобильный телефон. – Господи, для чего мы столкнулись вновь? Зачем? Кому это нужно? Когда я увидела тебя в гостиной, меня словно молнией поразило. Я догадывалась, что мир тесен, но чтобы настолько… Ирония судьбы.

– Я растерялся не меньше твоего, но сейчас понимаю – мы должны были встретиться.

– Для чего?

– Ну, хотя бы для того, чтобы я смог, наконец, попросить у тебя прощения. Лучше поздно, чем никогда, ты не согласна?

Алимова отвернулась. Еще каких-то пятнадцать минут назад она готовилась устроить Виктору грандиозную истерику: хотела кричать, визжать, топать ногами и обвинять его во всех смертных грехах. Но с появлением Леонтьева ее пыл остыл. Куда, спрашивается, улетучились гнев и обида и почему с языка упорно не желают слетать те слова, которых он по праву заслуживает?

Вжав голову в плечи, Людмила задала терзающий душу вопрос:

– Сколько стоил плеер, который выиграл Денис?

Виктор растерялся:

– Не помню.

– Вспомни. Для меня это важно.

– По-моему, около тридцати долларов.

– Тридцать долларов, – Алимова потянулась за сумочкой. – Дешево вы меня оценили, практически даром.

Пока она отсчитывала купюры, на ее лице блуждала грустная улыбка.

– Долларов у меня нет, но в пересчете на рубли сумма эквивалентна стоимости плеера.

– Мил, ты чего? – Виктор резко встал.

– Возьми деньги, я обязана компенсировать тебе материальный ущерб.

– Прекрати.

– Стыдно? Неудобно? Противно? А может быть, мало, так ты скажи, я отдам все. Все, что у меня есть. Слышишь, я готова отдать все, только бы забыть тот студенческий кошмар.

Разрыдавшись, Алимова упала на кровать и уткнулась лицом в подушку. Слезы градом катились по щекам, сердце выпрыгивало из груди, в горле стоял ком. Тот самый ком, из-за которого однажды она чуть было не лишила себя жизни.

Виктор попытался взять Людмилу за плечи.

– Отпусти! Не трогай меня!

– Милка, не надо, успокойся. Прости, прости меня. Мне сейчас очень хреново, возможно, хуже, чем тебе.

– Ты еще выстави себя жертвой, – сквозь слезы проговорила Люда.

– Как я могу искупить вину? Ну хочешь, на колени встану?

– Мы не в цирке.

– Не плачь, посмотри на меня. – Леонтьеву все же удалось оторвать Людмилу от подушки. – Смотри и слушай, – уверенно заговорил он. – Ты можешь меня ненавидеть, можешь презирать и считать законченным циником. Но клянусь самым дорогим, что у меня есть, – я сожалею о том чертовом споре. Признаю, тогда не задумывался о твоих чувствах, нам все казалось забавным, а теперь… Жизнь меня достаточно побила, Милка, она не раз испытывала Витьку Леонтьева на прочность, она меня многому научила, и в первую очередь я научился просить прощения. Прости, Мила.

Являясь страстной поклонницей литературы сентиментального жанра, Алимова не единожды становилась свидетельницей зарождающейся любви между героями любовных романов. В книгах, как правило, все происходило слишком быстро и стремительно, и порой Люда ставила под сомнение правдивость их отношений. Казалось нереальным, что героиня, которая еще во второй главе ненавидела героя, через несколько страниц признавалась ему в страстной любви. В жизни так не бывает. Книга – это вымысел, красивая сказка, предназначенная для романтических натур, к коим Люда могла себя причислить с большой натяжкой. В мечтах и фантазиях – да, но стоило закрыть очередную нетленку, Алимова снова возвращалась к суровым реалиям, среди которых, по ее мнению, не было места тем красивостям, которыми напичканы дамские романы.

И вот, всему наперекор, Людмила вдруг ощутила неведомое доселе тепло, разливающееся по телу. Она смотрела на Виктора и понимала – произошло нечто необъяснимое. Словно находясь под воздействием гипноза или колдовских чар, Люде нестерпимо захотелось дотронуться до щеки Леонтьева.

В один миг Виктор превратился из давнего обидчика в самого прекрасного мужчину на свете. Его глаза, нос, губы, волосы – все вызывало какой-то неописуемый трепет.

Под ложечкой закололо. Люда попыталась встать, но тело онемело. Оно сделалось чужим и незнакомым.

А внутри, в том месте, где еще совсем недавно зияла устрашающая пустота, зарождалось самое трепетное и бесценное чувство.

Дыхание перехватило, горло сдавили невидимые оковы, Людмила прерывисто задышала.

– Пить, – прошелестела она, боясь тембром голоса выдать слабость, накатившую вследствие осознания прихода долгожданной любви.

В это трудно поверить, но факт остается фактом. Людмила влюбилась. Пока Виктор, сидя перед ней на корточках, пытался вымолить прощение, она рождалась заново.

Прошлое ушло в небытие, вся жизнь разделилась на две части – до и после. До – это двадцать семь лет, прожитых в гордом одиночестве, после – сладостные мгновения, проживаемые сейчас.

Вот, оказывается, как приходит любовь: внезапно, сиюминутно, неожиданно. Разумеется, каждая история любви сугубо индивидуальна и некоторым требуются годы, чтобы распознать главное чувство. Другие ограничиваются месяцами, а ей, Людмиле, понадобилась всего пара секунд.

Любовь не развивается по заранее спланированному сценарию. Она не шаблонна, ее правила никому не известны. Можно сотню раз доказывать себе и окружающим, что любовь с первого взгляда – бред, что это не любовь вовсе, а кратковременное затмение, но… Возникает справедливый вопрос: откуда столько уверенности? Почему мы часто верим не сердцу, а друзьям и знакомым, утверждающим, что любовь у всех одинакова? Если знакомая Маша влюбилась в Сашу только после восьми месяцев общения, то для Маши уже не существует любви с первого взгляда. Какой смысл слушать трижды побывавшую замужем подругу или дважды разведенного друга, уверяющих всех и каждого в богатом опыте и истинном знании любви? Не количество штампов в паспорте, не количество гражданских супругов или многочисленных романов на стороне определяет знание любви. Человек может прожить бурную жизнь и так и не познать настоящей любви, а другой, казавшийся на первый взгляд неопытным юнец, встретив свою половину, в мгновение ока понимает – это настоящая любовь.

Любовь – самая большая загадка. Например, Марина постоянно твердила, что она как ангина. Вечером человек здоров и бодр, а ночью он уже во власти недуга.

Людмила позицию сестры не разделяла, но сейчас… А как иначе объяснить ее состояние? Почему она ничего не испытывала к Виктору десять лет назад, во время своей – как ей тогда казалось – беззаветной любви к Денису Максимову? Она видела Леонтьева и воспринимала его как обычного симпатичного парня из параллельной группы. Или, скажем, сегодняшняя встреча в гостиной. Ведь днем на Алимову, кроме обиды и жалости к себе самой, ничего подобного не снизошло. Это ли не загадка?

Вопрос так и остается открытым. И думается, ответ на него человечество узнает еще очень нескоро. Если вообще узнает когда-нибудь…

Виктор обеспокоенно смотрел на сникшую Людмилу:

– Тебе плохо?

– Я в порядке.

Находиться рядом с Леонтьевым становилось все труднее. Люда боялась себя, боялась своих неконтролируемых действий и желаний. Но в то же время она не хотела, чтобы Виктор покидал ее спальню.

Поставив стакан на прикроватную тумбочку, Люда, мобилизовав оставшиеся силы, подошла к комоду.

– Вить, ты не подумай, что я истеричка.

– И в мыслях не было. – Он вновь попытался приблизиться к Алимовой. – Ты живой человек, а людей с железными нервами не бывает.

– Значит, инцидент исчерпан?

– Все зависит от тебя. Если сможешь меня простить…

– Скажи, – перебила Людмила, – тебе действительно так необходимо мое прощение? А что оно изменит, лично для тебя?

– Ну, во-первых, я не буду выглядеть в твоих глазах отпетым негодяем.

– А во-вторых?

– Когда совесть чиста, живется намного легче. – Он усмехнулся и протянул Людмиле бумажную салфетку. – Вытри слезы.

Зажав в кулаке салфетку, будто самый дорогой подарок, полученный от Леонтьева, Люда проговорила:

– Я не сержусь на тебя… уже не сержусь. Не отрицаю, раньше злилась, иногда – особенно когда не могла уснуть – представляла вас с Денисом вымаливающих у меня прощение. Самое интересное – никогда не прощала. Вела с вами мысленные диалоги, но от этого раздражалась еще больше. Часто представляла, какими вы стали, есть ли у вас жены, дети. А… – Люда провела салфеткой по потрескавшимся губам, – где сейчас Максимов, вы по-прежнему общаетесь?

– Ден два раза был женат. С первой супругой прожил меньше года, вторая убежала через четыре месяца. Он превратился в хронического алкоголика. Ему тридцать три года, а выглядит на все пятьдесят. Пьет по-черному, поменял родительскую двушку на комнатку в коммуналке, мебели практически нет – все мало-мальски приличные вещи продал, а деньги потратил на сорокаградусную.

– Почему не попытался помочь другу в беде?

– Каким образом?

– Алкоголизм лечится.

– Алкоголики вылечиваются лишь в том случае, если сами хотят завязать с пагубной привычкой. Ден такого желания не имеет. Пару раз я возил его в клинику. Больше недели он не выдерживал. Врачи разводили руками. Не все так просто, Милка, я бы сказал – все очень даже непросто.

Стрелки часов приближались к одиннадцати. Леонтьев уходить не торопился, а Люда судорожно соображала, что бы еще спросить, какой вопрос задать, только бы не сидеть в этой гнетущей тишине. В результате помимо ее воли с языка сорвался самый неподходящий вопрос. Ну не хотела она спрашивать о покойной супруге Леонтьева, видит бог, не хотела.

Как говорится, слово не воробей…

– С Татьяной мы прожили шесть лет, – протянул Виктор, вытащив из кармана зажигалку.

– Вы любили друг друга? – Алимова не узнавала себя.

Никогда прежде она даже в мыслях не позволяла себе интересоваться такими вещами. Но ведь ситуация резко изменилась. Теперь она должна, нет, просто обязана была узнать о жизни Виктора как можно больше. Ее интересовало абсолютно все: чем он увлекается, какие фильмы смотрит, какой кухне отдает предпочтение, любимый автор, актер, актриса – и далее по списку. Ну а вопрос касательно супруги имел первостепенную важность. Для Людмилы, разумеется.

– Я любил, – твердо ответил Леонтьев.

– А она?

– Говорила, что тоже любит.

– Какой-то ты неуверенный.

– На то имеются веские причины. Только, Мил… мне бы не хотелось сейчас затрагивать эту тему. Она слишком болезненная.

– Понимаю.

– Скажу только, что с рождением дочерей я наконец ощутил все радости жизни.

– Алла Леонидовна не очень жаловала Татьяну, я права?

– Мать сложный человек, ее можно или любить, или ненавидеть. Она редко когда уживается с людьми. В основном всем недовольна, ко всему придирается, способна отыскать недостатки даже у святых. Но если уж ей кто приглянулся, будь уверена – станет другом до конца жизни. Таня в круг друзей не попала. А тебе, как я вижу, Оксанка успела сказануть лишнего.

– Ничего подобного.

Виктор сделал вид, что не услышал слов Алимовой, посмотрел на часы и, сообщив о необходимости просмотра важных бумаг, поспешил удалиться.

Оставшись в одиночестве, Людмила не могла найти себе места. Она мерила шагами спальню, лежала на кровати, сидела в кресле. Бесполезно. Перед глазами отчетливо стояло лицо Леонтьева: высокий лоб, волевой подбородок, чувственный рот, пронзительные глаза. Это походило на наваждение. Нестерпимо захотелось прыгать, смеяться, кричать во весь голос о долгожданном приходе любви.

И пусть ее любовь останется безответной, пусть Виктор никогда не узнает о бушующем в ее душе пламени страсти – Людмила была счастлива.

Схватив сотовый, она набрала номер Марины. Просто необходимо было поделиться с сестрой, с самым близким человеком.

Маринка не спешила откликаться на звонок. Насчитав двенадцать гудков, Люда отсоединилась.

Приняла душ, легла, укрылась пуховым одеялом и… предалась мечтам. Эх, как же все-таки приятно, лежа на мягкой постели, представлять себя в крепких объятиях любимого человека. Для Людмилы подобного рода фантазии были в новинку.

Сон постепенно затягивал Алимову в туманную пучину, и Людмиле показалось, что она даже успела увидеть первое сновидение, когда дверная ручка быстро задергалась. Вздрогнув, Алимова вскочила с кровати и подбежала к двери.

В коридоре, прижимая к груди куклу, Нина пискнула:

– Мне приснился страшный сон. Я боюсь спать одна в комнате, можно лечь с тобой?

– Заходи.

Ниночка положила голову на вторую подушку и попросила рассказать сказку.

– Только чтобы там обязательно была принцесса, – попросила она, – и злая ведьма, которая в конце умрет.

Вспомнив отличную чешскую сказку, полностью отвечающую требованиям Нины, Алимова зевнула.

Двадцать минут спустя, когда уже и ведьма умерла, и принцесса вышла замуж за красавца принца, Людмила не без радости возвестила:

– Конец.

Но Ниночку такой расклад совершенно не удовлетворил.

– Расскажи еще одну.

– Нин, уже поздно, давай спать.

– Я не засну без сказки.

– Тогда слушай короткую, про ежа и зайца. А потом сразу спать, договорились?

– Угу.

Утром Люда проснулась от недовольного возгласа Ниночки.

– Если будешь себя плохо вести, папа поставит в угол, – выговаривал ребенок кукле, сидя на полу.

– Нин, почему не спишь, еще рано?

– Я всегда так встаю. Бабуля говорит, я жаварунок.

– Жаворонок.

– Да, а Оксанка сова. Папа тоже жаворонок, а ты?

– Когда как. – Людмила прошла в ванную комнату, облачилась в джинсы и блузку и в компании Нины вышла из спальни.

В коридоре они столкнулись с растерянной Аллой Леонидовной.

– Ах вот ты где, – набросилась она на внучку. – Почему не у себя в комнате?

– Я была у Люси.

– У тебя есть собственная спальня, я неоднократно повторяла: каждый человек должен спать в своей кровати.

– Алла Леонидовна, присутствие Нины не доставило мне абсолютно никаких хлопот. Мы отлично уместились.

– Вы, похоже, меня не поняли, Людмила. Я категорически против, чтобы дети спали вместе со взрослыми. Вам, как педагогу, должно быть прекрасно известно – это неправильно. С ранних лет я приучала Нинку спать одну, не позволяла бегать к отцу или Оксанке. Не позволю и теперь.

– Ей всего четыре года.

– Ей уже четыре года! Не беспомощный младенец, нуждающийся в постоянной опеке. С пеленок дети должны быть приучены к самостоятельности. Я воспитывала Виктора только так и не иначе. Требую того же и от вас. Надеюсь, вы примете к сведению мои замечания, Людмила, и учтете их на будущее.

Алимова посчитала за лучшее промолчать.

– Оксана уже встала. Скажите ей, пусть поторопится и спускается завтракать. И ради бога, напомните, чтобы сложила в портфель необходимые учебники.

Взяв Нину за руку, Алла Леонидовна пошла в противоположную от Ксюшиной спальни комнату.

Глава 6

Вечером в пятницу, после ужина, Людмила собиралась домой. В гостиной Ниночка прицепилась к ней и не желала отпускать Алимову:

– Люся, останься с нами.

Оксана исподлобья наблюдала за сестрой. Алла Леонидовна делала вид, что не замечает никого вокруг.

– Нин, я приеду через два дня.

– Не хочу через два дня. Останься с нами на выходные.

– Нина, – не выдержала бабушка, – отпусти Людмилу и сядь в кресло.

– Нет.

Алла встала. Отчитать внучку она не успела – в гостиную вошел Виктор.

– Папка! – Оксана бросилась к отцу.

– Привет всем, – поздоровался Леонтьев, – почему я слышу плач моей принцессы?

Нина уткнулась лицом в юбку Алимовой.

– Нинка ее не отпускает, – буркнула Ксюша.

Всю неделю, которую Люда провела в особняке Леонтьевых, девочка ни в какую не желала называть няню по имени. Она обращалась к ней как угодно, только не как полагается. Главным образом Людмила слышала от Ксюши не очень теплое «Эй!».

– Нинок, смотри, что я тебе купил. – Виктор протянул дочери плюшевого зайца.

Алла Леонидовна хмыкнула:

– Людмила, до воскресенья. Олег уже ждет, он довезет вас до метро.

– Как до метро? – Виктор вопросительно посмотрел на мать. – Олег довезет Милу до самого дома.

– Витя, у нас с Людмилой изначально был договор: по пятницам Олег довозит ее до метро, в воскресенье встречает у метро.

– И все же нашему шоферу не составит труда прокатиться в Москву.

– А какой смысл простаивать в пробках, когда на метро можно добраться в два раза быстрее?

Поцеловав Нину в пухлую щечку, Люда пересекла гостиную и весело сказала:

– Алла Леонидовна права, я прекрасно доеду на метро.

Но Виктор был непреклонен. Достав сотовый, он, к большому неудовольствию матери, позвонил Олегу и дал четкое распоряжение доставить госпожу Алимову до самого подъезда.

* * *

Дома Людмиле устроили настоящий допрос с пристрастием.

– Людка, не тяни кота за хвост, мне из тебя слова клещами вытаскивать? Рассказывай, как обосновалась за городом. Что собой представляют хозяева?

– Шестидесятилетняя мать, чем-то отдаленно напоминает нашу тетю Зину – характер далеко не сахар. Виктор Леонтьев – бизнесмен. И две девочки: Нина и Ксения.

– Дети, наверное, избалованы до неприличия? Хотя… чему удивляться, все они там на головах ходят. Детки богатеньких родителей – это особая статья: подай-принеси.

– Ничего подобного, Ниночка, например, меня сегодня домой не отпускала. Такая красивая девчушка – как картинка.

Валентина Федоровна понизила голос до шепота:

– Я так понимаю, ты решила там надолго осесть?

– Судя по всему, да.

Ответ явно пришелся матери не по душе.

– А ты хорошо подумала, прежде чем сделать окончательные выводы? Людка, задай сама себе вопрос: надо ли тебе все это?

– Что ты имеешь в виду под словосочетанием «все это»?

– Находясь постоянно в доме, ты лишаешься возможности бывать на людях. Добровольно заточишь себя в четырех стенах вместе с детьми – и прощай свобода.

– Можно подумать, когда она в саду работала, каждый вечер на дискотеки бегала, – протянула Марина, обменявшись с Людмилой понимающими взглядами.

– Бегала не бегала, а в саду все же был контакт с людьми. Здесь же он начисто отсутствует.

– Мам, не нагнетай, я остаюсь у Леонтьевых, нравится тебе это или нет.

Сидевший доселе молча Михаил Иванович, прищурив близорукие глаза, тихо произнес:

– Людмил, а ты от нас ничего не скрываешь?

Алимова заерзала на табуретке.

– Ой, папуль, а что я могу скрывать?

– Не знаю, как вам, – Михаил обратился к жене и младшей дочери, – а мне кажется, Людмилка вся светится.

– Я заметила, – с нескрываемым сарказмом молвила Маринка.

Валентина Федоровна вытянула губы трубочкой:

– Ха! Светится, ну вы и сказанули. С каких пирогов ей светиться? Подумаешь, большое дело – получила работу няньки у толстосумов. Лично я не вижу повода для ликования. А ты, Людка, запомни: не все то золото, что блестит. Намучаешься ты еще с их детками, как пить дать намучаешься. Ты не кривись, не кривись, а вот пройдет время, вспомнишь мои слова. Вы изначально знали, что я против ее ухода из садика, но разве к моему мнению кто-нибудь прислушивался? Нет. Я попросту сотрясаю воздух, я для вас пустое место. – В Валентине проснулась актриса.

Картинно закатив глаза, она приложила ладонь ко лбу и, не глядя на домочадцев, вышла из кухни.

– Голова разболелась, – бросила на ходу.

Марина тянула сестру в комнату:

– Разговор есть.

– Дай хоть чай допить.

– Бери чашку и дуй за мной.

В спальне Людмила смотрела на взбудораженную Маринку и не спешила делиться радостным известием.

– Я вся внимание, – сказала она, поудобней усаживаясь в кресло.

– Если не прекратишь издеваться, получишь в глаз.

– Кто издевается? Я? Ни капельки.

– Людок, я же сразу обратила внимание, что ты изменилась. Как только ты вошла, я увидела горящий взгляд. Горящий взгляд! – повторила Марина. – У тебя! Прости, сестра, но это нонсенс!

– По-твоему, мне без конца ходить с кислой миной?

– Кто он? Когда ты успела?

Засмеявшись, Людмила бросилась на кровать.

– От тебя ничего не утаишь.

– Ты плохой конспиратор, а у меня глаз-алмаз.

– Маринка, как же мне хорошо, ты не представляешь, я уже который день парю на крыльях.

– Пять дней назад ты уехала из дома не в лучшем расположении духа, сегодня передо мной сидит другой человек: помолодевший, похорошевший и, как справедливо заметил отец, светящийся. Что мне думать? Я изучила тебя вдоль и поперек, мне, как никому, известно, что ты не способна на безумные поступки, и вдруг…

– Угадай с трех раз, кто такой Виктор Леонтьев.

– Понятия не имею.

– Угадай! – настаивала Алимова. – Даю первую подсказку – он человек из прошлого.

– Бывший одноклассник?

– Почти угадала. Витька мой сокурсник. Это еще не все. Сядь поудобнее и приготовься выслушать откровение номер два. Витька тот самый парень, с которым на меня поспорил Ден Максимов.

– Да иди ты!

– Я сама, когда его увидела, чуть сознание не потеряла. Десять лет ни слуху ни духу, а тут на тебе. Сначала запаниковала. Испугалась, сама не знаю чего, а потом…

– Не останавливайся, говори.

– Марин, ущипни меня, чтобы я убедилась в реальности происходящего. Не верю, не могу поверить, что я влюбилась в Виктора Леонтьева.

– Людок, тебя там точно опоили колдовским зельем! Вслушайся в свои слова, что ты несешь? Как это – влюбилась в Леонтьева?

– Молча, Маринка, взяла и влюбилась.

– Так не бывает.

– В том-то и дело, что бывает. И мой случай – явное тому подтверждение. Я люблю его, Маринка, люблю всем сердцем, каждой клеточкой. Почему ты так на меня смотришь?

– Пытаюсь понять, как сильно тебя засосало.

– Сильнее не бывает. В голове сплошная каша. Любовь, любовь и еще раз любовь. Маринка, я спать спокойно не могу. Закрою глаза – и тут же вижу лицо Виктора, утром просыпаюсь – и первая мысль о нем. Это возвышает и пугает. С одной стороны, я наслаждаюсь новым чувством, смакую его, а с другой – понимаю: мы никогда не будем вместе, и от этого становится очень горько и гадко на душе. Все-таки в жизни много несправедливого. Жила я, жила без любви, страдала, надеялась, верила… А теперь я влюблена, но кажется – от этого страдания лишь прибавятся. Марин, ну почему ты молчишь? Скажи что-нибудь, поддержи меня, улыбнись, порадуйся, в конце концов.

– Людок, ты меня огорошила. Не ожидала я от тебя такого фортеля.

– Я сама от себя ничего подобного не ожидала. Представь картину: Виктор пришел ко мне в спальню. По идее, у нас должен был состояться неприятный разговор, после которого я планировала побросать вещички в сумку и уйти из особняка. Сначала я что-то лепетала, упрекала, а под конец нервы сдали и я разревелась.

– На тебя похоже.

– Он начал меня успокаивать. Сел на корточки, положил мне руки на плечи. Маринка, в этот момент я и пропала. В одну секунду! Мир перевернулся. Сижу как истукан, смотрю в его глаза, а по телу мурашки бегают. Короче, чувствовала себя как пятнадцатилетняя девчонка, пришедшая на первое свидание со взрослым парнем. Виктор говорил, говорил, а я ничего не слышала.

– Людок, мне не улыбается перспектива выступать в роли эдакой вредины, но я должна тебя предупредить, что часто, особенно в тех случаях, когда женщина долгое время была лишена мужского внимания…

– Не продолжай. Я не старая бабка, хватающаяся за последнюю соломинку. Можно самозабвенно обманывать других, но себя не обведешь вокруг пальца. Виктор – моя вторая половинка.

Видя, что Маринка хочет запротестовать, Людмила быстро вставила:

– И никто, слышишь, никто не переубедит меня в обратном.

– Тогда флаг тебе в руки. Действуй, сестричка, действуй решительно и без оглядки. Ты же не собираешься томиться в одиночестве? Наберись смелости и признайся ему в чувствах.

– Обалдела?!

– А как ты хотела? Или собираешься ждать, когда он сам обратит на тебя внимание?

– Не ждать, а надеяться.

– Глупая, какая же ты глупая, Людок. Поймала птицу счастья за хвост, так хватай ее целиком, прижимай и держи крепче. А ты пытаешься ее отпустить. На надежде далеко не уедешь, до второго пришествия ждать будешь.

– У него две дочки, одна из которых относится ко мне с недоверием. Нет, Маринка, единственное, на что я могу рассчитывать, так это на дальнейшую благосклонность судьбы. Если мне повезет и он увидит во мне больше, чем няню, я… я… – Алимова не могла найти подходящих слов.

– Не понимаю я тебя, Людок, честное слово, не понимаю. Окажись я на твоем месте, пустилась бы во все тяжкие. Не задумываясь пустила бы в ход тяжелую артиллерию. Как там говорят: нельзя ждать милостей от природы.

Людмила перевернулась на спину.

– Виктор не пускался во все тяжкие, но тем не менее я в него влюбилась, так почему я обязана мельтешить, чтобы он меня заметил? Любят-то не глазами, не ушами, а сердцем. Только оно подсказывает нам: кто, где, когда и почему.

– Поступай как знаешь, только потом не плачься в подушку, когда через годик узнаешь, что твой любимый женится на какой-нибудь длинноногой блондиночке.

– Не каркай.

– Здесь и каркать нечего. Ему тридцать три, он не будет жить один, рано или поздно обзаведется супругой.

– Он четыре года один, и, насколько мне известно…

– Откуда тебе известно? Ты там без году неделя, и вообще, по сути, ничегошеньки о нем не знаешь. А касательно одиночества, оно до поры до времени. Как дело к сороковнику пойдет, так гормоны и взыграют с новой силой.

Сестра смахнула слезу.

– Людок, ты чего? Ну прости меня, я не хотела тебя обидеть. Это из-за моих слов, да? Не бери в голову, ты же знаешь, я дура, всегда говорю не подумав. Людок… Прости.

– Ты здесь ни при чем.

– А почему ревешь?

– От обиды. На ситуацию.

– Ты точно влюблена, сначала смеешься, теперь слезы льешь.

– Мне было лет шесть, а тебе четыре, когда мать первый раз отправила нас к бабушке в деревню. Ехать жутко не хотелось, но родители планировали провести отпуск в компании друг друга, следовательно, дочурок требовалось пристроить на свежий воздух. У бабушки в буфете стояла банка варенья из грецких орехов.

– Помню, помню, став постарше, мы им объедались.

– Это потом, а в тот приезд нам разрешалось съедать не больше трех ложечек вечером с чаем. Целыми днями я ходила возле буфета, гипнотизировав взглядом банку с вожделенным вареньицем. Иногда становилась на табурет, брала банку в руки и боролась с искушением открыть крышку и начать орудовать ложкой. Ни о чем другом думать не могла. В висках так и стучало: «Варенье! Варенье! Варенье!» И хочется и колется, вроде и банка близко – можно подержать, понюхать, повертеть, но нельзя попробовать ее содержимое. Смотри, а на большее не рассчитывай. Вот такая же ситуация сейчас с Виктором. Он рядом, ходит, разговаривает, смеется, а я не могу к нему подойти, потрепать его по волосам, провести ладонью по щеке. Маринка, это мучение, приятное, но все же мучение. Как быть?

– Мое мнение ты уже слышала.

Внезапно Людмила вскочила.

– Слушай, у меня же есть его фотка.

– И молчишь?

– Из головы совсем вылетело. – Алимова выбежала в коридор.

Вернулась с маленькой цветной фотографией в руке.

– Конечно, я поступила не совсем хорошо, но это было выше моих сил. У Леонтьевых на комоде стоит много рамок с фотографиями, и я не удержалась, позаимствовала снимок Виктора.

– Да ладно, будь проще, подумаешь, фотку стырила, делов куча.

Алимова протянула фотографию и стала следить за реакцией сестры.

Марина схватила снимок, скорчила гримасу.

– У-у-у… думала, увижу молодого Алена Делона, а здесь… Симпатичный, внешность не отталкивающая, но, как бы сказала бабушка, не королевич.

– Смеешься? Ты посмотри, какие глаза.

– Глаза как глаза, ничего особенного. Среднестатистический парниша, не претендующий на звание первого красавца. Слушай, а он, случайно, не косит?

– Отдай фотографию.

– Ну, Людок, шучу я. Где твое чувство юмора? Рот у него классный, обожаю мужиков с красивыми губами. А вот прическа могла бы быть и получше. Знаешь, ему бы очень пошли короткие волосы. В общем и целом – экземплярчик неплохой. Одобряю.

– Премного благодарна.

* * *

Незаметно пролетел апрель, подошел к концу май. Людмила так сильно прикипела к девчонкам, что создавалось впечатление – она знает их не пару месяцев, а нянчит с самого рождения.

Ниночка отвечала Алимовой взаимностью. Малышка боготворила Люсю, считала ее своей лучшей подругой. Вчера вечером, после сказки на ночь, заявила: