355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Людмила Свешникова » Лиловая собака (сборник) » Текст книги (страница 8)
Лиловая собака (сборник)
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 05:36

Текст книги "Лиловая собака (сборник)"


Автор книги: Людмила Свешникова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

…Сова неясыть следила за человеком на берегу, он не проявлял враждебности, но вдруг раздались выстрелы, детёныш лесного зверя упал замертво. Человек съел небольшую часть мяса, остальное оставил воронам. Непонятное существо! Зачем убивать большую добычу, если насытишься небольшой её частью? Вечером и ночью человек принялся кружить по лесу, натыкался, как слепой, на деревья, подходил близко к обрыву над рекой, возвращался в чащу… Зачем? Он ищет дупло, чтобы тоже убить? Да, вон совсем близко продирается сквозь кусты! Совин налетел на него сзади, ударил когтями. Человек ещё немного пробежал и свалился в яму. Наверное, он уже мёртв и у воронов завтра опять будет праздник…

Яма пахла гнилой сыростью и мышами, Михайлов напряжённо прислушивался к лесным звукам. Было удивительно тихо, ветер успокоился, и ему подумалось, что лось вообразился от игры света и теней, но всё же он так хорошо запомнился – голубой, с искрами в тёмных провалах глаз, правда, за звоном крови в ушах во время бега он не слышал топота лосиных копыт – был ли лось?

Перед рассветом пошёл редкий дождь, проник в яму, и Михайлов жадно слизывал капли с потрескавшихся губ. Когда совсем рассвело, он вылез из своего убежища. Нога в щиколотке распухла, наступать на неё было мучительно, и пришлось, чтобы передвигаться, выломать палку. Только к полудню он вышел к шоссе и голоснул белому «жигулёнку». Женщина за рулём было притормозила, но, глянув на Михайлова, газанула и умчалась. Он горько усмехнулся, представив себя со стороны, в изорванной одежде, с волосами, слипшимися от крови. Потом остановился самосвал, обляпанный бетоном. Шофёр из кабины с интересом рассмотрел Михайлова:

– Тебя что, собаки драли?

– С другом на рыбалке был, – соврал Михайлов. – Заблудился. Я заплачу…

– Чёрт с тобой, залазь, – разрешил шофёр. – Тут до города рукой подать. У меня вот тоже был случай… – И он стал подробно рассказывать про свой случай, про то, как тоже где-то заблудился.

Михайлов не слушал, стискивая зубы при каждом толчке. Он ехал, зная, что возвращается к своей неудовлетворённости и скуке, и жалел себя.

ЗИМНИЕ КАНИКУЛЫ

Снег состоит из миллиона миллиардов узорчатых снежинок. Он рассыпчатый, как сахарная пудра, лёгкий, как пух в бабушкиной подушке, и пахнет ванильным мороженым. На горке снежинки укатаны в твёрдую дорожку, санки так быстро несутся по ней, что, кажется, вот-вот взлетят выше домов. Дома все вместе называются Десятым микрорайоном и стоят близко от леса, где каждое дерево разукрашено блёстками, словно новогодняя ёлка. К лесу нужно идти осторожно, всё время смотреть под ноги, а то недолго провалиться в заметённый снегом фундамент, который строители почему-то осенью оставили.

– Ура! Каникулы! – кричит Вовка, летя на санках с горки. Зинуля сидит сзади, уцепившись за хлястик его пальтишка, и тоже громко кричит:

– Ура! Каникулы!

У Вовки настоящие зимние каникулы, он учится в первом классе, а у Зинули понарошку каникулы: двое ребят из младшей группы заболели свинкой и детсадик закрыли на карантин.

У Зинули с Вовкой на двоих одни санки, но зато такие красивые! Сиденье из красных и синих планочек, а полозья блестят – глазам больно! Санки подарил на Новый год папа, а Сашке, старшему брату, он подарил чудесные лыжи. Они так вкусно пахли деревом и лаком, что Зинуля потихоньку лизнула их. Сашка жадина: ни разочка не дал прокатиться на лыжах. Вы маленькие, говорит, а лыжи взрослые… сломаете ещё.

Он учится уже в третьем классе и воображает, что Зинуле всегда-всегда будет только шесть лет, а Вовке всегда-всегда семь с половиной. Как бы не так! Вот пройдёт немного времени, они подрастут, и папа купит им по чудесным лыжам.

Целыми днями пропадают Зинуля и Вовка на улице, только забегают домой быстро пообедать – и опять на улицу, пока не потянутся от домов длинные синие-синие тени. Зимой они всегда синие-синие, летом – цвета жидкого кофе, а весной – тёмно-розовые. Тени означают, что пора возвращаться домой, отряхиваться от снега, летом от песка и слушать, как ворчит бабушка из-за изорванного платья, поцарапанных коленок, а зимой из-за насквозь мокрых валенок.

Санки скатились с горки, должны были подпрыгнуть на твёрдом бугорке и долететь до тротуара, но тут появился Сашка. Он подставил ногу, санки перевернулись, и Вовка с Зинулей скатились в сугроб.

Зинуля выбралась из сугроба белая, как снегурка.

– Скажу маме! Задавала-воображала…

Вовка же сердито засопел, слепил снежок и запустил в Сашку. Снежок попал Сашке прямиком за воротник.

– Мы твои лыжи не трогаем, и ты не пинайся… Распинался тут…

Сашка вытряс из-за воротника снег и мирно сказал:

– Кончай, малышня, дело есть. Инопланетянин у леса приземлился – помочь надо.

– Врушка-болтушка! – закричала Зинуля. – И всё равно скажу маме! Ино… инопланетяне только в мультиках бывают.

– Честное слово! – сказал Сашка.

– Всё ты напридумал, – сердито заявил Вовка и потащил салазки на гору.

– Стал бы я с вами связываться, – презрительно сказал Сашка. – Ему малышня нужна, чтобы играли, а корабль заправлялся!

– Из-за тебя у меня все варежки мокрые, – сказала Зинуля.

– Возьми мои, – предложил Сашка. – Я вас к нему на санках отвезу. Поехали, что ли!

– Зачем он в лесу сидит? – спросил Вовка.

– Горючее кончилось. Я на лыжах шёл и увидал. Контакт установил.

– Ух ты! – поверил Вовка. – Взрослым надо сказать!

– Взрослые не помогут, они только напортят…

– А он не очень страшный? – спросила Зинуля.

– Увидишь. По-моему, не очень.

Тащить санки по снегу было тяжело, Сашка согнулся пополам, но не жаловался.

Так добрались они до котлована около леса, ещё давно вырытого строителями, занесённого теперь снегом.

– Во-он, смотрите!

На снегу лежало что-то похожее на толстый широкий матрац ярко-жёлтого цвета.

– Никакой это не космический корабль, – хмыкнул Вовка. – Не бывают такие корабли!

– Знала, знала, что наврал! – закричала Зинуля. – Это надувальный матрац, на котором по воде плавают!

– Тихо, ты! – шикнул на неё Сашка. – Услышит – обидится…

Он заложил два пальца в рот и тихо свистнул. И тут вдруг в центре матраца надулся и лопнул пузырь и из него показалась круглая зелёная голова. На голове помещались большие вытаращенные глаза и уши-лопухи.

Зинуля взвизгнула и хотела было удрать, но Сашка успел ухватить за воротник:

– Стой, трусиха!


Инопланетянин выпрыгнул из пузыря, оказавшись ростом с трёхлетнего ребёнка. Он очень теперь походил на громадную лягушку, которой вздумалось ходить на задних лапах. На животе у него болталась чёрная коробочка неизвестного назначения, а за ушами трепетали два тонких усика.

– Он некусачий? – шёпотом спросила Зинуля.

– Хуже нет связываться с девчонками! – сплюнул Сашка сквозь зубы. – Привет! – помахал он инопланетянину. – Вот малышню тебе притащил – они разную ерунду умеют выдумывать…

Инопланетянин тронул лапкой чёрную коробочку на животе, и она вдруг заговорила металлическим голосом:

– …Приветствую детей по разуму… Сбился с курса… Отсутствие горючего… Корабль заправляется фантазией детей…

Переступая, он дрыгал задними лапками, и на снегу оставались треугольные следки.

– Бедненький! – сказала Зинуля. – Ему холодно, у него даже валенок нет! – Она подошла поближе. – Как тебя зовут? Меня Зиной. Я хожу в старшую детсадовскую группу. А ты? Ты, наверное, ещё в младшую, да?

Инопланетянин растянул тонкогубый рот до ушей и просвистел что-то, похожее на «весе»…

– Ага! – догадалась Зинуля. – Тебя зовут Васей? Здравствуй, Вася, я сбегаю за тёплыми колготками, а то заболеешь ангиной. Один раз я съела сосульку и заболела ангиной, потом долго-долго не пускали на улицу и заставляли пить разные противные лекарства…

– Кончай болтать! – дёрнул её за косичку Сашка. – Лучше послушай, что он тебе скажет. Говори, Вася!

– …Очень много прошу, – забормотала коробочка на животе инопланетянина, – придумать игры… фантазию… Надо домой… беспокоятся…

– А зачем он из коробочки разговаривает? – спросил Вовка.

– Понимать надо, – сказал Сашка. – Это преобразователь, он наших слов не знает.

– Догадалась, догадалась, – сказала Зинуля. – Он ино… планетный ребёнок и удрал из дому. Попадёт ему, да? А во что играть? Давайте в догонялки или в жмурки…

– Нашла фантазию в догонялках! Надо выдумывать! – сказал Сашка.

– Тогда будем играть в дочки-матери… Или в детского врача, ладно?

– …Хорошо… очень дочки-матери… играть лечить! – захлопал Вася лапками.

– Побегу за куклами и ещё… принесу свои колготки.

– Смотри бабушке не проболтайся, – предупредил Сашка. – Из дома не выпустит!

Бабушка ничего не заметила: она лепила на кухне пельмени. Зинуля потихоньку засунула в её хозяйственную сумку кукол, игрушечную кроватку, шерстяные колготки и быстро убежала – только дверь хлопнула.

– Опять на улицу убежала? – крикнула бабушка вслед. – Мальчишкам скажи, чтобы на обед не опоздали, слышишь?!

Когда она прибежала к котловану с матрацем, мальчишки сидели с Васей на санках и рассказывали ему о правилах в футболе. Инопланетянин внимательно слушал, пошевеливая зелёными ушами. Зинуля быстренько положила на игрушечную кроватку куклу Свету, посадила рядом куклу Наташу и стала изображать врача. Она приложила ухо к груди Светы и сказала строгим взрослым голосом:

– Прослушиваются хрипы… Покажи-ка горлышко. Ой, какая краснота! Ты ела сосульки? – Мамаша, – обратилась она к кукле Наташе, – у вашей дочки ангина. Поите чаем с малиной и горячим молоком… Вот выпишу вам рецепт на горькие таблетки – по две каждые три часа. Поставьте на ночь горчичники… Ничего, ничего, девочка, не плачь, немного пощиплет…

Васин матрац стал толстеть и превращаться в шар. Инопланетянин радостно подпрыгивал.

– Ой, совсем забыла! – воскликнула Зинуля и вытащила из сумки колготки. – На, надень!

Вася понюхал колготки, помахал ими и почему-то навертел на шею.

– Не так! – сказала Зинуля, распахнула пальтишко и показала свои ноги, обтянутые колготками.

Вася понимающе закивал круглой головой и натянул на себя Зинулин подарок. И тут все попадали от смеха: колготки пришлись инопланетянину как раз до подбородка, и он походил теперь на медвежонка с зелёной головой.

А Зинуля всё ещё была детским врачом.

– Если не спадёт температура, – сказала она кукле Наташе, – вызывайте меня опять… Столько вызовов на день, прямо с ног валюсь, а всё потому, что дети валяются в снегу и грызут сосульки… Ужасно устаю, мамаша! Я взаправду устала, – сказала она братишкам. – Поиграйте немножечко вы.

Мальчишки отломили от ближайшего дерева по сучку, легли друг против друга на животы.

– Тра-та-та! – направил Вовка свой сучок на Сашку, изображая выстрелы. – Сдавайся!

– Тра-та-та! – закричал Сашка. – Сам сдавайся, ты уже убитый!

Вася взволновано засвистел. Матрац стал вдруг опадать:

– …Какая игра? Как убить?

– Мы в войну играем, – пояснил Вовка.

Вася зажал лапками уши:

– …Большое неприличие… Стыдно, запрещено такое слово… Топливо уходит…

– Ну вот! – обиделся Вовка. – Во что нам играть? В куклы, что ли?

– …Дочки-матери… лечить… Выздоравливать! – заявил Вася.

– Давай, – вздохнул Сашка, – давай, Зинка, свои девчоночьи игры, а мы пока что-нибудь придумаем.

Зинуля усадила кукол рядышком на кроватку и строго сказала:

– Дочки, если вы станете утром чистить зубки, мыть уши и слушаться, я поведу вас в зоопарк и куплю по две порции шоколадного мороженого.

Куклы Света и Наташа сидели смирно и слушались. Зинуля взяла их за ручки и повела в «зоопарк».

– Посмотрите во-он туда, – сказала она, – ка-акой большой слон! Он прямо как гора, а хвостик у него поросячий, приходится отгонять мух хоботом… А знаете ли вы, что слон ест за день целых пять мешков травки, много морковки и… и ещё что-то ест. Если вы будете кушать морковку, то тоже скорее вырастете. А это медвежата. Посмотрите, какие они хорошенькие, пушистенькие… Это они так играют, когда кувыркаются через голову… и любят конфеты и сушки. Я тоже люблю конфеты и сушки… А сейчас мы пойдём смотреть бегемотика. Он живёт вон в том пруду. Всего бегемотика нельзя увидать, можно только глазки и нос. Ему всегда жарко и разрешается купаться, сколько он хочет… – Зинуля вздохнула. – Мне не разрешают купаться сколько хочу, а летом вода в речке такая тёплая…

Матрац стал походить на шар, чуть приплюснутый с боков. Васин рот растянулся за самые уши. Наверное, это означало самую весёлую инопланетную улыбку.

– Теперь мы купим мороженое и пойдём домой, – сказал Зинуля «дочкам», скатала из снега три шарика и начала было один из них облизывать.

– Брось! – закричал Сашка и выбил снежок из её рук. – Забыла про ангину?

– Я понарошку, играйте дальше сами, – сказала Зинуля.

Вася забормотал:

– …Мало… Ещё заправлять…

Вовка с Сашкой о чём-то пошептались и начали лепить из снега продолговатые комки.

– Ты будешь этим… который всех хочет бомбами убивать, – сказал Сашка Вовке.

– Не хочу! – захныкал было Вовка, но Сашка пообещал:

– Я потом дам тебе покататься на лыжах.

– Ладно, – согласился Вовка, вытирая варежкой нос.

– Вася, – спросил Сашка инопланетянина, – мы будем уничтожать бомбы, которыми воюют. Тебе такое подойдёт?

– …Пойдёт, пойдёт… Хорошо! – протараторил Вася.

Вовка сел на санки рядом с «бомбами» и заорал противным голосом:

– У меня много, много разных бомб, я всех разбомблю!

– Женщины и дети! – торжественно сказал Сашка. – Кто против войны, идём уничтожать бомбы!

Зинуля с куклами на руках подошла к санкам и закричала:

– Подумаешь, какой задавала! Мы нисколечко не боимся твоих бомб… Вот я сейчас их все изломаю! – И начала пинать валенком снежные комки. А Сашка так разошёлся, что перевернул санки вместе с Вовкой, и тому пришлось долго вытряхивать снег из валенок и очищать пальто.

Вместо матраца на дне котлована сиял жёлтый шар. Он слегка перекатывался с боку на бок и походил на солнышко, спустившееся на снег.

– Улетаешь, да? – спросила Зинуля и собралась заплакать.

– …Плохо расставаться… Мне хорошо не расставаться… Надо домой, беспокоятся… ищут!

– Возьми, мне не жалко! – протянула Зинуля инопланетянину куклу Наташу. – Она совсем новая, только одна рука немножко оторвалась…

Вася схватил куклу и скрылся в своём матраце-шаре.

– Надо же, и не попрощался! – обиделся Сашка.

Но Вася снова вынырнул из шара, подошёл к Зинуле и вложил в её ладошки что-то маленькое и зелёное. Это была куколка, точь-в-точь похожая на него.

– Большое спасибо! – вежливо поблагодарила Зинуля. – Прилетай к нам, когда будет жарко, пойдём купаться на речку…

– …Досвидания… хорошего досвидания… скоро станем купаться! – помахал над головой инопланетянин зелёными лапками и окончательно исчез в шаре. Шар стал медленно подниматься над землёй, долетел до облаков, посвёркивая искоркой, исчез.

Зинуля заплакала, Вовка засопел, и Сашка сказал:

– Кончайте хлюпать! Он обязательно прилетит – мы же подружились!

ТАНГОЛИТА

Успешную защиту диссертации отмечали долго и шумно. Когда же все гости разъехались, у виновника торжества, Павла Миронова, остались ночевать два друга по институту: Лившиц и Петров. Они не захотели спать в комнатах – там все ещё крепко пахло сигаретами и остатками закусок. Постелились на тёмной веранде, но не спали, молча прислушиваясь к тёплой летней ночи. В зарослях трав около домика слышимо топали ежи, кто-то тоненько попискивал и шуршал, с недалёкого пруда дружно звучал лягушачий хор, по просеке пророкотала и высветила фарами запоздалая машина.

Лившиц облизнул толстые губы и нарушил молчание:

– Знаешь, Пашка, только не обижайся, я признаю твою перспективность, но всё же…

– Кончай ты, – лениво протянул Петров, – лыко-мочало…

– Нет, подожди, а если этот вопрос меня мучит!

– Ну-ну, – улыбнулся Миронов, – знаю, что тебя мучит.

– Я, Пашка, человек реальный!

– Дальше некуда, – съязвил Петров.

– Да, реальность прежде всего! – обиделся Лившиц. – В конце концов признаю молодые науки… скажем, электронику или…

– Говори прямо – не признаёшь темпорологию?

– Не так чтобы совсем, но расплывчато… Время для разных существ течёт по-разному – допустим. Время замедляется или течёт медленнее при большой скорости передвижения – признаю. Доказано. Но течёт туда и обратно?! Наука на грани…

– Фантастики?

– Почти. Разные там схоластические явления…

– Когда-то трудно было поверить в восстановление безнадёжно плохой записи. Научились же очищать голос от шумов. Тоже со временем, отбросив наслоения…

– Я не признаю случайности, которые начинают считать закономерностью! – перебил Лившиц.

– В любой случайности есть своя железная закономерность, ещё не познанная до конца, – вмешался в разговор Петров. – И кончай спорить, от тебя голова трещит!

– Ладно, – обратился Миронов к Лившицу. – Тебе так хочется знать, почему я изучаю Время?

– Очень! – воскликнул тот. – А тебе? – спросил он Петрова.

Петров неопределённо пожал плечами.

– Это давняя история, – задумчиво произнёс Миронов. – Никому не рассказывал, кроме покойной бабушки, она решила, что я болен…

…Окружающее я стал воспринимать в домике на окраине Н-ска, где появился на свет. Отец и мать поженились на последнем курсе своего медицинского института, а по окончании приехали работать в поликлинике Н-ска.

Тесный бабушкин домишко был плотно заставлен неуклюжей старинной мебелью: горками, тяжёлым буфетом и комодами, похожими на пустые пьедесталы. Во дворе разгуливал сизо-золотой петух, косил на меня яростным оранжевым глазом и воинственно разгребал мусор когтистыми жилистыми лапами. Помню, я боялся петуха и крепко держался за бабкин подол, идя через двор к калитке сада, куда вход петуху был запрещён, и я играл в безопасности на куче песка под яблоней.

Спустя годы, в отрочестве, хотелось восстановить в памяти картины детства, и многое вспоминалось, но из этих воспоминаний почему-то выпадали лица родителей. Я помнил бережливые руки отца, подбрасывавшие меня к потолку, и запах маминых духов, лица же представлялись размытыми серыми пятнами, как на той единственной выцветшей фотографии.

Помнилось, как, старательно помолившись, бабушка рано укладывалась спать, а родители, любившие повеселиться, часто вечерами отправлялись в чахлый городской парк и брали с собой меня. Я сидел на лавочке у оградки танцплощадки, ноги не доставали до полу, а родители, не отдаляясь, кружились поблизости. Но опять же ясно я помнил только их ноги: парусиновые белые туфельки синхронно двигались с чёрными мужскими ботинками, наполовину закрытыми широкими брючинами.

Однажды отец принёс домой синий чемоданчик. В нём помещалась блестящая изогнутая трубка с иглой на конце. Отец опустил иглу на чёрный вращающийся диск, и свершилось чудо: чемоданчик зазвучал музыкой, запел человеческим голосом. Родители счастливо засмеялись, схватились за руки и затанцевали, а я завопил от восторга. Но тут появилась бабушка, сердито перекрестилась и стала ругать родителей. Отец в чём-то убеждал её, мама о чём-то просила, бабушка решительно захлопнула крышку чемоданчика и накрыла сверху вязаной салфеткой.

Патефон приходилось слушать, когда бабушка по воскресеньям уходила в церковь на другой конец Н-ска.

Особенно запомнилась мне одна пластинка – родители часто прокручивали её. Словно бы откуда-то издалека начинал звучать задумчивый и чистый голос, постепенно он приближался, бархатные басы аккордеонов подхватывали его, отбивали решительно такт и следовали за нежной и хрупкой мелодией скрипки. Мама всегда напевала под эту музыку, но слов я тоже не запомнил.

Только один раз бабушка разрешила при ней завести патефон: началась война, отец и мама уходили добровольцами на фронт, и провожать пришло много народу.

После их отъезда бабушка каждый вечер подолгу стояла на коленях перед тёмными образами в углу и разговаривала с ними. В молитвах она просила бога помиловать и сохранить дочь и зятя. Между тем фронт быстро приближался к Н-ску, и она, бросив дом, уехала со мной к сестре в Куйбышев, а перед отъездом закопала в подполе сундучок со своей праздничной плюшевой жакеткой и патефоном.

У сестры, в волжском городе, бабушка так же каждый вечер просила в молитвах за ушедших на фронт, но бог не помог нам: пришла похоронка на отца, а через полгода на маму. В неполных шесть лет я остался круглым сиротой. По малолетству мне не была ещё понятна вся трагичность потери, бабушка же сильно тосковала, не верила в смерть моих родителей и, как только кончилась война, поспешила вернуться в Н-ск, надеясь, что дочь и зять могут вернуться только туда.

Каким же убогим и дряхлым показался мне родной дом! Сад был вырублен соседями на дрова, старинная тяжёлая мебель наполовину исчезла.

Первым делом бабушка откопала свой сундучок и развесила во дворе сушить свою жакетку, а патефон обтёрла чистой тряпицей и опять спрятала. Это было всё, что осталось от погибших, да ещё чудом уцелела на стене застеклённая фотография, но она совершенно поблекла, с трудом можно было различить фигуры отца и мамы, проглядывающие как сквозь густую дымку. На месте лиц остались серые пятна.

Послевоенные годы были трудными. Кормились мы с бабушкой огородом, она выбивалась из сил, а от меня ещё было мало толку.

Жизнь постепенно налаживалась. Н-ск восстанавливался, подновлялись дома, подновили и танцплощадку в городском парке. С мальчишками мы бегали смотреть на танцы, а безногий инвалид, завклубом, доверял нам менять пластинки на радиоле.

В один из майских дней бабушка напекла роскошных пирогов с рыбой, капустой и повидлом. Мне она пояснила: «Десять лет, как принял господь чистые их душеньки…»

За грустным застольем соседи молча выпили по стопке и заели пирогами. Около двух пустых стульев на столе стояли рюмки, накрытые кусочками пирогов, словно бы отец и мама незримо присутствовали тоже. В тот день ко мне пришло понимание: никогда я не увижу своих родителей и даже, что наполнило нестерпимой горечью утраты, не помню родных лиц.

Народ за столом выпил по второму разу, пожелав «землю пухом», и тут бабушка совершила непредвиденное – водрузила на стол патефон и принялась крутить заводную ручку. Она, проржавев за десять с лишним лет, крутилась вхолостую – пружина лопнула. Бабушка положила перед собой одну из пластинок и вдруг, поглаживая её рукой, пропела тонким голосом: «Когда танцует танго Танголита»…

Я убежал в огород, спрятался в высоких лопухах и долго плакал. Мне шёл тогда шестнадцатый год…

– Да, – вздохнул Лившиц, – тяжко потерять близких! Но всё же…

– Не перебивай! – остановил его Петров. – Я, кажется, начинаю понимать твоё пристрастие к темпорологии. Продолжай.

– Слёзы не облегчили, – продолжил Миронов. – Я отсиживался в лопухах и напрягал в который раз память, пытаясь проникнуть в то время, когда отец и мать реально существовали. Потуги эти были мучительно бесплодными и ещё больше пробуждали понятую в день поминок боль утраты, которая уже не покидала меня.

После поминок всё пошло по-прежнему: школа, работа на огороде, разные заботы по дому – бабушка стала часто прихварывать. Иногда я наведывался в тот же городской парк. Неодолимо тянуло туда сознание, что когда-то на этой танцплощадке танцевали ОНИ.

Патефон и пластинки бабушка держала под запором, мне же очень хотелось послушать «Танголиту» – простенькая музыка казалась недостающим звеном в памяти, живой нитью, связывающей меня с погибшими.

Сундучок запирался на висячий замок. Однажды я решился на кражу: расковырял старое дерево, вырвал пробой и, запрятав пластинку под рубашку, вечером убежал в парк.

По танцплощадке уже шаркало множество пар. Безногий завклубом обрадовался мне и поручил менять пластинки, а сам куда-то отлучился. И тут я решился прослушать «Танголиту». В динамиках защёлкало, захрипело, но следом пробился сквозь шумы тонкий голос скрипки. Слух мой, отбросив помехи, улавливал мелодию. Скрипка зазвучала в полную силу, аккордеоны отбили такт… Завороженно я следил за вращением чёрного диска, пока завклубом не схватил меня за плечо и не закричал: «Не самовольничать! Марш отсюда! – Но он в то же мгновение отпустил меня и удивлённо сказал: – Это что ещё за кадры?»

Машинально я глянул на танцплощадку и обмер. Молодая женщина в пёстреньком платье и белых парусиновых туфлях плавно скользила в объятиях высокого мужчины, облачённого в смешной кургузый пиджачок и широченные брюки. В доли секунды пришло воспоминание из раннего детства, я узнал эти туфли и широкие брючины. В танце пара медленно поворачивалась то в одну, то в другую сторону, отстраняясь и опять приникая друг к другу. Я успел увидать улыбающееся лицо женщины, сразу ставшее до боли знакомым. Тёмные её длинные волосы были приподняты у виска широкой красной заколкой. Совершенно ясно, как сейчас вас, увидел я и лицо мужчины. Это были ОНИ! Облик их запечатлелся, превратившись из серых пятен на фотографии в живые лица…

Миронов с усилием выдохнул и закурил. Руки у него дрожали.

– Ты мог ошибиться, – сказал Лившиц.

– Нет. Я вспомнил, понимаешь, вспомнил! Другие люди на танцплощадке тоже обратили внимание на странную пару, и некоторые хихикали.

Музыка «Танголиты» продолжается не более двух с небольшим минут, и, пока я смотрел на танцплощадку, она кончилась. ОНИ исчезли с последним тактом… исчезли, как исчезает изображение на экране выключенного телевизора. Вгорячах я умолял завклубом опять поставить пластинку, но он был рассержен, да и народ громко требовал что-нибудь «весёленькое»…

– Потом-то слушал это танго? – спросил Петров.

– В тот вечер не пришлось. Домой вернулся в полной прострации. Бабушка, обнаружившая взлом сундучка, начала ругаться, я же сразу рассказал о случившемся в парке, она встревожилась, вообразив, что я заболел, напоила чаем с малиной и ночью всё подходила и щупала лоб. Действительно, около недели было непонятное болезненное состояние, не хотелось никого видеть, выходить из дома. В то время я уже не желал повторения, боясь, что его не будет или, что страшнее всего, оно будет другим и облик родителей предстанет чем-то вроде мутных силуэтов, как на фотографии. По стечению совершенно непонятных обстоятельств я заглянул в глубины чужого Времени…

– Ну, что ты скажешь о «железной логике случайностей»? – спросил Лившиц Петрова.

– Из этой случайности была объяснимая логика: Пашкиному проникновению предшествовали обстоятельства… Всё же ты потом слушал ту музыку?

– Нет. Бабушка запрятала «Танголиту», а после её похорон – я был тогда уже студентом – патефона и пластинок я не обнаружил. Спустя много лет в музыкальном магазине я купил стереодиск с этим старинным танго, слушал, но это была не ТА пластинка… Время не хочет открывать свои тайны, но, заглянув в него, можно лучше понять и запомнить прошлое. Порой это страшно, но это «страшно» манит, как глубина таинственной пропасти! А разве не заманчиво и страшно было первому воздухоплавателю, решившемуся подняться в небо?!

После похорон бабушки я нашёл в её комоде одну вещицу и сразу узнал, потому что уже видел там, на танцплощадке. Сейчас покажу.

Миронов ушёл в комнату, а вернувшись, положил на стол широкую красную заколку для волос:

– Должно быть, мама, уходя на фронт, коротко остриглась.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю