Мой бумажный замок. Литературные эссе

Текст добавлен: 10 сентября 2021, 03:04

Текст книги "Мой бумажный замок. Литературные эссе"

Автор книги: Людмила Перцевая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

7. Главная героиня в «Трех сестрах» Чехова

Мне не нравятся практически все постановки «Трех сестер» последних лет. То их пенсионерками сделают, то в сочиненной на чеховский сюжет опере сестер играют мужчины, контртеноры; один режиссер видит их негритянками, другой – лесбиянками… Режиссеры непрерывно что-то изобретают, громоздят несуразности, растягивают действие на сто лет, разводя героинь по эпохам, словно мало им смыслов, заложенных автором.

Иной раз подумаешь, что пьесы Чехова вообще писались не для театра, а для самостоятельного углубленного прочтения. И тогда ты сам себе – режиссер, в каждое такое прикосновение выделяешь актуальную тему, а вернее – Чехов вдруг сыграет трагичную, печальную или насмешливую мелодию на струнах читательской души, выбрав для этого наиболее подходящий момент.

Помню, как однажды, прочитав пьесу за вечер, я была ошеломлена явлением Главной Героини – Натальи, жены Андрея Прозорова. Она единственная в этой пьесе хорошо знает в своем эгоцентризме, чего хочет. И поступательно, невзирая на неприязнь окружающих, добивается поставленной цели. Пока сестры мечтательно восклицают «В Москву! В Москву!», эта барышня, не тратя времени на рефлексию и бесполезные фантазии, удачно выходит замуж, отвоевывает комнату за комнатой, прибирает под каблук мужа, потом – и весь дом Прозоровых, общую собственность семьи, плодится и размножается. Но даже детей, непрерывно над ними сюсюкая, она использует в качестве шантажа, стремясь захватить как можно больше пространства и власти.

Все видят, как она шагает напролом, но, как и положено интеллигентным людям, деликатничают с этим ничтожеством, пошлой и малообразованной мещанкой. И вот уже Наталья снисходительно их поучает, топает ногами, по любому поводу может заорать "Молчать!" Заметьте, в полном своем праве ничтожества, которому нет удержу в самолюбовании. О, она отомстила им за свой зеленый пояс на розовом платье!..

Вокруг умные люди рефлектируют, влюбляются, разочаровываются и пребывают в горестном недоумении, так где же оно, счастье? Труд – это спасение от житейской рутины или еще большее наказание? А эта дама уже и в любовники немалого чиновника пристроила, опять же не конфузясь тем, что всему городу видна постыдная связь. Начала разговаривать с хозяйками дома свысока, на повышенных тонах, и успешно выжила всех сестер из дому. Вот уже и Андрею Прозорову, который прекрасно понял, какое «шершавое животное» эта Наталья, доктор по-дружески советует бежать от такой жены, куда глаза глядят!

Рушатся мечты, несчастная любовь к Ирине доводит Тузенбаха и Соленого до дуэли. Глубоко страдают в момент расставания Маша и Вершинин, не смея распорядиться своей судьбой, пасуя перед обстоятельствами. И только Наталья в победном марше полна новых планов: вырубить еловую аллею, клен, насадить цветочков…Вот уже и сам Протопопов детскую коляску по ее приказу катает, кто там следующий, в угодники к хваткой барыне?! Уж она-то ни перед чем не остановится, не станет деликатничать, катит, как асфальтовый каток!

В тот раз я была сильно озадачена Антоном Павловичем, эвон как расправился с мечтателями, позволил такому бездуховному чучелу торжествовать, чуть ли не царить на сцене. Хотя – прав, опять до обидного прав. Именно так очень часто и происходит, когда умные образованные, деликатные люди попадают в зависимость от полного ничтожества, движимого лишь своими корыстными устремлениями.

Но перечитывая пьесу нынче, я эту Наталью всерьез не восприняла, так, серым фоном-забором прошла мимо сознания пустоголовая захватчица.

Меня поразило, что при таком обилии прелестных, умных, образованных людей, все эти индивидуальности не …плюсуются, если можно так выразиться, и не созидают счастливой среды. Они пафосно говорят об одном и том же: о живительной роли созидательного труда, о любви, которая должна бы сделать счастливыми и Машу, и Тузенбаха, и Вершинина, но при этом как бы не слышат друг друга и не понимают.

Вообще о любви в пьесе говорят непозволительно много, буквально все, и ничтожный учитель гимназии Кулыгин, и постаревший и все забывший доктор Чебутыкин, и Ирина, только мечтающая о неземной любви. У Чехова в «Трех сестрах» это какой-то завораживающий мотив, перепетый многократно на разные голоса, но так и не совпавший, не слившийся не то что в симфонию, но даже в отдельные дуэты.

Прием этакого повтора для Чехова вообще характерен, вспомните хотя бы рассказ «Толстый и Тонкий» – в нем в зависимости от открывающейся новой информации Тонкий трижды представляет Толстому свое семейство, и всякий раз с новым оттенком и выражением. И уже это одно наполняет глубоким содержанием простенький рассказ, делает его объемным, многослойным. И рассказов с таким приемом у Чехова много, он житейскую ситуацию словно бы поворачивает, показывает в разных ракурсах, и она делается выпуклой, многогранной.

В пьесе «Три сестры» мечтательные монологи героев сплетаются, повторяются, варьируются, и читатель довольно скоро понимает: всем хочется любви, светлых перемен и счастья! Но почему же они не слышат друг друга, эти прекрасные герои, почему они существуют как бы в безвоздушном пространстве, почему мечтают о чем-то несбыточном, не умея сделать счастливым человека, который рядом? Может быть, это неумение и есть самая главная наша проблема на все времена? Чехов хочет донести до меня, читателя, грустную истину, что счастливая любовь и в жизни – явление редкое, исключительное, почти невозможное, или мне так показалось?

Вопросы, вопросы, вопросы…

Но в пьесе есть и почти незаметный эпизод, в котором содержится ответ.

Диктат всемогущей Натальи в доме Прозоровых приводит к тому, что Ольга не только сама переходит жить в казенную квартиру при гимназии, но забирает с собой и старенькую няньку Анфису. Ту самую, восьмидесятилетнюю старушку, вырастившую сестер, на которую Наталья топала ногами и кричала: "Не сметь сидеть в моем присутствии!", "И чтобы завтра же не было здесь этой старой воровки, старой хрычовки..(стучит ногами) этой ведьмы! Не сметь меня раздражать!" Ольгу эта сцена буквально убила, но, как сильно действующее, шоковое средство, и побудила к поступку.

Вы только послушайте старушку, как она расписывает Ирине свое счастье:

«И-и, деточка, вот живу! Вот живу! В гимназии на казенной квартире, золотая, вместе с Олюшкой – определил господь на старости лет. Отродясь я, грешница, так не жила…Квартира большая, казенная, и мне цельная комнатка и кроватка. Все казенное. Проснусь ночью и – о господи, матерь божия, счастливей меня человека нету!»

Только Чехов умеет вот так, доброй усмешкой ответить на высокопарные мечтания и страдания – ясно и почти приземлено. А Ольга в финальном монологе все недоумевает, все ищет ответ: «Зачем мы живем, зачем страдаем… Если бы знать, если бы знать!»

Успех на самом первом представлении "Трех сестер", еще при жизни Антона Павловича, был огромный, их приняли сразу и безоговорочно! Однако, я все-таки вспомнила прекрасный спектакль по пьесе Чехова, виденный мною. В Ленинграде в Большом драматическом театре имени Горького полсотни лет тому назад "Три сестры" поставил Георгий Товстоногов, ярый противник всякого осовременивания классики. Глубокое проникновение в замысел писателя позволило Товстоногову нащупать главный нерв: при прекраснодушной мечтательности, привлекательности главных героев остро звучит тема их душевного паралича. Трагизм пьесы, по его пониманию, именно в этом, бездействие, равнодушие всех ко всем ведет к крушению идеалов, умиранию моральному, духовному.

Конечно, и силы в том спектакле были задействованы невероятные, играли еще Юрский, Копелян, Басилашвили, Лавров, Шарко, Попова и Макарова. (На старенькую программку взглянуть – одно наслаждение!) Но главное – бережное, умное прочтение пьесы режиссером, постижение замысла Чехова, а не нагромождение своих фантазий, искажающих смысл "Трех сестер" до неузнаваемости, сотворили блестящий спектакль. Так ведь это Товстоногов, легенда театрального мира!

Между прочим, в своей книге "Зеркало сцены" Георгий Александрович оставил записи репетиций спектакля "Три сестры", где растолковано понимание буквально каждого акта, действий каждого героя, его молчание, монологи и диалоги. Как же интересно вникать в пьесу и замысел автора с таким умным, тонко чувствующим читателем, который еще и понимает, КАК это сделать на сцене! Откладываю и эту книгу для ближайшего прочтения. Когда уже есть свое непосредственное представление о произведении, добирать, додумывать всегда интересно.

Пока же том Чехова с драматическими произведениями закрываю – до следующего раза. Уверена, что в этой пьесе, как и в каждом своем многослойном произведении, он припас еще не один морально-нравственный аспект. Вот ведь не сразу увидела, что у Фирса, брошенного в пустом доме, в "Вишневом саду", есть антипод в "Трех сестрах" – такая счастливая Анфиса! Читать и перечитывать… До встречи, Антон Павлович!

8. «Чеховщину» заклеймили, Чехова – не заметили

Чеховские чтения были очень интересными, для меня в первую очередь таким высоким процентом нелюбви к классику. Выраженная в разных эссе довольно эпатажным образом, она подкреплялась вызывающими фразами типа «я понимаю, что здесь с этим мнением я не ко двору», «сейчас мне вставят за такое вилы в бок», – ну и прочими, а более всего – солидарными комментариями читателей. Чехова обличали за иронию, сарказм, активно защищали прототипов его героев («За что он ее так, ведь она прекрасный человек!»), за то, что у него нет ни одного положительного персонажа, с которого хотелось бы делать жизнь – всех изгадил!

В комментариях даже четко было обозначено: хорошее отношение к этому злющему дядьке – дань некоему официальному мнению о классике, «правильное» высказывание, не содержащее оригинальности и потому не интересное. Ниспровергнуть авторитет – вот сверхзадача эссеиста, достойная внимания публики. Наконец, было произнесено жесткое определение «Чеховщина», которым писателя заклеймили за все обозначенные и неназванные грехи, нелюбовь была аргументирована (где-то даже цитированием литературных критиков!) и только что не подтверждена всеобщим голосованием.

Когда весь этот вал оформился, стал очевидно превалирующим в чтениях, я – изумилась. Перечитала не на один круг, чтобы увериться, что не ошиблась. Задумалась.

А потом успокоилась, поняв, где нахожусь. Вот сейчас я тоже должна сказать, как до этого приговаривали эссеисты: «я понимаю, что со своим мнением я тут не ко двору и получу вилы в бок – и не одни!» Но я старый битый боец и мне, как всегда по жизни, терять нечего.

Я на литературном сайте, где во всех конкурсах читатель (он же и писатель, и судья, и критик в одном лице) приговаривает: мне не хватило чувства, где тут у вас позитив, как-то все очень мрачно, хочется радости, искренности, доброты! Где еще до обсуждений оговаривается обязательная лояльность, доброе отношение всех ко всем и всеобщая благость и любовь! Что может быть и правильно в виртуальных тусовках и на светских вечеринках, но в корне не годится при оценке высокохудожественных текстов авторов мирового масштаба. Что применимо при оценке завиральных опусов друг друга – но категорически неприемлемо при анализе произведений Достоевского, Пушкина, Чехова, Толстого.

В чтениях, правда, брошено было пренебрежительно, что всё это «чтиво и каша» из романов классиков сильно переоценено, но мне-то показалось, что уничижительная «переоценка» местных критиков достоинств классиков не умаляет. Хотя они не сентиментальны, не гладят по головке и не сюсюкают, жестки в своем анализе человеческой популяции в целом и каждой особи в отдельности. Приплетать сюда личностные качества, поступки, брошенные фразы и письма писателей – затея вообще глупая. Пушкин – картежник и пьяница, бабник и мот, но это – состоявшийся гений, совершивший гигантский шаг в развитии отечественной и мировой литературы. Эти две разные ипостаси не надо смешивать, вы друг с друга можете спросить: «Ты меня укоряешь, что я злая, а кто Ваську со двора попер и в Бобика камень бросил?»

С Чеховым так нельзя, мухи от котлет – отдельно. Когда он зорко всматривается в толпу, в каждого из этой толпы по отдельности, он проницает, из чего человек состоит. И проницательность его (не по доброте или злобности характера!) позволяет писателю сделать вывод, что нет белых и черных, в каждом намешано столько разнородного материала, что только диву даешься. И проявляется то оно, это хорошее и плохое по обывательским меркам, как-то нечаянно, исподволь, вроде и не к месту, но есть этот пестрый букет в каждой особи. А значит, каждый человек волен распорядиться этим багажом по собственному усмотрению – вычистить, вымести сор или зарасти по уши, вырастить свою любовь к ближнему или растерять, разменять её на пустые вздохи.

И никто тебе не поможет, не подскажет, как себя растить, как из себя по капле выдавливать раба. Бог тебя создал по образу и подобию своему, какого образца ты еще хочешь? Вот перед тобой зеркало, в котором без искажений, без нивелировки явлен образ героя – и твой тоже. На кого ты пеняешь, на безжалостного Чехова?

В угоду сентиментальному читателю-зрителю сегодня без устали работает киноиндустрия, сериалы, полные поучительной белиберды, экранизации, которые «поправляют» и классиков в том числе. Сейчас уже не помню, кто снимал «Войну и мир» в Голливуде, но там прелестная заключительная сцена, где все – в белом, все счастливы и даже Соне находят пару и пристраивают замуж! Да что далеко ходить: примерно так же дорисовали роман Яхиной «Зулейха открывает глаза», они с Иваном – вместе навсегда, сын выучился, женился, у него чудные дети и Зулейхе больше не о чем мечтать.

Ах, как бы нам подкорректировать и Чехова! Чтобы в «Скучной истории» главный герой воссоединился с воспитанницей и оба были бы счастливы. Чтобы в «Скрипке Ротшильда» доктор излечил Матрену и счастливый Яков играл у ее постели что-нибудь самосочиненное. Чтобы все три сестры и в Москву съездили, и женихов себе нашли, а брат Андрей мягко урезонил жену Наталью.

Я понимаю, что вызываю всеобщее возмущение, эссеисты-де вовсе не о том!…

А я – о том. Природу исследователя не переделать, он не батюшка в вашем приходе, чтобы слезы промокать и боль заговаривать. Он не нашей породы дерево, он нечто совсем другое и судить его по собственным меркам, «ах, зачем он над будочником подшутил!» просто глупо. Здесь – подшутил, там – школу построил или столовую для голодающих организовал…что его на каждом жесте, каждом движении ловить! По большому счету он занят совсем другим.

Я сейчас под огромным впечатлением от книги Захара Прилепина о Леониде Леонове. Кроме того, что в книге этой – блестящий анализ творчества писателя, всей огромной эпохи (а Леонов прожил 95 лет, внедрение советского проекта наблюдал от А до Я, до полного разрушения), там содержатся и очень тонкие, обоснованные на свидетельских показаниях, замечания о характере Леонова. Который к людям был недобр.

Прилепин оговаривает, что быть недобрым – не значит быть злым, зла он никому не делал. Но было у него в глазах что-то такое жесткое, взыскующее, от чего робели даже приятели и коллеги. Больному Пастернаку он во сне привиделся и открыв глаза Борис прошептал родным: «Леонова не пускайте…»

Страшно? Да. Вычеркнуть Леонида Леонова из круга наших художественных интересов, из мировой литературы? И Чехова с его «чеховщиной», как пытались вычеркнуть Достоевского с его «достоевщиной», и Есенина за «есенинщину», Ахматову –«блудницу»…

Вычеркивайте. Из мирового литературного процесса выкинуть гениев вряд ли получится, а из списка своих интересов – легко. С Леонидом Леоновым, писателем гигантского масштаба, невероятной красоты стиля, глубочайшего исследователя человеческой природы, – почти получилось, у него сегодня практически нет читателей. Видимо, судьба эта и у писателя Чехова, который в малую форму сумел легко вместить всю сущность человеческую, во всем ее разнообразии, в убогости – и потенциале. Ни одного слова лишнего, без смысловой сущностной нагрузки, отмечай – и обдумывай, читай, читай!

Но это особый разговор, неисчерпаемый, невероятно интересный и для меня – бесконечный. Вот за эту бездонную глубину, а не за благостный финал и сентиментальные пассажи, я их и люблю, этих ныне презираемых классиков.

9. Какую музыку играли!..

С годами всё большую ценность приобретают для меня эти походы в Гнесинку, на камерные концерты в Органном зале. Вот и вчера в «Доме на Знаменке» ансамбль «Rusquartet» исполнил камерные сочинения Йозефа Гайдна, Альбана Берга и Арнольда Шёнберга. Когда живая музыка рождается в такой непосредственной близости от тебя, буквально в десяти метрах – эффект совершенно особенный. Справа маленькая девочка, сбросив башмаки, забралась в кресло с ногами, слева – важная старуха раскачивается в такт, но всё равно ощущение такое, что играют лично для меня. Публика – сплошь меломаны, ушибленные музыкой навсегда, лица все больше знакомые, и пожилые, и те, что учатся здесь. Тишина, и взрыв оваций такие общие, теплые, взволнованные, что артисты обязательно исполнят для нас что-нибудь сверх программы. На этот раз – Моцарта, и вместе с квартетом его будет петь Катя, сопрано из Большого.

В этот вечер программа была прямо-таки изысканной. Сам Гайдн, один из основателей жанра струнного квартета, сказал про свой 33-й опус: «Беседа четырех весьма неглупых людей, которым есть, что сказать». Действительно, характер музыки – доверительно разговорный, техника исполнителей – изумительная, слушаем с неослабевающим интересом.

Но дальше следует сюрприз за сюрпризом.

Второй струнный квартет Арнольда Шёнберга мне раньше не приходилось слышать вживую, я только здесь и сейчас понимаю, как мы с этим квартетом совпали! Сам композитор характеризовал своё произведение, как историю возрождения и роста человеческой души, выход из круга страданий и распада – в высокое состояние блаженства и радости. Меня эта музыка вычистила, перенастроила, освободила…наверное, от самой себя. Для самой себя – чтобы можно было жить дальше.

Легко и с ощущением уже пришедшего счастья слушала музыку Берга.

Эта 6-частная Лирическая сюита для струнного квартета – первое крупное додекафонное произведение Альбана Берга. Сюита так театральна и красноречива, что ее иногда называют инструментальной оперой. Эскизом для нее послужила песня «Закрой мне глаза» – она и легла в основу первой части сюиты. Партию сопрано исполнила солистка Большого театра Екатерина Щербаченко.

Но до чего же богаты на выразительные эффекты струнные инструменты: ворчат, кричат, заливаются, воркуют, ссорятся и нежно сливаются в едином стремлении к счастью. Впрочем, словами передать это, конечно же, невозможно. А смычком – удается вполне!

Я преисполнена благодарности за этот вечер молодым музыкантам ансамбля «Rusquartet»: Ксении Гамарис (первая скрипка), Анне Янчишиной (вторая скрипка), Ксении Жулевой (альт) и Петру Каретникову (виолончель).

В этом составе они играют без малого двадцать лет, со студенческой скамьи, начинали еще в Академическом музыкальном училище при МГК им. Чайковского. За время становления «Rusquartet» получал уроки у лучших российских и зарубежных исполнителей, одним из постоянных учителей стал Хенк Гиттарт (Голландия, Шёнберг-квартет). Они прошли мастер-классы у таких выдающихся музыкантов, как Валентин Берлинский, Михаил Копельман, Игорь Найдин (все из квартета им. Бородина), Герхард Шульц (Alban Berg Quartet), Джоил Смирнофф (Julliard Quartet). И школа чувствуется!

Помимо классического квартетного репертуара – от Гайдна, Моцарта и Бетховена до Шостаковича, Бартока и Шёнберга – коллектив пропагандирует музыку современных авторов и редко исполняемые произведения.

И сегодня уже можно уверенно говорить – состоялись! А я написала стих:

Духи… жемчуга… настроение,

И выключить телефон, -

Вам перечень этот смешон,

Но как же он полон значения!

Альт, скрипки, виолончель, -

Квартет в молодежном составе,

В активе – ни прессы, ни славы,

Зато есть великая цель!

Они сговорились меня,

Открытую звукам доверчиво,

В них долго и нежно… проверчивать,