Текст книги "Цветущий бизнес"

Автор книги: Людмила Милевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Изрядно помучившись, закинула-таки башмак в щель, подтянулась, уцепилась за край трубы, уперлась лбом в крышку и… едва не зарыдала от собственной наивности. Какой же дурак оставит крышку открытой. Это же практически еще один вход, а с улицы явственно доносится шум проезжающих автомобилей, значит поблизости дорога.

В общем, ситуация мучительная: там ливень, грохочет гром, свежий ветерок залетает в щель, а я сижу в немыслимой позе и глотаю слезы. И нет меня несчастной на всей земле.

Насидевшись вдоволь и уяснив, что долго так не продержаться, – онемели и руки и ноги – я начала яростно бить в крышку рукой. Каково же было мое удивление, когда с улицы мгновенно раздался женский визгливый голосок:

– Да сейчас, сейчас, не молоти, уже иду, ключ только найду.

Я не знала, радоваться или пугаться. Прислушавшись, поняла, – внизу тоже кто-то есть, ходит, шаркая ногами, да и свет горит. Видимо я так увлеклась штурмом трубы, что не заметила прихода тех баб, которых опасался даже амбал. Возникал резонный вопрос: чем мне это грозит?

– Вот же б…во! Какая гадость порвала мой халат? – донеслось снизу.

Я вжалась в крышку люка с тройной силой, давая себе клятвы ни за что не признаваться в том, что эта гадость я. Труба уже не казалась мне такой неудобной, напротив, век бы сидела в ней, лишь бы не видеться с этими бабами. И надо же, именно в этот миг крышка люка распахнулась, а я, сбив с ног щупленькую женщину, вывалилась прямо в грязь. Это в своем-то новом пастельно-розовом платье. Ужас!

Женщина, до смерти перепугавшаяся в первое мгновение, быстро пришла в себя, схватила меня за ногу и ни за что не хотела отпускать. С диким криком: “Куда! Куда зараза!” – она пыталась сотворить из моей ноги жгут. Мне это, естественно, по нраву никак не пришлось, и я вынуждена была толкнуть ее в живот. Она упала туда, где лежала я: в грязь.

Во вспышках молний мы катались по лужам. Я билась, как лев, но кто же знал, что в этой тщедушной столько сил. Она не только давала достойный отпор, но временами даже делала со мной все, что хотела. Я, жалея что связалась, упорно пыталась вырваться и убежать, но она теснила меня к ненавистной трубе с явным желанием спустить туда, откуда с такими страданиями я только что выбралась. Сдаваться я не собиралась. Когда мое настроение стало очевидным, она визгливо позвала на помощь. Бог знает, откуда взялись у меня силы; я вывернулась и столкнула женщину вниз.

Пока она с воплями спускалась по трубе, я неслась по лужам и кочкам к дороге и выскочила буквально под колеса автомобиля. Визг тормозов, надвигающиеся фары и снова тьма…

Глава 4

Очнулась с тревожным чувством опасности. Несколько секунд соображала где нахожусь, но когда увидела перед собой крепкую мужскую шею (в оправе белого воротничка) с диким воплем впилась в нее ногтями. Конечно я хотела задушить… Хоть кого-нибудь… И, естественно, мне это не удалось. Снова визг тормозов, слепящий свет фар и тьма.

Нет, тьмы не было. На этот раз из глаз посыпались искры (целый салют), такую он мне выдал оплеуху. Выдал и закричал:

– Ты что, сумасшедшая!

Я любовалась “салютом” и потому не откликнулась. Он повторил вопрос. Невежливо было долго молчать, и я с достоинством сказала:

– Не сумасшедшая, а абсолютно нормальная.

– Нормальные люди не бегают в платьях и босиком, когда на улице снег, и уж тем более не бросаются под колеса.

Действительно, за окном автомобиля шел снег, что для марта вполне естественно.

– Извините, я вас ударил, – прервал мои наблюдения незнакомец. – Мне очень жаль. Не сильно?

– Не переживайте, удар не слабый, – успокоила я его.

Он смутился.

– Это от неожиданности. А тут еще встречный идиот ослепил фарами. Чудом удалось избежать аварии. Вы кто?

– Разве не видите? Женщина.

– И вижу, что очаровательная, но откуда вы? Что с вами случилось? – спросил он и смерил меня красноречивым взглядом.

Я окончательно пришла в себя, осознала, что сижу на заднем сидении дорогого автомобиля, за рулем которого импозантный мужчина. На мужчине стодолларовый костюм, а на мне испачканное грязью и кровью, висящее клочками пастельно-розовое платье. К тому же я босиком, а у него бриллиантовые запонки. Было над чем задуматься. Я задумалась.

– Не хотите говорить, не надо, – сказал он, поворачивая ключ в замке зажигания и трогая автомобиль с места.

– Куда вы меня везете? – забеспокоилась я.

– В больницу. Судя по всему, вы ранены.

Я прислушалась к собственному организму и поняла, что не ранена. Глянула на часы: десять вечера – детское время.

– Тогда уж везите в мединститут, – посоветовала я, справедливо полагая, что “радовать” сообщением о пропаже “Хонды” безопасней всего Людмилу.

В том, что она пьянствует на кафедре у меня не было никаких сомнений.

Мужчина кивнул, не поворачивая головы. Мне стало обидно, что он так внимательно смотрит на дорогу, и я протяжно простонала:

– О-о-ох!

– Учтите, затормозил я вовремя. От колес до вашего тела было не меньше метра, – так же, не поворачивая головы, сердито сообщил он.

Какая черствость! “Вашего тела”. Фу! Трус. Трус и сухарь.

– Вряд ли метр, – любезно уточнила я. – Самое большее сантиметров двадцать, но вы прекрасный водитель, и с моей стороны можете рассчитывать только на благодарность.

В ответ я получила роскошную улыбку. Он даже не поленился повернуть свою бычью шею.

– Вам там удобно?

Ого! Забота в голосе. Хорошее начало. Я решила изображать неприступность и ограничилась сухим “вполне”.

– Не хотите пересесть на переднее сиденье?

– Думаете, заднее уже достаточно мною испачкано?

– Пустяки. Главное, – вы целы и невредимы.

– Ах, это главное, – рассеянно резюмировала я и принялась нервно грызть ногти.

Рассеянность моя объяснялась тем, что внезапно в голову ворвалась Катерина со своей “Хондой”, Масючкой и рядом неразрешимых проблем. Больше всего беспокоили герани. Ведь они пропали вместе с “Хондой”. Как я отчитаюсь перед бедной матерью героиней? То, что я цела и невредима, теперь не казалось таким большим преимуществом. Уж лучше бы меня несли на носилках.

– Вы поругались с мужем? – приятно отвлек от грустных мыслей вопрос незнакомца.

Все ясно, бедняга ломает голову, почему я в летнем платье и босиком. О пятнах крови уж и говорить не приходиться. Да, нелегко ему. Я бы умерла от любопытства.

– У меня уже нет мужа, – не без гордости сообщила я.

Мой ответ его доконал.

– Уже? – спросил он очень странным тоном, напрягаясь и ерзая на сиденье.

– Да. Уже много лет.

– Значит вы поругались с другом, – выдохнул он с огромным облегчением.

Такой болезненный интерес возвращал меня в страшный дом с его жутким подвалом, о чем вспоминать абсолютно не хотелось.

– Мы скоро приедем? – спросила я, вглядываясь в окно и сожалея, что так рано пришла в чувство.

– Минут через десять, – ответил незнакомец, усиливая мое сожаление.

Спасла меня исключительная способность вести непринужденные светские беседы в любых условиях. Благодаря этой способности остаток пути я провела в приятной обстановке: выслушала подробный отчет о состоянии автомобиля, под колеса которого не так давно пыталась угодить. Слава Богу, это дало возможность вздремнуть и собраться с силами перед встречей с Людмилой.

– Ну вот и приехали, – вывел меня из дремы голос незнакомца. – Я вас не очень утомил?

– Ну что вы, в жизни не слышала ничего интересней, – сдержанно зевая ответила я.

Выглянув в окно, я с ужасом обнаружила, что автомобиль стоит в воротах, за которыми раскинулся целый город. Ну, город не город, но то, что поиски Ивановой будут затруднительны стало очевидно.

– Это и есть мединститут? – растерянно спросила я, показывая рукой на ряд зданий.

– Ну да, – подтвердил незнакомец, явно ожидая распоряжений в каком направлении трогать с места.

Мне стало стыдно за свою безграмотность.

– Мне вон туда, – я неопределенно ткнула пальцем, не лишая его возможности выбора.

– Там гинекология.

Мой палец резко поменял направление.

– Тогда туда.

– А там – мертвые учат живых.

– Что вы имеете ввиду?

– Морг.

Меня передернуло, и я ткнула пальцем в здание, выглядевшее самым безобидным.

– Это психиатрия, – с усмешкой сообщил незнакомец.

– Вы так хорошо осведомлены, – удивилась я. – Может вы тоже доктор?

– Доктор? Боже меня упаси! Иметь дело с ненадежными людьми, которые в ответ на все старания только и норовят загнуться? Нет, это не для меня, но к медицине и я когда-то имел отношение. Моя бывшая жена врач. Невропатолог.

“Как бы мне она сейчас пригодилась,” – подумала я, одновременно ломая голову где именно искать Иванову.

– Учитывая вашу склонность бросаться под колеса, я бы повез вас в психиатрию и хирургию, – подсказал незнакомец. – Но начал бы с хирургии.

Я мгновенно вспомнила, что моя Иванова хирург и радостно закричала:

– В хирургию, конечно в хирургию, уж там-то ее каждая собака знает!

Он не стал задавать лишних вопросов, тронул автомобиль с места, и вскоре мы остановились у хорошо освещенного подъезда. Я собралась обратиться к своему спасителю с пламенной речью благодарности, после чего нежно проститься и отправиться на поиски Ивановой, но в этот миг дверь распахнулась, выпустив Катерину в новом костюме и плюгавенького мужичонку с огромным портфелем. Следом за ними походкой шагающего экскаватора бодро топала моя Иванова. Несмотря на ее низкий рост и чрезвычайную худобу, придающие ей сходство с подростком, было очевидно, что командир в этой компании она.

– За мной! – рявкнула Иванова, после чего Катерина и плюгавый тут же ее окружили.

Иванова, не теряя времени даром, энергично замахала руками, бойко чеканя фразы; хриплый прокуренный голос ее доносился даже до меня. Аудитория внимала с раскрытыми ртами.

– Главное – разработать маршрут, – гудела Иванова. – Вы, Ефим Борисыч, отправляетесь к своим знакомым, к этим, как их…

– К работникам милиции, – не отрывая от нее восхищенного взгляда, подсказал плюгавый.

– Правильно, к ментам, – рубанула воздух рукой Иванова, – а ты, Катерина…

В этом месте я не выдержала и с криками радости выскочила из машины. Компания застыла от удивления. Немая сцена длилась довольно долго. Первой нашлась Людмила.

– Оч-чень хорошо! – гаркнула она, принимая меня в свои объятия. – Ефим Борисыч, носилки!

И глазом моргнуть не успела я, как появились носилки и все необходимое к ним. Иванова скрутила меня в два счета, не дожидаясь помощи санитаров. Мои протесты лишь стимулировали ее к деятельности. Подлые санитары тоже не долго мешкали. Они дружно придали мне горизонтальное положение, накрыли простыней и потащили в здание.

– Зачем? Зачем? – вопила я, тщетно пытаясь вырваться и соскочить с носилок.

– На всякий случай, на всякий случай, – склонившись надо мной, участливо приговаривала Катерина, бегущая в толпе санитаров.

Здесь же, потирая руки, бежала и полная удовлетворения Иванова. Не отставал от нее и Ефим Борисович со своим портфелем.

– Осторожно! Осторожно! – басом чеканила Людмила.

– Слава богу, слава богу, – умильно радовался Ефим Борисович.

Катерина своей могучей дланью припечатывала меня к носилкам, не уставая повторять:

– На всякий случай, на всякий случай.

Санитары старались, сопели и явно шли на рекорд. Я вопила без всяких результатов.

Дурдом!

Таким образом меня затащили в операционную, положили на стол и, пристегнув руки и ноги, совершенно лишили подвижности. Распяли.

Иванова гаркнула:

– Свет! – и огромная лампа, висящая надо мной, вспыхнула своими хищными глазками.

И вот тут-то я и показала им всем (не исключая санитаров) на что способны мои голосовые связки. Я так орала, так орала, что даже дрогнула моя твердокаменная Иванова. Она набросила на мой рот компрессную повязку и приказала Катерине:

– Прижми.

Эта чокнутая тут же выполнила приказ. Я едва не лишилась своих ослепительных зубов, так добросовестно прижала повязку Катерина. Я пыталась ее укусить за руку, но подлая Людмила (женщина с опытом) предвидела это. Не зря же появилась на моем лице эта дурацкая повязка.

Пришлось смириться, тем более, что орать практически было невозможно, а издавать жалкое мычание после того концерта, который я им закатила, мне казалось унизительным.

Иванова склонилась надо мной, строго посмотрела в мои глаза и гаркнула:

– Заткнись. Произведем осмотр. Это не больно.

Я, всей душой желая вызвать доверие, бодро закивала головой, выражая готовность подчиниться и намекая на то, что пора бы уже снять компрессную повязку. Иванова проникаться доверием не пожелала и спокойно начала осмотр, снабжая его лаконичными комментариями типа “верхние конечности целы, ссадина в левом предплечье…”

Потом санитары дружно перевернули меня на живот, при этом подлая Катерина компресса со рта не убрала. Иванова, пользуясь моим беспомощным состоянием, задрала пастельно-розовое платье выше спины и отводила душу на всю катушку. “Гематома в нижней области таза… – жизнеутверждающе чеканила она. – Сильное уплотнение в области верхней трети бедра…”

И такой срам прямо на глазах у молодых санитаров. Уж лучше бы операция. Лучше бы она отрезала мне что-нибудь на свой вкус, садистка.

Потом меня опять перевернули на спину, Иванова рявкнула:

– Уколем, – и заговорщически посмотрела на Ефима Борисовича.

Тот кивнул с пониманием, пропищал: “Анечка,” – и бог весть откуда появилась медсестричка с розовой поросячьей мордочкой.

– Весь комплект? – жизнерадостно поинтересовалась она.

– Безусловно, – с умнейшим видом подтвердил Ефим Борисович.

Мне мигом впороли подряд три укола, после чего на лице Ивановой отразилось абсолютнейшее удовлетворение.

– Порядок, – резюмировала она и дала знак Катерине убрать с моего лица компресс.

И уж тут-то я не растерялась, разом высказала свое отношение к ее произволу.

– Иванова! – завопила я во все легкие, – Столько лет дружу с тобой, но даже не подозревала кто ты есть на самом деле! Подумать только, так издеваться над беззащитным человеком! И больные это терпят?

– Больные мне благодарны, – с достоинством пояснила Иванова.

– Несчастные, затравленные лечением больные, готовы руки тебе целовать, – я кивнула в сторону Катерины, – лишь бы ты не отрезала им что-нибудь необходимое, а ты их страх принимаешь за благодарность. Таких ужасов, каких я натерпелась на этом столе, не видела даже в подвале!

– В каком подвале? – заинтересовалась Людмила.

– В любом! – я заерзала, пытаясь освободить руки. – Выпусти меня отсюда, идиотка! Я чуть разрыв сердца не получила! Разве можно человека так сразу хватать и бросать на операционный стол? Без всякой психологической подготовки! Так подло! Так… Так…

Я кипела, я была сама не своя от гнева. Однако, Иванова – непробиваема. Она спокойно смотрела на мои страдания, потирая свои маленькие ручки и хрипло приговаривая: “Очень хорошо, оч-чень хорошо. Приходит в себя.” Я же старалась во всю, давая ей понять, что пришла в себя окончательно. Когда Ивановой надоело потирать ручки, она рявкнула:

– Заткнись. Могли быть переломы.

– Конечно могли, – завопила я с новым пылом. – Как же не быть переломам, когда твои балбесы с такой силой крутили мне руки и ноги.

Балбесы стояли поодаль. Они уже вдоволь налюбовались моим синяком на заднице и теперь с неослабевающим интересом наблюдали за нашей беседой. Глянув на них, я зашлась с удвоенной силой. Припомнила Ивановой все, начиная с юности и кончая сегодняшним днем. Иванова с бесстрастным видом слушала, кивая каждой фразе, словно всякое мое слово является подтверждением ее диагноза.

– Успокоилась? – строго спросила она, когда я иссякла.

Я парировала гордым молчанием.

– Отвяжите, – приказала Иванова санитарам, после чего я получила, наконец, свободу, вихрем слетела со стола, выбежала из операционной и помчалась по коридору.

– Куда? – завопила мне вслед Иванова.

– Куда она? – вторили ей плюгавый и Катерина.

Санитары сохраняли нейтральное молчание.

Я выбежала во двор и обнаружив, что машины с незнакомцем и след простыл, схватилась за голову и запричитала:

– Все пропало! Все пропало!

Катерина, Ефим Борисович и Людмила догнали меня и стояли рядом, молчаливо сочувствуя.

– Ничего не пропало, – вмешалась Людмила, когда решила, что я вполне уже накричалась. – Ты нашлась и здорова.

Ее сентенция не успокоила.

– А дом? А подвал? – заорала я вновь. – Где это? Только он знает, где я была. Я даже номера его автомобиля не знаю, а сама в жизни не найду того места, где он меня подобрал.

– Кто подобрал? – встрепенулась Катерина. – Мужчина? Симпатичный?

“Несчастная, – подумала я, – ты еще не подозреваешь, какое постигло тебя горе. Узнаешь, что “Хонде” капут, сразу станет не до мужчин.”

Мысль о “Хонде” не добавила оптимизма, она вела за собой герани, и я завопила с новой силой:

– Это все ты, Иванова, ты виновата! Зачем было меня хватать и тащить? Не лучше ли сначала расспросить?

– Могли быть переломы, – настойчиво бубнила Иванова.

Мне стало невмоготу. Захотелось сделать ей больно.

– Да я убью тебя! – пообещала я. – У тебя сейчас будут переломы!

Гнев мой был так велик, что могло случиться по-разному, если бы не Катерина.

– Надо ехать домой, – вмешалась она, хватая меня за руку и волоча за угол здания. – Ты уже посинела от холода, да и мой Витька там с ума сходит. – Она оглянулась на плюгавого: – Ефим Борисыч, надеюсь вы с нами? На даче продолжим.

– На чем ехать? На чем ехать? – закричала я, собираясь объяснить, что стало с ее “Хондой”, но в этот момент моему взору предстала живительная картина: автомобиль Катерины целехонький и без единой царапинки стоял на автостоянке.

Вкусив такой радости, я обалдело взглянула на Катерину и прошептала:

– Костюмчик у тебя что надо.

– Еще бы, – разулыбалась она, горделиво одергивая новый костюмчик, – два месяца шила.

Глава 5

Мы дружно погрузились в “Хонду”. Я села за руль, Катерина рядом, Иванова и Ефим Борисович расположились сзади. Выехали за пределы мединститута и… хором загалдели. Речь каждого (по отдельности) была полна чувства и содержания, все вместе – табор. Каждый хотел высказаться и поделиться накопленной информацией. Я считала, что имею на это самые законные права, и потому галдела громче других. Даже бас Ивановой тонул в моем сопрано. Время от времени мы выдыхались, наступала короткая тишина, которую мы тут же взрывали дружным хором. Шуму – бездна, информации – ноль. Так продолжалось до самого Азовского моря. Лишь увидев Катерининого Витьку, рысью мечущегося по двору, мы умолкли.

– Костюмчик забыла снять, – вжалась в сиденье Катерина.

– Сиди уже, не убьет он тебя, – успокоила я ее и тут, вдруг, вспомнила про Масючкины герани. – Слушай, а цветочки на месте?

– Ой-ёй-ёй! – взвыла Катерина. – Мы же забыли продать герани! Рули к Масючке! – скомандовала она. – Будем врать!

Эту мысль совсем не одобрила Иванова.

– Выпустите нас сейчас же и рулите хоть к черту, врите ему до посинения, а мы с Ефим Борисычем идем накрывать стол.

Понятно, недопьянствовали еще.

Выпустив Иванову, Борисыча и портфель, мы помчались к Масючке. Только там отважились взглянуть на герани. Выяснилось, что герани в прекрасном состоянии, но не хватает одного экземпляра.

“Все ясно, вор есть вор: и здесь не удержался, стибрил-таки горшок,” – горестно подумала я, а вслух горделиво сообщила:

– Одну герань реализовала по самой высокой цене, деньги отдам завтра.

Пока Катерина меняла новый костюмчик на старое платье, Масючка рассыпалась в благодарностях и выудила, конечно, из меня обещание реализовывать ее герани и впредь. Бессовестная Катерина очень способствовала тому, пообещав для этого дела предоставить свою “Хонду”.

На обратном пути я мучительно ломала голову над тем, как эта чертова “Хонда” вообще попала к Катерине. Выглядело это фантастично. Даже присутствие в багажнике гераней не убедило меня до конца, что это и есть та самая машина, которую угнал вор.

– Так ты говоришь, что “Хонда” стояла там, где мы с тобой расстались? – пытала я Катерину.

– Как раз напротив калитки портнихи, – подтвердила она.

– Чудеса. Если бы не изодранные руки и ноги, подумала бы что у меня бред. Какой благородный вор. И откуда он знает чья это “Хонда”?

– Может у него связи в ГАИ.

– Ты что, всю госавтоинспекцию держишь в курсе у какой портнихи шьешь свои костюмы?

– Нет, но другого объяснения не нахожу.

– А я нахожу, но не хочу тебя расстраивать, – с этими словами я вошла в дом.

Иванова и Ефим Борисович сидели за накрытым столом и выпивали. Витька покорно им прислуживал. Иванова учила его своим латинским глупостям, а Витька за это ее боготворил. Меня начинало раздражать то, что здесь все боготворят не меня, а Иванову, словно я, выражаясь ее латинским, какой-нибудь “пенис канина” – хрен собачий.

– Ха, явилась! – пьяно пробасила Иванова, вытряхивая из бутылки остатки водки, естественно в свой стакан. – Тарде венеэнтигус – оссе.

– Опоздавшему – кости, – сходу перевел Витька.

Катерина посмотрела на мужа с восхищением.

– Молоток, Витек, – оптимистично подтвердила Иванова и традиционно выругалась. Очень нецензурно.

“Хоть бы не стошнило меня от этой матершинницы и алкоголички,” – подумала я, брезгливо отворачиваясь.

– Не представила тебе нашего Ефим Борисыча! – с пьяным восторгом воскликнула Иванова, обращаясь исключительно ко мне. – Знакомьтесь, мой старый товарищ, добрейшей души человек, прекрасный специалист, интеллигент до мозга костей профессор Моргун Ефим Борисыч! – Она с огромной любовью хлопнула беднягу по спине и радостно прокричала: – Борисыч! Поприветствуй Соньку!

Моргун с добросовестностью дрессированной собаки отвесил мне поклон и промямлил:

– Весьма рад.

“Интеллигент до первой рюмки”, – подумала я и смерила его неприветливым взглядом.

Он смутился и, виновато взглянув на Иванову, сказал умную вещь:

– Людочка, ваша подруга юна и красива.

Иванова с остервенением опрокинула рюмку в рот, достала из кармана очки, натянула их на нос и, пристально глядя на меня поверх стекол, сердито рявкнула:

– Рожу вымыть, платье поменять.

Я сотворила презрительный реверанс и хотела выйти, но Иванова сделал знак стоять.

– Приличное платье приличной длины, здесь не бардак, – добавила она и, покрутив пальцем у виска, пояснила окружающим: – Агеразия, очень запущенная форма.

– Что это? – насторожилась Катерина.

Моргун смущенно усмехнулся и вежливо просветил:

– Агеразия – чувство молодости, наступающее в старческом возрасте в связи с недостаточной критичностью к своему состоянию. Наблюдается вне клиники психического заболевания. – И конфузясь, добавил, глядя на меня: – Людмила Петровна шутит.

Иванова заржала, как конь, и, хлопнув Моргуна по спине, изрекла:

– Старый член!

При этом (должна пояснить) слово “член” заменял совершенно нецензурный синоним, столь любимый в русском народе.

На лице Моргуна отразился девичий испуг.

– Людмила Петровна шутит, – пролепетал он и полез под стол.

– Пусть она лучше лечит свою бласфемию, – с важным видом посоветовала я и, не дожидаясь вопроса Катерины, пояснила: – бласфемия – болезненное непреодолимое влечение к произношению без всякого повода циничных, бранных слов. Особой выраженности достигает при шизофрении, – в этом месте я жестом указала на Иванову.

– Вот п…! – заржала она, упомянув орган, противоположный члену.

– Об этом и говорилось? – подытожила я и с достоинством удалилась в ванную.

Там перед зеркалом, глядя на окровавленную себя, я мгновенно вошла в положение Ивановой. Судя по пятнам на теле и на платье, на мне не должно быть живого места. Однако кроме ушибов и царапин ничего серьезного я не обнаружила.

В голове возник вопрос: “Значит кровь не моя, но чья же? Видимо того организма, который душераздирающе вопил. Что вообще происходит в том подвале?” Ответ очень хотелось получить в ближайшее время. Я дала себе слово принять к тому все меры.

* * *

Когда я чистая и переодетая в скромное платье вошла в комнату, веселье было в самом разгаре. На столе стояла новая бутылка, а Иванова готовилась произнести тост.

– Вита брэвис, аква витэ лёнга! – торжественно произнесла она и лихо замахнула полный стакан.

Позорно пьяная Катерина вопросительно уставилась на своего Виктора.

– Жизнь коротка – водка вечна! – важно перевел он заплетающимся языком.

– Именно, – пропищал Моргун, после чего громко икнул и застенчиво молвил: – Простите.

Бедняжка очень косо сидел на стуле и жмурился от удовольствия, что было особенно противно.

Почему-то на него я разозлилась больше всего. “Посидел бы этот интеллигент с мое в подвале, понял бы чему в этой жизни следует радоваться, – с ненавистью подумала я. – И Иванова тоже хороша. Ей бы все пьянствовать. Знало бы министерство здравоохранения, зачем она ездит в командировки. И Катька тоже фрукт. Из-за ее причуд я вляпалась в такое дерьмо, а ей все пофигу. Даже толком не расспросила куда путешествовала ее “Хонда”. Пьют как ни в чем не бывало и никому до меня нет дела. Что за народ?”

– Чего смурная? – вывела меня из задумчивости Иванова.

– Не смурная, а трезвая, – напомнила я.

Иванова решила меня подбодрить.

– Тебе это идет, – пробасила она, наливая себе полный стакан.

Умеет она довести до бешенства.

– Слушай, – завопила я, – пора бы тебе меру знать, алкоголичка!

Иванова искренне удивилась:

– Что такое мера? Парс про тото?

– Часть вместо целого, – мгновенно перевел Витек.

Катерина разразилась бурными аплодисментами.

– Похвально, похвально, – запричитал Моргун. – За это надо выпить.

С быстротой молнии компания наполнила стаканы, Иванова рявкнула:

– Пэрикулюм ин мора! – и тут же подала пример.

– Промедление смерти подобно! – перевел Виктор, бесстрашно следуя за Ивановой.

Катерина и Моргун мгновенно поддержали почин, ловко “опрокидывая” свои стаканы. Когда все дружно выдохнули и потянулись за огурцом, сиротливо лежащим на тарелке, я пришла в себя.

– Вы что делаете, изверги! А я? Даже пустого стакана мне не поставили! Хотя бы каплю налили в качестве лекарства от стресса и простуды!

– Оптимум медикаментум – коитус эст, – заявила Иванова, с хрустом закусывая огурцом, отбитым у других претендентов.

Потрясенная Катерина с открытым ртом уставилась на Виктора.

– Лучшее лекарство – совокупление, – перевел он, нежно обнимая жену за необъятную талию.

Это возмутительно!

– Иванова, – закричала я, – учти, я весь вечер просидела в подвале и за себя не ручаюсь. Если не заткнешься со своей латынью, погибнешь от моей руки. Обещаю!

– Лингва латина нон пенис канина, – невозмутимо ответствовала Иванова.

– Латинский язык не хрен собачий, – услужливо пояснил Виктор.

Я схватила со стола последнюю бутылку и с ужасом обнаружила, что она пуста.

– Ты чего? – запаниковала Катерина. – Чего ты хочешь?

– Всего лишь выпить, – призналась я.

– Ты же пьешь только ликер, – напомнила мне Иванова, – а у нас одна водка.

– Иванова, ты когда-нибудь сидела в луже крови?

Что там ни говори, а Иванова настоящая подруга. Заметив мое отчаяние, она хлопнула по спине Моргуна и гаркнула:

– Ефим Борисыч!

Тот мигом полез под стол и вернулся уже с портфелем. Надо было видеть, как он его открывал: так, словно там полно тараканов или мышей.

– Вот, последняя, – смущенно пропищал он, с большим трудом протискивая бутылку “Смирновки” в узенькую щель едва приоткрытого портфеля.

Услышав это, Иванова с укором уставилась на меня, словно я повинна в том печальном факте.

– Тебе завтра на работу, – напомнила я, на всякий случай вырывая бутылку из рук Моргуна.

Лишь выпив, почувствовала я себя человеком. Захотелось поделиться переживаниями. Пользуясь своими ораторскими способностями, я надолго завладела вниманием публики и облегчила душу, не скупясь на подробности. Публика замерла, радуя своей реакцией. Рот Катерины от удивления не закрывался. Виктор то и дело чесал в затылке. “Что вы говорите, что вы говорите,” – озадаченно причитал Моргун. Одна Иванова сидела как изваяние и сильно портила весь пейзаж.

– Теперь вам понятно, почему я прибегла к спиртному? – вопросом заключила я свой подробный рассказ о зломытарствах этого вечера.

– Так и я поэтому, – пробасила Иванова, словно мне не известно чем обычно заканчивается ее рабочий день. – Когда Катерина в истерике примчалась на кафедру, – продолжила она, – мне сразу захотелось дернуть стаканчик.

– А мне захотелось дернуть стаканчик, когда я обнаружила свою “Хонду” у ворот портнихи, – пожаловалась Катерина. – “Хонда” есть, а Сони нет. Я час ждала, другой, третий… Помчалась в мединститут и дернула, не сердись, Витенька, только один стаканчик, – как кролика, погладила она мужа по голове.

Моргун, видимо, счел, что нельзя оставаться безучастным к этому разговору и сообщил:

– А мне захотелось дернуть, когда группа балбесов в обмен на тройки принесла портфель водки.

Пришлось признать, что я единственная в этой компании “дернула” без веских причин. Однако, Иванову эта тема уже не интересовала. Она пошла дальше и заявила:

– Завтра поедешь домой.

– И не подумаю, – возмутилась я. – Пока не отыщу тот дом, – никуда не поеду.

Катерина всплеснула руками.

– На твоих глазах грохнули человека, и ты снова хочешь туда?! – ужаснулась она.

– В том-то и дело, что не грохнули, – пропищал Моргун. – Человек исчез таинственным образом, что еще хуже. Удивительно, Сонечка, что вам удалось выбраться живой и невредимой. Не советую второй раз испытывать фортуну.

– Фортуна нон пенис, ин манус нон рецепе, – со знанием дела вставила Иванова.

Виктор хорошо знал свое дело толмача.

– Фортуна не член, в руки не возьмешь, – мигом перевел он.

Я поняла, что простодушием их не проймешь и пора прибегать к хитрости.

– В любом случае не могу уехать, не нарушив данного слова, – заявила я, уповая на принципиальность Ивановой.

– Кому дала? – тут же поставила она вопрос ребром.

Здесь я уже целиком могла положиться на словоохотливость Катерины.

– Масючка плачется, просит реализовать ее герани, – тут же выскочила с пояснениями она. – Сонька сдуру дала клятвенное обещание.

Иванова очень нецензурно выругалась, выразительно посмотрела на Моргуна, выругалась еще нецензурней и обратилась ко мне с “душевной” речью:

– Так продай их к чертовой бабушке и отправляйся в Москву. Не для того я брала тебя с собой, чтобы ты лазила по всяким “малинам” и подглядывала за тремя подонками, которые “валят” четвертого. На реализацию гераней – три дня, – заключила она и с чувством исполненного долга потянулась за бутылкой.

– Завтра дашь мне машину, – напомнила я Катерине.

– Дам, – нехотя ответила она.

– Вот и прекрасно, – подытожила Иванова и, озорно обведя компанию глазами, гаркнула во все горло:

– Ефим Борисыч! Запе-вай!

– Студент студента фибулей ударил по мандибуле! – жизнерадостно заблеял Ефим Борисыч.

“Боже! Что здесь твориться! – подумала я. – Просто вертеп какой-то, а в нем шабаш. Иванова самая главная ведьма. А Моргун…”