Текст книги "Красный всадник (Уот Тайлер)"

Автор книги: Людмила Томова

Разгорались костры в Савое. Разгоралась ненависть в сердцах. Все было изломано, перебито, разрушено. Не хватало главного виновника – владельца дворца. Тогда крестьяне среди выброшенной из окон одежды выискали мундир ненавистного герцога. Шитое золотом одеянье для придворных церемоний повесили на пику, воткнутую в землю, и изрешетили стрелами. Затем сняли лоскутья и изрубили топорами на мелкие куски.

Дворец подожгли факелами с четырех сторон и собрались уходить. Фарингдон и несколько кентцев уже вышли на улицу.

Но в этот момент из погреба раздались крики:

– Стойте! Стойте! Тут вроде бы золото!

Во двор перед дворцом выкатили три огромные черные бочки.

– Если это герцогское золото, то бросай его в огонь! Все равно от него не будет добра!

– В огонь! – закричали крестьяне, глядя на полыхавшее пламя.

И бочки одна за другой полетели в костер… Страшной силы взрыв потряс воздух. Земля вздрогнула. Все заволокло густым дымом.

Когда дым рассеялся, жители, выбежавшие из ближних домов, увидели: дворец, его башни и стены – все исчезло. А над развалинами остервенело выплясывают языки пламени.

Фарингдон и несколько крестьян едва сумели выбраться из-под земли и обломков некогда роскошного дворца.

– Кажется, они все погибли, – сказал один крестьянин, глядя на дымящиеся руины.

– И слез от этого только прибавится, – сказал другой.

– Это был порох, – сказал Фарингдон.

В другой части Лондона эссексцы громили Темпль – главную резиденцию правоведов. Темпль принадлежал изуверу и грабителю, столь ненавистному каждому крестьянину, – казначею Хелзу. Затем Джек Строу и подоспевший к нему Фарингдон с оставшимися кентцами повели всех на разгром богатейших усадеб, принадлежащих маршалу[46]46
  Маршал – начальник тюрьмы.


[Закрыть] тюрьмы Маршалси, прославившемуся жестокими расправами над заключенными. Дворец казначея Хелза, который сам казначей именовал не иначе, как «вторым раем», постигла та же участь, что и Савой. Отряд, руководить которым Тайлер поручил Тоби Снейку, ушел из Лондона на северо-запад – уничтожать поместья в Листоне.

Но главные враги еще оставались живы. Они засели в Тауэре. Именно сюда постепенно стекались отряды крестьян и располагались биваками на подступах.

Подошел и обосновался у пристани, на южной стороне крепости, 2-й Эссекский отряд Томаса Бекера. Томас велел разложить костры и готовить ужин. За продуктами послал Джона Пейджа и Джона Стерлинга. Они вернулись скоро, притащив две корзины снеди и новенькие жестяные миски и ложки.

– Мы расплатились с лавочниками: шиллинг за десяток яиц и три – за жареную свинину, – гордо сообщили они.

Клеменс занялась варкой. Ей с явным удовольствием помогал Джон Стерлинг. Забежал навестить земляков пастух Боб Мок. На спине он притащил небольшой мешок и положил его бережно в сторонке. Потом, ослепительно улыбаясь, долго тряс всем руки. К Клеменс подошел с таинственным видом:

– Если хочешь, девочка, я доверю тебе один секрет.

– Скажи, скажи. Очень интересно! – так и загорелись глаза у Клеменс.

– Но ты понимаешь, я не могу говорить слишком громко. Вдруг кто услышит? Например, этот бродяга Стерлинг, который уже давно вертится вокруг, обнюхивая мои карманы.

– Никто не услышит. Я погремлю мисками.

– Опасно все-таки. Ты не знаешь, наверное, что произошло однажды с древним царем Мидасом…

– Опять какая-нибудь басня?

– Да нет же – правда. У него под старость выросли ослиные уши. В отместку за то, что он, как и я, любил игру на пастушьей свирели.

Клеменс рассмеялась.

– Вот-вот, ты права – очень смешно, когда у человека ослиные уши! И никто об этом не знал. Никто на свете, кроме царского цирюльника. А цирюльнику царь повелел держать секрет в тайне. Но ведь как трудно бывает молчать! – Боб сделал печальное лицо.

Клеменс вынула из корзины карпа и стала его чистить.

– Ты рассказывай, рассказывай, – просила она.

– Цирюльник не мог утерпеть. Он побежал в поле, выкопал там ямку и шепнул в нее: «У царя Мидаса ослиные уши», – потом закопал ямку и, успокоенный, пошел домой. Но на том месте в поле вырос тростник, и в его шорохе всякий, кто проходил мимо, слышал: «У царя Мидаса ослиные уши». Так все и узнали царский секрет.

Девушка сколупнула со лба пастуха несколько прилипших к нему рыбьих чешуек и спросила:

– Ну, а твой секрет столь же опасен?

– Да, конечно, – сказал Боб. – Вот посмотри.

Он вытащил из кармана огромный пряник, осыпанный тмином.

– Мне его дали в придачу к двум петухам… Это тебе…

Клеменс сконфузилась и стала быстро бросать на шипящую сковородку куски карпа.

Джеймс сидел в сторонке. Голова у него была все еще перевязана, но болела уже меньше. С ним рядом Джон Пейдж усердно начищал свое копье. Бена с его изуродованными ордалией руками отправили домой.

– До чего же крепки и высоки эти стены, черт побери! – сказал Джон Пейдж. – Могу поклясться, они повыше рочестерских.

– Да, здесь футов тридцать, – прикинул Джеймс, задирая голову. – Такие и пушкой не возьмешь.

– Ничего, Джеймс, у тебя есть опыт брать высокие башни. К тому же, железная стрекоза, о которой ты рассказывал, еще не попалась. А ведь ее надо поймать во что бы то ни стало.

– За этими стенами прячутся стрекозы покрупнее, – сказал Джеймс.

Серые сумерки опасливо заглядывали в узкие окна, вдувая в каменные коридоры преловатый воздух с Темзы. Плеск волн и крики людей на берегу увязали в многофутовой толще крепостных стен Тауэра.

В зале, украшенном роскошной росписью еще со времен Юлия Цезаря, стояло на постаменте высокое позолоченное кресло. От него к узорчатому полу спускались ступени. Юный Ричард, сидевший на горностаевой мантии, казался совсем маленьким в своем черном бархатном камзольчике и черных, обтягивающих тонкие ноги панталонах. Пояс, усыпанный синими и зелеными сапфирами, туго обхватывал талию.

Посередине зала, за столом расположились двое писцов. Перед ними на раскрытой книге лежала круглая государственная печать. Ее только что швырнул на стол архиепископ и канцлер Симон Сэдбери, слагая тем самым с себя все полномочия.

В мягких креслах вдоль стен сидели, насупившись, лорды.

– Как случилось, Уолворт, – наконец нарушил тягостное молчание Ричард, – что восставшие оказались в Лондоне?

Длинное лицо мэра еще более вытянулось.

– Сир, я еще вчера приказал поднять мост и запереть на ночь ворота. Олдерменам было поручено расставить стражу.

– И все же бунтовщики здесь. И у нас только шестьсот человек охраны, как утверждает граф Букингэм. А их – тысячи.

– Я бы мог собрать вооруженных людей из богатых лондонцев. Тысяч шесть-семь… И мы бы разогнали этот сброд, – сказал, стараясь показаться уверенным, Уолворт.

Ричард поднял голову.

– Что думает сэр Роберт Ноллз?

– Я думаю, что Уолворт прав, государь. Мы должны напасть на негодяев и разогнать их. Но чем быстрее, тем лучше.

– Воздаю должное вашей храбрости, кондотьер[47]47
  Кондотьер – военачальник.


[Закрыть]. Похвально, что вы не складываете печати, как Симон Сэдбери.

Архиепископ сидел рядом с Жанной Кентской и графом Букингэмом. С тех пор как он узнал, что его дворец в Ламбете уничтожен, он словно оцепенел и почти перестал говорить.

– Мне непонятно, почему молчат граф Латимер и наш почтеннейший казначей Роберт Хелз, – сказал Ричард. – Как мы успели заметить, бог не обидел их речью, и особенно на Королевских советах.

Латимер пожал плечами. Лицо Хелза не изменилось. Глаза по-прежнему смотрели тускло и ровно.

– Сэр Роберт Хелз пострадал больше всех, государь, – сказал Генри Болингброк. – Только что сообщили, что уничтожено еще одно его поместье – в Хайбери.

– Однако же уничтожен и дворец твоего отца, Генри.

– Я готов отомстить за это и всегда к вашим услугам, ваше величество.

– Я тоже, – схватился за шпагу семнадцатилетний граф Оксфорд.

– Но, государь, оставьте это. Так можно впасть в ошибку, – поднялся с места граф Солсбери. – Разве можно в нашем положении говорить о нападении на восставших? Мы отрезаны от всей Англии со своими шестьюстами стрелками. Вокруг нас бунтовщики. Вчера поднялись люди аббатства Сент-Олбанс. Там появился некий бедняк, отлученный от церкви за греховные мысли, и он верховодит крестьянами. Я предлагаю дать повстанцам то, что они хотят.

Лорды обеспокоенно зашептались. Граф Латимер выразительно посмотрел на короля.

– Вы тоже складываете свою печать, Солсбери? – спросил Ричард.

– Нет, государь. Я считаю, что вам надо наконец взглянуть на вещи трезво и прекратить эту игру со шпагами.

Ричард сдвинул тонкие брови.

– Неужели вы все это говорите всерьез, граф? – спросила с издевкой Жанна Кентская и поднялась со своего кресла. Она подошла к трону и положила руку, обвитую хризолитовым браслетом, на руку Ричарда, подрагивающую на подлокотнике.

Солсбери поднял голову и опустил глаза.

– Государь, – выступил вперед Уолворт. – У вас еще есть верные слуги, которые в состоянии с оружием защитить не только свои разрушенные дома, но и королевство. Приказывайте – мы последуем вашему велению.

Ричард встал, отстранил жестом Уолворта и направился через зал к Солсбери.

– Я н-не ожидал от вас, граф, – сказал он, глядя близко ему в лицо. – Вы, герой Пуатье, блестящий рыцарь, и… так низко падаете в минуту опасности.

– Я падаю, государь, чтобы крепче встать. Другого выхода нет. И если бы Джон Гонт был здесь, он поступил бы точно так.

– Зачем клевещешь на отца?! – схватился за шпагу Генри Болингброк.

– Взгляните-ка лучше в окна, лорды. Мы в огне! Горит вся Англия, – заговорил вдруг Симон Сэдбери. – А ты, Генри, охлади свой пыл. Сейчас он совсем не к месту. Наберись терпения.

– Терпение, терпение! Пусть терпят простолюдины. А ты – изменник! Недаром народ так тебя и прозвал: изменник!

Сидевший рядом с Генри Джон удерживал его за руки.

– Может, ты и меня назовешь изменником? – спросил граф Солсбери.

– Да, и тебя! И Уолворта! И Ленгли, постыдно убежавшего в Португалию! И всех! Вы все предали Англию!

– Успокойся, Генри! Я вам советую послушать Солсбери. Мне кажется, он предлагает то, что нужно, – раздался ровный, негромкий голос Хелза. – Послушайте графа, государь! Вылазка нас не спасет. Быть может, поначалу мы и оттесним бунтовщиков. Но кто предугадает, чем все это кончится. Разве мы жаждем уличной резни? Разве мы хотим обратить наше отечество в пустыню?

Ричард поднялся, подошел к окнам. Оранжевые блики костров вспыхивали на рамах.

– Пусть скажет Солсбери, коль он действительно знает, как поступить.

– Сир, господа, я предлагаю даровать им то, что они просят, и обещать свободу. Это их успокоит. Они уйдут. А обещание всегда можно взять обратно. Вам верят, государь. И вы напишете своею рукою, что согласны выполнить их требования. Скрепите печатью и передайте им. Другого мы ничего сделать не можем. Крестьяне – здесь, они вооружены, и у них есть вождь, не лишенный сообразительности, Уот Тайлер.

Ричард повернулся к Солсбери.

– Вы назвали его вождем?

– Не я, ваше величество, – крестьяне.

– Кто он?

– Не знаю, государь. Но, если верить рассказам сражавшихся с ним рыцарей, смутьян довольно смел и дерзок.

– Подайте мне перо и чернила. Я напишу письмо. Диктуйте, граф.

Ричард сел за стол. Солсбери подошел к нему!

– Пишите, государь: «Крестьяне! Я, божьей милостью, король английский Ричард Второй, благодарю свои добрые общины за их верность и…»

– Вы слышите, что городит сумасшедший Солсбери? – выкрикнул Генри. – И вы все молчите?!

– Пусть король убедится в его ошибке сам, – сказал Латимер.

– «…Но я хочу и приказываю, чтобы вслед за этим, – продолжал диктовать Солсбери, – все вы поспешили домой и чтобы там каждый изложил свои жалобы и прислал их мне. И тогда я, посоветовавшись со своими лордами, – Солсбери сделал особенный акцент на последних словах, – измыслю такое средство, которое будет на пользу мне, и моим общинам, и всему королевству». Так. Подпись. Запечатайте. Кто отнесет письмо? – Он оглядел зал.

– Наш доблестный сэр Ньютон не вернулся после встречи с ними. Его несчастные сыновья приехали из лагеря бунтовщиков в полном смятении, – сообщил Ноллз.

– На этот раз я стану послом! – вскочил со своего места граф Оксфорд.

– С вами отправится адмирал Томас Перси. Так я сказал, государь? – спросил Солсбери.

– Пусть будет так, – сказал Ричард.

– Пойдемте все на башню. Оттуда можно увидеть, как крестьяне встретят рыцарей, – предложил Уолворт.

Было уже темно, когда король и советники поднялись на башню. Со всех сторон Тауэр окружали мерцающие огни костров. Воздух пропитался гарью.

Внизу, на площадке, в пятне света стояли рыцари. К ним сбегались крестьяне. Их становилось все больше. Рыцарям приволокли кресло. Было видно, как граф Оксфорд взобрался на него, развернул письмо и стал читать. Когда он замолк, несколько минут слушавшие стояли неподвижно. Ни единого звука не услышали лорды, наблюдавшие за толпой сверху. Оксфорд свернул бумагу и крикнул:

– Идите по домам! Король прощает вас!

И вдруг повстанцы захохотали.

– Утри своей бумагой нос! – кричали они. – Все это ерунда!

– Короля! Смерть изменникам!

– Короля Ричарда!

– Мы никуда не уйдем! – крикнул один из них, светловолосый, усиленно размахивая руками. – Ваша бумага – насмешка! Нам нужен Ричард!

– Вы слышите, ваше величество? – спросил граф Латимер.

– Я хотел бы, чтобы это слышал граф Солсбери, – ответил Ричард. – Ведь я поступил точно так, как он сказал.

– Мы в осаде, государь. У нас нет путей отсюда. Шпага приведет к гибели, – упрямо повторил Солсбери. – А переговоры с ними еще могут нас спасти.

Жанна Кентская набросила на Ричарда свой шерстяной плащ.

– Да, господа, государю придется лично встретиться с ними. И немедля. Пусть завтра. И подальше отсюда, – чтобы, помимо всего прочего, оттянуть от Тауэра хотя бы кентцев, закрыть ворота и раздробить мятежников. Пусть встреча будет в Майл Энде, – сказал Солсбери.

– Они убьют его! – вскрикнула Жанна.

– Не беспокойтесь, государыня. Крестьяне должны поговорить с королем Ричардом. Пишите вновь письмо, ваше величество. И обещайте встречу в Майл Энде.

– Его величество сам понимает, что час настал и он обязан сказать свое слово, – встал со своего места Хелз. – И да будет мужество при нем!

Все переглянулись.

– Да благословит господь нашего короля, – сказал Сэдбери.

Ричард посмотрел на мать. Она отвела глаза. Взоры остальных были нацелены на него, как острые пики, со всех сторон. Он зябко поежился.

– Ну же, государь, смелее, – вкрадчиво сказал и лорд Латимер.

– Идите все отсюда! – почти выкрикнул Ричард. – А вы, Солсбери, напишите еще письмо. Поставьте печать. И передайте вожаку.

Ричард остался один под черным холодеющим небом. Он сел на каменный выступ у бойницы и устало прислонился к стене.

Шум лагеря внизу стихал. Ричарду показалось, что он и впрямь один в этом непонятном огромном мире. Но одиночество освежало, вливало в него утраченную бодрость. Он плотнее закутался в плащ, положил голову на руку и прикрыл глаза…

Его разбудила песня. Она доносилась издалека. Ричард прислушался. Кто-то тихо пел. Песня была о девушке, покинувшей своего возлюбленного. Он остался один на земле – страдать и вспоминать о ней, о ее платье с зелеными рукавами, в котором она приходила к нему на свидание… Ричард никогда не слышал этой песни, и он никогда не думал, что такими простыми, незамысловатыми словами можно сказать о любви… Он поднялся и направился к лестнице. Осторожно ступая, стал спускаться вниз, стараясь не потерять легкую и грустную мелодию. В башне никого не было. Ричард прошел на ощупь нижним коридором, распахнул дверь и оказался за стенами Тауэра, на берегу Темзы…

Навстречу ему от реки поднималась девушка с корзиной в руке. Другой рукой она придерживала широкую юбку. Увидев стоящего на дороге Ричарда, во всем черном, девушка замедлила шаги.

– Ты пела? – спросил он.

– Да, – сказала девушка и отпустила намокший подол полосатой юбки.

– Мне понравилась песня. Кто научил тебя ей?

– У нас в Фоббинге ее все знают.

– Где это Фоббинг?

– Там, – девушка указала рукой куда-то в сторону костров. – Самая вкусная форель водится у нас в Фоббинге. А вы откуда?

– Оттуда, – Ричард указал рукой на Тауэр. – Я… паж короля.

– О-о! Значит, вы его увидите?!

Девушка с любопытством смотрела на Ричарда.

– Я пришла сюда из Фоббинга, чтобы увидеть короля. И все они, – девушка оглянулась на лагерь повстанцев у пристани, – тоже. Это его самые верные люди…

– Почему они здесь?

– Крестьяне хотят рассказать королю о том, что им плохо живется.

– Они ушли с полей, бросили работу…

– Они вернутся, как только докажут свою правоту.

– Как тебя зовут?

– Клеменс… Жутко, наверное, сидеть в этой башне. Здесь, на берегу, лучше. Темза такая ласковая. Ты любишь ее?

– Да, конечно… Особенно по ночам, когда светит луна.

– А сейчас она красная. И это тоже красиво.

– Это страшно.

– А ты не бойся. Все будет хорошо. Темза опять станет серебряной. И мы будем любоваться ею. Ты – здесь, а я – у себя дома, в Фоббинге.

– Что ты делаешь дома?

– Иногда плету корзины. Чтобы продать на базаре.

– У тебя бывает много денег?

– Совсем нет. Их отбирает барон.

– И эту корзину ты тоже сплела сама?

– Нет, это не моя корзина. Мне дал ее дядюшка Пейдж. Я ходила мыть миски.

– Смотри, там, за мостом, горит Темпль. А дальше – Савой, а на том берегу горят тюрьмы Королевской скамьи и Маршалси…

– Я не успею запомнить эти названия, как всех их не станет…

– Вы можете поджечь и Тауэр. Это тоже во имя верности и правоты?

– В Тауэре король. А там… – она указала рукой на этот раз в сторону пожарищ, – там те, кто обманывает короля.

– Ты всегда так легко разбираешься, кто кого обманывает? – Ричард повернулся и пошел к башне. У самой двери он поскользнулся и, не удержавшись, упал в грязь.

Клеменс подбежала к нему и помогла подняться.

– Вы ушиблись?

– Нет, ничего. Мне совсем не больно.

– А вы здорово загрязнились. Вас теперь заругают.

– Кто же?

– Давайте я помогу отмыть коленки. Какой у вас пояс! Весь переливается.

– Тебе нравится? Его прислал из Португалии мой дядя. Но мне больше нравятся венецианские пояса… Прощай.

– Прощайте, сэр, – сказала Клеменс. Она видела, как юноша прошел к двери и быстро исчез. Дверь гулко захлопнулась за ним.

Клеменс, забыв о корзинке, побежала туда, где располагался отряд Бекера. Она нашла среди спящих отца, растормошила его и горячо зашептала ему в ухо:

– Отец, отец, проснись же, я видела короля!

– Ты что, с ума сошла или тебе пригрезилось?..

– Да, да, это был он, наш король. И я сказала нашему королю, чтобы он не боялся крестьян. Мы защитим его от изменников.

Джеймс тяжело перевернулся на другой бок и опять заснул.

Этой же ночью в деревянном доме Томаса Фаррингдона собрался совет вождей восстания. Здесь были Уот Тайлер, Джон Болл, Джон Керкби, Джек Строу, Абель Кер, Томас Бекер, Алан Тредер, Джон Стерлинг, Тоби Снейк.

Скорое овладение Лондоном вселило в крестьян новые надежды и уверенность. Они знали, что те силы, которые могли прийти на помощь королю и его двору, осажденным в Тауэре, немногочисленны и разобщены. А число восставших превышало уже сто тысяч.

Но у короля была еще другая – магическая сила. Она заключалась в его королевском титуле. Его величеству верил народ. Только с именем короля можно было окончательно сломить сопротивление знати и церкви, подчинить их себе.

Приехавший от государя рыцарь принес ожидаемое известие: завтра, в пятницу, 14 июня, в 7 часов утра король явится на встречу в Майл Энд и сам выслушает требования восставших.

Эти требования, четко сформулированные, были записаны на листках бумаги, лежащих перед Тайлером. Их составили скрупулезно, после долгих обсуждений, с полной ответственностью за судьбы истерзанной, раздираемой бедствиями страны.

Во-первых, от короля требовали освобождения вилланов от какой бы то ни было личной зависимости.

Во-вторых, король должен был дать обещание, что не будет преследовать восставших и дарует всем и каждому прочный мир.

В-третьих, освобожденные крепостные должны получить право свободной, беспошлинной торговли во всем королевстве.

И, в-четвертых, крестьяне требовали установления денежной ренты за землю – не более четырех пенсов с акра в год – взамен прежних повинностей.

В этих требованиях были все надежды обездоленного люда на справедливость, все мечты о свободе.

Но о какой свободе могла идти речь, если были живы главные виновники бедствий народа? Их надлежало казнить. В первую очередь это касалось герцога Ланкастерского Джона Гонта, архиепископа Кентерберийского и канцлера королевства Симона Сэдбери, казначея Роберта Хелза, судьи Роберта Белкнепа, сержанта Джона Лега. Господ надо было убрать. Не зря девизом восстания стали слова Джона Болла: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был тогда господином?»

Так говорил Болл. А что он думал сейчас, на совете, сидя рядом с Тайлером и глядя на него чуть припухшими от бессонницы глазами?

Болл всегда трезво оценивал окружающее. Столь трезво, что перенесенное дважды отлучение от церкви, от всемогущего, не изменило его убеждений – всего того, что, по его же словам, «заставляло любить жизнь и огромное количество людей в этой жизни».

Но Тайлера он не просто любил.

Этот человек вызывал у пожилого священника преклонение. За внешним спокойствием Тайлера Болл угадывал страсть, порыв, волю. Уот не суетился, не растрачивал силы по пустякам. Он берег их для главного – того, что, в конце концов, позволило бы людям жить на земле открыто, спокойно, честно.

В Колчестере и в Дартфорде, где работал после возвращения из Франции Тайлер, к нему нередко захаживали бедные ремесленники – они приходили «за правдой», приводили своих родичей из деревень. И они слышали эту правду, но произносилась она шепотом.

А теперь Тайлер говорит громко. И его слова повторяет вся Англия.

Почувствовав на себе взгляд Болла, Уот обернулся. «Ничего, ничего, парень, крепись»… – как бы говорил священник.

Уот усмехнулся и начал складывать в одну пачку разложенные на столе листы. Он всегда понимал Болла без слов.

Джон Болл поднялся со скамьи и сказал, обращаясь ко всем:

– Мы вершим справедливость. Пусть эта мысль подкрепляет нас. Послушайте, что написал Чосер о времени нашем, испорченном дурным правлением недотеп и трусов, чью подлость привыкли считать гибкостью, а зависть – честью:

 
Так извратился мир, что в нем навряд ли
Отыщем ныне честное созданье.
Народу гибелью грозит шатанье.
Что в этой перемене виновато,
Как не всеобщей распри страшный яд?
Ведь на того, кто не обидел брата,
Не обобрал его, как супостат,
В наш век с пренебрежением глядят.
И честь и ум под подозренье взяты,
Глумится над невинностью разврат.
Полны все души завистью проклятой,
Дух милосердья духом чванства снят,
Честь, правда, преданность ушли в изгнанье…
 

– Стоит ли жалеть о таком мире? – спросил Тайлер. И сам же ответил: – Не стоит. И он должен погибнуть. А мы, коли замахнулись, будем рубить сплеча. И никакие жертвы нас не остановят. Да будет смелость и верность с нами!

– Fit via vi – дорогу пробивает сила… – закончил Джон Болл позднее собрание.