Текст книги "Вражда"

Автор книги: Людмила и Александр Белаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

С каждым ударом часов на колокольне она все отчетливей осознавала, что не доживет до утра. Холод многих убьет нынешней ночью, но они – его случайные жертвы, потому что он ищет и замораживает ее одну. Те, кто наслал его, знают: она не станет просить приюта и искать спасения ценой унижения.

Осталось лишить их радости, не дать себя схватить. Волшебный конь, который унесет ее от погони, смирно ждал в ридикюле – когда же она сожмет его рукоять и взведет курок.

Но она не хотела делать это перед молодчиком в картузе и честерфильде.

– Уйдите, – проговорила она. – Уйдите прочь.

– Вам плохо? Я могу отвезти вас к врачу. Рагнхильд еле справилась с застежкой ридикюля.

– О, нет, оставьте! Все расходы я беру на себя, – светлоглазый взволнованно приложил ладонь к сердцу в знак искренности. – Или доставить вас домой? Назовите адрес – экипаж, к вашим услугам.

«А вдруг?.. – робко блеснула далекая вспышка в потемках тоски и безнадежности, сгустившихся вокруг Рагнхильд. – Нет, нет! Я не стану ни о чем просить!..» – мгновенный блеск погас, осталась только тлеющая где-то в глубине сердца крохотная искорка.

Она покачнулась, закрыв лицо рукой. Озабоченный Гертье осторожно подхватил ее под локоть.

– Простите мою вольность – я без позволения… Клянусь честью, сьорэнн, я защищу вас от любой опасности. Кавалер Гертье, ваш покорный слуга. Разрешите помочь…

– Да… я… разрешаю, – выдохнула Рагнхильд, слабея.

– – Бог мой, Гертье! – вытаращился Бабель, когда его молодой приятель подсаживал девицу в фиакр. – Кого ты подобрал?

– Замолкни, дружище, и перебирайся на подножку. Девушка совершенно замерзла, вот-вот лишится чувств. Приятель, гони! Бабель, как только приедем, беги наверх и растапливай печь, а я поведу барышню по лестнице.

Рагнхильд слушала их диалог еле-еле, в полуобмороке. Она старалась сжаться под ольстером, чтобы сохранить хоть малую толику тепла, доехать до жилья и – о, счастье! – до печки! Только бы оказаться в закрытом помещении, где есть очаг и дрова – или торф, или уголь, безразлично, – тут-то она сумеет согреться!

Холод немного ослабил хватку. Рагнхильд стало чуть легче. Но порой за звуками копыт и колес ей мерещился бесплотный голос: «Ты думаешь, это – спасение? Не радуйся раньше времени. Мы сломим тебя!» Из-за дуги кожаного фордека, накрывшего пассажиров, словно раковина, на миг показался чей-то прозрачный лик с острыми глазами-звездами, взглянув из стылого воздуха в лицо жертвы.

Заставив себя забыть о приличиях, Гертье обнял девушку за плечи, чуть прижав к себе, чтобы ей стало немного теплее.

– Мой дом совсем недалеко, скоро приедем. Постель, ужин… вино, если захотите. Когда оттаете – скажете, кто вы и куда вас отвезти. Не бойтесь, мы – порядочные люди.

– О да! – важно фыркнул Бабель, потирая нос. – Мы – джентльмены!

– Мой милый джентльмен, мы будем спать на полу. Тюфяки и покрывала возьмем у консьержа.

– Если даст. Мне так и кажется, что он обложился всеми тюфяками, сколько у него есть.

– Думаю, уступит на ночь… по талеру за штуку. И вот еще – войди к нему и отвлеки внимание. Мне все равно, что старикан думает о нас, но репутация сьорэнн не может быть запятнана ни в коем случае. Она войдет и выйдет незамеченной, и так будет, даже если ради этого тебе придется отречься от пьянства, а мне – от наследства.

– Вот так оказия! – Кефас задумчиво поковырял плотно утоптанный снег наконечником трости. – А ведь мы почти настигли ее. И вдруг… словно улетела, Не думаю, что сейчас она способна быстро двигаться.

Гереон осматривал улицу с того места, где обрывался след. Девушка не могла исчезнуть, не оставив никаких примет. Скажем, отпечатки башмачков. На снегу, прорезанном ободьями тележных колес и смятом литыми каучуковыми шинами фиакров, виднелись оттиски подошв и каблуков, осели и твердо запечатлелись запахи. Гереон втянул едва ощутимый кисловатый дух крепко выделанной воловьей и козлиной кожи, шерстяной аромат отлично промытого и окрашенного сукна, стальной привкус обувных подковок и железо конских подков.

– Уехала в экипаже. Она остановилась здесь, – указал Гереон тростью. – Кто-то приблизился к ней, она повернулась… Некоторое время они беседовали, затем вместе пошли к проходу между сугробами. И отправились в ту сторону, – трость показала на северо-восток.

Кефас провел глазами по траектории, описанной тростью Гереона, принюхиваясь и присматриваясь.

– Ее увез мужчина, – уточнил он, поразмыслив. – Молодой; он немного надушен опопанаксом… духи из камеди, слышишь? А экипаж был наемный.

Вскоре они встретили пустой фиакр, ехавший с полуночной окраины к главным островам города. Извозчик остановил коня в надежде, что щегольски одетым господам потребуется экипаж, но двое в жемчужно-сером с обеих сторон заглянули в двуколку, пошевелили тростями под сиденьем, молча обменялись взглядами, и потом младший из них заговорил:

– Ты возил девушку и парня. Только что, не более получаса тому назад. Куда ты их отвез, где высадил?

– Запамятовал, – усмехнулся в ответ извозчик.

Кто знает, зачем они разыскивают парня и девчонку? Откуда им стало известно, что те двое встретились и укатили вместе?.. Девица может оказаться улизнувшей из родного дома; договорилась сбежать с милым – а ее дружок сердечный нарочно петлял по Маэну и морочил голову извозчику, чтобы в условленное время как бы случайно подхватить свою пассию на улице. Если их поймают – вроде сговора и не было, а кучер – свидетель. Или окажется, что она – служанка, утащила из ларца хозяйки бриллиантовую парюру, весь набор – кольца, серьги, фермуар и фероньерку! немыслимых денег стоит! и, конечно, из-за слепой любви к молодчику. А он ее в висок свинчаткой – бац! и в прорубь. Всяко может статься – у жулья много разных затей!

В общем, как ни поверни, придется франтам раскошелиться за искренний рассказ.

– Морозно, знаете ли, господа! До нутра проняло; станешь ли тут запоминать?..

– Бывает еще холодней, – спокойно сказал старший денди, глядя извозчику в глаза. Возница вдруг понял, что щеголь и не мигает вовсе, а зрачки у него будто разгораются. Извозчик в полной растерянности повернулся к младшему франту, а он – о, матерь Божия! – ну вылитый ночной кошмар!.. С перепугу кучер вздумал посильней тряхнуть вожжами, послать лошадь вскачь – но, оказалось, руки так сковало мертвящим холодом, что они одеревенели по плечи и стали бесчувственными.

– Ты хочешь денег… – начал молодой франт, а старший закончил:

– …или вернуться живым?

– Вторая набережная, – в ужасе забормотал извозчик, ощущая, как лед, обездвиживший руки, наползает, пробирается в грудь и останавливает дыхание, – на Маргеланде, двадцать седьмой дом…

Щеголи отвели глаза – и к рукам извозчика вернулась подвижность. Не медля, он хлестнул коня и поспешил уехать подальше от страшных встречных.

– Меня охватывают нехорошие предчувствия, – признался Кефас. – Вторая набережная… Этого не могло случиться!

– Как правило, Кефас, случается то, против чего не принято надежных мер, – мрачно ответил Гереон. – Надеюсь, ты заметил запах третьего ездока – рыхлый, полный мужчина, что натерся иссопом от прыщей и намазался кольдкремом. И у него талисман из аметиста.

– Не могу поверить, – Кефас поводил головой из стороны в сторону. – Нет, так не должно быть!..

– Бывают встречи, которых нельзя избежать, – напомнил Гереон о чем-то общеизвестном, но Кефас упорно отвергал его мудрость:

– Расстояние, вражда, полное неведение друг о друге! И чтобы первым встречным оказался именно…

– Хватит сетовать. Поспешим; еще не поздно вмешаться, – поторопил Гереон.

Поднимаясь по лестнице как можно тише и поддерживая незнакомку под локоть, Гертье задумался о том, какое мнение сложится у кареглазой красотки, когда она вступит в жилище кавалера дан Валлеродена. Ни швейцара, ни лакеев, принимающих в прихожей верхнее платье господ. Он сам велел кривой старухе-служанке не переставлять ни одной вещицы во время уборки; значит, все осталось так же, как было брошено утром.

Третий этаж – почти роскошно, не правда ли? В центре

Маэна за те же деньги сдадут комнатку на чердаке, под самым небом, и уголь для печки придется таскать самому.

Из комнатной тьмы дохнуло слабое дуновение тепла – последний вздох остывающей печурки. Служанка едва протопила жилье, бестолочь! Гертье поставил трость рядом с зонтом, бесшумно и ловко метнул свой картуз на крючок вешалки – и, как всегда, попал.

– Секунду. Скоро вы согреетесь. – Сняв ламповое стекло, он чиркнул спичкой, поджег фитиль и подвернул винт десятилинейки. Серный дымок и горячая вонь пиронафта противно защекотали ноздри. Посмотрев мельком на ведра с углем, стоявшие за дощатой загородкой у двери, Гертье с огорчением вспомнил, что поутру не дал старухе денег, чтоб она пополнила запас. Служанка, разумеется, и пальцем не пошевелила, поскольку, по ее любимой присказке, «задарма и прыщ не сядет». Итого осталось дай бог ведро с четвертью. И наверняка старая карга долго выступала перед сочувствующим консьержем с проповедью о пустоголовых ветрениках: «В тиятры ходить, пить-гулять – это они умеют, а о дровишках забывают господа-то наши расчудесные!»

Рагнхильд блаженно прикрыла глаза, наслаждаясь теплом; закоченевшие пальцы мало-помалу отогрелись. Над фитилем сиял язычок, похожий на пламенный ноготь, приветствуя ее и приглашая поднести к нему ладони, чтобы почуять живительный пыл огня. Она сделала несколько шагов к свету, нетерпеливыми рывками сдергивая перчатки, глаза ее блестели от радости. Дом казался Рагнхильд прекрасным и надежным, как старинная крепость в лучах зари.

– Прошу, не обращайте внимания на беспорядок, – с наигранным пренебрежением повел рукой Гертье, как бы оправдывая все, что обличало его в беспечном образе жизни.

Обстановка вовсе не подобала званию кавалера. Мебель, обитая дешевым полосатым тиком или протертым до залысин плисом, мутное зеркало в дверце платяного шкафа, грошовые бумажные обои с простейшим рисунком, мещанская кровать из грубых железных труб… никто не назвал бы квартиру шикарной, но наблюдательный гость мог отметить, что в ней обитает человек с великосветскими претензиями. На жардиньерке вместо комнатных растений были расставлены в стиле натюрморта вещицы севрского и старого веджвудского фарфора, терракотовые фигурки, трубки, мельхиоровые спичечницы, пачки папиросных гильз и табака высших сортов. На полочках и крышках стола-бюро, под зеркалом столика-туалета тоже пестрели выставки изящных мелочей – пудреницы на ножках, настольные флаконы из малахита, мрамора и декорированного золотом стекла, даже чьи-то шляпные булавки. Просторный плед с бахромой повис на буковом венском стуле. Орнамент обоев разрывался акварелями и офортами в багетных рамках – ближе всех к Рагнхильд оказалась карикатура, где кайзер Вильгельм в образе Ганса-Колбасы, с хищной ухмылкой схватив за подол испуганную и возмущенную Францию, заносил над нею саблю. Интерьер довершали кофемолка с кофеваркой, спиртовка, ковш для пунша, шеренга пустых (и не пустых) бутылок и полки с множеством книг, а воздух жилища был напоен смешанными запахами впитавшегося в мебель табачного дыма, коньяка и благовонного стиракса.

Увидев, что гостья стала озираться, Гертье поспешно подошел к бюро и, держась как можно естественней, убрал в ящичек фотографический портрет Атталины и начатое позавчера письмо к невесте.

– Позволите вам услужить?..

– Да. Вы весьма любезны, – губы Рагнхильд порозовели, и она заговорила не дрожащим, а обычным голосом. Правда, тон остался чрезвычайно сдержанным. Она под крышей, она в доме – да, но кто этот человек? кто его приятель? чего от них ждать, можно ли им доверять и насколько?..

Честной, а тем паче благородной девушке более чем предосудительно быть наедине с незнакомым мужчиной – в особенности ночью, в его доме, без ведома старших. И обычай, и суд на сей счет одинаково строги – такой поступок называется распутством, а юристами квалифицируется как безнравственное поведение и является законным поводом к расторжению помолвки, изгнанию из дома и лишению наследства. Быть застигнутой в подобном двусмысленном положении – позор и ужасный скандал, даже если между девицей и мужчиной ничего не произошло. Но что было делать? Ей не оставалось ничего другого, как положиться на слово кавалера.

Она позволила Гертье снять с нее Ольстер, но старалась ни на минуту не выпускать из рук ридикюль.

– Я не стану расспрашивать, почему вы оказались одна и в таком бедственном положении. Вы поступите разумно и ничуть не обидите меня, если не назоветесь, – Гертье решил сразу обозначить свою позицию, чтоб незнакомка не тяготилась и не чувствовала себя неловко и тем более – чем-то обязанной ему. Конечно, его мучило любопытство, но для того и существует вежливость, чтобы разумные люди могли сами выбрать тот предел откровенности, который им кажется приемлемым. – Не могу предложить много удобств, но то, что у меня есть, – в полном вашем распоряжении. Нагретое вино, сыр, хлеб и грильяж – пожалуйста. Кофе, к моему глубокому сожалению, нет. Будете кушать?

Незнакомка! незнакомка в доме! Боже, как это горячит и волнует! Гертье не упускал ни одного мгновения, которое позволило бы незаметно задержать взгляд на ней – она еще скованна, смотрит сердито, но к лицу возвращаются краски, алеют щеки; еще недавно ледяные от замерзших слез, пленяют своей живостью глаза – чарующие очи темно-медового цвета. Поизящней застелив гнутый стул пледом, Гертье усадил гостью. Сняв честерфильд и оставшись в элегантной полосчатой тройке, он принялся расхаживать по комнате, не прекращая разговора:

– Я учусь в Кавалькоре. Скоро у нас рождественская вакация – собираюсь ехать домой. Зимняя охота – не доводилось выезжать на зимнюю охоту? – Подпалив спиртовку, он налил в ковш вина. – Грог или пунш согревают куда лучше, но вам столь крепкий напиток будет вреден. А еще мы делаем жженку и пьем ее горящую, да! – Загрузив печку углем и капнув пиронафта из бутылки, он разжег огонь и закрыл дверцу печурки.

– Не люблю охоту, – тихо молвила Рагнхильд, глядя на ламповый огонь. – Она принесла мне большое горе.

– Кто-нибудь погиб? – спросил Гертье с печалью в голосе, но радуясь в душе, что гостья наконец отозвалась.

– Мой брат.

– Ужасно. На охоте бывают трагические случаи…

– Это не было случайностью, – проговорила Рагнхильд почти неслышно. Она не мигая смотрела в пламя.

– Я вам искренне сочувствую, сьорэнн…

– Рагна. Меня зовут Рагна.

– Рагенхильда? Чудесное имя! А знаете, на Свейне, где стоит Кавалькор, есть церковь Святой Рагенхильды – она небесная покровительница кавалеров корпуса…

– У нас говорят – Рагнхильд, – безразлично поправила девушка, а потом с нежностью прошептала, повернув ладони к лампе, совсем близко, отчего в комнате возникла тень, широкая, как занавес в театре: – Zhar…

– Вы из Ругии? ругинка? – Гертье, всыпав в вино сахар и корицу, помешивал питье серебряной ложкой. – По-ругски жар – это «пыл», или «тепло огня».

– Знаете ругский язык? – девушка была немного удивлена. – А я… мне показалось, вы из салического рода.

– Можно сказать, что так. – Польщенный вниманием Рагны к его родословной, Гертье счел благоразумным не называть свою прославленную в веках фамилию и ответить уклончиво, неопределенно… даже загадочно. Незачем открываться барышне-ругинке, чтобы она потом разносила по званым вечерам: «Валлеродены? те, у кого в шестом колене по отцу дед был архиепископом, а в пятом по материнской линии – коннетаблем и мужем великой княжны? так их отпрыск живет на окраине, в третьем этаже, а обедает с грязной матросней…» Рагна, Рагнхильд – у кого из соседей есть дочки с таким именем?.. у Каллерсонов? или у Вихертов? нет, у Вихертов – Радегунда, а у Каллерсонов – Розалия… обе милашки, щеки яблоками. Видимо, Рагна из тех ругов-дворян, что с пришельцами-салисками не знаются из-за восьмисотлетней антипатии. Но хороша! Едва не обморозилась, а в тепле вмиг расцвела, словно бутон шиповника. Так и пылает… воистину, zhar в крови. Невольно сравнив Рагну с Атталиной, Гертье не нашел у невесты явных преимуществ, а недостатков – массу. Высокомерна выше собственного роста, губы на замке, белоснежна, а вместо крови – уксус.

Вслед за сравнением Гертье почувствовал стыд. Незачем разжигать в себе неприязнь к Атталине. Она не виновата в том, что выросла заносчивой гордячкой. Сложно сберечь дружелюбие, легкость манер и отзывчивость, если бонны, домашние учителя и слуги день и ночь твердят, что она – штучка с огромным приданым, а должна выйти за голодранца из дотла разорившихся Валлероденов. Сумели внушить теплые чувства к жениху, дьявол их съешь!

«Но отчего она ко мне переменилась? Я же помню, как мы играли, гуляли… даже целовались по-детски. Она была просто прелестна. И в какие-нибудь год-два стала совсем иной. Холодная, безмолвная и недоступная. Или кто-то запугал ее страшными сказками о женской доле и смерти в родах?..»

Рагна, всем телом вбирая тепло и согреваясь, минута за минутой чувствовала себя все лучше, но со свободным дыханием и гибкостью рук возвращался темный страх. Успеет ли прийти дядюшка Цахариас?.. Никто не отменил и не прекратил погони. Те, что ищут ее, по-прежнему идут по следу, и они доберутся до нее. Вопрос лишь в том, как скоро это случится.

Они могут двигаться быстрей призовых скакунов, но на людях этого показывать не станут. Хотя – ночью, в пустынном городе, когда мороз разогнал всех по домам… А тем более в поле, на равнине за городом – или над горами! Рагнхильд не просто ждала, а страстно жаждала услышать на улице грохот и увидеть слепящую вспышку за окнами – знамение того, что пришел старый, угрюмый Цахариас. Но ночь была беззвучна, как зарытая могила.

И этот Гертье – настоящее ли имя он назвал? Здесь, в западных землях, царит галломания, здесь из пижонства коверкают имена – его крестное имя может звучать как Герард, Геррит, Герхард, для друзей – Герке. В Ругии она могла насчитать дюжину молодых дворянчиков по имени Герхард. И столько же, если не больше, неизвестны ей. Но почему черты его лица почти по-девичьи тонки? почему светлые волосы переливаются шелковым блеском?.. Случайна ли встреча? Вдруг это ловушка? Заманив ее в дом, он будет ждать, когда придут те, преследующие.

– Мы не встречались раньше? – с невинным лукавством начала она, в душе сохраняя твердость и решимость.

«Если хоть что-то покажется мне подозрительным… я смогу оборониться».

– Я выезжала на балы. Валка Вузель, Корва Долена, Ярига, Балтрва Глень – не приходилось там бывать?

Знакомые названия родного края заставили Гертье ностальгически улыбнуться. Усадьбы ругов, как же – Волчий Узел, Кривая Долина… Салисков туда не зовут.

– Нет, в этих местах я не танцевал. На вакациях посещаю кое-кого из соседей, но дольше двух недель в своем поместье не задерживаюсь. Давно ли вы приехали?

– Сегодня. Вечером, – сухо ответила Рагна, наблюдая, как сверкает пламя в щели между окантовкой и дверцей печи. Кавалер Гертье щедро напоил огонь, но уголь не спешит разгореться сильно, с настоящим жаром, почему-то истлевает – словно тает впустую. Странно… и зловеще это выглядит. Будто огонь чем-то подавлен, болен, не способен разгуляться.

– Следовало точней договориться с теми, кто должен был принять вас в Маэне. И не приезжать одной… – Ставя перед ней стакан с глинтвейном, Гертье бегло, но пытливо заглянул в лицо Рагны, но девушка была сурово замкнута, и выражение лица ее напоминало дверь на запоре.

Со стуком ввалился Бабель с тростью под мышкой, несущий в обнимку два пухлых тюфяка и пару толстых одеял:

– Уф-ф! и в жар, ив холод! Еле-еле в цене сошелся, ты представляешь, Гертье?!. Обормот не отдавал меньше чем за три талера! Живодер – вот он кто!.. Сьорэнн, нижайше прошу прощения за столь нескромное вторжение, но… ба! печка! Да она еле тлеет, так мы до утра будем зубами лязгать!..

– Не вздумай плескать пиронафт на огонь, – предостерег Гертье. – Полыхнет в лицо, брови опалит.

– Расположиться следует у печки, – Бабель примеривался, куда плюхнуть тюфяки. Он даже в комнате не снял пальто – его так прохватило на морозе, что и раздеваться не хотелось. На спиртовку он посмотрел с укоризной, как бы желая сказать: «Ох, напрасная трата! Лучше б внутрь!» – Боком или головой к печи ляжем?

Пока приятели возились с импровизированными лежаками, пока Гертье вытаскивал из бельевого шкафа стопки постельных принадлежностей, Рагнхильд улучила момент и, протянув руку в сторону печки, быстро прошептала:

– Ogenjdesh!

Пламя в печи ярко вспыхнуло и загудело, прорываясь язычками в щель.

Голос ее был достаточно тих, но Гертье оглянулся с изумлением, сперва на гостью, а затем на печурку.

– Как вы сказали? Огеньдеш?..

– Что?.. я ничего не говорила, – безмятежно ответствовала Рагна, непринужденно отпивая глоток горячего, пряно пахнущего сладкого вина. Между тем в ее душе взбудораженно метались противоречивые мысли и чувства: «Он услышал… он понял! Быть не может! Как мне себя вести? Делать вид, что ничего не случилось. Да! Будь он из них – и ухом не повел бы, прикинулся бы глухим и глупым. А он от неожиданности даже встрепенулся. Не притворщик! о, как хорошо!.. Он дворянин; мне нечего бояться. Наделенный столь тонким слухом должен обладать умением молчать – да, должен, должен!..»

У Гертье сразу возникла масса вопросов, но если девушка утверждает, что не произносила тех или иных слов, публично уверять ее в обратном – недостойное кавалера занятие. Он сдержанно промолчал – однако, пораженный и восхищенный, смотрел на Рагну так, словно впервые увидел ее.

– Что это значит? – с интересом закрутил головой и Бабель. – А, Гертье? Почему так загорелось?

Рука Рагнхильд дрогнула, когда ставила стакан на стол. Она встретилась глазами с кавалером и изо всех сил постаралась, чтоб ее взгляд стал говорящим. Чтобы он угадал ее волю и подчинился.

«Надеюсь, сударь, вы не станете приписывать мне ничего из тех басен, которые именуют фольклором"?» – подумала она, высоко держа голову, и на лице ее было написано требовательное ожидание того, что Гертье ответит согласием.

Гертье изучал гостью, пытаясь отыскать какие-нибудь тайные знаки. Но перед ним сидела миловидная и разрумянившаяся девушка – пожалуй, чрезмерно строгая и властная на вид, но ничем, кроме красоты, не связанная с искусством чарованья.

– И все-таки – в чем дело?.. – Бабель недоумевал, но надеялся докопаться до истины.

«Сударь, я не хотела бы, чтоб мое имя связывалось с… нелепыми фантазиями ругов! – мысленно настаивала Рагнхильд. – Боже мой, почему вы застыли?! Скажите что-нибудь!..»

– Ничего, – Гертье вышел из столбняка. – Я вместе с углем бросил в печку коробок спичек, и они занялись все разом. Сьорэнн, сыр, хлеб и орехи – что подать? Вам понравился глинтвейн?

– Очень вкусный напиток, – кивнула Рагна снисходительно, про себя искренне поблагодарив Гертье за находчивость. Напряженное беспокойство стало понемногу покидать ее.

В дверь осторожно постучали. Гертье указал Рагнхильд на ширму, отгораживающую кровать от комнаты, и зашептал:

– Сьорэнн, ради вашего блага – скройтесь! И ни звука, прошу вас! Бабель, убери тюфяки! Открой и спроси, что надо! Я… я сделаю вид, будто ложусь спать, – следом за Рагнхильд он отступил за ширму.

Бабель отворил – за порогом топтался хмурый консьерж, побуревший от морских ветров и рома, с обгрызенной погасшей трубкой в рыжих зубах, от холода обмотавший голову фуляровым платком и завернувшийся в одеяло. Свет десятилинейки превратил лицо консьержа в деревянную резную маску, где живыми казались одни влажные глаза в старческих жилках и мокрая синеватая губа, вывернутая вниз мундштуком.

– Монсьер Бабель, там внизу… какие-то приличные господа очень настойчиво просят выйти к ним кого-нибудь из вашей квартиры.

– А вы не ошиблись, милейший? А эти господа не пьяны? – допытывался Бабель. Он в толк взять не мог, кому они с Гертье сейчас понадобились. Ночь на дворе! Какая такая забота выгнала людей на улицу в жутчайший холод и заставила их добираться на край света, до Второй набережной?

– В точности вас требуют. Они ясно сказали – девятая квартира, где проживает кавалер Гертье, – прожевал консьерж, покусывая трубку.

– Гертье! – окликнул друга Бабель. – Я спущусь и выясню, что этим… приличным господам угодно.

– Да! – притворно зевнул Гертье, пытаясь догадаться, что вынудило господ искать его общества – или что они имеют передать ему. Если б пришла полиция или судебный исполнитель – консьерж так бы и сказал. Но пока векселю не вышел срок, стражам закона незачем являться. – Бабель, раз уж ты идешь – возьми-ка заодно ведро и принеси угля. У тебя должно быть десять центов… Консьерж! Откройте ему ларь, пусть наберет!

Быть другом знатного кавалера – нелегкая доля. Надев цилиндр и захватив порожнее черное ведро, Бабель удалился.

Рагна сжалась, держа ридикюль обеими руками, словно опять оказалась на ледяной улице. В глазах ее трепетал страх.

– Кто это пришел? Вы их знаете? – шепотом спросила она, прислушиваясь к далеким, слабеющим звукам за дверью – консьерж спускался по ступеням, гулко стуча подошвами, а Бабель с частым топотом и жестяным звяканьем ведра катился впереди.

– Почему вы шепчете? – так же шепотом ответил Гертье встречным вопросом. – Здесь нет посторонних.

– Мне что-то показалось, – она заговорила громче. – Наверно, от вина.

– Красное эрльское, вполне обычное. Жаль, что я не могу предложить лучшего.

– Кавалер, я не хотела сказать о вашем угощении ничего дурного.

«Огеньдеш, – вертелось у Гертье на языке. – Или «дух огня», я прав? Черт побери, как славно за одну ночь узнать сразу две истины – во-первых, что у вечерних костров егеря и ловчие рассказывали отнюдь не пустые байки!.. а во-вторых, что если ругинка – то уж непременно ведьма… и красавица».

– Знай я заранее, что встречу вас, сьорэнн, – припас бы провизии для настоящего ужина. Можете удивляться, но я неплохо готовлю – правда, лишь те блюда, что можно сделать на бивуаке, разведя костер. Жаркое из косули, пальчики оближете. И не бывало так, чтоб мы оказались вечером без дичи – я стреляю без промаху. Батюшка тоже, да и дед… у нас это умение в крови, от предков.

– Умение ваше – еще полбеды, – Рагнхильд вновь посуровела, раздосадованная его похвальбой, и взглянула на Гертье недобро. – Иных тянет проверить свою меткость на всем живом. Не выношу я таких… удальцов!

…Бабель выглянул на улицу, дрожа от почти нестерпимого холода. Тело тотчас покрылось мурашками, жесткими, как бисеринки, а дыхание потекло по верхней губе каплями и набухло слизью в ноздрях. Едва завидев обещанных «господ», он захотел унырнуть назад и захлопнуть дверь, но тот из джентльменов в жемчужно-сером, кто был постарше, остановил его негромким вопросом. Певучий голос прозвучал так, что Бабель почувствовал себя виновным, заслужившим наказание:

– Ты не узнал нас?

– Нет, почему же, – Бабеля трясло, как желе. – Очень даже узнал. Здравствуйте.

Мороз на пришельцев не действовал, они держались величаво и свободно, как если б стояли вдвоем на пьедестале, отлитые из серебра, и слабый звездный свет мертвыми бликами лежал на пелеринах их пальто и цилиндрах. Со статуями их роднил и тот знобящий душу факт, что из носа и губ у них не выходил пар. Будто они сдерживались, чтобы не осквернять дыхание городским воздухом. Глаза их зеркально мерцали, завораживая Бабеля.

– Твой приятель Гертье дома?

– М-м-м… Да! Он… готовится ко сну!

– Он привез с собой девушку.

– Ну что вы! – задребезжал Бабель трусливым неискренним смехом. – Кавалер их к себе не возит. Он к ним ездит!

– Мы платим за то, чтобы ты служил нам, а не ему, – тоном повелителя напомнил старший. – Мы можем рассердиться на тебя. Кефас, напомни ему, как выглядит наш гнев.

– Я помню, помню! – Бабель умоляюще затрепыхал руками, поскольку молодой красавчик, черты которого неуловимо и как-то ужасающе исказились, стал всматриваться в лицо Бабеля, и у того начал подниматься изнутри к сердцу давящий, неживой лед. – Не надо, пожалуйста!.. Я все вам расскажу. Да, верно! он приволок какую-то девчонку. Довольно чистенькая. Он подобрал ее на улице, совсем замерзшую.

Кефас, выдавив неразборчивое проклятие, яростно ударил наконечником трости о каменную ступень. Бабель с содроганием увидел, что от камня с шипением полетели белые искры, каждая с горошину. Старший с осуждением покосился на младшего.

– Вексель, – Гереон протянул руку.

– Что-с? – пролепетал Бабель.

– Вексель, который он подписал. После полудня ты телеграфировал посреднику, что Гертье взял деньги в кредит по фиктивной доверенности. Ты ленив и не успел отправить нам бумаги почтой – значит, они при тебе. Это весьма кстати. Давай их сюда.

– Господа… – боязливо вручая улики, Бабель съежился с видом Иуды, протянувшего расписку за тридцать сребреников. – Когда он узнает, что я… с ним… для вас…

– Вот уж не думал, что у тебя есть совесть, – презрительно процедил Гереон, словно увидев нечто гадкое. – Любым способом уговори Гертье покинуть дом. Если преуспеешь, сто талеров золотом – твои. Иди и помни: ты должен устроить так, чтоб он ушел. Делай, что велено, да поживей!

Бабель торопливо поклонился хозяевам с заискивающей улыбочкой и шмыгнул в подъезд.

– Единственный человек, – бормотал Кефас, вскинув голову и наблюдая за окнами третьего этажа, – единственный в городе, кто в состоянии ее укрыть, – и она в его. доме!.. Гереон, что нам делать?! Его надо устранить во что бы то ни стало!

– Только заставить уйти. Больше никак, – отрезал Гереон.

– А где уголь? – спросил Гертье, увидев Бабеля пришедшим без ведра.

– Идем, – поманил Бабель, маяча в дверях. – Надо поговорить, это важно.

– Какие секреты? – Гертье с досадой дернул плечами. – Говори здесь.

Но Бабель с таинственными ужимками звал его за собой, подмигивал и причмокивал. Поняв, что он не угомонится, пока не выскажет наедине своих дурацких тайн, недовольный Гертье двинулся к нему.

– Кавалер! – окликнула Рагнхильд. – Что случилось?

– Я вынужден ненадолго покинуть вас, сьорэнн, – за-

держался Гертье на выходе, сделав извиняющийся жест. – Ни о чем не тревожьтесь, я сейчас вернусь.

– Но…

Дверь захлопнулась, и Рагнхильд осталась в одиночестве. Она почти перестала дышать, пытаясь расслышать голоса за дверной филенкой, но Бабель намеренно говорил шепотом, вынуждая делать то же и Гертье.

Приятели оказались тет-а-тет на промерзшей лестничной площадке между маршами уходящих вниз и вверх ступеней. Света здесь было мало, но Гертье неплохо видел в темноте и заметил, что Бабель выглядит слишком бледно и понуро; любому другому Бабель представился бы безликим, сдавленно дышащим силуэтом, чей колышущийся объем смутно проступает из темноты при жестикуляции.