Текст книги "Возвращение Мастера и Маргариты"

Автор книги: Людмила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)

Глава 12

Уже три дня Маргарита жила в Москве. С утра ездила в клинику, дожидаясь результатов дополнительных исследований и консультации с профессором. Наконец, медицинское светило назначило ей встречу.

Профессору было под восемьдесят. Он много повидал в больничных стенах, разучился печалиться, радоваться и предаваться иллюзиям. Коротко и категорично мрачный старик сформулировал то, что уже объяснил Пал Палыч: надежд на ошибку в диагнозе нет. На терапию тоже. Результат операции может оказаться разный – любые манипуляции с мозгом опасны. Он жестко смотрел на Маргариту из–под кустистых, словно побитых молью бровей, пока она ни сказала "да".

В голове у Маргариты гудело, а сердце ныло, словно раненное. Ей не хотелось сейчас встречаться с сестрой – не было сил для того, что бы успокаивать, улыбаться, смотреть в глаза, врать. У гардероба толпились студенты–практиканты. Юные, здоровые, веселые, как Анька. Маргарита нырнула под купол таксофона и набрала знакомый номер.

– Жду, – сказала без всяких расспросов Белла.

Вскоре Маргарита сидела в знакомой кухне, сжимая зябнущими пальцами оранжевую чашку. В кипятке, благоухая, плавал пакет смородинного "Пиквика". Но теперь он уже был не просто заморским чаем, а прямым родственником смородины в саду ее далекого одуванчикового дома.

– Я хотела поблагодарить тебя за Аню и еще объяснить кое–что.

– Ничего не надо, – кутаясь в халат из синего велюра, Белла села напротив. Она заметно похудела и словно неудачно загорела – землистая смуглость скрыла здоровый румянец. Руки Беллы все время потирали горло, комкая ворот халата и Маргарита с ужасом заметила опоясывающий шею грубый багровый шрам.

– Пустяки. Мои проблемы, – подметила взгляд Маргариты Белла. – Давай ничего не выяснять, еще больше запутаемся. Кроме того, мы обе очень торопимся, а вопросов полно.

Опустив ресницы, Маргарита согласно кивнула. Вопросов полно, но на них нет и не может быть ответа.

– Ты сегодня приняла трудное решение насчет операции и тяготишься бременем ответственности. Напрасно. Пойми, правильных решений вообще нет. Но есть иллюзия выбора и ужас НАШИХ решений. А результат–то один, не отвертишься. Никто ведь не хочет умирать и все без исключения это делают… Ладно, сейчас не до философии. Слушай меня внимательно… – Белла подалась вперед. – Мне кое–что известно. За Пальцева замуж я, как видишь, не пошла. Другую дорожку выбрала. Но удалось мне у него кое–что выведать. – Белла налила в бокал коньяка и словно воду, выпила до дна. – Задумали они пакость. Какую, не скажу. Но закручено лихо. Много будет жертв. Максим Горчаков в самый омут попал.

– Он с ними связываться не будет, – замотала головой Маргарита. – Ни за что.

– Не с ними. С Лионом Ласкером. Этого мыслителя альбертовские шустрилы со всех сторон окрутили. С таким сладить ничего не стоит – все равно, что с ребенком. Пойми, красивая, твоего ученого спасать надо, Белла пригвоздила гостью холодным острым взглядом, от которого у Маргариты по коже побежали мурашки и даже волосы на голове зашевелились.

– Господи! Что ж делать? – пролепетала она, каменея. Чашка выпала из рук, расколов блюдце, губы оледенели. – Господи, что делать?

– Уезжай. Уезжайте оба. Немедленно и подальше, – нахмурив брови скорее приказала, чем посоветовала Белла.

– Но ведь Ане предстоит операция… Я н–н–е… я не могу.

– Ей ты ни чем уже не поможешь. Уезжайте сегодня же. Жаль, но я тоже помочь не могу. Должна срочно покинуть столицу.

– На долго?

– Если скажу на сколько, ты и не поймешь, – скаля крупные зубы, ухмыльнулась Белла.

Маргарита в ужасе смотрела на бывшую подругу, на ее выпирающие клыки, раньше совсем не заметные, на косящие зеленые глаза, шальные и опасные. Смотрела и не узнавала.

Та поднялась, вытащила из кармана смятую бумажку – вроде листка из записной книжки и протянула Маргарите:

– Возьми. Здесь адресок на крайний случай. Если какие–то затруднения выйдут, там помогут.

– Кто?

– Неважно. Мои друзья.

На лестничной клетке, торопливо выпроваживая Маргариту, Белла шепнула вдогонку:

– Не поминай лихом, подруга!

Глава 13

Лион выезжал на кольцевую, когда его обогнал новенький «мерседес» и просигналил остановиться. К Ласкеру подошел и поздоровался солидный человек с лицом генерального прокурора, несущего ответственность за все безобразия текущей реальности. Это был уже знакомый ему куратор, прикрепленный Пальцевым для охраны эксперимента. Ласкера не интересовало, в какой «конторе» служил Анатолий Лаврентьевич – в ФСБ, службе президента или в ином охранительном «органе».

– Ну что, Лион Израилевич, – улыбнулся куратор Ласкеру. – Решили махнуть на природу? Погодка способствует. Но для одинокой прогулки вы у нас персона слишком важная. Не возражаете, если навяжусь в сопровождающие?

– Я должен переговорить с другом без свидетелей, – твердо заявил Ласкер, осознав вдруг со всей очевидностью, что никто его теперь на вольные просторы без "конвоя" не выпустит.

– Ну и говорите на здоровье. Подбросим до места, проследим за вашей безопасностью. У меня машина с кондиционером, идет легко, бесшумно. А "жигуленок" ваш наши ребята прямо к дому отпаркуют. – Анатолий Лаврентьевич любезно, но твердо придержал Ласкера под локоть.

В кураторском "мерседесе" находились еще двое – молчаливый субъект за рулем и рядом с ним – опасный Осинский, от присутствия которого на душе у Ласкера стало совсем мерзко.

На подступах к озеру, Лион предложил своим спутникам подождать его за холмом, ссылаясь на непролазную для автомобиля грязь. Они неожиданно легко согласились, что могло означать лишь наличие мощного подслушивающего устройства. Используя в полный голос весь свой бомжовый лексикон, Ласкер шагал к дому с оранжевой черепицей и молил провидение об одном – чтобы ни Макса, ни его подруги на месте не оказалось.

С утра Максим уехал в Андреаполь звонить Маргарите. Оказавшаяся дома тетка сообщила, что она пропадает в больнице у сестры и больше плакала, чем говорила. Но все же Максу удалось понять, что после встречи с профессором Маргарита намерена вернуться в деревню, а когда – сегодня или завтра это случиться – Леокадии было неведомо.

Максим напрягся, прислушиваясь к внутреннему голосу и тот нашептал, что ждать явления любимой надо каждую минуту. Ждать, концентрируя вокруг себя необходимые энергетические поля.

Он упорно колесил по тем улочкам, где бродил со своим батоном в тот майский вечер. Шел, думал о ней, представляя так четко ее шаги, ее ладони, закрывающие ему глаза, что не выдерживал и оглядывался. Следам шкандыбал, припадая на деревянную ногу известный ему дед. А из открытых в палисадники окон неслись телевизионные голоса:

" – Когда я спускалась в погреб за фасолью для Хустино, Игнасио напал на меня. Он…он… Я жду ребенка…"

" – Ты ответишь мне за Хулию, мерзавец!"

" – Убери свои грязные руки, подонок! Я убью себя, если ты хотя бы пальцем притронешься к отцу моего ребенка!"

Женщина вдохновенно рыдала, мужчины выясняли, по видимому, очень сложные взаимоотношения и говорили одним голосом, менявшимся от просто противного, до невыносимо мерзкого. С рыночных рядов торговок смыло к телеэкранам, городок погрузился в очередные мексиканские сновидения.

Сбербанк работал, хотя у явившейся из внутренних помещений дамы были дерзкие, заплаканные глаза – она еще отождествляла себя с рыдавшей сейчас в глубинах коридора Хулией. Но вместо того, что бы заявить, как и непокорная героиня телесериала об отказе делать аборт, подала клиенту его счет. И здесь было бы в самый раз залиться горючими слезами ему. От вырученных за продажу арбатской квартиры денег осталось на один, правда, весьма роскошный ужин.

– Счет закрываю, снимаю все! – сказал Максим с гусарской удалью. И подумал, что каникулы кончились, настала пора трудовой ответственной жизни. Только об этом думать лучше после, а пока – кутить.

В сумке Максима гремел сухой корм – главное собачье лакомство. Прятались упаковки сыров и колбас далекого европейского происхождения, любимые Маргаритой орешки, йогурты и даже симпатичный колючий ананас, прибывший в Андреаполь в фургончике с иными экзотическими фруктами. Он тратился щедро, но деньги еще оставались, мешали, словно пуповина, связывающая с прежним беззаботным бытием.

С независимым видом состоятельного покупателя Максим зашел в "Хозтовары", где приобрел давно желанную бошевскую дрель с кучей насадок и трехлитровую банку "Масла оливкового, девственного". И поспешил к автобусу, думая, что дома уже ждет разминувшаяся с ним Мргарита.

Асфальт у автобусной остановки был закидана банановой кожурой. Здесь расположился целый табор. Лица азиатской национальности. Узбеки? Татары? Казахи? Снявшиеся с насиженных мест беженцы. Жертвы очередного межнационального конфликта. Они всегда будут слепо ненавидеть тех, кто исковеркал их нехитрое бытие, лишил дома, родины – таких же марионеток в игре очень умных и совсем несентиментальных дяденек, таких же узбеков или казахов.

Совсем молоденькая девушка, сидя на ящике среди мокрых кустов кормил грудью дитя – крохотное, родившееся не кстати. Рядом с ней, опасливо озираясь на шлепавших в луже невыносимо грязных пацанов, приткнулась бритая, вымазанная зеленкой девочка, баюкая в пестрой юбке котенка. Оливковый загар, кожа туго обтягивает костяк, узкоглазые лица не выражали ничего, кроме покорности и неизбывной усталости. Максиму стало неловко за свое куркульское благополучие, за спрятанные в сумке лакомства и он отошел в укрытие ларьков, виня себя в чужих бедах.

"А ведь ты мог бы помочь всем этим людям. И миллионам других – сбитых с толку, затравленных. Ты делал аппарат думая только об этом", – нашептывал искушающий голос. " Отвяжись, чертяка! – шуганул искусителя Максим. Почему, ну почему я вообразил, что ответственен за всех, кому плохо? Потому что учился, читал хорошие книжки, возомнил себя личностью? Я такой же, как прадед, только мне больше повезло. Я не верил в коммунистические идеалы и не разочаровывался в них. Не расстреливал из именного нагана врагов революции, не оправдывал пролитую кровь светлым будущим для всего народа. Я живу в свободной стране. Меня не отправляют в ГУЛАГ как предателя родины торжествующие Гнусарии. Я молод, я волен быть самим собой. У меня есть ОНА".

Он думал о своем счастье в переполненном автобусе, и когда шагал по деревенской улице к знакомым холмам. Солнце появилось сразу – неожиданно яркое, теплое, и тут же вспомнилось, что еще середина августа, а вовсе не сумрачный октябрь. Засеребрились висящие среди кустов паутинки, потянуло грибной лесной свежестью, вспыхнули среди зелени огненные кисти рябины. И отовсюду с листвы посыпались капли, драгоценно сверкая на солнце.

На "камне размышлений" кто–то сидел.

– Ласик? Привет, рыжий чет! – опустив на траву тяжеленную сумку, Максим обнял друга и тут же увидел его глаза – тревожные, шальные. – Что стряслось? Маргарита?!

– При чем здесь она? Я из Москвы. По известному тебе вопросу.

– Пойдем в дом. За трапезой все и расскажешь.

– Извини, старик, заскочил на минуту. Дел по горло.

Ласкер скорчил страшную гримасу и показал глазами на дорогу. А потом изобразил пальцами крест вроде тюремной решетки. В школьные времена такой жест означал: сейчас я начну заливать, а ты помалкивай. Применялась "решетка" и в институтских компаниях. Тогда Максим опускал глаза, а Ласкер начинал разливаться соловьем, живописуя нечто запредельное. Максим увидел пристроившийся в тенечке под ветлами автомобиль, оценил предъявленный символ и согласился:

– Ладно, давай здесь посидим, если заходить не хочешь. Маргарита, наверно, уже вернулась, закормит тебя и поговорить не даст, – он опустился на камень, Лион присел рядом.

– Без обиняков перейду к делу. Ты помнишь, о чем мы тут летом дискутировали. Так вот, штуковина наша готова к работе. Нужен ты. Позарез. Срочно.

– Лион, я уже несколько раз посылал тебя с такими предложениями к чертям. Помнишь? – Максим пригляделся к обезьяньему лицу друга. Оно выразило одобрение – давай, мол, продолжай в том же духе.

– Но ведь задача интересная! Деньги большие обещают, – "уговаривал" Ласкер.

– А пошел ты… – Максим поднялся. – Если больше говорить не о чем прощай. – Он подхватил толстобрюхую сумку. – Я жену жду.

– Козел ты, Макс. Непробиваемый козел, – сказал Ласик с не подходящей к случаю нежностью. И поглядел в глаза друга долго и печально. Потом подмигнул, встал и не оборачиваясь зашагал к ждущему его автомобилю. Максим смотрел ему вслед с непонятной тревогой. И даже почувствовал вдруг, что вот и настал момент сражаться и защищать. С кем сражаться, кого защищать? Ласика, Маргариту? Но как не хочется углубляться в тревожные размышления, когда летний день цветет и благоухает во всем своем чрезмерном великолепии, когда за деревьями солнышком светится крыша собственного дома, а в нем ждет Маргарита!

Возможно, она ужу вернулась и сидит у окна, высматривая на дорожке между темными цыганскими сараями знакомую фигуру. Максим припустился с холма, шлепая по лужам, ощущая всеми потрохами, как подхватит ее на крыльце – легонькую, кутающую плечи в вязаную шаль, обвивающую его шею тонкими руками… И будет целовать, шепча горячо, невнятно о своем совершенно невероятном счастье…

Виляя хвостом у поворота стоял Лапа. Опустив голову, прижав уши, пес виновато косил агатовым глазом. На шее болтался огрызок веревки. Конечно, Макс, уезжая в город, привязал его к будке чисто символически, рассчитывая на собачье благоразумие. И кормежки оставил впрок.

– Стыдно, парень, ой, как стыдно… – Максим потрепал провинившегося сторожа по холке, отвязал обрывок поводка. И погрустнел – дом стоял пустой, с закрытой дверью и задернутыми занавесками. Ах, как защемило сердце, как перехватило дыхание… Где ты, девочка?

В комнатах было печально и тихо. Он насыпал Лапе корм и принялся лихорадочно готовиться к встрече: затопил печь, накрыл на стол, выставив в центр ананас и букет флокс из сада. Управился быстро, но так не услышал ее шагов на дорожке. Тогда вышел на крыльцо и сел, глядя на верхушку пригорка, где должна появиться ОНА. Лапа, успевший похрустеть лакомством, уселся рядом. Тщательно облизался и пару раз подвыл, выражая тем самым свою солидарность с тоской хозяина. Потом улегся, положив морду на колени Макса и навострив ухо в сторону тропинки.

Смеркалось, длинные тени потянулись от дома. Вода в озере подернулась свинцом. Стало пусто и зябко.

"Я же так сойду с ума. Надо заняться делом!" Максим бросился в дом, зажег лампу на письменном столе и застрочил ручкой по чистому листу. Скорее, скорее высказать то, что скопилось внутри за это громадное время разлуки. Говорить с ней, отгоняя все более крепнущий страх. Он торопился, ероша пятерней волосы и отбрасывая исписанные листы.

"Радость моя! Что бы ни делал, о чем бы не думал – я обращаюсь к тебе. В болезни и в здравии, в радости и в тоске – обращаюсь к тебе. Жду твоих шагов на тропинке и тороплюсь выговориться. Будто предстоит нечто решительное, опасное…

Пришел домой, а тебя нет. Пусто так, как никогда не бывало. Вокруг все твое – твой халатик, босоножки, шампунь. Твоя ваза, лампа, занавески. Твои облака над постелью, яблони за окном. Твой запах, вмятина на диване, где ты сидела с книгой, поджав ноги. Мне хочется обнюхивать твои следы, трепеща ноздрями и жмурясь от удовольствия… И вилять хвостом, глядя на летящую фею на твоем коврике. Это ты летишь, посеребренная лунным светом. Я узнал, узнал…

Должен признаться – тревога и страх навалились небывалые. Ты знаешь, какие глаза у потерявшихся в толпе собак. У меня такие же – больше смерти, больше всего, что можно вообразить ужасного, я боюсь потерять тебя.

Пишу, а ухо прислушивается. Вот сейчас зашуршат камешки, скрипнет крыльцо и распахнется дверь. Я схвачу тебя в охапку и буду бубнить в пахнущие дождем волосы: никогда! не отпущу никогда!…"

Звук приближающегося автомобиля послышался издалека. Максим выскочил на крыльцо. Мощный грифельный джип подкатил к дому. Из него неспешно выбрался мужчина в длинном темном плаще. С демонстративным наслаждением вдохнув свежий воздух, улыбнулся Максиму:

– Хозяин, мне дом Горчакова нужен. Не подскажете?

– Я Горчаков, – Максим придержал за ошейник изобразившего боевую готовность пса: – Свои, свои, Лапа.

Мужчина прищурился:

– Значит, я за вами приехал, – он протянул руку: – Анатолий Лаврентьевич. Вы сегодня как–то необдуманно беседовали с Лионом Ласкером. Резко, не по–товарищески. Не надо ничего объяснять. Бывает – погорячились. Гасите печь или что там у вас, водочку прячьте в холодильник и – в путь.

– Простите, с кем имею честь?

– Коллега Ласкера, лицо подчиненное. Я курирую ваш эксперимент, приставлен, так сказать, с охранительными целями. Получил распоряжение доставить вас, проследить безопасность, обеспечить завтрашний "концерт".

– У меня, как вы поняли, другие планы. Я вас не звал и никуда не поеду, – ощущая настороженность пса, тихо клокотавшего сдерживаемым рыком, Максим внутренне напрягся.

– Не желаете, как вижу, пойти на встречу. Х–м–м… – сунув руки в карманы, Анатолий покачался на каблуках надраенных ботинок. – И что же мы с вами в таком случае станем делать?

– Расстанемся без сожаления. Я жду жену.

– Маргариту Валдисовну? Так она у нас. И, представьте, тоже с нетерпением ждет супруга.

Максим обмер – нехорошие глаза были у человека в плаще – завравшиеся и жесткие. Прыгнуло и заколотилось сердце, а ладонь, державшая ошейник, вспотела.

– Никуда я не поеду. Я вам не верю, – отпустив Лапу, Максим нарочито медленно отвернулся и пошел в дом. Что бы не показать, как заняло дух и как застучала в висках встревоженная кровь.

– Максим Михалыч, – позвал гость. – Некрасиво получается. Может, придем к консенсусу? Подкупать я вас не стану. Предупредили – кристально честен. А вот обменчик–то можем произвести: мы вам любимую девушку. Вы отрабатываете положенное. Десять минут размышлений над головокружительной верхотуре! Не пыльное, между нами говоря, занятие. Я вот почти все время думаю – и все бесплатно.

Максим напрягся, но не обернулся. Шагнул в сени и захлопнул за собой дверь.

На улице раздались голоса. Максим увидел в окно, как из джипа выпрыгнули и двинулись к дому двое. Зарычав, ощерился Лапа. Он редко принимал чужих враждебно, проявляя виляющим хвостом готовность дружить и быть полезным всякому. Но тут почувствовал себя настоящей кавказской сторожевой, мелькнувшей в отдаленной наследственности. Чуть припадая на больную ногу, не раздумывая, пес ринулся защищать дом. Завидная, неколебимая собачья преданность!

Максим не понял, что произошло – два хлопка следовали один за другим, Лапа упал возле крепкого блондина, державшего оружие. Когда Максим подбежал к своему псу, ощеренная пасть с молодыми белыми клыками закрылась. Пес попытался улыбнуться и даже чуть дернул хвостом. На песке под черным боком алело влажное пятно. Опустившись на колени, Максим приподнял голову пса, заглянул в гаснущие глаза:

– Умная, хорошая, верная моя собака. Настоящий кавказец, храбрец…

По телу Лапы пробежала дрожь, пес напрягся, вытянулся и поник. В агатовых глазах застыл вопрос.

Максим не слышал, что происходило за его спиной. Анатолий показательно распекал стрелявшего. А потом обратился к сидящему на земле у мертвого пса Максиму:

– Я не сторонник жестких мер. Вы сами спровоцировали конфликт, Горчаков… Не делайте больше глупостей. Выполняйте приказания.

Максим даже не успел осознать, как сработало его тело, опаленное яростью. Он мгновенно выпрямилось и с наслаждением садануло кулаком снизу в полный подбородок говорившего, да так неожиданно и ловко, что никто не успел остановит удар – человек в плаще отлетел на дорожку, повалившись в блестящую грязь. Тут же нападавший был сбит с ног блондином, а другой вывернул ему за спиной руки. Висок и глаз заныли от удара и Максим успел подумать, что драться стоит хотя бы ради того, что бы заглушить болью страх.

– Отставить… – поднявшись, Анатолий отряхивал полы плаща. – Нам он нужен живым.

Блондин ребром ладони быстро рубанул Максима по правому плечу. Сжимая помертвевшую руку, он рухнул на колени, а когда чернота в глазах рассеялась, увидел стоящих рядом парней с довольно скучными лицами. Никакой злобной драчливости не было в этих лицах, лишь тупая тоска нудного дела, свойственная людям дотошных бухгалтерских профессий. Блондин, убивший Лапу, небрежно держал у бедра короткий автомат и ухмылялся. Скрипнув зубами, Максим застонал, подавляя захлестнувшую сознание ярость. Вцепиться, рвать на куски, кусать, молотить гадину! Как пьянит, как ослепляет разум ненависть!

– Гаденыш… – тихо сказал Максим. С трудом преодолевая боль в ушибленной руке, поднял тело Лапы и понес в сени. Там опустил на пол, покрыл своим ватником. Затем плеснул в печь воды, запер за собой дверь и пошел к джипу.

– Мудрое решение интеллигентного человека. Вот бы сразу так! противно ухмыльнулся Анатолий. Машина тронулась.

Джип живо взобрался на холм. Оглянувшись на оставленный дом, Максим увидел прощально белевшее в сумраке кружево ставен. В окошках цыганских изб зажигались огни. Он чувствовал, что покидает эти места навсегда. Ни дома, ни яблонь, ни верного пса, ни книг, ни Маргаритиных занавесок, ни оранжевой лампы и лежащих под ней рукописей больше не будет.

Много раз в бессонных кошмарах Максим пытался представить себе нечто подобное. И задавал один и тот же мучительный, до холодного пота вопрос: что делать, что? Как примириться с собственным бессилием? Как жить, если не смог защитить ближнего, отстоять то, что дорого? Не известно.

Но один, очень серьезный вопрос, прояснился окончательно.

Не раз в страшные минуты последнего откровения, Максим спрашивал себя: способен ли он преодолеть страх не желающего гибнуть тела, отдать свою жизнь за жизнь дорогого человека? Конечно, конечно сможет! Он должен спасти Маргариту. Это же так просто – он умереть за нее! Инстинкт самосохранения это инстинкт сохранения любимого. Пес до последнего защищает хозяина. Мать не раздумывая, заслоняет свое дитя. Мужчина оберегает свою женщину. Просто, как просто…

Уже давно опустилась ночь, джип несся по шоссе, рассекая тьму мощными фарами. Но Максим все вглядывался вдаль – туда, где остался желтый дом под яблонями и верный пес. Где всегда будет лето, стрекочущие в траве кузнечики, нежные губы любимой, испачканные черникой. Где в свете лампы будет лежать листок саги с недописанным словом…

Прошлое – это то, что принадлежит только тебе. Никому не дано ни осквернить, ни отнять его.