Текст книги "Фрэнк Синатра: Ава Гарднер или Мэрилин Монро? Самая безумная любовь XX века"

Автор книги: Людмила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

«Поет душа, я лишь ее хранитель…»

Синатра стал самым популярным исполнителем Америки. Мир увидел секс-символ нового типа – молодежного поп-идола, заставлявшего биться сильнее тинейджерские сердца. Один из критиков заметил, что между строк песен Синатры непременно торчит его либидо…

Предложения сыпались со всех сторон. Такого быстрого триумфа никто не помнил. Правда, многие были уверены: Фрэнк Синатра – очередная «спичка», как вспыхнул, так и погаснет. Но пламя этой спички разгоралось в большой костер, который никто не мог погасить. Фантастически трудолюбивый и целеустремленный певец не был однодневкой. В музыкальных кругах шутили, что Фрэнк обладает патентом на исполнение хитов. Синатра тщательнейшим образом вырабатывал свой стиль. У Бинга Кросби он научился очень бережному отношению к тексту, у тромбониста Томми Дорси – искусству незаметно дышать, чтобы разнообразить свое пение длинными фразами, у Билли Холидэй – протяжной атаке ноты, вносящей разнообразие в ритмику всего оркестра. Но все эти тонкости исполнительской техники не приводили бы в восторг публику, если бы сердце Синатры не билось в унисон с мелодией.

В одном из интервью он скажет: «Мои слушатели сопереживают песне, потому что я сам до глубины души проникаюсь ее смыслом. Я не делаю это намеренно. Все происходит само собой. Если в песне речь идет о крахе любви, то я и сам чувствую себя брошенным и одиноким. В этот момент мой голос несет всю боль потери, которой охвачено мое сердце. Ты можешь обладать прекрасными актерскими данными, но публика всегда оценивает меру твоей искренности. Если ты слукавил, не рассчитывай на успех. То же самое происходит во время любого контакта между людьми: выступления политика по телевидению, съемок актера в кино или беседы парня и девушки. В жизни и искусстве правда одна».

В 1943 году Мистер Голубые Глаза стал постоянным участником популярного радиоцикла Yоur Hit Раrаde, в течение четырех месяцев пел в постановках на Бродвее, вел на радио собственную программу «Песни Синатры». Тогда же стартовала и его полноценная кинокарьера. Первые кинороли ему предлагали в мюзиклах – «Поднять якоря!», «Пока плывут облака», «Это случилось в Бруклине», «Увольнение в город». Проявить же свои актерские способности в полном объеме он смог в фильме Step Lively, снятом на студии Metro-Goldwyn-Маyer в 1944 году.

Директор студии Луис Майер (прозванный Золотым Львом) был очень доволен заключенным с Синатрой контрактом.

Они сидели в его кабинете, отмечая подписание чашечками ароматного чая.

– Фрэнки, не скрою, твое сотрудничество с нашей студией – большая удача. Надеюсь, взаимовыгодная. Все свидетельствует о том, что у тебя незаурядное будущее.

– Мистер Майер, я с наслаждением снимаюсь в музыкальных фильмах, но… Боюсь, вы не рассчитываете на меня, как на серьезного актера.

– Видишь ли, не надо недооценивать легкий жанр. Развлекательные кинофильмы – одно из основных направлений студии. Оно определяется не только интересами кассы. Если хочешь – это правительственное задание: поддержка оптимизма в нации. Возьмем годы депрессии. Страна была в упадке. Разве мы устроили панихиду? Мы крепились, держались на гроши, но выстояли! Пока Америка переживала депрессию и безработицу, экран пел, плясал и рассказывал о счастье!

– Люди видели то, что помогало им выжить.

– Именно! – Майер поднял короткий палец, сверкнув перстнем. – Я не встречал человека, который говорил бы, что в эпоху перемен, бедствий, государственных потрясений искусство должно надеть траур: талдычить о том, что у страны нет будущего, что все предприниматели бандиты, что деньги зарабатываются только неправедным образом, что все государственные институты продажны, а люди не способны что-то создать – умеют только заимствовать, красть, перекупать.

– Людям нужен праздник, – согласился Фрэнк.

– Сейчас идет мировая война. Америка воюет на нескольких фронтах. Да, наши города не бомбят и американцы не страдают от голода. Но подумай о тысячах ребят, погибающих под пулями!

– Господин Майер, я постоянно об этом думаю. – Фрэнк картинно прижал руку к сердцу – театральный жест, возможно, даже ироничный. Но какая была проникновенность в голосе: – Поэтому записался во фронтовую бригаду, работающую на Итальянском фронте. Это мой долг, это веление сердца и горячее желание моей семьи.

– «Эм-Джи-Эм» и я лично всеми силами поддержим тебя, сынок! – пожимая Фрэнку руку, Луис едва не прослезился.

Фрэнк действительно отправился с фронтовыми бригадами на Итальянский фронт. Не то чтобы он очень уж воспылал патриотизмом, просто осознал – без этого имидж великого артиста удержать будет трудно. А там, среди войны и беды, понюхав пороху, глядя на раненых ребят, для которых он пел, Фрэнк внезапно для себя понял: да он бы хоть сейчас под пули, вот как они! Но Синатра нужен живым, его берегли, а он вдохновлял.

Вскоре Мистер Голос, поднимавший боевой дух американской армии на Итальянском фронте, был удостоен высочайшей чести – приглашен в Ватикан на аудиенцию к Папе Римскому.

«Мы в шалаше с тобой совьем гнездо любви…»

К 1943 году гонорары Синатры выросли до пятидесяти тысяч долларов за концерт, он получил титул лучшего певца года, продолжая стремительно увеличивать армию своих поклонниц. Складывалось впечатление, будто девицам Штатов больше нечем заняться: зимой они собирают снег из-под его ботинок, в теплое время оставляют на стенах дома следы губной помады; в ресторанах они подбирают пепел с его сигарет, в парикмахерских – остатки срезанных волос. Позже по всей Америке будет создано две тысячи фан-клубов певца, а на его почтовый адрес еженедельно станут приходить пять тысяч писем.

Уровень жизни тоже вырос. Прежний домик был оставлен, Синатра приобрел виллу на побережье в Лонг-Айленде – подальше от голливудской суеты, сплетен и скандалов. О таком можно было только мечтать: два бассейна, открытый кинотеатр в окружении кипарисов, балкончики, террасы, садовники, горничные. Статус суперзвезды обязывал иметь «роллс-ройс» с шофером, устраивать регулярные приемы, дружеские вечеринки и непременно присутствовать на важных мероприятиях – премьерах, юбилеях, открытии фестивалей, презентациях фильмов…

– Ты довольна, Нэнси? – Из клиники Фрэнк привез жену в новый дом. Привез не одну – с сыном, названным в его честь Фрэнком. – Нэнси и Фрэнки, наши малыши, будут всегда неразлучны, как и эти имена.

Нэнси отвернулась, укладывая младенца в голубую колыбельку:

– По крайней мере, наша малышка избежит несчастной доли брошенной жены. Брата не приревнуешь.

– Не говори глупости! Как ты можешь ревновать меня к этим девчонкам? Флирты со старлетками – такой же атрибут голливудской звезды, как авто с шофером. А я звезда, милая, все, как ты хотела. – Он распахнул двойную дверь веранды. – В маленьком бассейне всегда подогрета вода. Ты можешь бултыхаться там с детьми, сколько захочешь. Первая моя мысль и главное стремление – заботиться о вас.

– Я хочу, чтобы ты хоть иногда бывал дома, – робко завела Нэнси привычную «песню».

– Неужели не понятно: или домашний муж, служащий в конторе, или артист, вырвавшийся на звездную орбиту? Чего ты в конце концов хочешь? – Фрэнк не выносил подобных сцен. Мгновенно вскипал, и Нэнси отступала, стараясь избежать бурной стычки.

Действовавшее в годы Второй мировой войны табу на аудиозаписи несколько затормозило певческую карьеру Синатры, но в ноябре 1944 года запрет был снят, и, уже переманенный студией МGМ, певец с удовольствием окунулся в работу. 28 сентября 1944 года Мистер Голос был приглашен на чашку чая к президенту Рузвельту. Встреча президента с деятелями Америки не могла обойтись без Синатры. И конечно же они подружились.

Песни Синатры по-прежнему радовали слух и пользовались неизменной популярностью. Только на протяжении 1945 года восемь новых синглов вошли в десятку лучших песен Америки. Это были сочинения разных авторов, в том числе и темы из мюзиклов: If I Loved You, Yоu'll Never Alone, Dream, Saturday Night (Is the Loneliest Night of the Week).

В 1945 году он, как исполнитель, получил специального «Оскара» вместе с создателями антирасистской короткометражки The House I Live In («Дом, в котором я живу»). В 1946 году заключил контракт со студией «Эй-Джи-Эм», и его диски начали расходиться десятимиллионными тиражами. Фрэнка стали приглашать на слеты и съезды международной мафии, а Бен Зигель – ее едва ли не самый выдающийся представитель – был в числе приятелей певца.

К 1947 году Фрэнк Синатра добился на звездном поприще всего, чего только мог пожелать. Он поет и снимается в кино, ведет телешоу и радиопрограммы. Почти подряд выходят два успешных альбома: Songs by Sinatra (1947) и Christmas Songs by Sinatra (1948). В 1949 году он регулярно штурмует верхушки песенных хит-парадов, а его хит номер один Mam'selle и еще несколько песен становятся финалистами по итогам года.

«И радость в доме – это мой путь»

И снова в доме малыш! Дочка Кристина лежала у груди Нэнси и почмокивала – сплошное умиление. Фрэнку только тридцать три, а все, что он хотел, уже тут! Он отошел к большому, до самого пола, окну, за которым искрился под солнцем океан, присел и навел фотоаппарат. В кресле Нэнси с неприбранными со сна волосами – лицо Мадонны, милые, светящиеся любовью глаза.

– Фрэнки, Нэнси – быстрее к маме! Вот так, стойте рядом. Фрэнки, вынь руку из штанов! – Отец семейства поймал кадр. – Смотрите все сюда – сейчас вылетит птичка!

Раздался щелчок.

– Ага, видели: никакой птички! Я же знаю, это малышню так обманывают, чтобы смотрели в самый объектив, – объяснила Нэнси-младшая. Детей разделяла четырехлетняя разница: Нэнси исполнилось восемь, Фрэнку – четыре, а Кристине – всего-то два месяца.

– Милая, я так счастлив! – Фрэнк нагнулся, обнял жену вместе с прильнувшей к ее груди малыш – кой. – Вероятно, я самый счастливый человек на свете!

– Я даже боюсь, – подняла на него темные глаза Нэнси. – Как будто все это сон. Проснусь – и мы снова в Хобокене, и я вяжу тебе галстук. А знаешь, совсем неплохо было тогда. – Она вздохнула.

– Нашла о чем жалеть! Если хочешь, свяжи мне еще галстук – я буду надевать его дома.

Нэнси потупилась:

– Тогда ты любил меня…

– Девочка моя, единственная жена моя – помнишь, как я клялся у алтаря? Я все помню. И если чем-то омрачаю твою жизнь – так это пустяки. Пустяки, милая!

– Эй! Здесь фотографируются? Я решила надеть нарядное платье. – Долли расправила кружевные рюши у выреза. – А то лежит дорогая вещь без дела. Диор какой-то. Хорошее качество, но как-то блекло. Я воротничок нарядный пришила. Все на диван! – скомандовала она детям. – Сейчас Мартин приковыляет – побриться старый леший решил.

– А как же! Чтобы память была настоящая! – раздался на лестнице голос отца, и в комнате запахло лавандовой туалетной водой. Женщины переглянулись: сколько ни говори, все равно выливает по полфлакона.

– А потом прошу непременно снять меня вместе с Фрэнки! – Нэнси с малышкой уселась в центре дивана. Идиллия.

Часть вторая
АВА

«В девичьих снах так сладостны мечты»

Теплое июньское солнце садилось за сараями. Розовый кадиллак, играя зеркальным никелем, выполз из-за коровника и остановился прямо у калитки. Облезлый штакетник окатило клубничным сиянием. Сказочный свет ослепил ее, стоящую на пороге: босую, распаренную от жара плиты. Зажмурившись, она вдруг вспомнила, что платье разлезлось подмышками, что пальцы почернели от картофельной шелухи, а волосы пропахли луком. Но все это уже не имело значения: явившийся из авто герой, вызолоченный закатом, преобразил мир. Легкие руки легли на ее талию, лицо – тонкое и вдохновенное – склонилось к ее плечу.

– Твои волосы пахнут весенним лугом. Твоя кожа, как крыло бабочки… – прошелестел знакомый голос. – Я приехал, чтобы забрать тебя и никогда больше не расставаться…

– Люси! Куда тебя понесло, шалаву! – Мать огрела ее по спине кухонным полотенцем. – Без ума девка! Почтальон пришел, а она – на тебе – чуть не голая выскочила! Застегнись, бесстыжая! —

Больно ущипнув за шею, мать застегнула пуговку у самого ее подбородка.

Они снова сидели у стола, заваленного овощными отходами. Молли Джонсон мыла полы в магазине у автобана и за это раз в неделю получала большой пакет с едой. То хорошие, чуть только осклизлые сосиски достанутся, то залежалый сыр или макароны, сдобренные мышиным пометом, то подгнившие фрукты и овощи. Кормиться-то надо. Эта депрессия всех достала – развалилась Америка и пошла ко дну, как «Титаник». А волной толпы нищих выбросило. Смитфилд – городок хоть и маленький, а куда ни глянь – сплошная беда. Ткацкая и табачная фабрики закрылись, а те, что остались, едва дышат. Старшие дети в большие города подались, да и там не сладко. Дома девки остались. Баппи почти невеста, Люси – четырнадцатилетняя оглобля, настоящая шалава, за ней смотри и смотри! А какой теперь присмотр? Жизнь под откос пошла. Жили совсем не бедно, табачная ферма Джонсонов хорошо держалась. Кормила семью, а в семье семь детских ртов! Как старшие подросли, помогать стали, дело и вовсе пошло. Машину купили для перевозки сырья, приоделись, кое-что в банк отложили. И вдруг разом благополучие оборвалось. Табак закупать перестали, банк, где на жизнь немного отложено было, рухнул. Земля никому не нужна, рабочие руки тоже. Кривой Питер хороший хозяин был, а тут выдохся весь, как проколотый мяч. Сидит весь день на лавке да трубку смолит. Одним зеленым глазом за ласточками в небе наблюдает, будто подсчитывает. Не пригодный к хозяйству мужик стал. Да и что делать – неясно.

Опустел городок. Почтальон хоть раз в неделю пройдет, а то на дороге никого и не увидишь. Дом теперь на Молли держится. Хорошо еще, шестнадцатилетняя Баппи, девушка дельная, матери помогает. От Люси не дождешься. Эта бесстыдница в короткой юбке только и знает, что по улицам бегать! Патлы распустит и несется прочь – только пятки сверкают. Подружка ее по школе, Кора, такая же коза, через три дома живет. Все шушукаются, все в кино шастают. А что в этом кино? Грех один. Придет девка домой, лицо блаженное. Помолиться забудет, так в постель и бухнется. Под подушкой не святых угодников хранит – фотокарточки кривляк, актеров, прости господи. И что у нее на уме – не поймешь. Иной раз пнем на дороге застынет – не видит, не слышит, что хочешь с ней делай. А уж охотники найдутся…

Молли Джонсон, пышная южанка, зыркнула на младшую дочь из-под повязанной до бровей темной косынки. Смазливая, ничего не скажешь, лицом в Питера. Он, хоть и одноглазый с детства, а когда в женихах ходил, статью отличался и лицом хорош был. Это уж потом, как вареный картофель под солнцем, скукожился, покраснел, и глаз вроде цвет потерял, заслезился. И не скажешь, что Люси его дочь. Ладненькая, тонюсенькая, как прутик, так и гнется. Это ничего, пройдет: троих родит – раздобреет. И лицо правильно оформится, в толщину разойдется. Только бы мужей девкам подыскать положительных. Не из нынешних шалопаев, что церковь за версту обходят. Господь щедр, он даже такое низкое животное, как мужик, облагородить может. Воздержанием, постом и молитвой.

Молли Джонсон не выносила мужчин. Хоть и вышла замуж удачно, да семь раз рожала от мужа, но жизнь повидала, не слепая же. Все беды от этого бесовского племени: насильники, обманщики и мерзавцы. Никто и спорить не станет. Хорошо, женщина мудрая все сама поймет, а для девок – один соблазн. Им в воспитании твердая рука нужна. Отец Паркенсен – приходской священник – вот человек был! Придет и весь вечер сидит, разговоры благостные заводит, детей наставляет. Но вот же потеря – схоронили его второй год как. И прислали кого? Оболтуса, едва из семинарии. Сам тощенький, голосок козлиный – чего от такого ждать? Такой и сам на соблазн падок – на службе глазами в молодых девок стреляет…

– Мам, картошка сварилась, салат я сделала. Ты фасоль дочистишь? Мне к Коре надо сбегать, по занятиям спросить. Задание по счету очень сложное задали! – Люси как ветром сдуло.

– Платком хоть накройся! – вслед дочери крикнула Молли, и плохие предчувствия в который раз омрачили ее сердце.

Люси убегала словно в другой мир. Во времена Великой депрессии в Америке экран и шоу-бизнес служили лишь одной цели – развлечениям. Как раз в то время Голливуд и окрестили «фабрикой грез». На экране поселились сны, сказки, заслонявшие тяжкую реальность. В это зазеркалье и рвалась Люси.

Время шло, а Молли так и сидела за потемневшим столом, перебирая овощи заскорузлыми пальцами. Готовить было уже некому – она осталась одна.

Через два года после того, как грянул кризис, жизнь вроде стала полегче. Рузвельт страну вытащил, дай ему бог здоровья. Табачная фабрика поднялась – сырье только подавай. Баппи хорошо вышла замуж, за серьезного человека, в Нью-Йорк. Можно было б еще спокойно пожить. Да вот беда: муж, царствие ему небесное, ни с того ни с сего сел на пороге, побагровел, ойкнул и повалился, словно тюфяк…

Люси, как семнадцатый день рождения справила, объявила, что намерена специальность получить. Вместе с Корой отправилась в городок Вильсон на курсы секретарш. Там, поди, мужиков полно и каждый норовит под юбку залезть, но разве она мать послушает?

«Пресвятая Дева Мария, укрепи неразумную в праведности. Помоги сохранить чистоту тела и духа»… – Молли стояла на коленях в своей комнатке перед горящими свечами. То плакала, то молилась. Хотела было подняться – колени не послушались. До полуночи пролежала на половичке, потом, цепляясь за кровать, все же поднялась. Праведная жизнь прожита, а награда где?

«Сытный ужин, теплый дом, жизнь как миг мы проживем…»

Дощатый низкий дом грелся под июльским по – луденным солнцем. Совсем не ко времени разорался обалдевший петух, восседавший на оглобле бесколесой телеги и встряхивающий радужно-медным оперением. В маленькой комнате было распахнуто окно. Вокруг лампы на потолке кружили бестолковые мухи. За окном – пыльные кусты и широкая улица, усеянная коровьими лепешками. Вильсон – та еще дыра, не лучше Смитфилда. Ну центр был более-менее – магазин стеклянный, мэрия и киношка. А вокруг застойное болото. Не часто услышишь на улице велосипедный звонок, а уж проезжающая машина – событие. Утром и вечером мычало и позвякивало колокольчиками стадо коров. У хозяйки, сдавшей комнату девушкам, имелось куриное хозяйство, и иногда им даже перепадали битые яйца, но от запаха куриного помета деться было некуда. Зато комната почти ничего не стоила, если не лениться и в курятнике часок граблями помахать.

На курсах секретарш учились восемнадцать клуш, собравшихся из окрестных городков. Деревенщина, ржали по любому поводу да жопами вертели. Чесноком от них так и перло, а разговоры были только о танцульках: «Дансинг! дансинг!» Но имелось кино. И свобода! И никто не орал вслед: «Куда тебя понесло, лахудра!»

Две девушки лежали поперек железной кровати, задрав ноги на стену. Одна пара ног – с большими мосластыми ступнями, смуглыми и жилистыми, как у футболиста – принадлежала Коре. Дочь голландца и метиски с индейской кровью, она взяла от своих родителей самое плохое: мощный орлиный нос, плоское долговязое тело, вылупленные коровьи глаза и желтый цвет кожи… Обладательницей других ножек – загорелых и изящно слепленных – была Люси. Здесь совсем иные «лекала», иной подход к делу – художественный. Груди под легкой майкой походили на бокалы, тяжелые волосы падали с кровати чуть не на пол, кожа была цвета клубники со сливками и высшего качества выделки. Под боком у Люси стояла коробка разноцветных леденцов. Подруги грызли их словно семечки.

– Я тебе скажу: в этой дыре нам женихов не найти, – подвела итог бесконечной беседе Кора. Ей удавалось лежа накручивать на тряпочки прямые и жесткие, как у индейцев, волосы.

– Сдались они мне, женихи эти! Тьфу, даже смотреть противно. В субботу в клубе подвалил ко мне этот здешний красавчик с бензоколонки. Артур он, видите ли. Танцуем, а он рукой по заду мне шарит. Умный нашелся! Ну я сняла туфлю, да как врежу ему по уху! Больше не полезет.

– И зря! Зря разбрасываешься. Ты б его нежностью приручила. У него авто потрясное, красное и фары светят – жуть прямо. Папаня бензоколонку держит, значит, перспективы есть.

– В этом авто он разных девок катает, набьет, как огурцов в бочку, и потом всех перетрахает. – Люси хрустнула леденцом. – Не по мне конь.

– Понятно. Тебе из графьев подавай. Твоя мамаша божественными запретами все мозги тебе запудрила. Новых платьев тебе лет пять не покупала – все в обносках Баппи ходила. Ты хоть помнишь, каким мылом мылась? Самым дешевым, больничным. Бр-р! Вонища, как от шофера грузовика. О косметике даже думать не могла. Такая, прям, твоя Молли праведница. Ха! И чем это, интересно, Деве Марии средства гигиены помешали?

– Нужна она мне, твоя косметика! – Люси зевнула, опустила на глаза черную бахрому ресниц и задумалась. – А духов хороших хочется. Набегаешься, пропотеешь и вдруг… вдруг он явится! Ты – пшик-пшик! И словно роза.

– Ага, жди, явится. Прямо из Голливуда на белом «роллсе». Им там своих мочалок не хватает. Нужны такие, что от пота духами поливаются. – Кора читала журналы для женщин, следила за новостями парфюмерии и знала о разных способах совершенствования фигуры. – От пота есть специальные протирки. Лежать ногами вверх надо не меньше двух часов в день – щиколотки станут тоньше, да и волосы на икрах поредеют, а может, и совсем вылезут.

– Ладно, мои ноги уже совершенство! – Люси вскочила, открыла тумбочку. На пол посыпались мелочи, упала и закатилась под кровать склянка с кремом.

– Тратишь деньги на всякое дерьмо. Баночки, скляночки…

Достав коробку с иголками и нитками, Люси задумалась над продырявленным чулком: штопать или выкинуть?

– Все жалуешься! А что у тебя дома-то было? Из книг – одна Библия. Из удовольствий – радиоприемник. А матушка не переставая зудела: «Это нельзя, то нельзя, на мужчин не смотреть, в кино не ходить, волосы не распускать!» Ей бы лучше такую красотулю, как я, иметь. Никто б не покусился. – Кора села, зашмыгала носом, звучно высморкалась в простыню. – Думаешь, я не вижу… все только на тебя и пялятся!

– Ну и бери их себе! Мне такого барахла не надо.

– Как же, принца жди, как в кино. Всю цветами забросает и увезет в свой замок для вечной прекрасной любви! – Кора отрезала кусок хлеба и, густо намазав джемом, жадно впилась в него крупными лошадиными зубами. – Меня тогда не забудь. Будем у бассейна сидеть и опахалами обмахиваться.

– В кино правду показывают! Только она не для всех, – упрямо твердила свою версию жизни Люси. Отбросив чулок, она сняла со стены плечики с новым платьем – с расклешенной юбкой, усеянной маками. К нему полагались широкий лаковый пояс и соломенная шляпка с искусственным цветком. Все куплено на распродаже – костюм провисел на витрине прошлое лето, может, выгорел, да кто это заметит? Теперь на стене без дела красуется, только глазам радость. Приложив платье к груди, Люси закружилась по комнате. – И не зря я все это купила. Знаешь, что сделаю? Наряжусь и поеду в Нью– Йорк, навестить сестру Баппи!

– Не забудь прихватить у нашей хозяйки пару курочек! Там уж наверняка голодуха. – Душа зависть, Кора щедро красила ногти вишневым лаком. – А спорим, тебе слабо поехать?