Текст книги "Двадцать пятый с половиной кадр"

Автор книги: Людмила Евдокимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Смотрительница поджала и без того тонкие губы и, помолчав, сказала:

– Ладно, вы со своей въедливостью всё равно рано или поздно на это наткнётесь…

– Есть ещё что-то интересное? – оживилась я.

– Вот смотрите, – и она достала из шкафа журнал.

Это оказались записи, фиксирующие ежедневные включения и отключение музейной сигнализации. Я открыла последнюю страничку, слева столбик слов, лишенный всякого смысла: волга, кошка, собака, нева, яблоко. Справа – время и подписи. Не поняв ровным счётом ничего, я вопросительно посмотрела на Анну Дмитриевну.

– Каждый день, сдавая музей на пульт охраны, тот, кто это делает, называет новый пароль – пояснила она.

– Ну и что здесь не так?

– А вы обратите внимание на даты…

– 23 февраля, 24, 24, 24, 25 … Стоп! 24-го – три пароля! И что это означает?

– Что в понедельник музей сдавали на пульт три раза! Значит, Алина зачем-то снимала музей с сигнализации.

– Получается, она могла во время дежурства выйти из музея, причём, ни один раз…

– Скорее, кого-то впустить, а потом выпустить…

– Следующая подпись ваша…

– Да. Я вместо своей дочери дежурила в день Алины. Вы ведь уже знаете, что в понедельник было всё наоборот. К сожалению, в тот день я не могла заменить свою дочь – приступ у неё был, – сказала она, отведя глаза.

Но я и не собиралась продолжать эту тему, мне гораздо интереснее было совсем другое:

– А этот журнал кто-нибудь проверяет?

– Софья Васильевна иногда смотрит.

– Она знает?

– Да. Это она убрала журнал в шкаф. Обычно он лежит на том же столике, что и книга отзывов. В нём ведь нет ничего секретного: пароль действует всего одну ночь, когда в музее сидит придумавший его сторож…

– Значит, поэтому вы объектом своего шантажа выбрали Марину, а не Алю. Побоялись, что выйдете на Соню…

– У меня и в мыслях не было подозревать Софью Васильевну, – обиделась Анна Дмитриевна.

Теперь мне, действительно, пора было уходить. И, поблагодарив смотрительницу, я в полной растерянности вышла из музея. Первым моим желанием было немедленно найти Алину и выяснить, что же произошло в ночь её дежурства. Но меня остановило то же обстоятельство, что и Анну Дмитриевну: а вдруг ниточки потянутся к Соне. Нет, это нужно обмозговать.

Сначала я решила поставить точку в Марининой истории – убедиться, что монеты действительно были сфотографированы. Поэтому отправилась в газету.

Попасть в редакцию не составляло никакого труда: несколько лет назад «Ведомости» и «Губернский канал», в котором я тогда работала корреспондентом, фактически составляли один холдинг. И я часто забегала в редакцию газеты по каким-то внутренним надобностям. Меня там хорошо знали. А с нынешним редактором мы были знакомы ещё с комсомольской юности. Можно запросто зайти поболтать «за жизнь».

Но у меня был более реальный план. Я вспомнила, что почти год назад одна из молодых корреспонденток, которая теперь работает в московской редакции газеты, брала у меня интервью по поводу первого выпуска факультета редакторов-издателей, где я преподаю. И так как у неё что-то не получилось с фотографом, я отдала ей свой личный снимок. Конечно же, с возвратом. Но кто из газетчиков когда-то что-то возвращал!

Правда, перед отъездом в Москву она мне позвонила и сказала, что фото лежит в верхнем ящике её рабочего стола…

…Редактор газеты Владимир Иванович Топоров сидел за столом, заваленным бумагами и был погружён в чтение каких-то оттисков.

Его усы смешно шевелились – видно, он проговаривал текст заметки. Сама использую этот приём, когда редактирую – так ошибки «виднее».

Несмотря на занятость, он сразу поднялся мне навстречу:

– Какими судьбами? Если по делу – говори скорей!

Я изложила суть просьбы, добавив, что фотография нужна срочно.

– А до завтра не потерпит? Сегодня выпускной день – сама понимаешь!

– Ну, Вов! Раз уж я пришла… а завтра у меня лекции с утра до вечера, потом выходные… Ты только дай команду, я сама могу посмотреть… Ящик с фотографиями всё там же?

– Ящик-то на месте. Но тебя к нему подпускать, что козу в огород – ведь попутно утащишь что-нибудь…

– За кого ты меня принимаешь! Если не доверяешь – пусть кто-нибудь рядом постоит…

– Ладно – шучу! Пойдём.

Мы зашли в комнату, заставленную столами с компьютерами. Здесь тоже вовсю кипела работа – верстался номер. Невысокий шкаф с использованными снимками стоял в дальнем углу. Негативы хранились совсем в другом месте, и туда никого не пускали. Но я надеялась, что монеты снимали цифровой камерой. А все распечатки лежат здесь же.

Пропустив в дверях меня вперёд, Владимир Иванович остановился возле сидящей у входа незнакомой девчушки и, обращаясь не то к ней, не то ко всем сразу, громко сказал:

– Помогите Людмиле Алексеевне найти её фотографию, – и уже уходя, добавил. – Пора сдавать первую полосу!

Я направилась к тумбочке, следом, как тень, двинулась молоденькая сотрудница. Раньше я её в редакции не видела. Наверняка – практикантка. А в выпускной день, конечно же, не до неё. Только бы мне не бросилась помогать! Но она, видимо, и не собиралась – села поодаль, не сводя с меня глаз.

Открыв верхний ящик, я сразу увидела то, что нужно. Распечатки снимков монет были на нескольких листах, скреплённых между собой степлером. Но как их взять? Вытащив всё содержимое ящика на крышку тумбочки, я стала выдергивать фотографии из середины кучки, просматривать их и класть обратно в шкаф. Кучка уменьшалась, а я ещё не знала, как отвлечь от себя внимание. Хотела уж, было, попросить девушку принести мне воды, но тут зазвонил телефон…

Все были заняты работой, а телефон надрывался! Пока кто-то не крикнул:

– Ленка, возьми трубку – всё равно ничего не делаешь!

Моя надзирательница лениво направилась к телефону, я же быстро смахнула лежащие сверху листы в свой портфель, который предусмотрительно не закрыла после того, как достала из него очки.

Теперь работа пошла веселее. Я даже попросила вернувшуюся Ленку просмотреть часть фотографий. И мы уже убирали последние из них в ящик, когда в комнату заглянул редактор. В куртке «Аляска» и с папкой под мышкой.

– Нашла? – поинтересовался он.

– Нет, к сожалению.

– Ну, тогда больше ничем помочь не могу.

– А может фотография у неё в столе? – предположила я.

– В чужих вещах рыться не буду!

– Кто просит рыться? Откроем ящик – и всё! Если будет лежать на виду – возьму, нет – значит, нет!

– Ладно!

Мы вошли в комнату корреспондентов. Торопов направился к столу, в отличие от других не заваленному бумагами, а накрытому газетой, в пятнах от кофе и в крошках от бутербродов. Ящики оказались не запертыми, и в самом верхнем из них, который сразу выдвинул редактор, лежала моя фотография.

– Вот же она! – радостно сказала я, доставая свой снимок, и, чмокнув коллегу в щеку, быстро пошла к выходу.

– Подожди! Тебе куда? Может подвести? – услышала я за спиной его голос.

– Нет, нам в разные стороны. Доберусь на такси.

Я действительно прямо напротив входа в редакцию сразу поймала «маршрутку» и уже минут через десять была в университете.

…Домой приехала около пяти. И прежде чем сесть за дневник, позвонила Соне. Мы так и не отметили мой день рождения. Назавтра лекций у меня нет, поэтому я пригласила её зайти от следователя ко мне, чтобы вместе пообедать.

28 февраля 2003 года, пятница. Час дня. Дома

С утра сбегала в супермаркет за маслинами, сыром и сухим хересом «Массандра», который сразу засунула в холодильник.

Соня пришла около двенадцати, когда я уже вся извелась в самых разных предположениях, почему её так долго держат в милиции.

Она не спеша разделась. Долго распаковывала коробку, внутри которой оказался красный цикламен:

– Вот тебе аленький цветочек. Остаётся только в каком-нибудь чудовище разглядеть принца.

– Какой подарок!

Нежный цветок и спокойствие Софьи и мне вернули равновесие. Я не стала сразу её расспрашивать. Накрыла на стол, разлила по фужерам сухой херес. Поговорили о благородстве напитка.

Вспомнили, как в стройотряде, в далёком татарском селе, куда нас, будущих филологов, сразу после первого курса отправили строить кошару, в местном сельмаге из спиртного мы нашли только «Пруно в вине» молдавского производства и кубинский ром «Негро».

Что такое «пруно» – до сих пор не знаю. Решили, что это сливы – судя по ягодам, лежащим на дне толстенькой бутылки.

Вино мы тогда выпили, сливы, морщась, пытались употребить на закуску, но из-за полной несъедобности их пришлось выбросить. Ром же оказался настолько крепким для нас, что мы пили его буквально по каплям ещё несколько месяцев, таская бутылку с праздника на праздник.

И освободилась она только на мой день рождения. Я ещё долго хранила красную пробку с выпуклым профилем индейца. И даже проштамповала ею как печатью любимые книги из домашней библиотеки.

Мы с удовольствием вспомнили питейные мытарства нашей студенческой юности. Херес сделал своё дело – напряжение последних дней ушло. Теперь мне не хотелось даже думать о пропавшей коллекции, а тем более говорить о ней. Но это было необходимо.

И я, наконец, спросила Соню:

– Чего тебя так долго держали в милиции?

– Пришлось вспомнить все подробности, что, да как, буквально по минутам. Потом ещё расспрашивали о каждом персонально.

– И обо мне?

– Да. Интересовались, не говорила ли я тебе, что монеты окажутся в нашем музее.

– Понятно…

Я помолчала, снова подумав, что следователь подозревает в краже именно меня, и уже без всяких присказок, напрямую спросила:

– А ты сказала им, что Алина во время своего дежурства снимала музей с сигнализации?

– Ты знаешь? Нет, об этом я не сказала…

– Ну, а мне можно узнать, что же произошло той ночью?

– Произошло то, что и раньше случалось много раз, а я закрывала на это глаза: ночью она впустила в музей своего друга. Конечно, её можно понять: девушке сорок, а замуж так и не вышла. И даже любовника домой не приведёшь – там родители в проходной комнате. Может, по большей части из-за этого, а не из-за дополнительной тысячи рублей, и пошла она в сторожа…

– А что, если её любовник…

– Не думаю. Дежурство было незапланированным. И свидание тоже…

– Пропажу обнаружили они?

– Да. Причём, не сразу. После того, как… ну, в общем, пообщались, Аля вдруг вспомнила о монетах и решила показать их своему другу. Открыли шкаф, а там – вместо клада кругляшки из фольги.

– А когда ты узнала об этом?

– Да сразу же! Она была в таком ужасе, что немедленно позвонила мне. Наверное, даже не взглянув на часы, потому что пошёл уже второй час ночи… Пришлось хватать такси и ехать в музей.

– Приятель Алины, конечно же, тебя не дождался…

– Почему же? Дождался! И мы втроём, обсудив ситуацию, решили, что будет лучше, если никто не узнает об этом ночном происшествии. И если бы не звонки на пульт…

– Да, кстати, а зачем было в третий раз сдавать музей на сигнализацию? Вы ведь, как я понимаю, втроём остались в нём до утра. Запоры на окнах и двери крепкие…

– Сама не знаю, как это произошло. Наверно, просто автоматически. Это первое, что я сделала, придя в музей.

– Если бы ты и Аля этого не сделали, никто бы ничего так и не узнал…

– Всё равно, кому надо, узнали бы – время звонков на пульт охраны всегда фиксируется у них в журнале…

– Сонь, и всё же, почему ты скрываешь эту историю? Может, она помогла бы милиции в расследовании…

– Чем? Действующие лица всё те же. Кроме одного. Но он не имеет к нашей истории никакого отношения.

– Почему ты так уверена?

– Я забыла тебе сказать: он ведь чекист. К тому же, не свободен. А рисковать сразу и карьерой, и семьей вряд ли было в его интересах.

Мне пришлось согласиться. Поговорив ещё на отвлечённые темы, мы допили вино, и Соня заторопилась на работу.

Оставшись одна, я ещё раз прокрутила в голове наш разговор. Теперь всё выглядело даже логичнее, чем в изложении Софьи. По крайней мере, мне стал совершенно понятен её звонок на пульт. Она хотела всех «запереть» в музее, думая, что монеты всё ещё могли быть там. Хотя, теперь ей конечно ясно, что украли их не ночью, а днём! А для меня круг подозреваемых сузился до одного человека – Зины. И при этом никаких зацепок…

Невысокая плотненькая брюнетка со стрижкой каре при всей своей кажущейся открытости всегда была для меня «вещью в себе». Знаю только, что живёт она где-то в центре города, замужем и у неё два сына-подростка. Зина пришла в музей позже других. И проработала недолго – недавно перешла в только что открывшийся «отдел развития» краеведческого музея.

Значит, она, без сомнения, знает о передачи коллекции. Скорее всего, видела монеты и именно в этой «фирменной» упаковке. Соловьёв ведь уже приносил их в музей. И не один раз. Зина вполне могла подготовить заранее и алюминиевые кругляшки, и упаковку.

Я даже вспотела от волнения, когда выстроила в голове всю эту логическую цепочку. Но тут же себя и осадила: во-первых, откуда, Зина узнала, что монеты попадут не в краеведческий музей, а в литературный, к тому же именно в понедельник? И второе (самое главное) – зачем ей это нужно? Конечно, чисто умозрительно можно найти ответы на оба вопроса. Но я решила не ограничивать историю кругом собственных мыслей, а подойти к ней с другой стороны – поговорить с хозяином клада.

Позвонив Соловьёвым, я узнала от Татьяны, что Сергей Борисович всё ещё в экспедиции и вернётся в воскресенье вечером.

А сегодня только пятница. И всего два часа дня. Вагон времени, чтобы заняться кой-какими исследованиями. Схожу-ка во Дворец книги и посмотрю подшивки местной прессы: не писал ли кто об именьковском кладе помимо меня. А по пути зайду в «Неделю» и «Аргументы и факты» снять копии с собственных статей.

28 февраля 2003 года, пятница. Пять вечера. Дома

В «Неделе» было тихо и безлюдно, как обычно бывает в пятницу после обеда. Все сотрудники «ушли на задание». Но редактор Валерия Викторовна Макарова оказалась на месте. Открыв дверь в её кабинет, я остолбенела, поразившись переменам, произошедшим с ней за те три месяца, что мы не виделись. Лера всегда была полной, что её, впрочем, ничуть не портило и, как мне казалось, вполне устраивало.

Сейчас передо мной сидела женщина, лишь отдаленно напоминающая мою старую приятельницу. Но сначала я увидела не Леру, а её наряд. Она никогда не носила яркой одежды – только чёрное, тёмно-синее. К тому же, свободного покроя. Теперь же на ней было алое полуприталенное платье чуть за колено, перехваченное узким пояском.

Она живо поднялась мне навстречу и, проведя правой рукой вдоль своей вдруг постройневшей фигуры, несколько рекламно, произнесла:

– Минус тридцать кг.

– Ты что… заболела? – наконец спросила я, глядя на её чуть осунувшееся лицо.

Лера не обратила внимания на мою интонацию, в которой перемешались сарказм с сочувствием, потому что тут же ответила:

– Наоборот. После того, как сбросила эти проклятые килограммы, чувствую себя прекрасно. Такая лёгкость появилась во всём теле, кажется, ещё чуть-чуть – и научусь летать.

– Ого! Я тоже не отказалась бы полетать. Как тебе это удалось?

– Вот, читай, – она пододвинула мне, лежащую на столе газету.

Заметка на правах рекламы помещённая в подвал полосы, называлась «Двадцать пятый кадр решит ваши проблемы». Она почти целиком состояла из отзывов бывших клиентов этой фирмы, чудесным образом избавившихся от алкоголизма, наркомании, ожирения. Из восторженных сумбурных высказываний с трудом можно было понять, что всё лечение заключалось в просмотре приятных фильмов.

Я тотчас вспомнила, что уже видела рекламу этой методики по телевизору. Бородач, называющий себя доктором каких-то там наук, объяснял, что человеческий глаз способен уловить видеоизображение со скоростью двадцать четыре кадра в секунду. Двадцать пятый же кадр, который он не видит, воздействует на человека точно так же, как и остальные. Вернее, ещё сильнее, потому что мы не в силах ему противостоять.

Выдавая данную методику за своё ноу-хау, бородач говорил о её совершенной безвредности. Но, помнится, я тогда подумала, что очень уж это похоже на зомбирование.

А через некоторое время нашла подтверждение своим мыслям в одной телевизионной передаче. Её авторы, пытаясь объяснить свои странные ощущения при просмотре американского мультфильма о Белоснежке, замедлили темп его просмотра. И обнаружили… двадцать пятый кадр. В одном из эпизодов рядом с юной и стройной красавицей-Белоснежкой оказалась толстая, некрасивая и неопрятно одетая женщина, окруженная оравой орущих детей. Это открытие позволило авторам передачи сделать вывод, что назначение скрытого кадра – подспудно вызывать у девочек отвращение к материнству, а у мальчиков – неприязнь к женщине-матери.

Так что методика двадцать пятого кадра не совсем и безобидна, как старался внушить нам бородач из рекламы!

Вся эта информация пришла мне в голову почти мгновенно, однако, вслух я ничего подобного не сказала, а только спросила у Леры:

– И сколько эти сеансы стоят?

– Ну, это зависит от заболевания, его стадии, длительности лечения…

– Ну, ты вот, к примеру, сколько отдала?

– Я… – она замялась, – вообще-то я расплатилась рекламой в своей газете.

– А ещё рекламу ты не планируешь? Может, я тоже что-нибудь о них напишу…

– Да, я как раз хотела делать интервью для полосы «Гость номера».

– Ну вот! Уступи его мне! Тебе всё равно уже некуда худеть!

– А тебе? – Лера, как и все толстушки, считала людей моей комплекции худышками.

– Мне есть куда. Я, между прочим, за зиму на четыре килограмма поправилась. Ну, пусть двух мне не хватало до нормы. Но ведь остальные-то лишние! Вот ты теперь летаешь, а я из-за лишнего груза скоро буду не ходить, а ползать.

– Ладно! – сказала Лера, набирая телефонный номер. И вдруг запела в трубку неожиданно ласковым голосом:

– Здравствуйте. Ну, как вы насчёт интервью? Готовы? Нет, приду не я. Его будет делать наша лучшая журналистка – Людмила Неклюдова. У неё, кстати, небольшие проблемы… но она сама расскажет при встрече… Когда? Записываю! Всего хорошего, Игорь Дмитриевич.

Положив трубку, Лера достала из ящика стола визитную карточку чудо-доктора:

– Вот его визитка. Когда получишь свою, эту вернёшь. Она служит ещё и пропуском на фирму. Подделать её практически невозможно – девять степеней защиты! Обрати внимание на голограммы.

Визитка, действительно, была необычной. На золотом фоне – чёрная голограмма в виде изогнутой киноплёнки. Я почему-то подумала, что именно на изгибе и находится тот самый невидимый двадцать пятый кадр. И может быть, уже начал зомбирование. От этой мысли мне стало не по себе.

Имя доктора и адрес фирмы были напечатаны какими-то мерцающими красками, и благодаря этому они, то исчезали, то снова появлялись. Обратная же сторона визитки была белой, и для чего-то разлинованной. Как раз на двух верхних строчках Лера стёрла предыдущую карандашную надпись, а вместо неё написала: понедельник, 3 марта, 10⁰⁰.

Я положила визитку в карман и, уж было, хотела уходить, как вдруг вспомнила о причине своего прихода. Поиск материалов и их копирование заняли ещё не меньше часа. К счастью, в редакции оказалась и подшивка «АиФ», а также других местных изданий.

Заодно я спросила у Леры, не попадались ли ей в последнее время заметки, посвящённые Именьковскому кладу.

– Дальше месяца назад точно не было, – ответила она, немного подумав. Ты же знаешь, я просматриваю всю прессу. А вот в последние четыре недели, пока худела, могла что-то и пропустить.

Наскоро просмотрев лежащие на стеллаже кипы газет, я и в прошедшем месяце ничего нового о кладе не нашла. Значит, информация о предстоящей передаче монет в музей пришла к жуликам из другого источника.

Из какого же?

Если монеты подменила Зина, то узнать о времени и месте передачи клада она могла только от Феликса, потому что с Соловьёвым не знакома. Или знакома? Я ведь ничего определенного по этому поводу не знаю. К тому же, Зина могла получить информацию от какого-то третьего лица, в свою очередь узнавшую её от Соловьёва. Здесь я Феликса решительно вычеркивала – не в его интересах выносить что-то за пределы музея. Значит, как ни крути, но пока всё завязывается на Сергее Борисовиче, и надо ждать его возвращения.

Но, как я ни старалась отложить свои размышления на потом, мысли снова и снова возвращались, то к Соловьеву с Феликсом, то к Зине и «25-му кадру». Почему-то, стоило мне подумать о ней, как тут же в мозгу возникала немногочисленная информация о загадочной фирме. И наоборот.

Я не видела между ними никакой связи, а уж тем более связи пресловутой фирмы с пропавшей коллекцией, но подсознание, словно под воздействием этого самого двадцать пятого кадра, упорно связывало их между собой.

Чтобы найти, хоть какую-то зацепку, я вновь прокрутила в памяти музейное застолье. Зина говорила, пожалуй, меньше всех, она вообще выглядела задумчивой и даже подавленной. И оживилась только, когда засобиралась… Стоп, куда она опаздывала? На какой-то сеанс… Кто-то ещё что-то сказал по этому поводу. Ах да, Марина. Она кинула вослед Зины, что та всё продолжает худеть…

Худеть! Вот оно общее!

Хотя Зина вполне могла просто сесть на диету или выбрать одну из методик, которые, и помимо двадцать пятого кадра, сейчас десятками рекламируют.

Чтобы уж окончательно поставить на этом точку, я решила подробнее узнать о Зинином похудании. И снова пошла в музей.

…Софья всё также сидела одна, закопавшись в какие-то бумаги. Я решила не посвящать её в свои сомнения, и разговор начала издалека:

– Сонь, у меня потрясающая новость!

– У???

– Ты ведь знаешь мою приятельницу Леру Макарову, редактора «Недели»? Я сейчас как раз от неё. Помнишь, какая она была полная? Так вот, теперь её не узнать – похудела, чуть ли не на половину.

– Как ей это удалось? Она, вроде, всегда была пухленькой…

– Ты слушай! Она делала рекламу фирме «25-ый кадр», и по бартеру прошла у них несколько сеансов по избавлению от лишнего веса. Кстати, следующую рекламу буду делать я. Иду к ним в понедельник. А заодно договорюсь о бесплатных сеансах…

– И ты не боишься? – перебила меня Соня.

– Чего?

– Что с тобой произойдет то же, что и с Зиной…

– А что произошло с Зиной?

– Не знаешь? Ах, да, ты ведь ушла со дня рождения следом за ней… А мы после вашего ухода как раз обсуждали состояние Зины. Ты заметила, что она тоже очень похудела?

Я кивнула.

– Хотя лично я никогда и не считала её полной, – продолжила свой рассказ Соня. – Наоборот, на мой взгляд, она всегда выглядела здоровой и цветущей. И мужики обращали внимание… Но ведь у каждой из нас свои причуды относительно собственного веса, – вздохнула Соня, глядя на меня.

Я промолчала, давая понять, что жду продолжения.

И Софья рассказала, что примерно полтора месяца назад Зина стала ходить на сеансы по коррекции веса. Сначала всё шло прекрасно. Эффект потряс музейных дам. Но лишние килограммы были сброшены, а Зина всё продолжала худеть. Она совсем перестала есть. Начались проблемы с давлением, с кровью. Дошло до того, что попала в больницу, пролежала неделю под капельницей.

– Только после глюкозы её состояние немного улучшилось. Но аппетит так и не вернулся. Сейчас ходит к психотерапевту… – закончила свой рассказ Соня.

– Она худела при помощи двадцать пятого кадра

– Именно! Её там заверили, что процедура совершенно безвредная. Это даже не гипноз, когда ты засыпаешь и теряешь над собой контроль. Здесь, вроде, постоянно находишься в здравом уме и твёрдой памяти. Просто смотришь кино – и даже не подозреваешь, что тебя зомбируют!

– Да, твой рассказ впечатляет!

– Надеюсь, теперь ты в эту фирму не пойдёшь!

– Почему же? Даже с ещё большим интересом! И рекламную статью напишу обязательно. Только теперь она будет иной. Использую их же приём: у них между кадрами – лишний кадр, а у меня между строчками – антиреклама. Никто не заметит, как это написано, но все поймут, что имеется в виду.

Сразу после разговора я заторопилась уходить, ссылаясь на то, что должна ещё успеть в библиотеку. Но, конечно же, туда не пошла, потому что всю информацию о публикациях уже получила в «Неделе».

Дома, едва раздевшись и на ходу перехватив пару бутербродов с сыром, запив их стаканом томатного сока, я устроилась у телевизора. Мне, во что бы то ни стало, нужно было найти и записать рекламу фирмы «25-ый кадр». Но, переключая каналы минут сорок, я не встретила ничего подобного. Не приснилось же она мне!

1 марта 2003 года, суббота. Восемь вечера. Дома

Вчера, так и не найдя ни на одном из телеканалов рекламу «25-го кадра», я пошла по другому пути: взяла телефон и стала методично обзванивать всех знакомых телеманов. И уже на третьем или четвёртом звонке попала в точку.

– Эта реклама идёт по спортивному каналу, – сообщила моя приятельница Ирина Горюнова (кстати, единственная из тех, кого я знаю, заядлая болельщица).

Сама же я, как только появился этот канал, сразу его отключила. Теперь снова пришлось настроить на него телевизор. А потом, держа наготове пульт видеомагнитофона, весь вечер сидеть у телеэкрана. Нужную рекламу показали около полуночи. И без других реклам – отдельным выпуском.

Я записала её целиком. И ещё больше часа играла в «стоп кадр». Но всё оказалось напрасным – в рекламе двадцать пятого кадра не было.

А про сегодня даже написать нечего. Как всегда по субботам, целый день провела в университете. После занятий на всякий случай позвонила Соловьёвым – вдруг Сергей Борисович вернулся раньше времени. Но Татьяна была одна. И я поехала домой. Ну и хорошо – хоть высплюсь!

2 марта 2003 года, воскресенье (пишу утром третьего марта)

Вчера встала пораньше. Сбегала на рынок за продуктами. Прихватила в «Кулинарии» тортик. Купила красного сухого вина из бочки в фирменном грузинском магазине. Всё на тот случай, если кому-то из друзей или родственников, захочется лично поздравить меня с прошедшим днём рождения.

И, конечно же, такие нашлись. Поздравляющие тянулись до самого вечера… Хорошо, что среди моих гостей никто не связан ни с музеем Гончарова, ни с Соловьёвым! Не пришлось рассказывать о пропавшей Именьковской коллекции. Поэтому день получился на редкость приятным…

Только поздно вечером, уже засыпая, я вспомнила, что сегодня должен был вернуться их поездки Сергей Борисович. А я ему даже не позвонила…

3 марта 2003 года, понедельник. 11 часов. Кофейня на улице Бебеля

Утром я пошла в «25-ый кадр». Лера подробно рассказала, как найти эту фирму: она оказалась всего в квартале от моего дома. Я и не знала, что в здании кинотеатра «Художественный», в котором несколько лет назад открылись два магазина и аптека, а недавно – интернет-клуб и зал игровых автоматов, есть ещё свободные помещения.

Они разместились не то на втором этаже, не то на третьем (ведущая туда лестница шла то вверх, то вниз, то снова вверх).

Потом пришлось плутать кривыми коридорами, полутёмными, с запахом старого и не проветриваемого помещения. Наконец я уткнулась в бронированную дверь с табличкой, на которой мерцал знакомый логотип. Приложила карточку к сканеру – дверь легко открылась.

Комната, в которую я попала, была узкой, не более трёх метров в ширину. И длиной, пожалуй, метров восемь. С двумя торцовыми окнами, наглухо закрытыми металлическими жалюзи. Напротив входной двери – вторая.

Справа и слева от неё, прямо на стенах закреплены с десяток мониторов, разделённых между собой небольшими шторками. Перед каждым – высокий барный стул. Меня удивило, что не оказалось ни клавиатур, ни мышек, да и самих компьютеров – видимо изображение на экран подавали из другого места.

Перед мониторами сидели люди в наушниках. Я не успела разглядеть, что показывали экраны, потому что почти одновременно со мной из противоположной двери в комнату вошёл невысокий плотный человек лет пятидесяти. Чёрный костюм с такой же чёрной рубашкой, аккуратная тёмно-русая бородка с лёгкой проседью, очки в тонкой золотой оправе. Всё это делало его похожим на католического священника.

– Игорь Дмитриевич, – представился он. – А вы, Людмила…

– Алексеевна.

– Я вас жду. Пройдёмте в гостиную, там будет удобнее разговаривать.

Следующая комната была почти квадратной, просторной и больше напоминала не гостиную, а холл. В ней не было окон – только двери. Кроме той, в которую мы вошли – ещё по две двери в правой и левой стене.

У глухой стены напротив входа стояли кожаный диван и кресло канареечного цвета. Между ними – стеклянный журнальный столик.

Я оглянулась на входную дверь. Всю стену рядом с ней занимали прозрачные и ничем не заполненные стеллажи.

– Мы ещё только обживаемся, поэтому пока пустовато, – пояснил Игорь Дмитриевич, перехватив мой удивленный взгляд.

Комната была залита светом, идущим из небольших круглых светильников, вмонтированных в потолок, в стены и даже, кажется, в пол.

Из-за слишком яркого освещения или из-за странного подбора материалов и цвета немногочисленной мебели, комната вызывала чувство тревоги. Чтобы подавить его в себе, я решила сосредоточить внимание на хозяине. Но, встретившись со взглядом его тёмных глаз, почувствовала себя ещё более неуютно.

Он же, широко улыбаясь, предложил мне расположиться на диване, а сам сел в кресло напротив. Приоткрыв, лежащий на столике, небольшой чёрный кейс, он вытащил прозрачную папку с бумагами и протянул мне.

– Это наша статистика. Используйте её в интервью, – не предложил, а скорее распорядился он. – Там же – мой рассказ о том, как я пришёл к этой методике.

Я пробежала текст глазами. Нашла место, где Игорь Дмитриевич рассказывал о себе. Это был набор штампов. Вроде: «Тогда я понял: двадцать пятый кадр – это панацея!». Или ещё: «Вот она – моя миссия: с помощью двадцать пятого кадра помогать людям!». Это было похоже на стёб. Но взглянув на автора я поняла, что тот писал совершенно серьёзно. Правда, о том, как и когда он познакомился с этой методикой, действительно, было написано. Поэтому я сказала:

– Хорошо. Но всё же хотела бы задать вам несколько вопросов. Не возражаете, если включу диктофон?

– Разумеется! Но и я тоже хотел бы записать наш разговор…

Я удивилась, но согласно кивнула.

Он вынул из кармана пиджака и положил на столик рядом с моим обычным диктофоном свой цифровой, размером со спичечный коробок.

– Кто-нибудь из ваших родственников лечился по методике двадцать пятого кадра? – задала я свой первый вопрос.

– К сожалению, все мои близкие умерли ещё до того, как я открыл эту фирму. Но именно их смерть послужила тому, что я стал тем, кто есть сейчас. Мой отец умер в белой горячке, а мама – от гипертонии, которая развилась на фоне избыточного веса.

– А старший брат, вероятно, – от передозировки наркотиков, – не удержалась я.

– Младшая сестра. И ваша ирония здесь не уместна. Это трагедия многих семей. А мы можем реально им помочь. Кстати, и вам тоже. Я вижу в перспективе у вас большие проблемы со здоровьем. Давление, наверное, и сейчас скачет?