Текст книги "Поколение оттепели. Воспоминания"

Автор книги: Людмила Алексеева

Соавторы: Пол Гольдберг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

* * *

Петру Григоренко нравился дух свободы и непринужденности, царивший в нашем движении, но он считал, что некоторая организационная структура все же необходима. Хотя он и лишился генеральских погон, душа командира жаждала порядка – нужен план сражения, боеприпасы, поддержка с воздуха, материально-техническое снабжение. Петр Якир и Виктор Красин с ним соглашались.

Я придерживалась противоположной точки зрения. После шестнадцати лет в Коммунистической партии мне не хотелось никому подчиняться и тем более никем командовать. Я предпочитала иметь возможность самой выбирать людей, с которыми готова работать. С Якиром, например, я избегала иметь дело, хотя и сочувствовала ему. Он был ненадежный, шумный, непредсказуемый. Бывали случаи, вызывавшие не просто чувство неловкости за него, но и откровенную досаду.

В августе 1968 года, на следующий день после демонстрации на Красной площади, человек десять – двенадцать собрались возле юридической консультации, ожидая прихода Дины Каминской. Лариса заранее предупредила, что хотела бы видеть своим адвокатом Дину. Среди собравшихся был и Якир. Краем уха он услышал, как кто-то тихонько рассказывал о серии обысков на Украине.

– Обыски! – вскричал он своим громовым голосом. – Надо сказать Наташе Горбаневской! Пусть напишет об этом в «Хронике».

Воцарилась тишина. Все понимали, что редактор «Хроники текущих событий» меньше всего нуждается в рекламе.

Другой случай произошел примерно через год. К Якиру заехал только что освободившийся политзаключенный. В лагере он сидел вместе с одним из демонстрантов, Владимиром Дремлюгой, и привез от него записку. В ней, в частности, Дремлюга благодарил меня за присланную книгу, в обложку которой была спрятана десятирублевая банкнота.

Якир тут же бросился мне звонить:

– Эй, Людка, у меня тут один зэк. Он говорит, Володька Дремлюга получил десятку, что ты вклеила в книжку. Передает тебе спасибо. Молодец, здорово придумала! Продолжай в том же духе!

Излишне объяснять, что пересылать деньги в лагерь было запрещено. Придуманный нами способ использовать для этой цели книги хранился в строгом секрете. Никому, кроме Якира, не пришло бы в голову говорить об этом по телефону, тем более когда известно, что оба номера прослушиваются.

Тем временем не без усилий западных радиостанций складывалось ошибочное мнение, что Якир – один из лидеров или даже единственный лидер демократического движения в СССР. Он оказался очень подходящей персоной для средств массовой информации: сын расстрелянного командарма, бывший политзаключенный, человек разносторонних взглядов. Эти его «взгляды», растиражированные зарубежными радиоголосами, создавали у слушателей, особенно на периферии, впечатление, что у оппозиции в Советском Союзе есть руководитель и этим руководителем является не кто иной, как Петр Якир. Люди приезжали к нему из разных уголков страны, привозили самиздат, новости для «Хроники», жалобы и вопросы. Думаю, было бы полезно его вовремя остановить, но в нашем движении не была предусмотрена цензура, и никто не был наделен полномочиями ограничивать контакты кого-то из нас. А Якир, каким бы он ни был шумным и безответственным, был одним из нас – потому что хотел быть одним из нас. А также потому, что говорил, что он один из нас, и потому, что его заявления никто не оспаривал. Независимо от того, как соотносились с реальностью его высказывания, день ото дня все больше людей воспринимало Якира как лидера оппозиции. И с каждым днем возрастала вероятность его ареста.

* * *

Весной 1969 года в Латвии арестовали председателя колхоза Ивана Яхимовича. В свое время он подписал письмо протеста против суда над Галансковым и Гинзбургом, потом присоединился к письму с одобрением чехословацких реформ, которое пятеро коммунистов вручили послу ЧССР в Москве.

Григоренко сразу же предложил организовать комитет, который будет требовать освобождения Яхимовича. Идею поддержали Якир и Красин. Такой комитет стал бы первым формальным объединением в советском правозащитном движении. Трое организаторов собрались на квартире у матери Гинзбурга и обдумывали, кого включить в будущий комитет. Получив от них приглашение стать членом комитета, я сказала: «Я соглашусь, но только в том случае, если вы объясните, что этот комитет может сделать такого, чего не можем сделать все мы, не называя себя комитетом. Каждый из нас может подписывать письма, все мы можем помогать семье арестованного. Единственное, что мы можем сделать как комитет, это быстрее попасть в тюрьму». Так думала не я одна. Идея создания комитета в защиту Яхимовича не получила поддержки.

После случая с письмом в защиту Марченко я поклялась себе внимательно читать все, что собираюсь подписывать. Просматривая новые послания, я обнаружила, что лишь очень немногие из них мне хотелось бы подписать. Обращение к властям в 1968 году служило определенной цели – общество сообщало государству и всему миру, что у него есть свое мнение, отличное от официально предписанного, и что народ и партия – не одно и то же. Власти не реагировали. Продолжать им писать не имело смысла. Этот жанр себя исчерпал. Кроме того, я понимала, что моя работа в «Хронике», самиздате и «Красном кресте» обязывает меня быть более осторожной и «не светиться». Поэтому я взяла за правило подписывать только те письма, в которых выражался протест против арестов – в знак солидарности с арестованными.

В мае 1969 года у здания суда, в котором слушалось дело Ильи Бурмистровича, обвиняемого по статье 190¹ за самиздат, ко мне подошел Якир и показал черновой экземпляр письма, адресованного в Комиссию по правам человека Организации Объединенных Наций: «Мы обращаемся в ООН потому, что на наши протесты и жалобы, направляемые в течение ряда лет в высшие государственные и судебные инстанции в Советском Союзе, мы не получили никакого ответа. Надежда на то, что наш голос может быть услышан, что власти прекратят беззакония, на которые мы постоянно указывали, надежда эта истощилась…»

– Это письмо я бы подписала, – сказала я Якиру. Мне понравилось, что письмо адресовано в уважаемую международную организацию, а не советским начальникам.

– Погоди секунду, – буркнул он и побежал к телефону-автомату.

Вернулся Петр с понурым видом:

– Письмо уже ушло.

Он даже не потрудился сказать, что подписавшие это письмо назвали себя «Инициативной группой защиты прав человека в СССР».

Между тем, выступив как организация, пятнадцать человек – все «подписанты» со стажем – попали в точку. Несколько дней радиоголоса передавали письмо как новость номер один, после чего всех членов группы стали вызывать на допросы. Такого всплеска не было больше года, со времени письма Богораз и Литвинова «К мировой общественности». Генерал Григоренко, видимо, был прав. Движение созрело для того, чтобы обрести организационную форму.

Через несколько дней после объявления о создании Инициативной группы я разговаривала с одним из ее членов, Тошей Якобсоном.

– Сначала я жалела, что не знала об этом письме раньше и не смогла его подписать. Но больше не жалею, – сказала я. – Не каждому следует выходить на площадь. Некоторые из нас должны работать в тени.

Якобсон взглянул на меня с нескрываемым презрением. Должно быть, подумал, что я не присоединилась к группе, так как считала это слишком опасным. И он не был неправ.

* * *

В июне 1969 года я получила письмо от Толи Марченко. Осужденный на год за нарушение паспортного режима, он должен был бы скоро освободиться, но в лагере получил новый срок, якобы за клевету на государство в разговорах с другими осужденными.

Надо было что-то предпринять. Я понимала, что снова писать генеральному прокурору не имеет смысла, нужно что-то другое. Возможно, будет эффективнее, если жалобу направит новая группа. Единственным членом Инициативной группы, которого удалось найти, оказалась Наташа Горбаневская.

– Ты не думаешь, что Инициативной группе следует выступить в защиту Марченко? – спросила я Наташу.

– Конечно, – согласилась она, – но где ты найдешь Инициативную группу в середине июня?

Помолчав, она предложила:

– Думаю, дело настолько ясное, что никто не будет возражать, если мы сами что-то организуем.

Я написала текст обращения, поставила подпись: «Инициативная группа»^{16}, размножила и отправила известными путями иностранным корреспондентам. Вскоре после того, как оно прозвучало в передачах западных радиостанций, ко мне пришла Татьяна Великанова. Она была потрясена, когда услышала, что по радио зачитывают документ, который ни она, ни другие члены Инициативной группы не подписывали и даже не видели. Поскольку в обращении речь шла о Марченко, она решила, что я должна что-то об этом знать. Я рассказала ей, как было дело.

– Пожалуйста, никогда не выпускай документы Инициативной группы без согласования с Инициативной группой, – строго сказала Татьяна.

Мне стало очень стыдно.

С появлением названия «Инициативная группа» еще не решился вопрос о том, является ли группа разовым объединением, связанным лишь с обращением в ООН, или она продолжит свою деятельность. Когда новое обращение к ООН – за подписью группы, без указания фамилий ее членов – было передано по радио, группа оказалась перед фактом, что она уже не может называться временной ассоциацией для разового действия, ибо в таком случае пришлось бы отмежеваться от письма в защиту осужденного на второй срок Анатолия Марченко. Так мы с Наташей Горбаневской невольно подтолкнули группу к тому, чтоб она стала постоянно действующей.

Эти два заявления в ООН, как и три последующих, остались без ответа.

В мае 1970-го, в годовщину создания Инициативной группы, в «Хронику» поступило открытое письмо, адресованное агентству Рейтер и советскому агентству печати «Новости» (АПН), в котором разъяснялись задачи группы, ее позиция и принципы действий:

«У Инициативной группы нет ни программы, ни устава, ни какой-либо организационной структуры… Инициативная группа состоит из людей, связанных некоторой общностью взглядов. Всех нас… объединяет чувство личной ответственности за все происходящее в нашей стране, убеждение в том, что в основе нормальной жизни общества лежит признание безусловной ценности человеческой личности. Отсюда вытекает наше стремление защищать права человека… Нас объединяет также намерение действовать открыто, в духе законности… У нас нет своей политики, но мы не желаем мириться с карательной политикой против инакомыслящих…»

К тому времени КГБ уже применил ответные меры к шестерым из пятнадцати членов группы. Наташу Горбаневскую, Петра Григоренко и Владимира Борисова поместили в психиатрические больницы. Красина обвинили в тунеядстве и выслали из Москвы. Мустафу Джемилева и Анатолия Краснова-Левитина отправили в лагерь. В последующие несколько лет и остальные члены группы подверглись преследованию.

* * *

В январе 1971 года, печатая 17-й выпуск «Хроники», я наткнулась на текст под названием «Принципы и регламент Комитета прав человека в СССР»^{17}. Перепечатывая принцип номер один, я невольно начала улыбаться, как при встрече с добрым знакомым: «Комитет прав человека является творческой ассоциацией, действующей в соответствии с законами государства, настоящими принципами и регламентом Комитета». Документ не оставлял сомнений в том, что его автор (я слыхала, что это Валерий Чалидзе) превзошел даже Алика Есенина-Вольпина. Написан он был настолько витиевато, что я не могла удержаться от смеха, представляя себе выражение лица какого-нибудь оперативника КГБ, которому с утра положили на стол «Принципы и регламент» Валерия.

– У меня талант писать непонятно, – сказал однажды Валерий.

Здесь этот талант проявился в полной мере. Согласно «Принципам и регламенту» Комитет намеревался решать следующие задачи:

– консультативное содействие органам государственной власти в области создания и применения гарантий прав человека.

– творческая помощь лицам, озабоченным конструктивными исследованиями теоретических аспектов проблемы прав человека и изучением специфики этой проблемы в социалистическом обществе.

– правовое просвещение, в частности пропаганда документов международного и советского права по правам человека.

Валерию пришлось прочитать кипы советских юридических документов, чтобы, изучив их язык, творчески применить его для создания нужного текста.

Господи, кажется, они собираются вести протоколы собраний. Это противоречило принятой нами стратегии – оставлять как можно меньше записей и тем самым лишать КГБ возможности пополнять наши досье. Кроме того, предусматривалось создание административной структуры. Вершину пирамиды составляли «члены Комитета»: Валерий Чалидзе, Андрей Сахаров и Андрей Твердохлебов, все трое – физики. «Членам Комитета» будут помогать «эксперты». Экспертом Комитета может быть избрано «лицо, не являющееся членом Комитета, обладающее признанной компетентностью в области прав человека» (были названы Александр Есенин-Вольпин и Борис Цукерман). Третья категория – «корреспондент Комитета» – «лицо, не являющееся членом или экспертом Комитета, содействующее своим творчеством деятельности Комитета». Этой чести были удостоены Александр Галич и Александр Солженицын.

В 1970 году невозможно было и вообразить, чтобы КГБ арестовал Сахарова, Солженицына или Галича. Ни один из этих трех известнейших людей не принадлежал ранее ни к одной группе. Чтобы получить их согласие сотрудничать с Комитетом в каком бы то ни было качестве, организаторам нужны были убедительные обоснования. В то же время Чалидзе, Есенин-Вольпин и Цукерман должны были следовать принципу строгого соблюдения советских законов, не давая властям повода для преследований. Комитет должен быть неуязвимым.

Пока я печатала текст, мне пришла идея попросить разрешения посетить Комитет, чтобы своими глазами увидеть, как проходят его заседания. Я позвонила Чалидзе:

– Это Люда Алексеева. Я хотела бы обратиться к Комитету с петицией.

– Простите, но Комитет не заслушивает обращений от общественности, – ответил Чалидзе.

– Да? А каким же образом Комитет получает от общественности информацию?

– Будьте добры, представьте, пожалуйста, вашу петицию в письменном виде. – Что ж, в конце концов на соблюдении формальностей основано учение Александра Сергеевича Есенина-Вольпина.

– В данном случае я прошу сделать исключение. Вопрос очень важный, и его надо обсудить срочно, так что времени на оформление в письменном виде просто нет. Я бы хотела представить ряд свидетельств на заседании Комитета, с тем чтобы они были занесены в протокол.

– По какому вопросу вы собираетесь выступить?

– Право политзаключенных получать почтовые отправления. – Это была одна из животрепещущих проблем, которые Комитет должен был бы рассматривать.

– Если вы так настаиваете, мы пойдем на компромисс, но, пожалуйста, поймите, что заседания Комитета закрыты для публики. Мы включим ваше выступление в повестку дня, но после того как вы представите свои свидетельства, вам придется покинуть заседание.

Я появилась к назначенному часу, но у членов Комитета было еще несколько нерешенных вопросов, помимо включенных в повестку. Валерий извинился и учтиво показал мне на кушетку, где мне предстояло ждать своей очереди. Я не вникала в дискуссию, просто смотрела на этих троих и радовалась тому, что у нас появилась первая легальная правозащитная организация. Надо сказать, что члены Комитета представляли собой занятное трио: Чалидзе – изящный, темноволосый, Твердохлебов – высокий, со светлыми волосами и Сахаров – немного сутулый человек средних лет в мешковатом костюме. Они сидели в креслах вокруг журнального столика в центре огромной, заставленной каким-то старьем комнаты Валерия.

– В Комитет обратилась Людмила Михайловна Алексеева с просьбой обсудить право заключенных на получение корреспонденции, – объявил Чалидзе.

Я встала и кратко изложила суть проблемы уважаемым членам Комитета, которые взирали на меня снизу вверх из своих кресел.

– Спасибо, Людмила Михайловна, – сказал Чалидзе. – Комитет примет ваше представление к рассмотрению.

После этого я несколько недель развлекала друзей рассказом об удивительном путешествии в святая святых есенин-вольпинизма.

Комитет прав человека в СССР стал первым общественным объединением в Советском Союзе, которое присоединилось к международному правозащитному сообществу. В июне 1971 года он был принят в Международную лигу прав человека – неправительственную организацию, с консультативным статусом при ООН. Комитет также стал членом Международного института права, возглавлявшегося в то время Рене Кассеном, автором Всемирной декларации прав человека. Никого из членов, экспертов или советников Комитета никогда не арестовывали за работу, связанную с деятельностью Комитета. Уже одно это можно рассматривать как большое достижение.

* * *

Вечером 29 марта 1971 года к Владимиру Буковскому явились оперативники КГБ. Он разговаривал по телефону с Валерием Чалидзе, когда услышал стук в дверь.

– Это за мной, – только и успел сказать он. Телефон отключился.

В тот момент, когда Чалидзе клал трубку замолкнувшего телефона, я вошла к нему в комнату. Я только что закончила печатать 18-й выпуск «Хроники» и еще один краткий документ для Комитета прав человека.

– Хорошо, что вы пришли, – сказал Валерий, – мне надо бежать к Буковскому. У него обыск.

– У меня с собой самиздат, – сообщила я в ответ.

Мне хотелось пойти с Валерием, но куда деть восемь экземпляров «Хроники»? Не оставлять же у Чалидзе в комнате? Сюда тоже могут прийти с обыском. Тащить это с собой в сумке туда, где проводится обыск, – все равно что просто отдать свежий выпуск в руки гэбистам. Самым благоразумным было бы вернуться домой, но я придумала план. Мы с Чалидзе вместе идем к Буковскому, он поднимется в квартиру, а я буду ждать на улице. Когда закончится обыск, он за мной придет. Если Буковского арестуют, я поеду к его матери. Если не арестуют, попрошу его рассказать подробности.

Оставалось еще придумать, куда деть самиздат, не расставаясь с ним. Попросив Валерия подождать, я пошла в ванную, свернула пачку папиросной бумаги в рулон поплотнее и спрятала в бюстгальтер.

Через несколько минут мы уже шли по арбатским переулкам. Снег хрустел под ногами, ветер дул в спину, спускались сумерки. Казалось, сейчас выкатится полная луна и появится черный кот Бегемот. Мои ассоциации с булгаковским романом неожиданно прервались. В мгновение ока мы очутились в гэбистской машине. Не могу даже вспомнить, как они ухитрились незаметно подъехать так близко и к тому же затолкать нас на заднее сиденье. Сказать, что я села, было бы преувеличением. Нас было четверо: два гэбиста по бокам и мы с Валерием посередине. Все в плотных зимних пальто. Я могла поместиться только на коленях – у Валерия или у гэбиста. Естественно, я выбрала Валерия. Кое-как примостившись, я завела разговор.

– Как вы думаете, Валерий, может, нас похитили бандиты? Вряд ли это представители властей – они должны были бы назвать себя и предъявить документы. А если это похищение, давайте кричать, привлекать внимание, вдруг это поможет!

– Ну, если говорить о соблюдении установленных правил, то, конечно, власти не должны нас задерживать таким способом. Но, видите ли, Людмила Михайловна, в нашей стране у правоохранительных органов выработалась своеобразная традиция нарушать правила и даже законы. Учитывая это, я склонен думать, что нас схватили представители властей.

В этот момент машина остановилась возле отделения милиции.

– Вот видите, интуиция меня не подвела, – заявил Чалидзе. – Это не похитители. Так что не о чем волноваться.

Двое гэбистов на заднем сиденье не проронили ни слова.

Пока мы стояли в общей комнате отделения, ожидая неизвестно чего, я боялась пошевельнуться. Папиросная бумага, тонкая, как луковая шелуха, шуршит при малейшем движении. Мне казалось, это шуршание всем слышно.

– На мне восемь экземпляров «Хроники», – прошептала я на ухо Валерию.

– Попроситесь в туалет, – ответил он одними губами.

Очень вежливо, с извинениями, я изложила просьбу, но исправить ничего не смогла – со мной в туалет отправили женщину-милиционера. Вернувшись в общую комнату, я стояла чуть ли не по стойке смирно, только бы не хрустнуть бумагами. В это время человек в штатском показывал Валерию ордер на обыск.

– Нужно вернуться к вам в квартиру вместе с этой женщиной, – кивнул он в мою сторону.

– Но зачем вам эта женщина? – запротестовал Валерий. – Отпустите ее.

– Послушайте, я тороплюсь, – вступила я в разговор. – Меня ждут дома.

– У вас есть документы?

Офицер милиции полистал мой паспорт и сказал, что я могу идти. Повернувшись как можно осторожнее, я сделала шаг к двери.

– Минутку! – раздался голос. – Верните эту женщину.

Все! «Хронику» найдут. Статья 70 – семь лет лагерей, пять лет ссылки. По Москве со скоростью анекдота распространится история о каверзных свойствах папиросной бумаги.

– Дайте ваш паспорт.

На этот раз милиционер переписал все данные – фамилию, имя, отчество, год рождения, домашний адрес. Возвращая мне паспорт, он молча махнул рукой – я свободна, могу уходить. Почему он сразу не сделал запись, не знаю, может, просто забыл.

Поздно вечером стало известно, что Буковского арестовали. Ему предъявили обвинение по статье 70 – антисоветская агитация и пропаганда.

* * *

В Москву приехала украинская художница Стефа Гулык и привезла плохие новости: 8 декабря 1971 года одесский КГБ арестовал Нину Строкатую. Через нее в «Хронику» поступала информация из Украины. КГБ поднял руку на женщину, и рыцари украинской оппозиции решили организовать комитет в защиту Строкатой.

В комитет собирались войти мои украинские друзья Иван Светличный и Вячеслав Чорновил, журналист, отсидевший свое за записи политических судов 1965 года. Из москвичей вступить в комитет пригласили Петра Якира и меня. Идея создания подобного комитета меня совсем не вдохновляла. Скорее всего его деятельность закончится тем, что члены комитета попадут за решетку, не успев выполнить заявленные задачи. А положение Нины от этого не улучшится.

Нужно найти какой-то рациональный способ помочь Нине, убеждала я Стефу. Мы не должны руководствоваться эмоциями. Возможно, следует посоветоваться с опытным человеком, разбирающимся в законодательстве. Я повела ее к Чалидзе. Как и можно было ожидать, он не советовал создавать комитет. Я попросила Стефу передать организаторам комитета мнение Чалидзе. Но при этом добавила, что, если они не прислушаются к этим рекомендациям и решат по-своему, я буду участвовать в работе комитета. Нина – моя подруга, и отказ был бы воспринят как предательство.

После этого Стефа отправилась к Якиру и Красину, где выслушала совершенно противоположные советы: ехать в Киев, сообщить своим, что мы присоединимся к комитету. А на то, что говорят Чалидзе и Алексеева, просто не обращать внимания.

Когда Стефа вернулась на Украину, вопрос о создании комитета отпал сам собой. За несколько дней, пока она была в Москве, украинский КГБ успел арестовать одиннадцать активистов, в том числе Ивана Светличного и Вячеслава Чорновила.

* * *

Утром 14 января 1972 года оперативники КГБ ворвались в квартиры восьми москвичей, в том числе к Якиру. Одновременно прошли обыски в Ленинграде, Новосибирске и Вильнюсе. Все ордера были подписаны одним и тем же следователем КГБ. После первых обысков начались массовые допросы, на которые вызывали не только тех, у кого проводился обыск, но и их родственников и знакомых. В одном только Вильнюсе допросили более ста человек. Обыски, допросы и последовавшие аресты производились в основном в рамках уголовного дела № 24 – против самиздата. Первым был арестован астрофизик из подмосковного научного городка Черноголовки Кронид Любарский. Ему инкриминировали распространение самиздата, в том числе «Хроники текущих событий».

Было очевидно, что готовится масштабное наступление на правозащитников. В то же время «Хроника» продолжала выходить, и о каждом аресте становилось известно буквально всему миру. В прошлом власти уже имели случаи убедиться, что расправы с инакомыслящими подрывают репутацию Советского Союза. В 1972 году – в период так называемой разрядки – правительство Брежнева старательно налаживало отношения с Западом и не хотело бы осложнять этот процесс политическими скандалами. Поэтому перед КГБ стояла задача задушить «Хронику» и остановить гласность, но сделать это, не прибегая к массовым арестам, особенно в Москве. Андроповским бойцам «невидимого фронта» предстояло изучить наши досье, понять психологию каждого и найти уязвимые места.

* * *

Приближалась девятнадцатая годовщина смерти Сталина, а Коля уехал в командировку. Чтобы не отмечать знаменательный день 5 марта в одиночестве, я пошла к Петру Якиру.

Там уже вовсю праздновали. Хозяин, с раскрасневшимся лицом, указал мне на свободный стул. Я огляделась: голые стены, покрытый грязной клеенкой стол. В центре, прямо на клеенке, возвышалась горка соленых огурцов, из которой натекла лужица рассола. Один из гостей прикорнул на кушетке. Двое, мужчина и женщина с опухшими лицами, слонялись по комнате. Казалось, они не особо-то знакомы с хозяевами, Якиром и его женой Валей.

Петр разлил водку, и гости вернулись к оставленным рюмкам. Тарелок на столе не было – после тоста каждый клал свой недоеденный огурец прямо на клеенку и вытирал рот рукой – салфеток тоже не было. Мне захотелось уйти. Якир пошел проводить меня, но, не доходя до входных дверей, сказал:

– Подожди, Людка, я хочу показать тебе этот коридор. – Мы остановились в длинном темном коридоре, возле сундука, над которым на облупленной стене висел телефон. – Знаешь, я прихожу с работы в шесть. А Валька возвращается в семь. Прихожу, а дома никого нет. Представляешь? Я один. В комнату не иду, а сажусь на сундук, беру телефон и целый час звоню людям, пока она не придет. Звоню, разговариваю и все время смотрю на дверь. Говорю, а сам думаю: «Они там за дверью, пришли за мной. Сейчас ворвутся и уведут».

Я стала припоминать свои разговоры с Петром по телефону. Чаще всего было непонятно, зачем он звонил. Мы не были настолько близки, чтобы иногда поболтать ни о чем. Обычно его звонок раздавался с шести до семи вечера.

Все дело в его судьбе, в его разрушенной жизни, думала я. Причин ненавидеть власти у него было более чем достаточно, пусть сам он с таким характером – ни дисциплины, ни самоконтроля – и оставлял желать лучшего. Он легко ввязывался в споры, поддавался подстрекательствам со стороны заезжих правдоискателей. Петра вдохновляли поверхностные статьи, написанные западными корреспондентами, которые стали расценивать его высказывания как голос всего правозащитного движения. Благодаря прессе и людям, безоговорочно ей верившим, он отождествлял себя с героическими примерами. И жил ради этого, пытаясь забыть страх, навсегда парализовавший благополучного четырнадцатилетнего мальчика, которого увезли от мамы.

* * *

В июне Якира арестовали^{18}. Узнав об этом, я неожиданно для самой себя расплакалась. Я рыдала и не могла остановиться. И не понимала почему. Просто чувствовала: случилось ужасное, наступает катастрофа.

Ровно через три месяца, 12 сентября, арестовали Виктора Красина. Ни он, ни Якир не знали подробностей того, как работает редакция «Хроники». По крайней мере от меня они ничего об этом не слышали (Красину я не доверяла прежде всего потому, что все, что он узнавал, он немедленно передавал Якиру). 28 сентября пришли за Юрием Шихановичем, математиком, связанным с «Хроникой».

Теперь оставалось два шага до Тоши Якобсона, друга Даниэля и члена Инициативной группы, который в то время редактировал бюллетень. От него материалы поступали ко мне. Я перепечатывала их в восьми экземплярах и передавала эту первую порцию Шихановичу, в чьи обязанности входило раздать восемь копий машинисткам. Шиханович получал «Хронику» от меня, но не знал, что ко мне она попадает от Якобсона.

Якира держали в «Лефортово». Почти через пять месяцев после ареста, 4 ноября, его дочери Ирине неожиданно дали свидание. В присутствии двух следователей Якир поведал ей, что пересмотрел свое отношение к демократическому движению после того, как ознакомился с предъявленными ему материалами. Они убедили его в том, что «Хроника текущих событий» имеет тенденциозный характер и, кроме вреда, ничего не приносит. Он попросил передать всем его настоятельную просьбу – прекратить выпуск бюллетеня. Каждый новый номер «Хроники» будет удлинять на год срок заключения ему и Красину, пояснил Якир. И за каждый выпуск будут арестовывать – любого, необязательно тех, кто принимал непосредственное участие в этом выпуске.

Стало очевидно, что Якир сотрудничает со следствием. Позднее мы узнали, что и Красин сломался.

В тот день, когда Якир виделся с дочерью, в мордовском лагере после неудачной операции по поводу язвы желудка умер Юрий Галансков. Ему было тридцать три года. Собравшиеся на поминках в Москве вспоминали погибшего товарища и обсуждали новую стратегию властей. В руках КГБ находились двое обвиняемых. Их использовали как заложников. Через них объявили, что, если «Хроника» не перестанет выходить, последуют новые аресты. Могли забрать каждого из нас, независимо от того, имел ли он отношение к публикации бюллетеня и одобрял ли продолжение его издания.

* * *

Лариса и Толя вернулись из Сибири, и через несколько месяцев Толя нашел жилье в Тарусе. К тому времени кончился срок и у Юлика Даниэля. Теперь Лариса была свободна от обязательств жены политзаключенного. Она вышла замуж за Толю и собиралась переехать к нему в Тарусу. Но прежде нужно было найти работу, иначе ей могли предъявить обвинение в тунеядстве.

Я предложила ей оформиться ко мне домработницей. Естественно, договор будет фиктивным, но он должен выглядеть правдоподобно. У нас с Колей нет маленьких детей, оба мы вполне здоровы и в состоянии сами себя обслужить, к тому же не настолько богаты, чтобы позволить себе роскошь держать домработницу. С другой стороны, Лариса – кандидат наук, и ей не пристало заниматься неквалифицированным трудом. Отправляясь заключать договор, мы решили сказать чиновнику, что Лариса будет работать два раза в неделю и получать тридцать рублей в месяц. В анкете она, конечно, не будет упоминать о своем образовании, а для вящей убедительности попытается выглядеть не больно-то интеллигентной.

– Ну, как я тебе? – спросила Лариса, когда мы подошли к зданию райисполкома. Рот ее был полуоткрыт, язык слегка высунут, в глазах – ни следа мысли.

– Это уж слишком, – забеспокоилась я.

Пока оформлялся договор, я не сводила глаз с чиновника, боясь взглянуть на Ларису, чтобы не рассмеяться. Она успешно справилась с ролью, даже о почерке не забыла и анкету заполнила как курица лапой.