Текст книги "Дневник романтической дурочки"
Автор книги: Любовь Шапиро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Я, между прочим, стою здесь уже пять минут.
– Ой, я задумалась, прости, проходи.
– Я вижу, что ты замечталась. Прекрати свои бесплодные попытки, Лера. Я Митю знаю с детства, ему никто не нужен.
– «Никто» – может быть, но…
– Ты хочешь сказать, что воздыхание влюбленной малолетки перевернет его отношение к жизни? Это смешно.
– Кому смешно? Мне – нет. Давай сменим тему. Ты зачем пришла?
– Вообще, я хотела тебе рассказать о тех предположениях, которые строятся в моем доме по поводу убийства Иллариона Валентиновича. Я слышала, как мама сказала, что Ларика вполне могли убрать.
Я насторожилась.
– Что ты имеешь в виду?
– У него была очень специфическая работа, он мог кому-нибудь помешать. Его боялись. Он знал много тайн.
– Каких тайн?
– Государственных. И поэтому следствие скоро будет прекращено. Никто не разрешит им копать.
– Я уверена, что Руфа добьется справедливости и не даст закрыть дело.
– Кто ее будет слушать?
– Никто, – раздался голос за окном, – ты, Оля, права.
Мы резко обернулись и увидели Данилу, опирающегося локтями о подоконник в попытке влезть в комнату.
– А вам, девушки, советую свои соображения оставить при себе.
Я впервые была очень рада видеть Данилу.
– Что ты тут делаешь?
– Я пришел за тобой. Руфа просит тебя прийти помочь ей.
– Конечно, я сейчас!
От возбуждения я зачем-то попыталась вылезти в окно, но Олькино твердое «Ты куда?» остановило мои неловкие попытки.
– Я жду тебя у калитки, – сказал Данила. – Оль, ты с нами? Эва уже там.
– Да, я с удовольствием.
Чтобы нас не задержали, мы «огородами» выбрались с участка и втроем отправились на ту сторону.
– Данила, а у тебя есть какие-то версии убийства? – светски поинтересовалась Оля.
– Я не люблю произносить слова, в смысле которых не уверен, – жестко отреагировал молодой человек.
«Вот зануда, – подумала я, – по-человечески не умеет разговаривать».
– Что же, ты совсем об этом не думаешь? – удивилась я.
– Я думаю о Руфе. Ей сейчас хуже всех. И очень на вас надеюсь, девочки, поддержите ее и отвлеките.
– Хорошо, – быстро согласились мы.
Прямолинейное молодое восприятие жизни не давало возможности проникать в тонкие перипетии чувств взрослых. От недомолвок Данилы всегда оставалось какое-то недоуменное раздражение. Углубляться в скрытый смысл его слов не хотелось, и дальше мы шли молча.
На актерской территории было тихо и печально. Все скрылись в своих убежищах. Ни единого звука не доносилось из-за высоких заборов. Я впервые присутствовала на столь горестном событии. Скорбные лица, медленно скользящие фигуры и ничего не значащие редкие междометия – вот какая картинка предстала предо мной, когда я вошла в дом.
Не очень понимая, что делать в такой ситуации, я вопросительно посмотрела на Данилу.
– Иди наверх, Руфа там, – скомандовал он.
Я на цыпочках поднялась на второй этаж. Руфа сидела за туалетным столиком и напевала веселые опереточные куплетики. Она не переставала меня удивлять своим поведением.
– Посиди со мной, – сказала она и стала очень медленно и тщательно накладывать грим, потом причесывать волосы. Стояла оглушительная тишина, и только одинокий металлический звук расчески рассекал ее. Я зачарованно наблюдала за дрожащими руками старой дамы.
Сделав последние штрихи, Руфина внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале:
– Ну вот я и стала старой.
– Почему вы так решили?
Я была крайне удивлена ее выводом. Мне казалось, что моя знакомая уже давно не молода, и это открытие меня лично совершенно не поразило.
– Потому что женщина молода до тех пор, пока есть хоть один мужчина, который помнит ее молодой.
– Понятно, – кивнула я.
Вряд ли философские рассуждения Руфины могли тогда затронуть мой молодой незрелый ум. Мне просто очень нравилось созерцать все эти странные превращения.
– Надо идти, это мой последний выход. Хочется произвести должное впечатление. Как ты считаешь, у меня получится?
– Конечно. А почему последний?
– Вырастешь – поймешь. Там много народу?
– Когда я поднималась, было немного, но, судя по шуму, сейчас уже все собрались.
– Ну пошли.
Руфа еще раз очень внимательно осмотрела себя, поцеловала медальон и с правой нога, высоко подняв голову, ступила за дверь.
На веранде, тесно прижавшись друг к другу, стояли соседи. Как только хозяйка появилась на верхней ступеньке лестницы, все смолкли и грустно воззрились на нее.
– Зачем они делают лица, они же совершенно ничего не чувствуют, – занервничала Руфа.
– Зря вы так, – шепнула я, – они к вам уважительно относятся.
– Еще бы! – продолжала ворчать актриса. – Если бы не я, их бы давно всех выселили отсюда. Я тебе когда-нибудь расскажу.
Выдержав паузу, мы наконец спустились с лестницы. Руфа попала в свою стихию, а я влилась в толпу.
Только позже, гораздо позже, я поняла, что несмотря на скорбное событие, для Примадонны главное – быть в центре внимания. Тогда так и произошло.
Впервые мне захотелось поскорее уйти из этого дома, и я стала думать, как бы сделать это потактичнее.
– Дверь слева от тебя, – раздалось у меня над ухом.
– Я знаю, – покраснев, сказала я. – А зачем ты мне это говоришь? Я никуда не собираюсь, просто очень душно.
– Это правда, пойдем в сад.
Данила взял меня за плечи и, резко развернув, подтолкнул к двери.
– Как же ты покинул бабушку?
– Сейчас ей никто не нужен, и лучше не мешать ее триумфу.
– Вы странные какие-то. Такое трагическое событие, а ты, да и Руфа, говорите об этом, как о представлении.
– Это так и есть. Пока бабушка ощущает себя в центре внимания, она будет держаться. Профессиональное качество. Сейчас самое главное, чтобы она все время была на людях.
– Зачем ты мне все это рассказываешь? Я же не член вашей семьи, да и уезжаю скоро. Кроме того, меня очень удивляет, что ты все время говоришь о Руфе, а не о преступлении, которое было совершено. Разве не это самое важное?
– Не лицемерь, ты здесь при чем? Вряд ли тебя очень волнует смерть Ларика. Единственное, что ты можешь сделать, – поддержать Руфину. Это и есть главное. Так уж получилось, что она к тебе привязалась, а в преступлении и без тебя разберутся.
Я вся кипела и раскраснелась от праведного гнева. Мне были неприятны слова, которые произносил Данила, но еще меньше мне понравилось выражение его лица.
– А что же вы все? Вы же ее семья!
– Странная ты девочка, Лера. Я думал, ты умнее, тоньше, а ты, как все. Дальше своего короткого носа ничего не видишь.
Он резко повернулся и ушел в глубь сада. От обиды и непонимания я растерялась и не знала, что делать дальше, – то ли вернуться в дом, то ли убежать. Пока я «переваривала» наш разговор, на крыльце хлопнула дверь.
– Что ты здесь делаешь?
– Стою. Ты тоже хочешь меня пристыдить? – налетела я на Митю.
– Тебя обидели?
– Вы заняты только собой! – продолжала я.
– Я, по-моему, ни слова тебе не успел сказать. Все с ума посходили, и ты туда же. Успокойся и объясни, что происходит.
– Твой брат требует, чтобы я взяла всю ответственность за Руфино настроение на себя.
– И что? Она действительно тебя любит. Да и нам было бы спокойней, мы же все заняты. Лерочка, Данила прав, лучше тебя этого никто не сделает.
Ласковый вкрадчивый голос Мити буквально поднял меня над землей, мне захотелось облагодетельствовать все человечество целиком, и незамедлительно. Окрыленная возложенной на меня высокой миссией, я улетела восвояси, чтобы с утра приступить к своим обязанностям.
Дальше события развивались весьма стремительно. Странный вечер памяти, проведенный спонтанно и до похорон, закрыл тему убийства во всем актерском поселке. Следователи еще приходили раза два к Руфе и о чем-то тихо выспрашивали ее. Она в ответ требовала выдать тело, чтобы, наконец, предать его земле. Представители власти что-то уклончиво мямлили, и эти препирательства ни к чему не приводили. Наконец на исходе недели удрученный следователь, который вел это дело, появился у калитки и милостиво разрешил совершить обряд захоронения. На вопрос Руфины о результатах следствия был дан странный ответ, что Илларион Валентинович не убит, а ликвидирован и что он, следователь, подробностей не знает, так как дело передано в компетентные органы. Разбушевавшуюся Руфу утихомиривали всей семьей. Боязнь навлечь на себя неприятности всех сплотила. Я честно приходила каждый день и исполняла данный мной обет. Осенняя сникшая природа выпроваживала нас в родные пенаты. А мы и не сопротивлялись. Как-то сразу стало нечего делать. На обсуждение событий последних дней было наложено табу. Руфа ушла в себя и на все выплески своей менее сдержанной сестры «А помнишь?» отвечала: «Не помню». Остальным и в голову не приходило задевать больную тему. Мне очень хотелось продолжить наши занятные беседы со старой актрисой, но пока это было невозможно. Митя и Данила все время уезжали в город, Анна Николаевна, как нимфа, порхала по паркету дальних комнат, а Владимир Анатольевич вообще перестал приезжать на дачу, ссылаясь на срочную работу. Тоскливо подсчитывая свои потери, принесенные смертью Ларика, я оберегала Руфинину дремоту. «Скоро вечер, и опять надо плестись домой. До отъезда осталось два дня, возможно, когда-нибудь я позвоню Руфе и она разрешит мне прийти к ней в гости, а там случайно окажется Митя. А еще можно будет «случайно» встретить его у консерватории…» Мечтая о возможных встречах и разговорах с предметом моего обожания, я вышла на крыльцо и увидела, что там стоит Маша, у которой мы покупали молоко.
– Где хозяева? – пристально вглядываясь в сумеречную террасу, спросила она.
– А вы кого ищете?
– Кого-нибудь. Так где они?
– Сейчас посмотрю, у вас что-нибудь срочное?
– Ты иди, я сама разберусь.
На веранде в кресле посапывала Руфа, Эва раскладывала пасьянс. Она теперь часто приходила к сестре. Я топталась на месте, не зная, стоит ли будить хозяйку ради прихода молочницы, но больше никого не было дома. Пока я стояла в раздумье, Маша поднялась на террасу, громко и отчетливо произнесла: «Здрасьте».
Подпрыгнувшая от неожиданности Эва и разбуженная Руфа одновременно привстали со своих кресел.
– Машенька, что так поздно сегодня? – не очень понимая, какой день и который час, осведомилась хозяйка дачи.
– Мне поговорить надо бы, Руфина Константиновна, давайте выйдем.
Не в Руфиной манере было задавать лишние вопросы. Она молча поднялась и пошла за Машей, остановив рукой любопытствующую сестру и меня. Когда женщины вышли, то напряжение на веранде достигло высшей точки. Стыдясь друг друга, мы с Эвой не сдвинулись ни на шаг со своих мест, не желая нарушать тишину и боясь принесенных новостей. Почему-то я сразу решила, что известия будут неважные. Судя по Эвиному лицу, ее предчувствия были еще хуже. Так мы и стояли с ней в позе низкого старта и вроде бы не двигались с места, но через короткое время обнаружили себя у стеклянной двери с прижатыми к окнам носами. Только святой и абсолютно глухой человек не попытался бы услышать происходивший в саду диалог.
– Где внуки? – разнесся по саду и эхом долетел до нас басовитый говорок Маши.
– Не слежу за их передвижениями. А почему вы интересуетесь их персонами?
– У меня дочка пропала, – сказала гостья.
– Наверное, она где-нибудь задержалась. Не первый раз Милочка убегает от вас, Маша. Уж не сочтите за бестактность, но вы ведь с ней не очень ладите.
– Мы вообще с ней не разговариваем последнее время, но…
– Что? – вдруг напряглась старушка.
– Я вчера ездила в Москву и была у девчонок в общежитии, где она обычно прячется, когда от меня бегает. Нет ее там. И девки сказали, что она домой уехала. Я вчера прождала весь вечер, ну, думала, загуляла опять и осталась у кого-нибудь из села. А сегодня пошла молоко продавать, и мне Вера Павловна с третьей дачи сказала, что видела Милку вчера вечером – прикатила последней электричкой.
– Ну а при чем здесь мои внуки?
– Так вот я и хочу спросить, не видели ли они ее.
В голосе Маши, как мне показалось, было сомнение в дозволенности такого вопроса и одновременно уверенность в его правильности. Видимо, у Руфы тоже возникли какие-то предположения, так как она нарочито спокойно стала уверять взволнованную мать, что и Данила, и Митя вчера весь вечер были дома.
– …Насколько я помню. Конечно, я могла и не заметить молодых людей, живущих на одной со мной даче, но вряд ли.
– Ну не знаю, тогда, значит, Вера Павловна врет.
– В каком смысле?
– Она сказала, что видела, как Данила разговаривал с Милкой на станции, только…
– Что – только?
– Ничего. Так где они?
– Не знаю, Маша. Вы не волнуйтесь, когда мальчики приедут, я обязательно их спрошу. И если они что-нибудь смогут прояснить, я обязательно тут же вам сообщу. Хотя сомневаюсь.
– Нет уж, я лучше их дождусь.
– Я не думаю, что это удачная мысль. Они же могут вообще остаться в Москве.
– Значит, я до утра подожду.
– Не понимаю вашего упорства, – рассердилась хозяйка дачи.
Повисла напряженная тишина. Создалось ощущение, что победителя в этой беседе нет. Мы с Эвой быстро отпрыгнули от дверей, сделали самое невинное выражение лиц. Руфа поднялась на веранду и продолжила рассказ с того места, где он был закончен с Машей.
– Лера, надо найти Митю и Даню. Маша, заходите, будем ждать.
Я отправилась на поиски молодых людей, думая о том, стоит ли мне их находить или лучше…
Не успела я додумать эту мысль, как из-за угла появился Данила.
– А где Митя? – спросила я.
– Почему ты меня об этом спрашиваешь? Мы с ним очень редко вместе возвращаемся. И почему ты в сумерках бродишь одна? Где бабушка?
– Бабушка ищет вас с Митей.
– Зачем? – встревожился старший внук.
– Пришла Маша и требует, чтобы Руфа вас отыскала.
– Кто такая Маша? – ошалело глядя на меня, спросил Данила.
– Да она ведь вам каждый день молоко приносит!
– Господи, почему я должен помнить имя нашей молочницы? И что?
– У нее пропала дочка.
– Мы-то чем помочь можем?
– Этого я не знаю, – теряла я терпение, – меня просили вас найти. Тебя я нашла.
– Теперь пойдешь искать Митю? Одна на станцию?
– А что же делать, ведь Руфа просила.
– Пойдем вместе, скорей всего Митька приедет последней электричкой.
Мы направились к станции, оставив домашних волноваться дальше. О чем думал Данила, я не знаю, я же радовалась, что смогу встретить Митю и лишний раз помозолить ему глаза.
– Где ты живешь в Москве? – спросил Данила. – Хотя ты бываешь у нас каждый день, я практически ничего о тебе не знаю.
Несмотря на то что это был не Митя, мне все равно был приятен интерес взрослого мужчины к моей маленькой персоне.
– Я живу в самом центре и учусь тоже в центре, на улице Станиславского в английской спецшколе, кстати, самой престижной в Москве.
– Понятно. Поэтому ты выбрала, конечно, языковый ВУЗ.
– Я уже передумала. Даня, раз уж сейчас есть время, я хотела спросить тебя о театральном институте.
– Ты что, собираешься на актерский? – изумился мой собеседник.
– Нет, – обиделась я. – Неужели у меня нет никаких шансов, если бы я захотела стать актрисой? – дразнила я Данилу.
– Ты себе хорошо представляешь эту профессию, образ жизни?
– А что особенного? Не только одни красавицы должны быть актрисами.
– Что ты несешь, при чем здесь красота? А талант у тебя есть? Ты хоть когда-нибудь пробовала на сцену выходить? Читать стихи со сцены?
– Нет, не пробовала. Но я могу начать сейчас, мне не поздно. Будешь со мной заниматься? – веселилась я.
– Ты серьезно? – продолжал удивляться Данила.
– Пока я раздумываю – то ли в актрисы, то ли в театральные критики податься, – продолжала я свою детскую игру.
– Если бы ты хотела по-настоящему, то не гадала бы.
– Почему это? Мне же только шестнадцать. Профессию и позже выбирают, мне в армию не идти.
– Актерство – не профессия, скорее заболевание. Или этим не надо заниматься. Кстати, тебе надо бы это понять, иначе ты с Митей не сможешь общаться.
Оставалось еще минут двадцать до прибытия электрички, и можно было попытаться выяснить причину неприязненных отношений братьев, что гораздо интересней, чем выслушивать Данилины нравоучения.
– Даня, почему ты Митю не любишь?
– Я его очень люблю. Просто хорошо знаю его недостатки.
– А он – твои?
– И он – мои. И часто о них говорит.
– Но он тебя уважает, а ты его нет.
– Я же старше Митьки на семь лет. Он уважает мой возраст, а его пока не за что уважать. Поет он, правда, хорошо, но как управлять своим талантом – не знает. Ничего, у него все впереди.
Данила говорил вполне дружелюбно, и все же некий скрытый конфликт с братом слышался в его округлых фразах. Думаю, он просто ему завидовал.
– А твой талант уже проявился? – попыталась подколоть я Даню.
– Скорее да, чем нет, – засмеялся он. – Я вполне сформировавшаяся личность. Лера, а ты в театр часто ходишь?
– Не очень. Когда билеты достаю. На классику нас школа водит. А в детский часто бегаем, на каникулах.
– Понятно. Ну если ты соберешься заниматься театральным искусством, советую расширить свой кругозор и посмотреть несколько новых, не классических постановок, – усмехнулся Данила. – Чем смогу помогу. Билеты на премьеру, может, совет какой нужный дам, – продолжал глумиться над моей неосведомленностью собеседник.
Почувствовав в его словах явную насмешку, я замолчала и стала деловито вглядываться вдаль в ожидании поезда.
Странно, подумала я, страничка дневника заставила меня подробно вспомнить этот разговор, но, судя по записи, в тот момент я была не рада, что при нашей встрече с Митей будет присутствовать его недобрый брат. Только сейчас понимаю, какой глубокий след оставила в моем сознании легкая беседа.
Пришла электричка. Мити среди тех, кто выходил из вагонов, не было. Растерянные, мы молча постояли еще несколько минут и пошли на дачу.
– Куда же он делся? – волновалась я.
– Остался в Москве, может, загулял, да мало ли что. Завтра объявится, – беспечно отозвался Данила.
– То есть как, завтра? Руфа же ждет его.
– Но он об этом ничего не знает. Если ты способна здраво рассуждать, то он имеет на это полное право.
– Да, конечно, но что мы скажем Руфе?
– Так и скажем. Лера, сейчас уже очень поздно. Ты домой как пойдешь? Твои, что, совсем не волнуются?
Если бы он знал, как мне не хочется думать на эту тему. У меня аж заныло все внутри.
– Конечно, мне уже давно пора быть у себя, – промямлила я, – но ведь Руфа…
– Перестань, а то я не понимаю! Сейчас быстренько дойдем до наших, а потом я тебя провожу. Тебя небось уже с собаками ищут.
Я еле поспевала за ним, злилась на то, что он пытается сократить время моего присутствия на их даче и еще зачем-то напомнил о неприятном моменте возвращения к родственникам. Вообще, это не его дело, сейчас так ему и скажу. Но я не успела выразить протест, мы оказались у калитки дачи, у которой стоял Митя, жующий травинку.
– А мы тебя на станции ждем. Как это ты здесь очутился? Ты нас не видел?
– Я на станции не был, я на папе приехал.
– И давно ты здесь? – начал заводиться старший брат.
– Полчаса, наверное, а что?
– Мог бы на станцию сбегать, не развалился бы.
– Я стою, вас встречаю, что ты налетаешь? Там, на даче, какая-то странная суета. Все тебя ждут, хотел предупредить, – вяло отбивался от нападок брата Митя.
– Что-то с Руфой?
– По-моему, что-то с тобой, но точно не знаю. Пошли, сам разберешься.
– Подожди, надо Леру проводить. Это-то ты, надеюсь, сможешь?
– Конечно, – с горячностью согласился младший брат.
Я была безумно благодарна Даниле. Зря я все-таки на него дулась, он очень чуткий и тонкий человек.
В отличие от предыдущего разговора на станции, эту прогулку я обдумывала долгие годы. Так как больше мне и нечего было вспоминать. Тогда, наскоро попрощавшись со спиной быстро удалявшегося Данилы, мы пошли по дорожке, «освещенной Луной» (именно так и написано). Я, правда, не помню луны, да и каким путем мы шли, тоже не припоминаю, но дневнику виднее. Он зафиксировал и дату, и даже время прогулки – 26 августа 00 часов 50 минут.
– Ты представляешь, Лера, я поеду в Италию.
– Зачем? Когда? – испуганно воскликнула я.
– Учиться петь. Меня и еще одного парня с нашего курса отправляют на стажировку в Милан. Ты можешь себе это представить? – радовался своей уникальной судьбе будущий великий тенор.
А мне даже думать об этом не хотелось, я вся сникла. Все так хорошо начиналось и такой обвал. Но я попыталась искренне порадоваться за Митю и нашла в себе силы поздравить его.
– Ты сколько пробудешь там?
– Надеюсь, года два. А потом вернусь и поступлю в Большой. Мама, конечно, мечтает о мировой славе для меня, но с чего-то надо начинать.
Ни в тот момент, ни позже я не сомневалась в избранности Мити. Его высокопарность меня нисколько не удивляла. Воспитанная на примерах литературных героев конца XIX – начала XX века, я думала о жизни, о любви, о человеческих отношениях только в таком «высоком штиле». За жизнь общения, конечно, изменился, а суть душевных переживаний осталась прежней. Именно поэтому я и сижу в этом увядшем саду одна и трясусь от страха. Наша лунная прогулка была единственным и последним приятным романтическим впечатлением в то лето. Прослушав лекцию на тему «Митя и оперное искусство», я оказалась у своей калитки, и огни временного дома ярко освещали «мой нелегкий» путь в лоно семьи.
Потеряв всякую надежду найти со мной контакт или оставив основной удар на встречу с мамой, мои покровители вежливо-отстраненно поприветствовали меня, когда я робко вошла на террасу. Все-таки удивительно интеллигентные люди. Могли бы накричать, выгнать. Успокоенная, я двинулась в свою комнату. Неожиданная наполненность сегодняшнего дня приятно возбуждала после недельного поста возле Руфиного кресла. Милосердие молодой девушки, конечно, велико, но не безгранично. Зачитываясь в детстве и юности романтическими историями великих классиков, я преклонялась перед великодушием и самоотверженностью молодых дам, типа Джен Эйр, с сожалением не находя в себе ее возвышенных качеств. Конечно, я этого стыдилась и воспитывала себя. Как раз сейчас мне представилась редкая возможность, и я всячески старалась соответствовать высоким образцам. Тем не менее тайна, вошедшая в дом старой провинциальной примадонны вместе с появлением Маши, волновала и заставляла работать фантазию. Кроме того, именно сегодня, когда я меньше всего ждала какого-то разнообразия, словно награду за хорошее, достойное поведение, я получила внимание двух молодых людей. Справедливости ради придется признать, что внимание было вынужденным, но… об этом думать как раз и не хотелось. В тот период моей юности меня совершенно не интересовали друзья и подружки, которые наверняка и составляли основной круг интереса этих молодых людей.
Москва и все, что связано с возвращением, скоро вторгнутся в мою жизнь, но еще несколько дней можно пожить с ощущением свободы и тайны. Луна, естественно, светила ярко, и воздух был по-осеннему волнующе-пряным, как писали в любимых мелодрамах. С трудом оторвавшись от романтических мыслей, я нашла в собранной сумке нужные для похода в ванную вещи и отправилась умываться. К счастью, даже в те годы, когда подмосковные дачи простых людей представляли собой сочетание первой лампочки Ильича и остатков первобытно-общинного хозяйства в виде непрезентабельного уличного сортира и такого же незамысловатого умывальника, на академических дачах все было в доме – и ванна, и туалет, и даже колонка с горячей водой. Когда в дикую жару обездоленные москвичи грели бесконечные ковшики и кастрюльки в надежде вымыть хотя бы любимые части тела, мы, жители академического поселка, нежились в струях теплой воды.
Сегодня я была в ударе, какие-то новые слова и выражения образовались в голове. Видимо, двухмесячное общение с ироничной Руфой не прошло даром, а желание соответствовать уровню интеллекта ее двух внуков сильно подтянуло мои мозговые ресурсы. Напевая незатейливую мелодию, я вернулась к себе, походила по комнатушке, бессмысленно перекладывая вещи со стула на кровать и обратно. Устав от неукротимой радости, наконец угомонилась и улеглась в постель.
Утро наступило внезапно, не предупредив заранее о своем плохом настроении и стремлении испортить его и мне. Еще часа полтора я продлевала, несколько искусственно, остатки возбуждения в ожидании продолжения приключений вчерашнего дня. Настороженно выйдя на веранду, я никого не обнаружила и вспомнила, что сегодня выходной день и все дрыхнут без задних ног, даже детишки под шум дождя продолжают сладко посапывать у себя в кроватках. Наверняка у Руфы тоже все дома.
Я мужественно шла по мокрой дороге, мурлыча песенку Винни Пуха из известного мультфильма, и не замечала пустоты аллей, подмоченного, поникшего пейзажа и настороженной тишины, притаившейся в актерском поселке. Дошлепав по лужам, я широко открыла калитку и остановилась, как будто меня резко дернули и предупредили…
Я не распознала знака, только сердце впервые в жизни сильно застучало. Отважное молодое любопытство било копытом и толкало меня вперед. Наше счастье или неудача в том, что заранее мы не можем знать, какой день изменит судьбу, сложит жизнь так или иначе, а потом уже поздно хвататься за голову и кричать: «Как же это я не заметила?» Все говорит, кричит о том, что надо обратить внимание на то или иное событие, поступок, явление, но нет, мы идем вперед, не разбирая дороги, с открытым забралом. Особенно в молодости. Хваленая женская интуиция еще не проснулась во и только удивление и любопытство двигали мной в тот момент.
На террасе сидела Маша и тщательно перетирала столовые приборы, аккуратно укладывая их в специальные коробочки.
– А где все? – не поздоровавшись, требовательно спросила я.
– В милиции, – односложно и обыденно процедила Маша.
– Зачем?
– Так ведь плохи дела.
– В каком смысле?
– Да во всех.
– Маша, вы можете поподробней рассказать?
– А что тут говорить. Милку мою убили. Ты, наверное, слышала, и вот теперь разбираются, кто это сделал.
– С кем разбираются? При чем здесь все они? – описала я круг руками, указывая на отсутствующих хозяев.
– И очень даже они при чем.
Я чувствовала, что большая беда пришла в этот дом, не понимала, почему Маша не хочет мне рассказать и робко спросила:
– Я подожду?
– Жди. Только когда они явятся, не известно. А мне надо собирать вещи для отъезда. Теперь Милка уже не соберет.
На лице Маши не дрогнул ни один мускул. Мне было неловко спрашивать, почему, если ее дочку убили, она сидит в этом доме, почему Шабельские в милиции, а она, мать убитой, здесь? Я сидела как мышка, боясь даже дышать, и только редкое позвякивание посуды, укладываемой Машей, нарушало тишину.
– Есть хочешь? А то непонятно, сколько тебе еще ждать придется.
– Не знаю, может, попить чего дадите?
– Дам, ты иди к столу, а то сидишь, как бедная родственница, и трясешься.
– Я не трясусь, я просто промокла, вот и дрожу.
Маша молча расставила чашки и переложила сладкое из пакетов в вазочки.
– На вот, хорошие булочки. Ты, наверное, сладкое и мучное любишь, вон какая пухленькая.
– Люблю, но сейчас что-то не хочется.
– Моя Милка тоже в твоем возрасте была толстушкой, а потом… Ну после… Похудела сильно.
От чего Милка сбросила лишние килограммы, я так и не поняла, да это было уже и не важно. «Скорей бы все пришли», – тревожно билась мысль. В звенящей тишине мы просидели с Машей, наверное, часа два. Я уже совершенно отчаялась, как вдруг услышала возбужденные голоса, вскочила и заметалась, не зная – то ли встречать их на крыльце, то ли, наоборот, стушеваться.
– Да не прыгай ты, сядь, – велела Маша.
Я послушно села на краешек кресла. Дверь распахнулась, и вся компания ввалилась в дом, сразу наполнив комнату напряженным гомоном.
– Я так и знала, что когда-нибудь он подведет нас всех под монастырь, – рыдала Анна Николаевна. – Я не вынесу этого.
– Аня, перестань, что ты несешь? Ты все пытаешься свести счеты, а нам надо его выручать, – кипятился Владимир Анатольевич с несвойственным ему темпераментом.
– Остановитесь. Здесь посторонние, не надо усугублять ситуацию, – пристально глядя на меня, тихо призвал Митя к порядку родителей.
За все время перепалки Руфа не произнесла ни слова, только курила, шумно вдыхая и выдыхая дым сигареты.
– Есть будете? – спросила Маша. – Я, правда, ничего не готовила, но могу по-быстрому что-нибудь собрать.
Члены семьи вопросительно посмотрели на нее, затем на Руфу. Руфа, наконец, отошла от двери, молча загасила сигарету и села в свое кресло.
– Лера, ты давно ждешь?
– Давно, но я могу уйти. Я все понимаю, я просто очень волновалась.
– Не думаю, что ты что-нибудь понимаешь. Я и сама почти ничего не понимаю. Ладно, я пойду к себе, подумаю.
Она встала и пошла наверх.
– Пойдем со мной, Лерочка.
Я рысью кинулась наверх, опасаясь, что меня остановят и пошлют домой. Руфа, в отличие от Маши, не стала тянуть резину и с места в карьер сообщила мне, что Даня арестован по подозрению в убийстве Милы. Стало еще непонятней и страшней. Где-то в других домах, семьях, безусловно, могли происходить убийства, кражи, аресты, но только не у Шабельских. Именно это я и сообщила Руфе. Она не обратила внимания на мои слова и не столько мне, сколько для себя продолжала говорить:
– Допустим, действительно кто-то из деревни видел человека, одетого в точно такие же рубашку и брюки, как у Данилы. Ну и что? По-моему, он даже не был знаком с Милой. Может, кто-то выкрал его вещи и надел их, чтобы убить Милу. Зачем? Хотел отомстить? За что? Не понимаю. Лера, – продолжала Руфа, – Милу толкнул в яму какой-то мужчина, похожий по описанию на Даню, даже отпечатки следов от его ботинок нашли. Алиби у Дани нет. Никто из нас его не видел. Но он часто гуляет то на станции, то в лесу. Я чувствую, что что-то не так, но ухватить это не могу. Если я его не вытащу, никто больше не поможет.
– А родители? А Митя?
– Они слабые. Аня ненавидит Даню, Митя думает только о себе, Володя и себе-то не может помочь никогда, а уж другому…
Руфа махнула рукой и встала.
– Ладно, девочка, и ты помочь не можешь, иди лучше. Нам надо собираться в Москву.
Резко закончив разговор, Руфа отвернулась.
Я поняла, что надо убираться, и хотя мне очень хотелось сказать все имеющиеся у меня слова утешения, делать я этого не стала. Тихо спустилась на веранду, где никого не было, тихо вышла на крыльцо и закрыла дверь, которая отделила мою жизнь от жизни моих знакомых. Наверное, навсегда. Печально. Но понять их можно. Зачем им сейчас лишние вопросы и вздохи. Помочь я действительно ничем не могу. Может быть, когда все прояснится, а я не сомневалась, что никто из этой достойной семьи не причастен к чему-то позорному, я смогу снова общаться с Шабельскими. Несмотря на попытки обнадежить себя, легче на душе не становилось. Отбиваясь от плохих мыслей, я пыталась настроить себя на новую жизнь, но и это не радовало пока. Перестав думать вообще, я брела по раскисшим дорожкам поселка и прощалась с каждым листочком, пытаясь не заплакать от отчаяния и тоски. На этих грустных словах заканчивается моя старенькая наивная летопись.
