Текст книги "Победители сильных (Сборник исторических повестей)"

Автор книги: Любовь Воронкова

Соавторы: Поликсена Соловьева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Зловещий сон

Огромное войско Кира перешло реку. Шли по мостам, переплывали на плотах. Были смельчаки, которые верхом на конях бросались вплавь.

С недобрым чувством вступил Кир на чужую ему равнинную землю.

Они шли весь день, а равнина уходила все дальше и дальше, однообразная, шелестящая травой и ковылем. Ни холмов, ни горных вершин. Солнце было нежаркое. А к ночи подул северный ветер, пригибая травы к земле. И закатное небо, малиновое и лиловое, показалось Киру угнетающе печальным.

Ночью Кир долго не спал. Он вышел из шатра, что-то тревожило его. Он ходил по лагерю, проверяя посты. Нельзя быть спокойным на опасной скифской земле. Враги, как змеи, могли подползти неслышно к лагерю…

Но все было тихо. Только храпели иногда кони, шелестела трава да потрескивали в кострах ветки сухого саксаула. Крупные звезды, спустившись до самого горизонта, мерцали, словно покачиваясь на своих тонких серебряных лучах. Киру казалось, что он слышит их призрачный серебряный звон, и это пугало его, как предвестие беды.

Кир уснул с тяжелым сердцем. И тяжелый приснился ему сон.

Он увидел юного Дария, старшего из сыновей своего родственника и вельможи Гистаспа. Дарию было всего двадцать лет. Гистасп оставил его дома; он считал, что Дарий еще молод для тяжелых походов.

Проснувшись, Кир долго обдумывал свой сон. И, обдумав, счел этот сон пророческим.

И, едва небо на востоке засветилось зеленоватым отсветом наступающего утра, Кир приказал позвать к себе Гистаспа.

Кир и Гистасп были одни в шатре. Кир не хотел, чтобы кто-нибудь знал об этом разговоре.

Кир сказал:

– Сын твой, Гистасп, виновен в заговоре против меня, против моей власти. Я знаю это достоверно. Боги заботятся обо мне и предупреждают меня обо всем, что мне предстоит.

Гистасп глядел на него с тревогой и страхом. Ему показалось, что он слышит голос старого Астиага, давно ушедшего из жизни…

– Сегодня ночью, во сне, – продолжал Кир, – я видел твоего сына Дария с крыльями на плечах: одним крылом он осенял Азию, другим Европу. Это сновидение свидетельствует, что он злоумышляет против меня. Поэтому как можно скорее возвращайся в Персию и постарайся представить сына твоего на суд к тому времени, когда я покорю эту страну и возвращусь домой.

После, когда Кира не стало, маги так толковали его сон:

– Кир думал, что Дарий злоумышляет на него. Но ведь это было не так. Божество давало ему заранее знать, что он сам умрет здесь, в земле массагетов, и что царство его перейдет к Дарию.

Ни сам Кир, ни Гистасп не усомнились в том, что это не просто сон приснился усталому, озабоченному огромными военными и государственными заботами человеку. Оба они были совершенно уверены, что божество посетило царя и предупредило его.

– Не родиться бы лучше, царь, тому персу, который злоумышляет на тебя, – ответил преданный Киру Гистасп, – а если такой есть, то пусть он погибнет тотчас! Злоумышлять на того, кто из рабов сделал персов свободными и вместо подчинения дал им владычество над всеми народами! Если сновидение знаменует, что юный сын мой замышляет против тебя восстание, я отдам его тебе: делай с ним что хочешь!

Разгневанный и несчастный, Гистасп, встретив, как обычно, молитвой восходящее солнце, потребовал своего коня и отправился обратно в Персию. Он спешил домой. Он боялся, что Дарий что-нибудь предпримет против Кира. Надо было немедленно заключить сына в темницу, чтобы он ничего не успел предпринять. Гистаспу и в голову не приходило, что его юный Дарий может оказаться ни в чем не виновным!

Совет Креза выполнен

Изо дня в день шло вперед по равнине Кирово войско. Широкий след, вытоптанный конями, оставался после него. Высокая трава ложилась, прибитая к земле там, где проходили его тяжелые колесницы.

Удивительным казалось, что солнце здесь не палило, не обжигало кожу, не слепило глаза. После месопотамского пекла закаспийские степи казались персам прохладными. Говорили о том, что если идти все дальше и дальше, то можно совсем замерзнуть. И что там часто вьюгой поднимаются холодные белые перья и заслоняют небо – так говорили они о снеге.

Жадно всматривались они в ясную днем и лиловую вечером даль. День идут, два идут, три… Ведь должно же наконец что-то появиться перед ними – море, гора, город! Ничего. Все та же степь, все тот же серебряный разлив ковылей.

Ночью звезды висели так низко над горизонтом, что, казалось, их можно достать рукой. Но шли вперед, а горизонт уходил все дальше и дальше, и звезды медленным, торжественным хороводом передвигались на запад, а с востока поднимались другие. Степь молчала. Днем трещали цикады, пели птицы. Массагеты не показывались, исчезли, растворились где-то в солнечном степном мареве. И уж начинало мерещиться, что никаких массагетов нет и не было и что степь пуста и безлюдна до самых тех северных стран, где кончается всякая жизнь.

На восьмой день Кир остановил войско.

Как воевать с массагетами, если они налетают откуда-то из неведомых далей и потом снова исчезают без следа в этих далях, в этом шелесте трав и солнечном молчании степи?

Сделали так, как советовал Крез. Войско разделилось. Слабые, больные, уже не способные к битве воины остались на месте. А остальные – сильные боевые отряды – вместе с царем и военачальниками отступили обратно, к реке.

Оставшиеся недоумевали. Что задумал Кир? Почему он оставил их здесь?

Но долго раздумывать об этом они не стали. У них было столько всякой еды и столько вина, что целое войско могло бы пировать до утра. Скоро запылали костры, потянулись вокруг запахи жареного мяса, заплескалось виноградное, ионийских виноградников, вино.

И, словно почуяв запахи пира или услышав песни у костров, на персов налетели массагеты. Со свистом, с боевыми воплями на полудиких конях ворвались они в лагерь.

Персы пробовали сопротивляться. Но массагеты с яростью топтали их копытами коней, наносили удары, убивали. И скоро персы все полегли у своих приготовленных для пира костров.

Массагеты ликовали. Они тут же бросились сдирать с убитых скальпы. Они делали это ловко и проворно, и каждый спешил добыть как можно больше скальпов, чтобы потом, связав их за волосы, повесить на узду своего коня. У кого больше скальпов, тот больше убил врагов. Вождь похвалит и поблагодарит их за храбрость и отвагу.

Труд битвы всегда тяжел. Усталые, с окровавленными руками, массагеты хотели было, вскочив на коней, исчезнуть в степи. Но запах жареного мяса остановил и привлек их. С радостными криками, с возгласами ликования они окружили костры, на которых жарились туши быков и баранов. И еще выше поднялись их радостные вопли, когда они увидели бурдюки с вином.

Массагеты сложили свои луки и щиты и уселись к кострам. Они резали мясо кинжалами, захватывая куски побольше. Они хватали чаши и жадно пили вино, пели и смеялись. Силой волшебства этого янтарного вина весь мир для них преобразился, луна смеялась на небе, огонь в кострах плясал веселую пляску, кругом были друзья, каждый готов был клясться в дружбе каждому… Они пели, хохотали, кричали что-то друг другу. И кони откликались им из темноты веселым ржанием, будто смеялись вместе с ними.

Отведав радость виноградного сока, они не знали его коварства. Казалось, что от такого вина даже голова закружиться не может. Но голова закружилась, отнялись руки и ноги, и победители крепко уснули на залитой вином и кровью земле, потерявшие силы, потерявшие разум.

Вот тут и вернулся Кир со своим войском. Боя не было. Много скифов убили, но гораздо больше взяли в плен. Взяли в плен и сына царицы Томирис, их молодого вождя Спаргаписа.

Смерть Кира

Царица Томирис вскоре узнала, что сделал Кир с ее войском. Сразу постаревшая, задыхаясь от горя и ярости, но не теряя рассудка, она послала Киру вестника.

Кир погубил третью часть ее войска – обманом, хитростью погубил!

И он взял ее сына. Только бы вызволить ей сына из рук персов, только бы вернуть его!

Но если Кир не захочет вернуть ей сына, тогда уже не будет места разговорам.

Кир молча, нахмурясь, слушал вестника Томирис.

«…Ненасытно жадный до крови, Кир, не гордись случившимся, тем, что с помощью виноградного плода, которым вы напиваетесь сами и от которого неистовствуете так, что по мере наполнения вином все больше сквернословите, не гордись, что столь коварно, такими средствами овладел ты моим сыном, а не в сражении и не воинской доблестью. Теперь послушай меня, потому что советую тебе благое: возврати мне моего сына и удаляйся из нашей страны, свободный от наказания за то, что так нагло поступил с моим войском. Если же не сделаешь этого, клянусь Солнцем, владыкою массагетов, я утолю твою жажду в крови, хоть ты и ненасытен».

Кир выслушал речь царицы и отпустил вестника, ничего не сказав. «Мне грозит женщина! – думал он. – Мне, владыке стольких стран! Я прошел столько дорог, покорил столько городов и племен, и я должен уйти, испугавшись угроз женщины!»

Усмехнувшись, он удивился ее самонадеянности. «Я не верну тебе сына, – думал Кир. – И я не сделаю ему зла. Но, пока он будет у меня в руках, ты, Томирис, тоже нам зла не сделаешь. Я не могу уйти из этой земли, не покорив массагетов, иначе кочевники никогда не дадут нам покоя».

Молодой массагет Спаргапис, с растрепанной гривой белокурых волос, плачущий от стыда, что так бесславно попал в руки врагов, постиг всю меру своего несчастья и позора. Его взяли, как щенка, сорвали с него золотой пояс и драгоценный кинжал… Он, сын царя, как последний раб стоит в оковах перед чужим царем, перед чужими воинами.

– Сними с меня цепи! – в ярости кричал он Киру и громыхал оковами. – Сними с меня цепи, прошу тебя! Только сними с меня цепи!

– Освободите его от оков, – приказал Кир. – Я не убиваю пленных.

Оковы тотчас сняли. Все ждали – что теперь скажет массагет? Что будет делать дальше?

Все произошло так быстро, что никто не успел помешать Спаргапису. Он выхватил кинжал из-за пояса стоявшего рядом воина и с размаху ударил себя в сердце.

Кир видел много смертей на своем веку. Но этой смерти он не хотел. Дрожь прошла по его лицу, он отвернулся и ушел, чтобы не видеть у своих ног этого юного вражеского вождя.

Может быть, Кир стал слишком старым, может, он вспомнил о своем беззащитном детстве, но сердце его дрожало. Он не хотел этой смерти.

Спаргапис умер. Царице Томирис больше нечего было ждать и больше незачем щадить Кира. Она собрала все войско, которое у нее было, и, яростная, беспощадная, безудержная в своем горе и в своей ненависти, напала на Кира.

Еще с вечера разведчики принесли весть, что скифы недалеко. Они готовы к бою, но, видно, ждут утра.

Кир не спал. Почему-то вспоминалась молодость, далекие походы, трудные осады, бои… Крепостные стены лидийских Сард, которые казались неприступными. Башни Вавилона и их медные ворота, которые казались несокрушимыми… Крепости ионийских городов… Но тогда все было ясно: осада, бой. Город, который нужно взять. Войско, которое нужно разбить…

А здесь? Враг, уходящий куда-то, исчезающий. И ни городов, ни крепостных стен. Как воевать? Что осаждать, побеждать, захватывать?

А войско Кира все больше устает, все больше изматывается в этой войне без боев, в войне без противника, всегда настороженное, в постоянном ожидании неведомых опасностей…

Кир встал и поднял свои войска до рассвета. По обычаю персов, они молитвой встретили восходящее солнце – их божество, совершили возлияние. И стали готовиться к битве.

«Мне кажется, сражение это было наиболее жестоким из всех, в каких когда-либо участвовали варвары», – говорит Геродот.

Кир, когда увидел надвигающееся на него с дикими криками войско массагетов, собрал все свое мужество закаленного в боях воина и хладнокровие опытного полководца. Но все же при виде этой конницы, поднявшейся словно туча на горизонте, ему мгновенно вспомнилась страшная песчаная буря в пустыне Деште-Кевир, которая надвигалась вот так же зловеще и неотвратимо.

Два войска сошлись и встали друг против друга. Полетели стрелы. Кир заметил, что массагеты стреляют не хуже, а лучше, чем его стрелки, и что они натягивают лук иначе, чем персы и другие народы. Персы притягивают тетиву к груди. А массагеты становятся к неприятелю боком, притягивают тетиву к плечу, стрела у них летит с большей силой. Они проворны в бою, стреляют и правой и левой рукой, и воины Кира, пораженные стрелами, падают чаще, чем у массагетов… «Надо будет научить наших лучников тому же», – думал Кир.

Бой нарастал. Стрелы с гудением густо летели и с той, и с другой стороны. Но вот колчаны опустели, и воины двинулись друг на друга с копьями и мечами.

Бились долго, упорно, беспощадно. Персы не привыкли отступать и к тому же знали, что если не победят, то погибнут. А Томирис в своем неистовом гневе и ярости готова была погибнуть, но отомстить Киру за своего сына. И они дрались насмерть.

Ни один воин не отступил, не попытался бежать. Или победа – или смерть. Или смерть – или победа.

Победили массагеты. Почти все войско Кира полегло на этом роковом поле битвы, а те, кто остались в живых, напрасно искали своего царя и полководца Кира.

Поверженный Кир лежал среди своих убитых солдат.

Сражение кончилось.

Светлые жестокие глаза Томирис сверкали на коричневом от плотного загара лице.

– Найдите мне Кира! – приказала она.

Вскоре убитый царь, раскинув руки, беззащитно лежал перед ней на земле.

Томирис велела наполнить кровью кожаный мешок.

– Хотя, я вижу, и победила тебя в сражении, но ты причинил мне тяжкое горе, коварством отнявши у меня сына, и я насыщу тебя кровью, как угрожала!

Сказав это, Томирис своими руками приподняла тело Кира и погрузила его голову в мешок, полный крови.

«Относительно смерти Кира существует много рассказов, – заключает Геродот свое повествование о царе Кире, – я привел наиболее правдоподобный».

Так погиб Кир, «царь народов, великий царь, могучий царь», как тогда именовали его.

Персы называли его отцом, а греки считали образцом государя и законодателя.

Он царствовал двадцать восемь лет.

В городе Пасаргады поставили персы Киру гробницу. Это была небольшая массивная башня, окруженная колоннами. Густые деревья окружали гробницу и охраняли от жгучего солнца, – тому, кто лежит здесь, нужны тишина и покой, потому что в жизни его не было ни покоя, ни тишины.

Наверху гробницы устроен склеп с очень узким входом. Там стояло золотое ложе и на нем золотой саркофаг, стол с золотыми кубками, множество царских одеяний и украшений с драгоценными камнями хранилось там. Там же лежало и оружие царя – его лук, щит и меч. Над всем этим была надпись:

«Человек! Я, Кир – создатель державы персов, и я был царем Азии. Поэтому не завидуй мне за этот памятник».

Потом гробницу разграбили, ложе и саркофаг разбили на куски. Хотя маги сторожили ее и получали за это каждый день овцу и каждый месяц – лошадь.

Все это было очень давно. Прошли тысячелетия, и в долине Мургаб, где шумел богатый город Пасаргады, нет ничего. Лишь несколько обломанных колонн, кое-где цоколи, на которых стояли колонны, каменные косяки от ворот – вот и все, что осталось от столицы древних персидских царей..

Но гробница Кира стоит и сейчас. Только ни зелени, ни прохлады нет около нее. Солнце палит древние камни, и степной ветер обвевает их жарким дыханием. И никаких пышных надписей, о которых говорит Геродот, нет на ней. Лишь одна строка доносит нам из давних времен голос великого полководца:

«Я, Кир, царь Ахеменид».

Поликсена Соловьева
ПОБЕДИТЕЛИ СИЛЬНЫХ

I

Велико и могущественно было в древности персидское государство. Оно охватывало Азию, часть Африки и начинало уже протягивать руки к Европе. Царь этого огромного государства назывался «Великим царем». «Долгорукий» было также одним из его прозвищ, потому что рука его протягивалась по всей земле, и ни единый народ не был от него в безопасности. Его зимняя столица город Сусы, построенный в виде сокола с распростертыми крыльями, выражал собой это могущество.

Войска персидского царя были бесчисленны, целые народы составляли отдельные части этого войска. Богатства всего мира стекались в царскую сокровищницу так же быстро и неуклонно, как реки стекают в море. Подвластные народы платили ему дань долотом, а те, у которых не было золота, – дорогими предметами и рабами. Эфиопы давали слоновые клыки и черное дерево; арабы, как евангельские волхвы, приносили ладан; кавказские племена присылали сто юношей и сто молодых девушек. Кроме того, само персидское государство снабжало пищей и всем нужным царя и его двор. Один город поставлял хлеб, другой – мясо; этот – вино, а тот – охотничьих собак. Один Вавилон содержал табун для царской службы более чем в шестнадцать тысяч лошадиных голов. Кроме того, никто не мог испросить свидания с монархом, не сложив к его ногам дара, более или менее ценного, смотря по состоянию просителя.

Царь брал у рыбака рыбу и у пастуха овцу, так же точно как сундук с золотом у целой провинции или какую-нибудь драгоценность у своего вельможи. Эти вельможи назывались в Персии сатрапами. В городах Сусы, Экбатаны и Персеполисе у Великого царя были сокровищницы, наполненные золотом. Металлические монеты, расплавленные в горниле, выливались там в жидком виде в глиняные вместилища, сделанные в земле. Когда металл остывал, разбивали глину и, по мере надобности, резали золото, превратившееся в сплошные слитки.

Удивительная роскошь окружала грозного царя.

В мраморных дворцах его, украшенных пурпуром, стояли золотые ложа на порфировых помостах.

Двор царя состоял из стражи, бесчисленных сановников, ловчих, мальчиков-прислужников и рабов. В садах, окружавших дворец, росли кедры, розы, прыгали антилопы, пели соловьи. Пятнадцать тысяч гостей пировали каждый день за царским столом.

В один день уничтожались тысяча быков, четыреста баранов, пятьсот откормленных гусей, триста голубей, шестьсот редких птиц, груда муки, потоки масла, море вина и столько пряностей, что ими можно было нагрузить целый корабль. «Царские уста», как называли впоследствии эти трапезы, были бездной, поглощавшей ежедневно пропитание большого города.

Среди всего этого блеска и роскоши Великий царь был скрыт, как таинственное божество, невидимое и недоступное. Народ знал его только в образе крылатых быков с человеческим лицом, выставленных у дверей его дворца и изображавших собою его силу и могущество.

Пурпурная завеса скрывала, как облако, это земное солнце от тех, кто был допущен на свидание с ним. Всякий приближавшийся к царю должен был прежде всего распростереться у его ног. Смерть поражала дерзкого, осмелившегося явиться к царю без зова.

Царь мог делать все что хотел. Законы уничтожались по его прихоти. Всякое повеление, вышедшее из его уст, было роковым и неотменным.

Он мог в нем раскаяться, но взять его назад не мог, как лук не может вернуть стрелу, спущенную его тетивою. Подданные Великого царя принадлежали ему телом и душою: все были одинаково рабами. Самовластный владыка относился к заслуженному сановнику так же, как к смотрителю за конюшнями или носителю опахала.

Персидский царь Камбис, желая однажды доказать свою ловкость одному вельможе, выстрелил из лука в его сына и, в присутствии отца, попал стрелою между глаз. В другой раз он велел зарыть в землю по горло двенадцать юношей из знатных семейств, без всякого повода, без гнева, под влиянием минутной прихоти.

Таков был Великий царь, воплощенное могущество и чудовищность Востока. Земля, как сказано в Библии, «трепетала и безмолвствовала перед ним».

II

На крайней границе его государства, на тощем и сухом полуострове, перерезанном горами с каменистыми скатами, копошился народец, у которого, по словам одного его поэта, «бедность была молочной сестрой». Но судьба дала этому народу божественные дары, для того чтобы он передал их всему миру. Народ этот был греки, а дары эти были – светлый ум, способность к наукам и искусствам. Ни один народ не строил таких храмов и не высекал из мрамора таких статуй, как греки. У них было врожденное благородство, стремление к красоте и совершенству, благодаря которому преображалось все, к чему они прикасались.

Греки, как и большинство древних народов, обожествляли природу. В природе и во всех ее явлениях они чувствовали живую душу, и эта душа представлялась им в виде разных божеств. Но у других народов, менее развитых и слабее чувствовавших глубокую красоту природы, чем греки, эти божества часто бывали грубы, безобразны и жестоки, а рассказы об их происхождении и деяниях иногда совсем бессмысленны.

У греков же все рассказы об их богах и полубогах-героях всегда полны глубокого смысла, а сами эти боги и герои так величественны и прекрасны, что до сих пор все народы помнят их имена и подвиги. Греческие трагедии, в которых изображена печальная и страшная судьба целых поколений людей, полны таких мудрых мыслей и высоких чувств, что до сих пор их изучают и ставят на сценах наших театров. Язык греков был сверкающий и звучный, всякий другой казался после него грубым говором. Несмотря на свою бедность и скудость своего края, греки сознавали свое врожденное благородство. Любовь к славе побуждала их к труду и подвигам.

В этом уголке земли вставала заря вечного просвещения; незаметный народец чувствовал, что в нем трепещет душа мира.

Но все дары греков еще не проявились вполне. Нужно было, чтобы меч расшевелил этот тлевший огонь и превратил его в огромное пламя, освещающее и до сих пор весь мир.

Лет за пятьсот до Рождества Христова Персия объявила Греции войну. Тяжелый нескладный гигант Азии выступил против гордого человечка. Этот человечек один держался прямо среди покоренных племен, и это оскорбляло даже издали гордость гиганта.

III

У персидского царя Дария было несколько причин начать войну с Грецией. Во-первых, когда две покоренные Персией провинции возмутились против власти сатрапов, греческий город Афины пришел на помощь восставшим и сжег город Сарды, принадлежавший Персии. Во-вторых, Дария подговаривал к войне правитель одной страны, завоеванной Грецией, и, в-третьих, у Атоссы, жены Дария, явилось фантастическое и неотвязное желание, чтобы ей прислуживали молодые афинские девушки.

Узнав о сожжении Сард, Дарий сначала спросил только: «А что такое Афины?» – с удивлением человека, которого укусило в пятку невидимое по своей малости насекомое. Но потом на него нашел гнев; он пустил в небо стрелу, как гонца, и воскликнул: «Дай мне, боже, отомстить афинянам!» Рабу было приказано стоять сзади царя за столом и трижды повторять ему во время еды: «Господин, помни об афинянах!»

Первым действием Дария было отправить в греческие города послов с требованием горсти земли и чаши воды, что служило знаком покорности и вступления в подданство. Страх перед персидским могуществом был так велик, что большинство городов греческих согласилось исполнить требование, но Спарта и Афины дали жестокий и гордый ответ на дерзкое требование.

Спартанцы бросили в колодец посла Дария, крича ему, чтобы он сам достал себе оттуда землю и воду для своего царя. Афиняне были глубоко оскорблены, когда переводчик, находившийся при после, передал им на их родном языке дерзкое и унизительное требование Дария. Им казалось, что оскверняют их святыню, так как они верили, что сами боги говорили по-гречески. В гневе сбросили они персидского посла в реку.

IV

Дарий послал против афинян армию в двести тысяч человек, с приказанием взять в плен живыми мятежных рабов и в цепях отослать их в его дворец, в Сусы. Ему интересно было посмотреть на существа, у которых хватило безумия сопротивляться ему.

Греция разделялась на несколько небольших государств. В каждом было свое особое правление, но религия и язык – у всех одни. Главными государствами были Аттика с городом Афинами, управлявшаяся народным собранием, и Лакедемония с городом Спартою, имевшая царя.

Персидская армия выступила в поход морем на шестистах триерах. Триерами назывались суда, в которых гребцы гребли в три ряда весел.

Приближение такого огромного войска навело ужас на всю Грецию. Грекам казалось, что персы могут окружить город, соединив руки, и все жители будут пойманы, как мухи, попавшие в чудовищную паутину.

Под угрозой страшной опасности, Афины обратились за помощью к Спарте. Послом был отправлен самый быстроногий гонец. Он мчался так, будто бог Гермес дал ему свою шляпу и сандалии. Гермес был сыном главного греческого бога Зевса и считался вестником богов и путеводителем странников. Его изображали с крыльями на круглой шляпе и на пятках. В два дня гонец прошел огромное пространство, отделявшее Афины от Спарты. Но напрасен был этот подвиг: Спарта отказалась немедленно идти на помощь и отвечала, что древний обычай не позволяет ей выступать в поход до полнолуния. А в то время как раз была последняя четверть. Но вместе с отказом Спарты гонец принес Афинам предсказание одного божества. Он рассказал, что, когда он шел по лесистой горе и прилег отдохнуть, ему явился Пан, бог лесов, рощ, покровитель стад и всей природы. Иногда своим внезапным появлением он наводил ужас на людей, и они испытывали страх, который называли «паническим».

Но афинскому гонцу таинственный бог лесов явился радостный и лучезарный, при кротком свете звезд. Он назвал его по имени и шумным голосом, в котором слышалось дыхание леса, предсказал грекам победу.

Афиняне могли выставить только одиннадцать тысяч воинов против двухсоттысячного неприятельского войска. Нужно было явиться герою, чтобы решиться на борьбу и победить.

И герой явился. Его звали Мильтиад.

Посреди Афин находилась священная скала, на которой был построен храм богини мудрости Афины, покровительницы города.

Вокруг священной скалы и храма предполагали полководцы стянуть все свое небольшое войско. Но Мильтиад стал утверждать, что все спасение было в нападении, что нужно было идти на неприятеля, вместо того чтобы дожидаться его, и произвести нападение на самом берегу моря. Решено было поступить так, как говорил Мильтиад.

V

В одно утро маленькое афинское войско, стоявшее лагерем на вершинах, окружавших город Марафон, запело гимн в честь богов и героев и беглым шагом ринулось на персов. Построением своим оно напоминало огромную птицу. Перед сражением Мильтиад разделил фалангу на три части, но так как полководец опасался, что персидские всадники атакуют фланги афинского войска, на левом и правом крыле он поставил воинов гораздо плотнее, чем в центре. Когда была прорвана середина, два крыла с щетиной копий, как птичьи крылья с поднявшимися дыбом перьями, окружили неприятеля и погнали его обратно. Персы бежали в полном расстройстве к своим кораблям. В ту минуту, как эти корабли стали выходить в море, вдруг на одной из гор, со стороны Афин, поднялся огромной величины гладкий и блестящий щит, как зловещая звезда, предвещающая беду. Мильтиад сразу сообразил, что это было предательство, условный сигнал, подаваемый сторонниками персов, чтобы показать, что Афины остались без защиты и что их можно было взять до возвращения греческого войска. И в самом деле, как только появился зловещий щит, персидский флот пошел на веслах по направлению к Афинам. Тогда Мильтиад страшным усилием собрал и привел в порядок свое измученное битвою войско и двинул его ускоренным шагом от Марафона к Афинам. Оно явилось туда раньше персов. Персы пришли в полное замешательство, найдя перед Афинами то самое войско, которое только что разбило их километров за тридцать оттуда. Персидские корабли повернули к берегам Азии, и Афины были спасены во второй раз.

Как всегда в подобных случаях, по всей стране стали ходить рассказы о разных чудесах.

Передавали, будто видели призрак легендарного героя, Тезея, нападавшего на вражеский стан. Рядом с ним сражался неизвестный крестьянин, поражавший неприятеля рукояткой плуга.

После битвы этот крестьянин исчез. В образе этого крестьянина грекам представлялось земледелие, оставлявшее свои нивы и отправлявшееся на битву, как только родина нуждалась в защите. По ночам на Марафонском поле был слышен лязг копий и лошадиный храп: это продолжали сражаться между собою души павших воинов и героев. Случайных прохожих они щадили, но тот, кто приходил нарочно, чтобы подсмотреть ночную битву, был немедленно поражаем невидимым копьем.

Афины наградили победителей, но просто и без всякой особой пышности. Они считали, что подвиг был совершен общими усилиями, и не находили нужным особенно прославлять полководца за жертву, принесенную всем войском. На Марафонском поле был насыпан курган, окруженный десятью колоннами, в память десяти афинских общин, составлявших войско.

Кроме того, благородные Афины, относившиеся к своим рабам, добровольно принявшим участие в сражении с персами, как к младшим братьям, воздвигли этим рабам, умершим за их свободу, особую почетную могилу. В лагере персов афиняне нашли глыбу мрамора. Персы, заранее уверенные в победе, захватили эту глыбу с греческого острова Парос, славившегося своим мрамором, и собирались сделать из нее памятник на месте своей победы над греками. Но мраморная глыба скрывала в себе черты богини, унижающей тщеславных и самоуверенных. Ученица знаменитого греческого скульптора Фидия высекла из мрамора образ богини возмездия Немезиды.

От этого славного дня сохранилась память еще одного героя: это был воин, прибежавший сообщить Афинам о победе при Марафоне. Желание обрадовать свой родной город заставило его забыть об утомлении битвы. Он бежал так скоро, что у него хватило только сил передать радостную весть, и с ее последним словом он упал мертвый перед стенами Афин.

Битва при Марафоне была только небольшой схваткой в сравнении с великими сражениями, которые за нею последовали, но эта маленькая схватка решила исход всех будущих войн. Она укрепила и наполнила восторгом души греков, закалила их для будущих подвигов. Персия была побеждена в первый раз. Когда афинское копье зазвенело, ударяясь о персидского гиганта, то слышно стало, что этот гигант глиняный, да еще и пустой внутри. Персы теперь могли приходить во второй раз; маленький, но сильный духом народ стоял на страже и готов был их встретить.

VI

Но все-таки через четыре года после этого Греция могла считать себя погибшей: на нее двинулось не войско, а целое огромное государство. Узнав про бедствие персов при Марафоне, Дарий поклялся уничтожить греков. Приготовления к мести длились четыре года. Множество судов военных и перевозочных и бесчисленное количество войск было собрано по всему обширному персидскому государству.

Смерть застала Дария в то время, когда он собирался выступить во главе огромного войска. Ему наследовал его сын Ксеркс. К большому счастью греков, сын не был похож на отца.