Текст книги "Держись, акробат"

Автор книги: Лябиба Ихсанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

9

Между мной и Зоей Михайловной шла давнишняя война. Но знали о ней только мы вдвоем.

Война началась еще в пятом классе. Зоя Михайловна тогда только начала работать у нас в школе и сразу была назначена нашим классным руководителем.

Когда она в первый раз вошла в класс, мы не поверили, что это учительница. Маленькая, тоненькая, как сестра Наиля – Фарида. Даже Зубаржат была здоровее ее. Не верилось, что она уже закончила университет и будет преподавать нам историю. Одета она была в черное платье, волосы у нее – черные, брови тоже черные.

Зоя Михайловна положила журнал, подошла к доске, в этот момент я прошептал: «Кар-р-р!» Сказал очень тихо, даже ребята в соседнем ряду не слышали, а она услыхала. Повернулась к нам, прикусила губу и посмотрела своими знаменитыми глазами. Выдержать ее взгляд никто не может. Девочки затихают сразу, а мальчишки медленно опускают головы. Как будто гипноз какой-то! Я тоже не могу долго смотреть ей в глаза, тоже опускаю голову.

Меня подмывало еще раз каркнуть, но я сдержался.

И зря! Все равно с этого дня она начала донимать меня двойками. Я знал, что в четверти она все равно поставит мне тройку, потому что по таким предметам, как зоология, история, география, может ответить каждый дурак, если хорошо выучит урок. Это не алгебра и не физика. Если по этим предметам есть двойки, то педсовет может решить, что сама учительница плохо преподает, не может заинтересовать учеников. Зоя Михайловна тоже понимала, что нельзя меня оставить с двойкой в четверти, поэтому придиралась ко мне по всяким мелочам. Доказывала, что она – учитель, а я – козявка, школьник.

Не переношу я, когда ко мне придираются, не дают покоя. Пусть лучше накажут, только не выматывают душу.

Когда я был маленьким, в нашем доме, у двери, висел широкий ремень. Правда, отец меня больше пугал им, но однажды, когда я с ребятами загулялся в лесу и поздно пришел домой, отец не стал тратить время на разговоры, снял с гвоздя тот ремень. Отец не любит лишних слов, поэтому мы с ним редко разговариваем.

А мне хотелось бы ему сказать, что я, как и он, буду работать на заводе и постараюсь попасть в его цех. Работать я буду на совесть, и мы с ним прославимся. Отец и сын Шакировы! Оба висели бы на заводской Доске почета. Там фотографии с тетрадный лист, не то что карточки отличников в школе – меньше ладони!

Но если Зоя Михайловна нажалуется, то получится совсем другой разговор. Я решил во что бы то ни стало предупредить ее.

Но на последнем уроке у Рустама, который вместе с Зубаржат был дежурным по классу, разболелась голова. Зоя Михайловна отпустила его домой, а дежурить поручила мне. Это был удар ниже пояса! Все мои планы нарушились. Теперь ничто не помешает Зое Михайловне встретиться с отцом. Было ясно, что я погиб.

Надо было после уроков убрать класс. Вначале мы с Зубаржат осмотрели парты и собрали вещи, которые оставили наши растяпы. Такие, например, как Наиль. За ним просто нянька нужна: каждый день что-то оставляет. Сегодня под его партой валялась меховая варежка с кожаным верхом. Мировая варежка, толстая, как боксерская перчатка.

Зубаржат нашла в парте Олега дневник и начала его листать, охая над отметками.

– Нарочно оставил, чтобы дома не показывать, – догадалась она.

Мой дневник очень похож на Олегов, я понимал, какое это мучение в конце недели давать его на подпись родителям. Хорошо Зубаржат смеяться.

– Отдай! – сказал я. – Чего ты суешь свой нос куда тебя не просят?

Рукой в варежке Наиля я неловко рванул дневник и порвал лист.

– Сам отвечать будешь! – ехидно сказала Зубаржат.

– Работай лучше, – вконец разозлился я. – Только языком умеешь болтать! А тут, как ишак, вкалываешь.

– Подумаешь, переутомился!

Зубаржат, надув губы, собрала забытые карандаши, резинки, ручки и заперла их в шкаф. Мокрой тряпкой мы протерли подоконники, двери, парты. Следовало теперь полить цветы, я побежал за водой. Возвращаясь с полным ведром, я вдруг остановился: вспомнил, что Зоя Михайловна уже, наверное, пришла к нам. Ведро сразу стало тяжелым, руки ослабли, как в тот день, когда я висел на балконе у Наиля.

Когда вошел в класс, Зубаржат, вытянув ноги, сидела на парте: делала вид, что очень устала. Вдруг она, как ужаленная, вскочила. Я оглянулся. В дверях стояла Зоя Михайловна.

– Что – устали? – спросила она.

– Нет! – бодро крикнула Зубаржат. – Нисколечки!

Я замер на месте. Почему Зоя Михайловна здесь, а не у нас дома? Неужели она успела уже поговорить с отцом?!

Зоя Михайловна ничего не сказала и стала нам помогать. Мы с ней приподнимали парты, а Зубаржат подметала. Потом мы вместе полили цветы.

Но после того как уборка была закончена, Зоя Михайловна не ушла.

– Зубаржат, иди домой. Мне с Шакировым надо поговорить, – вдруг сказала она.

Никогда не думал, что можно так долго собираться! Зубаржат то открывала портфель, то закрывала его, шарила в парте, что-то искала на полу. Наконец она выкатилась.

– Садись, Фаиль, поговорим, – сказала учительница.

Я обалдел: никогда еще Зоя Михайловна не называла меня по имени, только Шакиров да Шакиров.

Я сел напротив и стал ждать, когда она начнет меня воспитывать. Учительница молчала. Мне показалось, что прошел целый час. Я поднял голову, наши взгляды встретились. Я был удивлен: лицо Зои Михайловны совсем не похоже на то, которое я привык видеть на уроках. В глазах совсем нет строгости, брови не нахмурены, смотрит на меня даже с сожалением. Я ждал, когда же она заговорит, но в этот момент скрипнула дверь.

В дверях стояла Зубаржат. Я готов был поклясться, что она никуда и не уходила.

– Зоя Михайловна, я забыла тетрадку, – пропищала она.

– Возьми, – спокойно сказала учительница. Зубаржат опять начала возиться, как будто тетрадь – это булавка, которую можно сразу не заметить. Мы ждали.

– Зубаржат, ты нам мешаешь, – не выдержала наконец Зоя Михайловна.

Зубаржат быстрым шагом вышла. Но тут же дверь снова отворилась.

– Зоя Михайловна! А какой сегодня день?

Если бы не учительница, я бы показал ей такой календарь!

– Сегодня среда. И закрой дверь, – ответила Зоя Михайловна.

Потом она посмотрела на меня, покачала головой и спросила так, будто бы перед ней сидел не мальчишка, а взрослый человек:

– Ну что с ней делать?

– Она умрет от любопытства, если не узнает, о чем мы здесь говорили, – ответил я.

– Я думаю, о чем бы мы ни говорили, пользы от этого не будет никакой. А как ты думаешь, Фаиль? – с улыбкой спросила она.

Мне стало обидно. Зоя Михайловна уставилась на меня своими глазищами, но на этот раз я не опускал головы.

– Почему вы так говорите? – тихо проговорил я.

– Ты, конечно, вырастешь хорошим человеком, но до этого попортишь много крови своим учителям и родным, – сказала она так, словно предсказывала мою судьбу.

Я не понял: шутит она или говорит серьезно.

– Я сегодня хотела пойти к вам и поговорить с родителями. Но потом передумала… Они, наверное, пришли с работы усталые, хотят отдохнуть. Зачем им портить настроение?

Я узнал, что Зоя Михайловна не пойдет сегодня к нам, но почему-то меня это совсем не обрадовало.

– Как ты думаешь, – смотрела она мне в глаза, – а если в воскресенье зайти? Вы будете дома или уедете всей семьей куда-нибудь на прогулку?

Этот вопрос меня ошарашил. Кто ей сказал, что мы бываем на каких-то прогулках? Это семья Наиля в воскресенье в полном составе отправляется в кино или в цирк. А мой отец не любит никуда ходить. Редко-редко с мамой у кого-нибудь в гостях бывают.

– Может, вы в воскресенье договорились с отцом на лыжах пойти? А я приду и разрушу ваши планы? – не унималась Зоя Михайловна.

Я понял, что она ничего не знает про нашу семью. Какие там лыжи? В воскресенье нашего отца от телевизора не оторвешь! Он за весь день пяти слов не скажет. Мама то сердится на него, то смеется: «Что с него взять – «Молчун-Хайбуш!»

Пока я раздумывал, говорить про это Зое Михайловне или нет, она вдруг весело сказала:

– Эх, был бы ты моим братишкой, я бы знала, что с тобой делать!

– А что? Надрали бы уши! – осмелел я.

– Может быть! – не задумываясь согласилась она.

– Тю-тю-ю-ю! – вырвалось у меня, будто я разговариваю с кем-то из наших ребят. – У вас и сил не хватит.

– У меня? Давай померяемся! – не растерялась она и посмотрела на свои маленькие кулачки.

Поставив локоть на парту, она протянула ко мне ладонь. Я тоже поставил локоть на парту и подал свою ладонь. Сжав зубы, чуть не лопаясь от напряжения, я старался прижать к парте руку Зои Михайловны. Она тоже старалась изо всех сил. Даже поднесла другую руку, чтобы придержать локоть. Будь на ее месте кто-нибудь из ребят, я не потерпел бы такой нечестности. А тут делаю вид, что ничего не замечаю.

Но она сама не захотела бороться не по правилам, убрала левую руку. Я жму из последних сил, ладонь Зои Михайловны начинает наклоняться к парте. Еще чуть-чуть – и схватка выиграна!

В этот момент опять приоткрылась дверь и возникла голова Зубаржат. Этого еще не хватало. Мы с Зоей Михайловной растерялись, быстро разжали руки. Сделав вид, что все в порядке, уставились на Зубаржат.

У Зубаржат тоже был видик! Глаза, как блюдца, губы шлепают – то откроются, то закроются, – а слов никаких не слышно. Как в немом кино. Еще бы: не часто увидишь, учительница меряется силой с учеником. Первой опомнилась Зоя Михайловна.

– Зубаржат, ты еще что-то забыла? – рассмеялась она.

– Я боюсь одна… На остановке мальчишки… – пролепетала Зубаржат.

– Фаиль, проводи ее, – сказала учительница и вышла из класса.

Я проводил Зубаржат до остановки. Никаких мальчишек там, конечно, не было. Когда она садилась в троллейбус, я предупредил:

– Расскажешь кому-нибудь про Зою Михайловну – будешь иметь дело со мной!

Я думал, что услышу ее любимое «Подумаешь!», но она, промолчав, уехала. Я зашагал домой.

Уже полгода я тайно тренировался, чтобы взлетать на свой четвертый этаж без остановки, на едином дыхании. Но это оказалось не так легко. Все время застревал на третьем этаже. То дыхание сбивалось, то силы в ногах не хватало.

Когда я вошел во двор, то почувствовал, что сегодня меня ждет удача. И хотя на мне было тяжелое пальто, зимние ботинки, я не думал о них.

Дверь в подъезд была открыта, я разбежался и влетел в нее. Мелькнул первый этаж, без особого труда одолел второй и вдруг услышал:

– Фаиль! Фаиль!

На отопительной батарее сидел совсем незнакомый мне мальчишка в вязаной шапочке, такой, какие носят болельщики – цвета формы любимой команды. Он подошел ко мне и подал руку.

– Приветик!

– Откуда ты меня знаешь? – спросил я.

– От тети Клавы. Я ее племяш. Она сестра моей матери. Тебя ведь Акробатом зовут? – Он засмеялся.

Я смутился. Этот паренек все обо мне знал. Тетя Клава – наша соседка на втором этаже, она дружит с моей мамой.

– А ты разве не слышал обо мне? – спросил мальчишка.

– Нет, – сказал я и тут же объяснил ему: – Разве взрослые нам что-нибудь рассказывают?

– Точно! – поддержал он меня. – Закуривай!

Я и не заметил, как в руках у него очутилась пачка сигарет.

– Не хочу, – смутился я.

– Отца боишься? – усмехнулся он.

– Вовсе не боюсь! Пробовал раз затянуться – противно. – И чтобы переменить тему, сам спросил у него: – А тетя Клава небось из дома погнала с сигаретами-то?

– На работе она. Я решил прогуляться, город посмотреть. Только дверь захлопнулась, вспомнил, что ключи не взял… У нас в деревне замков нет, подопрем дверь лопатой или метлой – и все.

– Пошли, у нас подождешь, – предложил я.

– Тетя Клава только утром с работы придет, – печально сказал он. – И у нее тоже ключей нет.

Я вспомнил, что тетя Клава сутки работает, двое отдыхает. Представил себе, как она возвращается сонная и усталая, а в дом попасть нельзя. Да и племяннику надо помочь, кажется, он хороший паренек. Он же не виноват, что он деревенский и не знает ничего про городские замки.

Я знал, что надо делать. На стене, где окно тети Клавы, кирпичом выложен узор. Просто тал, для красоты. Кирпичи выступают на степе, и по этим выступам можно добраться до окна и через форточку попасть в квартиру. Я уже однажды выручал тетю Клаву, когда она потеряла ключи. Но тогда было лето, я был в тапочках, в майке. А теперь на мне пальто, ботинки, недавно прошел дождь, и стена еще не высохла.

Но все равно я решил попробовать.

– Форточка открыта? – спросил я.

– Открыта, – твердо ответил племянник тети Клавы.

– Держи! – приказал я и отдал ему сумку, пальто, кепку. – Жди меня здесь! Никуда не уходи! – Я решил поразить его неожиданностью и ловкостью.

Это было нелегко – лезть кирпичик за кирпичиком по отвесной стене, с трудом нащупывая носком ботинка следующий уступ… Но недаром меня прозвали Акробатом! Всем телом прижимался я к стене, руки стыли, но я упорно продвигался вверх. Хорошо еще, что во дворе никого не было и никто не поднял тревоги.

Когда наконец добрался до окна тети Клавиной квартиры, не только куртка и штаны, но и все мое лицо было в красной кирпичной ныли. Я ступил на карниз. Форточка была открыта, а проникнуть в нее такому мальчишке, как я, было только «делом техники».

Я открыл изнутри дверь. Племянник тети Клавы уже нетерпеливо переминался перед ней: наверное, подглядывал, когда я лез по стене. Он был хороший парень, не стал смеяться над моим потешным видом, просто сунул в руки мои вещи:

– Держи! – и быстро прошел в коридор.

– А тебе бы ни за что не пролезть в форточку! – не выдержал я.

– Конечно, – согласился племянник тети Клавы. – Я вон какой здоровый, а ты одни кости… Ну, бывай! – Дверь захлопнулась.

Когда я поднимался к себе на четвертый этаж, то вспомнил, что не знаю, как его зовут. «Ну ничего, – решил я. – Еще не раз встретимся!»

И, гордый тем, что не струсил и добрался по мокрой стене до окна тети Клавы, я, напевая, поднимался по лестнице.

10

Осень выдалась хорошая. Без холодов. Иногда только шел то дождь, то мокрый снег. Говорили, что и зима будет теплая. Мы горевали, что на Новый год нельзя будет поиграть в снежки, покататься на лыжах.

И вдруг в конце декабря завыли бураны и ударили сильные морозы. Выйдешь на улицу, так уши и нос начинает щипать, что только держись. Отец наконец собрался утеплить пашу дверь на лестничную площадку, но выяснилось, что у него нет войлока, чтобы обить края.

– Сходи-ка к дяде Ахмету. Он человек запасливый, у него и войлок найдется, – сказал мне отец.

Я с радостью побежал, потому что любил бывать у дяди Ахмета. Он жил в старом доме, в самом центре города, около сада Эрмитаж.

Мы с Наилем тоже когда-то жили в этом доме, играли в саду, который нам тогда казался огромным лесом. На углу была колонка, и из нее всегда текла вода. Летом наливалась огромная лужа, зимой она замерзала и превращалась в отличный каток.

У меня там было много хороших друзей, с которыми вместе учился. Когда мы переезжали на улицу Декабристов, я ни за что не хотел переходить в новую школу, даже плакал. Но родители, конечно, не согласились: кто будет меня провожать каждый день в такую даль?

Уже четыре года мы живем на улице Декабристов, но когда у меня появляется свободное время, я сразу убегаю к своим старым друзьям. Мы забираемся в самую гущу парка и до темноты играем в партизан. С каждым разом я застаю все меньше и меньше знакомых ребят. Многие получили новые квартиры и разъехались по разным концам города, некоторые уехали с родителями на стройки в Сибирь или на Дальний Восток. Места, где мы когда-то играли, тоже изменились. Двухэтажный дом на углу парка разобрали, колонки не стало: теперь вода в квартирах, часть двора засадили деревьями – будут расширять парк. Но все равно я люблю там бывать. Если не встречаю никого из прежних ребят, захожу в будку дяди Ахмета.

Дядя Ахмет – сапожник и, пока не наступают холода, работает в своей маленькой будке. В будке у него всегда очень чисто, на полках стоят блестящие, как новые, ботинки, которые дядя Ахмет починил. На низком столике, за которым он работает, баночки с гвоздями, большие и маленькие молотки, клещи, короткий нож с очень острым лезвием.

В баночке из-под сметаны всегда несколько веточек цветов. Их ставит на столик к дяде Ахмету его жена. Она работает садовником в парке, ухаживает там за цветами, деревьями, подметает дорожки. Они с дядей Ахметом очень не любят тех, кто рвет большие букеты. «Для красоты достаточно одной-двух веточек», – говорит дядя Ахмет.

Стены в будке заклеены картинами, вырезанными из журнала «Огонек». Все они о войне: девушки в солдатских гимнастерках и с автоматами, идет в атаку танк, вернувшийся с войны солдат обнимает жену и детей. А в самой середине картина про Василия Теркина, который что-то рассказывает своим фронтовым товарищам.

Сам дядя Ахмет на фронте не был, в армии не служил, потому что в детстве он решил прокатиться зайцем и попал под трамвай. Ему отрезало обе ноги чуть ниже колен.

Дядя Ахмет очень переживает, что не попал на фронт. Я всегда его жалел, а, когда был маленький, однажды сказал ему:

– Дядя Ахмет, тебе надо было на танке воевать!

Он погладил меня своей шершавой рукой и улыбнулся.

– Эх, дурачок, дурачок. Для танка тоже ноги нужны, – сказал он и отвернулся.

Потом взял меня за плечи, прижал к себе и тихо попросил:

– Ты, сынок, никогда не цепляйся сзади за трамвай или троллейбус… Купи билет и нормально поезжай. Вот я прокатился зайцем и погубил ноги. А если бы не это, я бы тоже был на войне, защищал бы дорогую Родину, получил бы много орденов и медалей…

Но когда дядя Ахмет не переживал, что не попал на фронт, он был очень веселым. Он всегда звал нас поиграть в футбол около своей будки.

– Это для меня удовольствие смотреть, как вы гоняете мяч, – говорил он.

Когда мы, наигравшись, усталые, потные, садились отдохнуть возле его будки, дядя Ахмет рассказывал нам сказки. Мы любили их слушать, потому что они были не из книг: дядя Ахмет сам их придумывал.

Мы сидим и смотрим на него во все глаза, а он не торопится. Берет длинную нитку и начинает не спеша ее смолить. Мы ждем. Наконец наше терпение лопается. Мы начинаем слезно просить:

– Дядя Ахмет! Расскажите сказку.

– Хватит смолить, нитка уже готова!

– Скоро вечер, и нам надо домой…

Но дядя Ахмет не откладывает работу, улыбается:

– Никогда не торопись, если в светильнике есть масло, а для слова удобный случай…

И вдруг, когда мы совсем не ждем, начинает:

– Жил-был мужик. Не молодой, не старый, не слабый, но и не очень сильный. Обыкновенный…

Не так давно я догадался, зачем дядя Ахмет сочинял для нас, малышей, сказки, и сказал ему об этом. Он рассмеялся, притянул меня поближе к себе.

– Ты теперь большой, подумай сам. Разве мог я иначе вдолбить в ваши глупенькие головы хоть одну разумную мысль?

Хитрый дядя Ахмет и веселый. С ним всегда интересно. Поэтому, когда меня посылают к нему, я не заставляю себя упрашивать.

Так было и в этот раз: через минуту я стоял перед мамой одетый.

Отсчитав мне мелочь на трамвай, мама сказала:

– Я знаю, ты любишь засиживаться у дяди Ахмета… Прошу тебя вернуться поскорей, одна йога здесь, другая – там!

Если послушать маму, то одна моя нога должна была бы стоять на улице Декабристов, а другая – в саду Эрмитаж. Я легко представляю себе такое.

Стоишь, как Гулливер, и смотришь на город. Под ногами пробегают трамваи, троллейбусы, автобусы. Как спичечные коробки, видны наша школа, дом, где я живу. А наш класс я мог бы уместить на одной ладони!

Мне было весело фантазировать, я всю дорогу смеялся про себя и даже в дом дяди Ахмета вошел сияющий.

– Твое лицо, сынок, говорит о том, что ты пришел с хорошими вестями. Даже в доме посветлело с твоим появлением… Садись, расскажи, – встретила меня жена дяди Ахмета.

Начались расспросы. Я подробно рассказал о здоровье отца и матери, об их делах на работе. О своей учебе я не стал особо распространяться: обманывать я не умею, а говорить правду как-то не очень приятно.

Выручил дядя Ахмет. Он спросил, не встречал ли я их сына Хамита, который с недавнего времени работает участковым уполномоченным в нашем районе.

Дядю Хамита я знаю с детства. Он уже был девятиклассником, когда я только пошел в школу. Но все равно мы дружили. Для всех малышей нашего двора он вырезал из дерева смешные игрушки, разных чертей, леших. Особенно хорошие фигурки получались у него из корней деревьев, которые мы для него собирали в парке.

Но с тех пор как мы переехали в новый дом, я дядю Хамита не встречал. Я знал, что после университета он пошел работать в милицию, что он уже лейтенант и что ему нравится его работа.

А вот о том, что он стал участковым в районе, где находится наш дом, я слышал впервые.

– Значит, еще не попадал к нему? – с улыбкой спросил дядя Ахмет.

Мы посмеялись, и я, вспомнив наказ мамы, начал прощаться. Дядя Ахмет увязал мне кусок войлока, и я уехал.

Всю дорогу я присматривался к милиционерам: не увижу ли дядю Хамита? «Хорошо бы собрать из мальчишек команду, – подумал я. – Вот где пригодились бы ноги, как у Гулливера. Стоишь и смотришь на город, будто из вертолета. Всё перед глазами: улицы, узкие переулки, темные дворы… Увидел хулиганов или других подозрительных личностей – берешь за воротник и ставишь перед дядей Хамитом!

А потом дядя Хамит пришлет в класс письмо, где опишет мои подвиги. Зоя Михайловна пожмет мне руку, а Савия будет смотреть на меня, как на героя! Наиль заткнется со своими пятерками…»

Я так размечтался, что проехал свою остановку и очнулся только на конечной. В пустом вагоне я сидел один.