Текст книги "Проезжий"
Автор книги: Луис Ламур
Жанр:
Вестерны
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Луис Ламур
Проезжий
Стену и Мэри,
Матти и Ферн,
которые живут в тени Мэгги
Пэррот-Сити больше не существует. Там, где раньше был город – пастбища; густые дубовые заросли вытеснили сооруженные в спешке дома. Там, где когда-то была харчевня, бродит случайный олень. Окраина города теперь стала частью чьего-то ранчо.
Город начинался как множество ему подобных городов Запада – с пары досок, положенных поперек двух бочонков виски, пристроенных в тени каких-нибудь деревьев. Судя по всему, бизнес развивался вполне успешно с того самого момента, как была откупорена первая бочка.
Когда Клабфут нашел свою россыпь где-то высоко в горах Мэдден-Пик, именно Голландцу после его смерти достались остатки золота и тайна Клабфута. Многие позже пытались найти это месторождение, но безуспешно, хотя кое-кто и заявлял, что обнаружил его. Скорее всего, это были отдельные выходы той же жилы.
Ла-Плата – весьма симпатичная горная гряда. Самый высокий пик ее достигает тринадцати тысяч футов. Несколько других – до двенадцати тысяч. Отроги покрыты густыми ельниками, мощными разлапистыми соснами, осинниками. Отсюда берет начало одноименная река Ла-Плата и несколько других рек; в свое время я исходил все их истоки.
Желтопузые сурки остались такими же, как и при Пэссине. Такими же остались олени, белки, медведи, горные львы. Здесь есть дороги, пригодные для передвижения на четырехколесных экипажах, но в основном это страна пешеходов, если вы, конечно, хорошо себя чувствуете на высокогорье. Много золота и серебра было найдено в этих местах в прошлом; несколько шахт работают и поныне.
Испанцы разрабатывали золотоносные прииски вдоль Ла-Платы, а первая шахта была открыта американцами в 1873 году. Первые постоянные жители появились здесь в 1875-м, превратив тем самым это местечко в одно из последних первопоселений за пределами Аляски. Испанцы пришли раньше и дали свои имена земле, на которой в те времена жили шахтеры, скотоводы, овцеводы, железнодорожники. Мало их осталось, впрочем, не больше, чем живших в этих же местах индейцев племен юта, апачи, навахо…
Ближе к вечеру, когда тяжелые облака садятся на горные пики и сполохи молний играют в ущельях, с определенного расстояния можно постараться себе представить уже несуществующий город. В такие моменты начинают звучать холмы. Звуки эти не мелодичны, но весьма величественны.
Луис Ламур
Глава 1
Позади меня висела петля, а впереди распростерлась дикая земля.
Я направил испуганного коня к развилке двух дорог и подбросил монету, чтобы выбрать свой путь. Монета упала слева, и я повернул чалого, но меня тут же охватили сомнения, предчувствие недоброго.
Скалы расступились, тропинка нырнула в расщелину, и моя лошадь стала осторожно спускаться вниз по каменистому склону. Мое разодранное тело кровоточило, пот жег раны на шее, оставленные веревкой, от рубашки болтались лишь выгоревшие лоскуты. Добравшись до дна ущелья, я опять свернул налево, и мой чалый охотно двинулся вперед.
Должно быть, сейчас на тропинке уже появились всадники – неистовые, жестокие люди, жаждущие снова меня вздернуть.
Я был совершенно один. Мне ничего не светило впереди, да я и не имел какой-то конкретной цели, к которой мог бы стремиться, и позади не осталось ничего, что я хотел бы сохранить в памяти. Я держал путь на Запад – к новым землям просто потому, что хотел видеть эти новые земли. Дерзкий, необузданный и безжалостный, с лицом, выточенным солнцем, ветром да тяжелыми испытаниями, и глазами, как куски голубого льда, я был готов вмиг схватить ружье и выстрелить. Я направлялся в далекий город, когда наткнулся на них. Индианка с ребенком стояла у дороги, а рядом с ними лежали мертвые лошадь и старик.
Они не подняли руки и не подали знака, хотя очевидно нуждались в помощи. Вокруг лежала широко раскинувшаяся пустыня, безводное пространство, нещадно палимое солнцем. Развернув лошадь, я подъехал к ним. Их губы пересохли и потрескались. Взгляд мальчика устремился на мою флягу, но он не произнес ни слова.
Они стояли и смотрели на меня, а я отвязал флягу и протянул ее женщине. Она передала ее мальчику. Малыш отпил немного и вернул матери.
Из последних запасов я дал им сухого печенья и помог похоронить старика, чтобы его кости не растащили волки и канюки. Затем усадил на свою вьючную лошадь, привез в город и, расставаясь, дал каждому по серебряному доллару. Поставив лошадей в конюшню, я зарядил оружие в углу грязной пристройки, которой, по-видимому, редко пользовались, и побрел в салун выпить – скудный выбор в жалком городишке.
В баре стоял высокий мужчина с усами и козлиной бородкой. Его черное пальто было распахнуто, а на плече висело ружье с украшенным жемчужинами прикладом. Подлый человек, жестокий и дерзкий, от скуки ищущий неприятностей! А я, чужак, подвернулся ему под руку.
Увидев его лицо, я сразу догадался, что он за птица, и отошел в дальний конец бара. Жара действовала на нервы, я очень устал, и мне хотелось побыть одному, пока буду есть и отдыхать.
Он уставился на меня и спросил:
– Боишься чего-то?
– Нет, – ответил я, но в моем тоне чувствовалось нетерпение, поскольку я хорошо представлял, что за этим последует. Мне не раз приходилось бывать в разных городах и сталкиваться с такими людьми.
– Ты невежлив, – не отставал он, – а я люблю, чтобы ко мне относились с уважением, разговаривали со мной. Тебе известно, кто я?
– Оставь меня в покое, – спокойно попросил я. – Через час меня уже здесь не будет.
Наливая мне спиртное, бармен посмотрел на меня, и в его глазах я прочел предупреждение.
– Ты знаешь, кто я? – настойчиво повторил он.
Усталость и раздражение взяли верх над рассудком.
– Чертов болван, если ты так настаиваешь, – вспылил я. – Что пристал к проезжему человеку, которому нужно поесть и отправляться дальше?
– Он назвал меня «чертов болван», у него есть ружье! – завопил усатый и схватился за свое.
Но я оказался быстрее. Не успел он снять ружье с ремня, как моя пуля угодила ему в горло. На какое-то мгновение его лицо сделалось безумным, он не мог поверить в то, что произошло. Ему приходилось убивать раньше, но он не ожидал, что умрет сам, и смотрел на меня отсутствующим взглядом. Потом силы покинули его, и задира опустился на колени, пытаясь что-то сказать, но кровь душила его, и он упал лицом в опилки, сжимая их в кулаках.
Все присутствующие повскакали с мест.
– За это ты будешь висеть, – выкрикнул кто-то, – висеть, пока не подохнешь!
– Он сам напросился на это и коснулся своего ружья, поэтому я выстрелил.
– Не важно. Он известный человек, а ты нищий бродяга. За твоей спиной стоит его брат с дробовиком.
Итак, меня окружили, схватили и выволокли на улицу. Через пять минут его братья накинули мне на шею веревку, закрепив ее высоко на суку, откуда я не мог бы упасть, не сломав себе шею. Они столкнули меня с седла усталой чалой лошади и оставили, чтобы я задохнулся и медленно умер, пока они будут пить в баре.
Но когда эта разъяренная орава удалилась, из-за кустарника вышла та самая индианка с мальчиком. Они перерезали веревку, сняли с моей шеи петлю и стояли рядом, пока я давился кашлем и боролся с удушьем. Чалый конь с прекрасным седлом и винтовкой в чехле будто ждал меня.
Мои собственные лошади находились в миле от меня в платной конюшне, а чтобы добраться до них, мне пришлось бы пройти через весь город. Когда я взял в руки уздечку и сунул ногу в стремя, индианка сказала:
– Плохая! Лошадь нехорошая! Плохая! Плохая!
– Может, и плохая, но это единственная лошадь, которая у меня есть. Мои лошади и оружие в конюшне, я туда не вернусь. – Вскочив в седло, я хотел поблагодарить их, но они молча повернулись ко мне спиной и скрылись в кустарнике.
Чалый резво побежал вперед, и я дал ему свободу.
– Ты быстрая лошадка, – похвалил я его. – Это мне нравится.
Я вытащил винчестер и проверил магазин… полностью заряжен. Мои револьверы не нуждались в проверке. Их бросили на землю, а потом, как с меня сняли петлю, их подобрал и отдал мне индейский мальчик.
В винчестере оставалась пустая гильза, и она упала на землю, когда я вставил другой патрон. Такая маленькая штуковина, а способна оборвать жизнь человека.
Дальше дорога разветвлялась, но лошадь взяла влево, и я не стал ей мешать. Мой путь начался влево и мог влево продолжаться, однако мне было жаль и снаряжения, и лошадей, что остались в городе, хотя они не были столь прекрасными, как мой теперешний конь.
Закрученная вихрем пыль танцевала на горячем солнце, а вдали мерцали и переливались волны теплого воздуха. На западе и сзади меня, упираясь в небо подобно сжатым кулакам, тянулись горы, голубые горы, очевидно поросшие соснами. Там собирались облака, намекая измученному жарой путнику на долгожданный дождь, но всегда обманывая его. Однако моя лошадь легко бежала на юго-восток, вскидывая голову и радуясь расстоянию, и перед нами открывались необозримые дали. Моя новая лошадь действительно обладала изяществом и скоростью. Интересно, кто ее хозяин? На таком коне только гарцевать на параде.
Оглядываясь назад, я не видел никакой пыли, свидетельствовавшей о погоне. Тем не менее я знал, что представляли собой эти люди, – они снова придут, чтобы вздернуть меня, и на сей раз уже не промахнутся. Я должен скрыться или сражаться. Но их слишком много, чтобы я мог справиться с ними в одиночку. Все же я не гнал чалого, потому что он был хорошей лошадью, нельзя его угробить, и к тому же стояла ужасная жара.
Когда в очередной раз я посмотрел назад на дорогу, чалый свернул с пути на полынь. Похоже, он знал, куда направляется, и я позволил ему решать самому, куда идти. Должно быть, ему было известно, где есть хорошая вода, а мне нет.
Дымка сгущающихся теней придала далеким горам, к которым я приближался, более четкие формы. Скоро наступит вечер. Меня по-прежнему никто не преследовал, и я начал нервничать.
Что случилось? Неужели они не знают, что мне удалось Удрать? Хорошо знакомый с порядками на Западе, я мог дать голову на отсечение, что не пройдет и часа, как они выследят меня. Или им известно что-то, о чем я не догадываюсь, и сейчас они скачут верхом по другому маршруту, чтобы перехватить меня? Я еду в западню?
Сколько я преодолел? Пятнадцать миль? Двадцать? Все, о чем я мечтал сейчас, – это разбить лагерь, пусть у меня нет одеял, еды и воды. Лошадь нуждалась в отдыхе так же, как и я, более того, мне давно следовало сориентироваться и определить, куда направиться.
В сгущающихся сумерках все казалось таинственным.
Один раз, когда я попытался свернуть с темной дороги, чалый запротивился и потянул назад.
– Что случилось, парень? Ты что-то знаешь, чего не знаю я?
Пройдя дальше еще почти милю, конь неожиданно оставил тропу и поскакал вдоль реки прямо в горы.
– Ну что ж, попробуем тебе поверить, надеюсь, ты не промахнешься, – ободрил я чалого.
Тут он опять развернулся и пошел через кедровник, а спустя немного времени вдруг нырнул вниз и вошел в густую тень леса.
С минуту я сидел в седле, вслушиваясь в тишину. Ни одного постороннего звука – только журчание воды да шелест листьев. Над моей головой быстро несущиеся грозовые облака пожирали звезды. Где-то далеко грохотал гром.
Слева от меня что-то чернело – по-видимому, какой-то проход. Я осторожно слез с лошади и, держа поводья в руке, направился к этому широкому темному проему.
Ни звука. Я решил рискнуть и чиркнул спичкой, подняв ее над головой. Пещера! Неглубокая пещера, скорее грот, вымытый водой и представлявший собой естественное укрытие. Она была пуста.
Заведя чалого внутрь пещеры, я привязал его к торчавшему обломку скалы и пошел собирать ветки под деревьями, надеясь не прихватить вместе с ними змею.
Набрав немного топлива, развел костер и огляделся вокруг. На глазок пещера имела размер футов двадцать. Чуть больше половины ее уходило под землю. С одной стороны вход в нее, над которым навис мощный уступ, прикрывала скала.
В том месте, где я развел костер, уже не раз до меня горел огонь. Снова оглядевшись, я вдруг догадался, куда попал, и выругался про себя. Нет, я здесь никогда не был, но по пути слышал немало историй о Гостинице Ковбоя – так называли это место. Десятки дрейфовавших мимо ковбоев проводили ночи в этом удобном укрытии с водой и топливом. Если я не ошибаюсь, прямо за деревьями расположен луг. Трава там не очень хорошая, но все же корм для голодной лошади.
Сняв веревку с седла, я привязал чалого к колу на траве у воды. Он напился, посмотрел на меня, навострив уши, и я мягко заговорил с ним.
– Подозреваю, что мы с тобой одного поля ягоды, – сказал я. – Но хочу, чтобы ты знал одно: в своей жизни я сделал много разных глупостей, однако никогда раньше не воровал лошадей. – Я бросил собирать ветки для костра, распрямился и задумался над своими словами. Я не мог вспомнить ни одной своей лошади. Разумеется, когда человек спешит…
Тем не менее кому принадлежал чалый? Почему они не увели его, подвесив меня на суку? Озадаченный, я зажег небольшой факел и подошел поближе к лошади. Чалый при свете огня встревоженно косил на меня глазом.
– Все в порядке, парень. Я просто хочу взглянуть на твое клеймо.
Клеймо стояло на левом бедре. Я глянул, потом посмотрел внимательнее снова. Какое ужасное клеймо! Ставить его на такого чудесного коня! Чудовищное клеймо!
Череп и две кости! Эмблема смерти!
Отпрянув назад, я оглядел коня. Нигде и никогда прежде мне не доводилось видеть лошади лучше. Прекрасные линии тела, он весь был создан для того, чтобы быстро двигаться.
Я вернулся в пещеру и устроился у костра. Судя по звукам, доносившимся с луга, лошадке нравилось щипать траву. Мне есть было нечего и осталось лишь одно – укладываться спать. Я поднял седло, несколько сумок, что крепились к нему, и отнес в пещеру.
Седло оказалось хорошее, очень хорошее. Когда станет светло, загляну в сумки. Винчестер почти новый, семьдесят шестой, 44-го калибра. Для лошади – испанская попона.
Костер потух, и я уснул, укрывшись попоной. Перед рассветом стало холодно, но я не обращал на это внимания, пытаясь выспаться как можно лучше.
Но все же холод поднял меня на ноги. Я помешал угли, нашел маленькую, еще теплившуюся ветку и подбрасывал листья и прутья, пока костер снова не разгорелся. Теперь меня уже колотило и трясло вовсю. Понадобилось время, чтобы я согрелся и успокоился. Приведя себя в порядок, я вышел на луг и забрал чалого. Он тихо стоял, пока я седлал его и прятал винтовку в чехол.
Небо затянуло облаками, когда я выехал из каньона и осмотрелся вокруг. Нигде никакого движения, поэтому я спустился на тропу и двинулся в восточном направлении. Я не имел ни малейшего представления, куда направляюсь, важно одно: уйти подальше от этого проклятого города. Время от времени оглядываясь назад, я видел за собой только девственную пустыню – и никаких признаков человека. Это волновало меня больше, чем если бы я знал, что за мной гонится целый отряд. От погони можно сбежать или устроить охоту на погоню, но нельзя скрыться от того, чего не видишь и не чувствуешь. Тревога не покидала меня.
Слева от тропы тянулись горы. У их подножия трепетали осины вперемежку с высокими раскидистыми соснами. Там, в лесу; что-то заунывно скрипело, звук проносился мимо меня и тонул на пустынной каменистой равнине. Дорога стала лучше. Видимо, здесь прошел обоз – виднелись следы от колес.
Вот теперь я почувствовал, как голоден. Для меня не было новостью пропустить пару трапез, но я пришел в бар уже с пустым желудком, надеясь там смыть пыль с горла и поесть до отвала. Но прошло уже двое суток с тех пор, как я ел в последний раз, и мой живот уже начал думать, не перерезали ли мне горло.
Я ехал вдоль ручья, когда впереди на возвышенности заметил большой сарай, несколько стогов сена, а потом и другие постройки. Подъехав ближе, я убедился, что передо мной дом с пристроенным верхним этажом. Внизу находилась конюшня с лошадьми и двумя коровами в отдельном загоне.
Открыв чехол винчестера и сняв с ремня шестизарядную винтовку, я остановился перед домом, слез с лошади, привязал ее у амбара, подошел к двери и постучал. Никто не ответил, хотя дверь была заперта изнутри. Через некоторое время я снова легонько постучал, и на сей раз до меня донесся звук легких шагов. Потом послышался женский голос:
– Кто там? Что вам нужно?
Ну что я мог ответить? Что я бродяга, который пытается улизнуть от веревки?
– Проезжий, мэм, я ничего не ел уже двое суток. Не разрешите ли вы войти в дом?
Я перевел взгляд на ворота. Их створки немного расходились, так как верхняя петля болталась. Эта петля не играла большой роли, но тем не менее кто-то ошибся, вытачивая самодельную петлю.
– Значит, вы хотите есть?
– Правильней сказать: умираю от голода.
Дверь открылась.
– Входите, пожалуйста.
Сняв шляпу, я провел руками по волосам. В ее голосе слышалось что-то… что-то, чего я не мог определить.
Но это меня насторожило. Войдя в дверь, я задержался на пороге, выжидая, выбил шляпу о штаны и огляделся.
Залитая солнечным светом комната, в которой я находился, сияла безупречной чистотой. На окнах висели шторы, на стульях лежали аккуратные подушки. Донышки медных кружек блестели как зеркала. Внутри дома все оказалось полной противоположностью тому, что я видел снаружи. В некоторых местах в заборе не хватало реек, и многое требовало ремонта.
Женщина, высокая, статная, со светлыми густыми волосами, связанными в узел на затылке, стояла у огня, но, когда я сделал шаг, она повернулась, строго посмотрела на меня и произнесла:
– Пожалуйста, входите же. У меня – у нас – не часто бывают гости.
У нас? Я бросил взгляд по сторонам, но никого не увидел, почувствовал себя неловко, неожиданно вспомнив, что не брился целую неделю и волосы мне не мешало бы причесать.
– Я просто ехал мимо, мэм… прибыл издалека… моя лошадь устала, – лепетал я, тиская шляпу в руках.
– Присаживайтесь. Должно быть, вы проделали долгий путь, у нас поблизости нет других ранчо.
На стене торчал деревянный колышек, и я повесил на него шляпу, еще раз пожалев о том, что не побрился.
Она была прекрасна. В женщинах, обладающих истинной красотой, есть что-то такое, что отпугивает мужчин. Хорошенькая девушка просто согревает, ласкает взгляд. Но при виде действительно красивой женщины у мужчины язык прилипает к нёбу и он готов бежать. Передо мной стояла именно такая женщина. Она напоминала греческую статую, вот только лицо не такое полное, но черты его отличались тем же классическим совершенством, а гладко зачесанные золотистые волосы украшал всего лишь один легкий завиток.
Однако в ее прекрасных глазах где-то глубоко таилась печаль, и тени залегли вокруг них.
– У нас редки гости. Я рада, что вы проезжали мимо.
– Мне кажется, любой мужчина с радостью оказался бы у вашей двери. Всегда приятно полюбоваться красивой женщиной, даже если она и не принадлежит тебе.
– Я никому не принадлежу.
Эти слова она произнесла спокойно и холодно. Они не прозвучали приглашением, только констатировали факт. У меня сложилось впечатление, что она вообще не хочет иметь ни с кем дело. Я не знал, как вести разговор дальше, и замолчал, но мысли теснились у меня в голове.
Как может такая женщина существовать в этом диком месте без мужчины? На ранчо полно работы, которая требует мужских рук, я успел это заметить, привязывая к забору лошадь.
– Мэм, мне кажется, будет лучше, если я вам сразу признаюсь. Вероятно, меня ищут. Если эти люди догонят меня, я выйду, чтобы встретиться с ними. Не стоит вас втягивать в это дело.
– Отряд?
– Да, мэм. Я убил человека.
Выражение ее лица не изменилось.
– Я тоже.
Если даже ее интересовала моя реакция, она не подала виду, а вернулась к плите и начала наполнять тарелку чем-то таким, что вкусно пахло. Женщина поставила на стол полную, с горкой, тарелку рагу. Я взял вилку и начал есть, потом вдруг остановился, глядя на еду.
В первый раз за все время она улыбнулась.
– Я его не отравила.
– Не в этом дело. Я жду вас.
– Нет. Я мало ем.
– Это был честный поединок.
Она ничего не сказала по этому поводу, а наполнила две чашки кофе и, поставив одну передо мной, уселась напротив, взяла свою чашку обеими руками и посмотрела на меня поверх чашки.
– Вы сказали, что просто едете мимо.
– Я работал на предприятии в Нейшине и решил перебраться на Запад. Я кое-что нашел близ Хаита.
– Как вы отыскали мое ранчо?
– Это не я – моя лошадь. Видите ли, те люди выволокли меня на улицу, чтобы повесить, а когда я освободился, рядом стояла единственная лошадь. Они использовали ее и оставили. Я дал чалому полную свободу, и он сам привез меня сюда.
Ее глаза горели от потрясения. Она схватилась руками за край стола с такой силой, что у нее побелели пальцы.
– Нет… Чалая лошадь?
– Да, мэм, и она чудесная…
– Боже мой! – прошептала она. – О Боже!