Текст книги "Соучастница"

Автор книги: Луи Тома

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Глава 18

Лавина низверглась на Филиппа, придавила его, повалила, подхватила, понесла, наконец, бросила – разбитым, истерзанным, изнемогающим; в ушах у него шумело, слова оглушительным гулом отдавались в голове… «Почему вы убили ее?»

Инстинкт самосохранения продиктовал ему ответ:

– Вы бредите? Вы нахватались этого у Шабёя?

Люсетта продолжала стоять перед ним, прямая и одеревенелая, уверенная в себе, с неким подобием улыбки на губах.

– Отпираться бесполезно, мой бедный Филипп… только не со мной.

– А вам, моя бедная Люсетта, немного здравого смысла… не помешает…

«Не спорить, – говорил он себе. – Невиновный, я бы уже давно выставил ее за дверь». Однако именно потому, что он не был невиновен, он решил вначале свести на нет обвинение, которое, на его взгляд, ни на чем не основывалось. Он выложил свой главный аргумент:

– Немного здравого смысла… В пять часов моя жена была еще у своего парикмахера, в половине шестого я был уже у вас, в Мулене…

Люсетта, наконец, оживилась и топнула каблуком о паркет.

– И все-таки вы убили ее. Я это знаю, потому что…

– Думайте, что говорите… – Притворяясь возмущенным, он гораздо лучше скрывал свое волнение. – Я больше не потерплю этих ваших намеков.

– Потому что я вас видела! – обронила она без тени смущения.

– Перестаньте, вы принимаете желаемое за действительность.

– Шабёй, возможно, будет иного мнения.

Увидев, что она берет сумочку, он испугался, испугался, что она сейчас уйдет. Хладнокровие покинуло его… Схватив Люсетту за руку, он крикнул:

– Ну давайте же, давайте, излейте свою желчь!

– Вот слова, о которых вы пожалеете. – Она тут же, немного быстрее, чем Филипп, взяла себя в руки. – Однако, раз уж вы согласились меня выслушать…

– Если только вы не боитесь показаться смешной.

– О! Я совершенно спокойна… – Улыбка, в которой было что-то звериное, обнажила ее маленькие белые зубки, готовые укусить. – Через несколько минут я вам совсем не буду казаться смешной!

Филипп сменил маску возмущения на маску покорности. С равнодушным видом, но с тяжелым сердцем обвиняемого, который ждет «приговора», он сжал губами «Голуаз» и швырнул пачку на стол, не предложив сигарету Люсетте.

– В ту субботу, Филипп, после обеда, я выбралась в лес… Мне было скучно в Мулене. Я уже набрала полную корзину грибов… Вы должны были приехать с минуты на минуту… А поскольку мне не терпелось увидеть вас… – Она усмехнулась… – Не терпелось вас увидеть, смешно, не правда ли? Я пошла вам навстречу…

Не было и одного шанса из ста, что кто-нибудь заберется в этот заброшенный уголок с наступлением ночи, в такой туман, в такой холод, и вот эта идиотка… Он не удержался от гневного жеста, который она приняла за нетерпение.

– Я была еще далеко от развилки, когда разглядела вашу машину, точнее, машину вашей жены, которая ехала по дороге, ведущей к карьеру… Решив, что она заблудилась, я побежала ей наперерез, через кустарник… И там, Филипп, я увидела вас…

– Нет! Это неправда!

Возмущаться более не имело смысла, но Филипп не сдавался, упорно пытаясь отстоять заранее проигранное дело.

– Моя жена была у своего парикмахера… Это доказано… Полиция все проверила…

– А я видела вас! – с нажимом в голосе повторила она. – Я видела, как вы столкнули машину в карьер, подожгли ее и спрятались в риге…

Одной лишь этой детали было достаточно, чтобы подтвердить подлинность рассказа Люсетты. Филипп представил, как он бежит по глинистой грязи, липнущей к его подошвам, сзади полыхает машина и труп… Он и сейчас ощущал это стеснение в груди, от которого он задыхался, опершись на крыло своего автомобиля, который спрятал утром того же дня в этой заброшенной риге. Они приезжали туда с Раймондой на рассвете: приехали раздельно, уехали вместе на одной машине. Он все предусмотрел, все, кроме нелепого поступка Люсетты.

Он уже не слушал ее объяснений, как, сократив путь по лесным тропкам, она успела прибыть в Мулен раньше его.

– Вы больше не возмущаетесь?

Он вздрогнул. Нет, это не было кошмарным сном. Слишком реальны этот кабинет, эти стены, эти знакомые предметы и слишком реальна Люсетта – он ощущал даже биение артерии на ее левом виске. Заставленные книгами полки, двойные шторы и ковер скрадывали все шумы. В этом замкнутом пространстве, где ни он, ни она не смели пошевелиться, густая, отягощенная смыслом для каждого из действующих лиц тишина, придавала сцене почти нестерпимую, внутреннюю напряженность.

Филипп вынул изо рта сигарету, которую он так и не зажег. Конец ее был изжеван, пропитан липкой слюной, которую он не успевал проглатывать.

– Если вы все это видели, – произнес он бесцветным голосом, – почему ничего не сказали?

– Потому что я люблю вас.

Признание было сделано просто, без ложного стыда и без вызова.

– Я всегда вас любила… с того первого и единственного поцелуя, о котором вы так скоро забыли… Но я бы ничего вам не сказала, если бы…

– Вы слишком поторопились, – сказал Филипп, – надо было дать мне время…

Неумело он пытался склеить кусочки разбитого сна.

– Но теперь, Филипп, когда вы знаете…

Люсетта пренебрегала всеми этими «как» и «почему». Все, кроме ее нынешнего положения, казалось ей несущественным. Преступление ее интересовало лишь в свете ее возможного статуса сообщницы.

– Ведь, промолчав, я становлюсь вашей сообщницей… Наши судьбы больше не смогут, никогда больше не смогут идти раздельно.

Филипп остерегался ее прерывать, сдерживать эту любовную восторженность, представлявшую для него лучшую из гарантий и худшую из опасностей. У него немного кружилась голова, путались мысли. Каждая из них раздваивалась, раздваивался и он сам, испытывая странное чувство проживания одного и того же приключения с двумя разными женщинами…

– У меня есть деньги, – продолжала Люсетта. – Если вы хотите, мы вместе полетим в Бразилию.

«Если вы хотите…» Как бы вынося решение на суд Филиппа, она тотчас добавила:

– Сегодня утром я забрала свой паспорт из комиссариата.

Заметив нахмуренные брови Филиппа, она моментально продолжила:

– Я плохо излагаю свои мысли, да? Но это трудно выразить. Я все написала в длинном письме, но так и не осмелилась вручить его вам. Завтра вечером в Мулене я вам его покажу. Мы вместе сожжем его. Это будет первым моим подарком, – закончила она дрожащим от волнения голосом.

Она приблизилась к нему, она ждала, что он заключит ее в объятия. Он не мог, так же как не мог и оттолкнуть се.

– Филипп, я…

Вдруг она отпрянула назад, повергнутая в ужас, словно за спиной ее собеседника неожиданно появился призрак.

Филипп обернулся. Дверь была открыта – и в проеме вырисовывался силуэт Раймонды.

Еще не придя в себя от изумления, Люсетта пролепетала:

– Мадам… мадам Сериньян!

Глава 19

– Да, это я, Раймонда Сериньян! Можешь потрогать. Я не привидение. Я жена Филиппа… Ты слышишь, потаскушка? Жена Филиппа, и ты его у меня не похитишь!

Впервые обращаясь к ней на «ты», стиснув кулаки, с пылающим местью взглядом, Раймонда надвигалась на Люсетту, которая отступила в глубь комнаты.

– Идиотка! – взревел Филипп, хватая жену за руку.

Люсетта, парализованная страхом, а затем – изумлением, смогла, наконец, пробормотать:

– Мадам Сериньян… Но ведь… В машине ведь кто-то был… Женщина!

– Женщина? Девица, проститутка из Булонского леса. Филипп подобрал ее по случаю…

– Молчи, ты!

Филипп не мог одновременно удерживать Раймонду и мешать ей говорить. Правда, последнее было для нее чем-то наподобие разрядки – предохранительным клапаном, через который ее ненависть и злоба извергались одной желчно-едкой струей.

– Труп изуродован ожогами, неузнаваем. Я же в это время, с его ведома…

«Его» – значит, мужа, и она делала акцент на этом сообщничестве, которое их объединяло.

– …С его ведома я находилась у своего парикмахера. Филипп воспользовался вами, тобой и Робером. Ты ему нужна лишь как алиби, убогая ты моя!

Филипп так стиснул ей руку, что она застонала. В течение нескольких секунд тишину нарушало лишь ее прерывистое дыхание.

– Пусти, – взмолилась она, наконец.

Сотрясаемая нервной дрожью, Раймонда, без всякого сопротивления, позволила оттеснить себя в другой конец комнаты. В противоположном углу Люсетта медленно приходила в себя. Она следила за парочкой встревоженным взглядом, в котором непонимание смешивалось с испугом и который как бы вопрошал: «Зачем?.. Ну зачем они это сделали?»

Наступила неловкая пауза, как на сцене театра, когда плохие актеры вдруг забывают текст. Пришибленный случившимся, Филипп и вовсе было упал духом: он готов был отказаться от борьбы, которая теперь уже казалась совершенно бессмысленной.

– Ты не могла бы вести себя поспокойнее?

Его трезвое замечание, похоже, явилось той репликой, которой как раз и не хватало двум женщинам, чтобы взорваться.

– Чтобы не мешать тебе спать с этой шлюхой? – завизжала Раймонда.

Такого оскорбления Люсетта снести не могла. Отхлынувшая было от щек кровь вновь ударила ей в лицо, залив его целиком багровой краской.

– Это скорее вы похожи на шлюху, – парировала она, указывая на Раймонду, из-под неплотно запахнутого кимоно которой виднелось всклокоченное дамское белье.

Изрыгая проклятия, они ринулись друг на друга и дошли бы до рукопашной, если бы не вмешался Филипп. Он удерживал их на расстоянии своих вытянутых в стороны рук; и в этой сцене – мужчина меж двух разъяренных женщин, готовых разорвать одна другую из-за него – было что-то аллегорическое.

– Хватит! – рявкнул он. – Вы сами не знаете, что говорите!

Первой взяла себя в руки Люсетта. Она отступила на шаг, дабы продемонстрировать свои миролюбивые намерения, и металлическим голосом отчеканила:

– Наоборот, Филипп, мы очень хорошо это знаем. Настал момент, когда вы должны выбрать.

– Он уже выбрал, – завопила Раймонда. – Он выбрал меня, меня, с самого начала!

– Я в этом не уверена.

К Люсетте снова вернулась вся язвительность и эта хлесткая ирония, которой она всегда умела пользоваться так мастерски. Брань сменилась сарказмом, оружием гораздо более эффективным.

– Да посмотри же на своего мужа, – говорила она, в свою очередь, переходя на «ты». – Разве он меня оскорбляет? Разве он защищает тебя? Нет, он почуял, что ветер меняется…

Филиппу показалось, что он становится маленьким, совсем малюткой, безвольным трусом. «Он почуял, что ветер меняется…» Эти пять слов Люсетты открыли ему глаза на истинную сущность ее натуры. Он с тоской думал о письме, которое она написала и которое они должны были уничтожить завтра вечером в Мулене. Разве это не лучший залог ее безопасности?

Она знала это и насмешливым тоном, который обладал способностью выводить Раймонду из себя, напомнила:

– Не забывайте, Филипп, о подарке, который я вам обещала.

– Ты слишком самоуверенна, – проворчала Раймонда.

Властным жестом Филипп призвал ее к молчанию и с обреченностью в голосе обратился к той, которая отныне держала их судьбу в своих руках:

– Что вы собираетесь делать?

Глаза Люсетты победоносно сверкнули. Она приблизилась к нему, как если бы он уже стал ее собственностью.

– Мои условия остаются прежними.

Раймонда обратила свой взор на мужа, надеясь услышать возражение, которого не последовало. Эта немота ослепительно ярко вдруг высветила то, во что она упорно отказывалась верить.

– Нет!.. Это же неправда?.. Ты не согласишься?

– Мы загнаны в угол! Она написала письмо, – жалобно пролепетал он в свое оправдание.

– А я? Куда вы денете меня? – Раймонда справилась с волнением и вновь обнажила зубки. – Поостерегись, Филипп! Я предупреждала тебя… Я здесь… Я так просто не сдамся.

Взрыв хохота был ей ответом. И этот несуразный смех, сотрясавший Люсетту, заполнял всю комнату, разрастался в этом тесном пространстве до огромных размеров, выходящих за рамки разумного.

– Ты?.. Да ведь ты же мертва, дурочка! Погибла в автокатастрофе. Никто тебя больше не ждет! Никто не заметит твоего исчезновения… Никто не будет задавать Филиппу никаких вопросов!

В зрачках Раймонды заплясали искорки растерянности. Она широко раскрыла рот, заглотнула воздух, и долгий нечеловеческий крик, звериный вопль вырвался из ее горла.

Филипп бросился к Раймонде и прикрыл ладонью ее губы, чтобы подавить этот крик, который мог всполошить весь квартал. Она отбивалась, не переставая вопить, укусила руку, зажимавшую ей рот. Окровавленная рука скользнула по подбородку, закрепилась на уровне шеи…

– Замолчи!.. Да замолчи же ты, наконец, Боже мой!.. – повторял Филипп.

Задушить этот вопль сумасшедшей! Мысль сверлила его мозг, затемняла сознание… Задушить!.. Задушить!.. Его рука превратилась в тиски, сжимающие горло, которое не хотело молчать…

Крик перешел в хрип и угас. Раймонда перестала шевелиться, и когда Филипп разжал, наконец, пальцы, она бесшумно сползла на пол.

Оторопевший, он посмотрел сначала на руку: кровь стекала по ней крупными алыми жемчужинами, которые, падая вниз, разбивались о ковер. Затем перевел взгляд на бездыханное тело, в гротескной позе распростертое у его ног. Особенно его завораживало лицо – фиолетовое, наводящее ужас своими белесыми, выпученными глазами…

Чужая рука схватила его ладонь… Рану перевязали носовым платком…

– Пойдем, – сказала Люсетта, уводя его из комнаты.

Он безропотно последовал за ней. В прихожей они остановились, какое-то время молча смотрели друг на друга, затем Люсетта бросилась к Филиппу на грудь и в неистовом порыве обняла его.

– Милый, – прошептала она, – теперь тебе нечего бояться… Сегодня же ночью мы перевезем ее в Мулен… Закопаем в лесу…

Она решала самостоятельно, не спрашивая согласия, теперь уже уверенная в своей победе.

– Ее никто никогда не найдет!.. Никогда, милый… Никто никогда не узнает!.. Никогда!

Потому что он узнал, что Люсетта Тернье взяла утром того же дня свой паспорт, потому что он по-прежнему был убежден в своей правоте, потому что его самомнению, так же как и упрямству, не было равных, Шабёй мерз в машине с потушенными фарами, припаркованной неподалеку от жилища Филиппа Сериньяна. Он не видел, как туда вошла Люсетта, но узнал ее «Ланчу», стоявшую у дома.

«Где паспорт, там и отъезд за границу, – повторял он про себя, довольный своим дедуктивным выводом. – А с кем же она поедет, если не с любовником?»

Дверь дома отворилась. Вышли двое, волоча огромную дорожную корзину, которую они хоть и с трудом, но все же запихнули в багажник «Ланчи».

«Вот и багаж уже собран!» – хмыкнул Шабёй, уткнувшись носом в лобовое стекло.

Из-за корзины багажник полностью не закрылся, и Филипп Сериньян закрепил его веревкой. Шабёй ликовал…

«Либо они уедут вместе сегодня же ночью, либо хотят только отвезти багаж… В любом случае я узнаю, куда они навострили лыжи».

Он повернул ключ зажигания, и пыхтение его стартера затерялось в шуме мотора «Ланчи».

«Классический треугольник, – рассуждал сам с собой полицейский, начиная слежку, – жена, муж и любовница… Я так и знал: все это проще простого…»

Его впалая грудь наполнилась гордостью, и он пробормотал:

«Кого-кого, а меня не проведешь!»