Текст книги "Десять миллионов Рыжего Опоссума. Через всю Австралию (Перевод Лосевой Н., Ворониной А.)"
Автор книги: Луи Анри Буссенар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Видели ли вы когда-нибудь отправляющийся на битву хорошо экипированный полк, со сверкающим оружием, бойцы которого маршируют в строгом порядке, полные энтузиазма, силы и надежды? Но порой достаточно нескольких часов, чтобы превратить эту образцовую часть в неорганизованную толпу растерявшихся дезертиров, оборванных, с почерневшими лицами, едва волочащих ноги, стонущих от боли и представляющих картину полного разброда.
Так случилось и с нашей экспедицией, еще недавно выглядевшей столь процветающей. Ныне она стала неузнаваемой из-за неумолимо суровой стихии.
Нам казалось, уже преодолены неисчислимые километры пустыни. Это было далеко не так. Но зато мы шли точно по маршруту благодаря, во-первых, компасу, с которым постоянно сверялись менее других пострадавшие майор и сэр Рид, а во-вторых – инстинкту Тома, такого же бодрого, как и в начале перехода.
Среди животных продолжался надеж, осталось только две повозки, каждую из них с величайшим трудом тащило по шесть лошадей: в одной, обитой листовым железом, чтобы при необходимости превратиться в лодку, были сложены продукты, боеприпасы, оружие, измерительные приборы; вторая предназначалась для больных.
Наступает ночь. Тревога усиливается, в ушах гудит, никто не в состоянии сделать и шага, хотя жалоб не слышно. Смертоносное оцепенение охватывает больных. Все ли увидят наступление дня?
Мои бедные собаки на последнем издыхании, а те, которые, быть может, близки к бешенству, заунывно воют. Четыре из них уже погибли от истощения.
Вдруг послышались легкие шаги. Приоткрываю покрасневшие веки. Ночь. Ничего не видно.
– Том, это ты?
Никакого ответа. Может быть, почудилось? Но нет, ослабленный слух улавливает нечто похожее на топот лошадиных копыт, приглушенный песком.
Проходят долгие часы, и тот же шорох снова выводит меня из оцепенения. Кто-то куда-то ездил. Вероятно, Том. И я не ошибаюсь; старый абориген шепчет на своем жаргоне:
– Держи, друг, это для твои глаза.
Его холодная рука кладет мне на веки легкий пластырь, довольно приятно пахнущий. Ощущаю болезненное покалывание от прикосновения вяжущего вещества к набухшей слизистой оболочке.
– Том, – шепчу, – мне ужасно больно.
– Ты спокойся. Лечишься быстро. Это дерево от лихорадки.
– Как – дерево от лихорадки?.. Эвкалипт!.. Ты нашел свежие листья?
– Да, там, много.
– Значит, пустыня кончилась? Там – лес, и мы спасены?!
– Да.
Мое восклицание разбудило часть спящих. Сыплются вопросы, произносимые взволнованными, прерывающимися голосами. После пластыря Тома боли в глазах утихли как по волшебству. Невероятно! Чувствую себя заново родившимся.
– Джентльмены! – вскричал я. – Том снова спас нас. Он обнаружил лес и принес чудодейственное лекарство. Друзья, еще несколько минут терпения!
В ответ раздается взрыв радостных возгласов. Улетучившаяся было надежда вновь оживает.
Старый знахарь не бездействует. Слышу его быстрые шаги то в одной стороне, то в другой: он ищет во тьме бедных спутников, растянувшихся на песке, дает каждому горсть драгоценных листьев, рекомендует разжевать их и приложить кашицу к глазам. Предписание тут же выполняется и быстро приносит страдальцам такое же облегчение, как и мне.
Известие о том, что рядом лес и ручей, придает силу даже самым слабым. Все стремятся к спасительной прохладе. Темнокожий доктор не возражает, но рекомендует не снимать с глаз пластырь, а заменить его, когда войдем в чащу, свежим. Старик становится во главе путников и идет на север, мы следуем за ним гуськом.
Майор, сэр Рид, Эдвард, Ричард и Френсис, ослабленные болезнью менее прочих, правят повозками, в которых лежат те, кто не может идти. Девушки, решившие преодолеть необходимое расстояние пешком, одним своим присутствием словно сокращают путь и уменьшают жару.
В этот момент чувствую прикосновение чего-то холодного к руке. Это Мирадор, у которого бока ходят ходуном от долгого бега. Он последовал за Томом и после освежающего купания примчался поприветствовать меня. Его влажный нос свидетельствует о том, что славный пес вновь ожил.
Лошади, безошибочно почувствовавшие близость воды, напрягают последние силы.
– Вперед! Мы уже у цели! – раздается нежный голосок мисс Мери. – А! Вот и солнце! Вижу деревья, совсем близко!
Никогда еще появление дневного светила не вызывало такого восторга. Англичане, обычно холодные и невозмутимые, жаждут увидеть обетованную землю, ступить на которую уже не рассчитывали, и лично убедиться, что это не мираж. Несмотря на просьбы Тома, они срывают повязки и, преодолевая боль, смутно видят густую полосу зелени, пронизанную багряными лучами. Какое для них имеет значение, что вспышки света отзываются в мозгу прикосновением раскаленного железа? Разве так уж и важна та кровавая завеса, возникающая перед ними и закрывающая горизонт? Они все же узрели, что в нескольких шагах впереди кончается проклятый песок.
Крики радости и боли вырываются у измученных путников. Последнее невероятное усилие, и обезумевшие поселенцы, еще недавно с трудом двигавшиеся, бросаются как одержимые в ручей.
Такое погружение в воду крайне неблагоразумно, но никакая человеческая сила не могла бы помешать страждущим осуществить свое давнее желание – утолить жажду. Их усталые и ноющие тела приобретают былую гибкость, воспаление глаз и опухоль век излечиваются, организм вновь получает необходимое количество жидкости, без которой прекратилась бы циркуляция крови.
Это не купание, а оргия в воде. Она продолжалась более часа, пока пожар, сжигавший плоть, окончательно не потух. Потом больные растянулись на нежном густом травянистом ковре, и вскоре освежающий сон закрыл им глаза, на которые предварительно были наложены новые компрессы из растертых листьев эвкалипта. Вечером общее состояние путешественников заметно улучшилось, и, когда с приближением ночи яркий дневной свет потускнел, мы оказались уже в состоянии различать не слишком удаленные предметы.
Какое все же поразительное дерево эвкалипт! Душистый сок его листьев не только возвращает зрение, он обладает и свойством, аналогичным хинину, спасающему от лихорадки.
Теперь страна нга-ко-тко уже близка. Поскольку никто не сомневается в ее гостеприимстве, единодушное мнение – завтра же двинуться в путь. В лесу мы нашли тень, некоторую свежесть и листья, чтобы завершить лечение.
Благословенный ручей, протекающий по границе между лесом и песчаной равниной, не превышает десяти метров в ширину и полутора метров в глубину. Множество рыб снует в его спокойных водах, не стиснутых отчетливыми берегами. Вероятно, в период дождей ручей превращается в широкую реку, так как по обе его стороны местность представляет собой углубленную размытую долину шириной более полукилометра.
Разбиваем лагерь в этой низине, где и трава в изобилии, и тень более густая.
– Если начнутся тропические дожди, нас здесь непременно затопит, – изрекает сэр Рид, обращаясь к майору.
– Вы шутите! Земля, растрескавшаяся от засухи, впитает сколько угодно воды, даже если разверзнутся хляби небесные.
– Как сказать! Вы еще не знаете наших ураганных ливней.
– Ну что вы! Я прекрасно помню ливень в каменистой пустыне…
– …который длился всего лишь минуту. Кроме того, мы находились на возвышенности, а здесь – самая низина, естественный водослив для потока, что устремляется из леса.
– Но ведь завтра продолжение похода.
– Только это меня и утешает. А иначе было бы просто необходимо передвинуть лагерь в глубь леса.
– Вы правы. Но пусть больные спокойно отдохнут до завтрашнего вечера.
– Мой дорогой Харви, – продолжал скваттер, пожимая руку друга, – кажется, наша цель уже близка?
– Осталось пройти самое бо́льшее двадцать пять лье.
– Возможно, этот ручей – южная граница территории нга-ко-тко. Не пора ли уже подавать знаки о своем присутствии?
– Вы правы. С сегодняшнего дня начнем вырезать на коре деревьев коббонг, о котором говорилось в письме… вашего…
– В письме того, кого я жажду застать в живых. Бедный брат! Надеюсь, он скоро сможет обнять Эдварда, Ричарда, Мери и всех нас.
– Уверен, что так и будет, дружище. Думаю, время испытаний прошло. Самое позднее дня через три наша миссия будет окончена.
– Пойдемте разведаем местность. Возьмем с собой Френсиса, Ричарда и Шеффера. Определим свое местонахождение и вырежем на коре как можно больше условленных эмблем.
– На лошадей – и в путь!
– А мне, сэр Рид, неужели оставаться в «полевом госпитале»? – спросил я у скваттера.
– Вы, милый доктор, еще слишком слабы. А поездка обещает быть долгой и утомительной.
– Клянусь, я еще никогда не был так бодр. Бездействие, поверьте, утомляет больше, чем движение. Вот увидите, прогулка завершит мое исцеление. – Потом, обращаясь к Харви, я добавил: – Майор, поддержите меня. МакКроули мечтает поесть маленького кенгуру, поджаренного на вертеле. И я обещал ему подстрелить эту дичь. Вы же знаете, наш друг – раб своего желудка. И обмануть его надежды – значит повергнуть беднягу в отчаяние.
– Будь по-вашему, – улыбнулся старый офицер. – Вы всегда потакаете всяким фантазиям.
Ноги у меня были еще немного одеревенелые, но, сев в седло, сразу почувствовал себя молодцом. Мы медленно поднялись на небольшой пригорок, отделявший лагерь от леса, и очутились под высокими деревьями. Мирадор бежал впереди, радостно ныряя в кусты.
Может быть, я ошибаюсь или больные глаза все еще плохо различают контуры, но, кажется, трава, совсем недавно бывшая густой и зеленой, стала вдруг бледнее и приобрела желтоватый оттенок. Да и деревья как будто порыжели, их листья свернулись и слегка сморщились, мелкие ветки высохли и повисли.
Приближаюсь к сэру Риду, молчаливому и нахмуренному. Но он погружен в свои мысли и не видит меня.
– Послушайте, Френсис, – говорю канадцу, – вы хорошо знаете эту страну, так скажите, что сие значит: деревья будто побило морозом.
– Ах, месье, – отвечает он тихо, – боюсь большого несчастья.
– О Боже! Что еще может с нами приключиться?
– Надеюсь, ничего особенного. Но если и дальше лес будет таким, положение окажется очень серьезным.
Больше я не стал ничего уточнять: раз столь закаленный человек, как мой собеседник, не на шутку обеспокоен, значит, действительно происходит что-то ненормальное.
Далее пейзаж становится все более унылым: трава вокруг жесткая и сухая, листья эвкалиптов рыжеватого цвета (большая их часть опала и образует на земле сплошную подстилку, разбрасываемую копытами наших лошадей), почки черные и затвердевшие, а голые макушки напоминают гигантские щетки. Всюду, насколько видит глаз, тоскливая картина умирания. Нет ни многокрасочных цветов, ни веселого щебетания птиц. Только зеленые ящерицы карабкаются по стволам да среди травы, шурша, ползают отвратительные змеи.
Как выразился Френсис, лес получил «солнечный удар». Дождей, несомненно, не было, и вся растительность, лишенная возможности черпать в земле живительную влагу, зачахла под лучами тропического солнца.
Сохранилась она только по берегам ручья. К сожалению, есть основания полагать, что опустошению подверглось огромное пространство.
– Все против нас, – тихо бормочет сэр Рид. – Вернемся обратно, нечего и думать о путешествии по этим унылым местам. Там, в долине, и решим, что делать. Но рекомендую, господа, сохранять крайнюю сдержанность. Нет смысла увеличивать страдания больным и раненым сообщением о новом несчастье.
Молчаливые жесты согласия были нашим единственным ответом, и мы вернулись к месту, откуда стартовали.
– Где же кенгуру? – спросил МакКроули, как только увидел меня.
– Увы…
– Так я и думал. Ваше зрение не восстановилось полностью. К счастью, Том раздобыл прекрасное жаркое. Маойр, у вас бесценный слуга.
ГЛАВА 11
Между огнем и водой. – Предвидение сэра Рида. – Последствия пожара. – Голод. – Золотоносное поле. – Колония опоссумов в стволе эвкалипта. – Триумф Тома. – Знак войны на стволе дерева. – Новый и последний подвиг Мирадора. – Стратегия четвероногих. – Ошибка. – Талисман.
Позади нас мертвая пустыня, впереди – мертвый лес; невозможно ни продвигаться вперед, ни отступать назад. Запасы продовольствия почти исчерпаны, и нет никаких возможностей их пополнить. Единственный выход в том, чтобы, как только больные окончательно поправятся, следовать по течению ручья, ведущего, к сожалению, на запад и, следовательно, уводящего экспедицию в сторону от ее цели. Необходимо быстро принять решение, нельзя терять драгоценное время.
За ночью следует жаркий гнетущий день. Большие черные тучи, между которыми виднеются бледные просветы, быстро бегут с запада на восток, гонимые знойным ветром, несущим облака пыли, – нечто вроде австралийского самума [119]119
Самум – знойный сухой ветер, несущий песок и пыль.
[Закрыть]. Спящие мечутся в лихорадочном сне, я же не могу сомкнуть глаз, испытывая, как говорят в просторечье, ломоту в ногах; надо пройтись, размяться. За неимением лучшего, брожу по берегу ручья, серебряного от мерцания звезд. Но вскоре почти все они скрываются за тучами.
Мой тонкий слух, различающий малейший шум, улавливает слабый рокот, который то усиливается, то затихает в зависимости от силы ветра. С тревогой прислушиваюсь. Шум нарастает. Он чем-то напоминает гул града, барабанящего по листве. Прикладываю ухо к земле и слышу что-то похожее на громыхание идущего поезда. Взволнованный, встаю и иду будить Тома, чей безошибочный инстинкт поможет разобраться в характере этого явления. Кажется, воды ручья, которые с трудом видны, бурлят и текут сильнее.
Услышав мой окрик, Том вскакивает, таращит глаза, прислушивается и, насколько это возможно, раздувает ноздри своего приплюснутого носа. В течение нескольких минут он неподвижен. И вдруг на черном липе появляется выражение неописуемого ужаса, а длинные, худые руки поднимаются в жесте отчаяния. Том издает гортанный возглас, заставляющий вздрогнуть и вскочить больных.
– Оок!..
– Что случилось? – спрашивает майор кратко, без видимых эмоций.
– Вода!..
– Что ты хочешь этим сказать?
Абориген с растерянным видом невнятно произносит длинную фразу, которую я не понимаю, но смысл которой тотчас улавливает его хозяин, привыкший к грамматике верного слуги.
– Ладно.
Несколько больших шагов, и майор уже возле сэра Рида, устремившегося ему навстречу.
– Что такое, Харви?
– Наводнение. Вода движется со скоростью кавалерийского эскадрона.
– Как теперь быть?
– Надо скорее выбираться из низины.
– У нас совсем нет времени?
– Нам многое надо успеть.
– Харви, возьмите на себя командование. Я займусь детьми.
И, обретя вновь юношескую энергию, скваттер спешит к девушкам.
– Джентльмены, ко мне! – кричит старый офицер голосом, привыкшим повелевать во время грохота битвы, и этот призыв проникает в сердце каждого.
Все на ногах и слушают приказы. Ветер усиливается. Ослепительные молнии пронзают сплошную пелену туч. Лишь немного отдохнув, с опухшими, воспаленными глазами поселенцы вновь готовы к бою, хотя и не знают, какая опасность им угрожает.
– Запрягайте лошадей!
Двенадцать человек без сутолоки и паники снаряжают две повозки.
Сцену поспешных сборов освещают два фонаря, почти не нужных из-за частых вспышек молний.
– Взять запас еды на два дня и по пять пачек патронов! – раздается очередная команда.
Крышка большого ящика отлетает, поддетая топором, поспешно разбираются консервы. Запасаемся также и боеприпасами.
Если людям удается сохранять спокойствие, то стихия, напротив, неистово разбушевалась. Небо пылает, гул бурного водного потока, несущегося по узкой лощине, сливается с раскатами грома.
Голос Харви подобен звуку горна:
– Все готово?
– Да, – отзывается МакКроули, на которого возложены обязанности помощника командира.
– Отлично! Эдвард, возьмите большую карту и берегите ее как зеницу ока.
– Есть, командир!
– Френсис, вам даю компас и секстант. Помните, они для нас важнее продуктов.
– Буду их беречь, сэр, – невозмутимо отвечает гигант. И всем ясно, что он скорее умрет, чем не выполнит порученное.
В момент, когда караван трогается, в ночную высь вздымается громадный язык пламени. Высохшие деревья загораются, как спички. Десятки пожаров, возникших от молний, охватывают площадь в квадратное лье. Ветер с безумной яростью раздувает огонь, распространяя его с невероятной быстротой.
Лошади испуганно ржут, бьют копытами землю.
Менее чем в пятистах метрах правее при свете пожара видна затопленная долина – вода наступает беспощадной, грозной стеной высотой в два метра. Волны увенчаны шапками белой пены. Куда бежать? Что делать? Где спасение?
Нам угрожает смерть сразу от двух грозных стихий. Даже у самых хладнокровных на лбу выступает пот.
Однако, перекрывая треск горящих деревьев, шум катящихся вод и раскаты грома, звучит человеческий голос, сухой и резкий:
– Спустить на воду повозку, обитую железом!
Один из путников бросается к головной лошади, хватает ее под уздцы и поворачивает всю упряжку к ручью. Испуганные кони фыркают и отказываются идти. Приходится подталкивать их острием ножа.
– Выпрячь лошадей второй повозки! Пять добровольцев – верхом на косогор! Следуйте по течению. В галоп! Остальные – в лодку!
Команды тотчас выполняются. Пять поселенцев вскакивают на перепуганных чистокровок и устремляются из тьмы в зону, освещенную пожаром. Вскоре они исчезают, скача бешеным галопом и издавая победные клики.
В повозке, обитой листовым железом, нас пятнадцать человек. С колоссальными усилиями вводим «шлюпку» в маленький залив, где она стоит неподвижно, повернутая носом к надвигающейся волне, что пенится метрах в тридцати.
Раздаются крики отчаяния. И тогда один из смельчаков, стоящий на дышле, одной рукой цепляется за обшивку борта, а другой пытается вытащить чеку, которой прикреплена упряжь. Нос лодки поднимается, корма опускается… Суденышко опасно раскачивается, готовое вот-вот зачерпнуть воду. Шесть лошадей, скованных сбруей, унесены бурлящим желтоватым потоком. Они пытаются добраться до берега, но – тщетно! Ручей разбух и превратился в могучую реку шириной более полукилометра. Агония бедных животных длится недолго.
Килевая качка прекращается, однако две оси с колесами опасно утяжеляют лодку. Она неуправляема, кружится в водоворотах и вот-вот перевернется. У нас не было времени установить руль, но, к счастью, имеются все снасти благодаря предусмотрительности и опыту сэра Рида. Четыре весла опускаются на воду, и поселенцы, теперь матросы, гребут на редкость слаженно. Когда все-таки удается установить руль, управление поручается Эдварду – он вновь становится нашим командиром.
Остается выполнить последнее – вытащить чеки, удерживающие оси. Сделать это вызвались двое. Добровольцам пропускают под мышки цепь, закрепляют ее, и они храбро ныряют в поток, отражающий блики пожара.
Наглотавшись воды, задыхаясь, храбрецы всплывают, так и не выполнив задуманное.
– Поднимайтесь на борт, поднимайтесь!
– На этот раз, хозяин, – говорит один из них, – позволю себе вас ослушаться. Я знаю, как выдернуть чеки.
Он снова погружается в воду и находится там так долго, что невольно закрадывается мысль о самом худшем.
Лодка несколько раз сотрясается и неожиданно поднимается на десять сантиметров, а оси с колесами уходят на дно. Мужественных ныряльщиков осторожно втягивают на борт. Они почти без сознания. Облегченная лодка теперь подчиняется рулю, и несколько умелых взмахов весел заставляют ее принять правильное положение. Поборо́в разбушевавшуюся стихию, суденышко величественно плывет по волнам.
Теперь главное – использовать течение, чтобы найти благодатное место, где можно высадиться и продолжить путь пешком в страну нга-ко-тко, от которой, к счастью, нас не особенно отнесло.
Мы не слишком беспокоимся о судьбе пятерых, ускакавших верхом на лошадях. Они, безусловно, объехали пожарище по небольшому косогору, отделяющему долину от горящего леса, и, надеемся, скоро объявятся.
Движимые течением, плывем всю ночь. Проходим близко от берега. Судя по всему, наводнение не будет длительным. Конечно, хотелось бы остановиться возможно раньше: нам кажется, что водный поток удаляет нас от намеченного маршрута.
Да и лодка, удобно и хорошо оснащенная, все же несколько маловата для пятнадцати человек. Оружие, боеприпасы, провизия – ее, увы, слишком мало – занимают много места. Мне грустно. Мои бедные собаки, несомненно, погибли. Я так любил этих славных псов, особенно старого товарища Мирадора, но никак не мог позаботиться о них в момент катастрофы.
Отдельные реплики на лодке постепенно сменяются всеобщим гомоном. Ломаем головы над причиной, вызвавшей этот природный катаклизм. Хотя подобные явления довольно часты в Австралии, в данном случае его невозможно объяснить только ливнем, учитывая колоссальные размеры наводнения. Майор предполагает, что происшедшее где-то землетрясение либо изменило течение реки, либо направило в долину воды какого-нибудь озера. Френсис разделяет это мнение, приводя многочисленные примеры.
Однако куда больше выяснения вопроса «что было?» нас заботит ответ на вопрос «что будет?». Консервов осталось дня на полтора, максимум – два. От великолепного конного каравана сохранилось, по-видимому, только пять лошадей. Но где они и их наездники? Из шести повозок в целости-сохранности единственное средство передвижения – лодка, из пятнадцати пассажиров которой двенадцать еще больны…
Меж тем голод дает себя знать. Хорошо бы пристать к берегу, чтобы разжечь огонь и приготовить еду. Несколько взмахов весел, и вот уже привязываем наш «крейсер» к стволу великолепной софоры. Ответственный за питание вскрывает охотничьим ножом оловянные пакеты с продуктами и вдруг замирает, бледнеет, бросает нож и кричит:
– Тысяча чертей! Консервы испортились!
Новый удар судьбы не только не сгибает нас, но, напротив, вызывает прилив энергии.
– Мой лейтенант, добыть пропитание конечно же не так трудно, и если командир разрешит…
– С радостью! Но, поскольку вам одному было бы опасно пускаться в неведомые дали, пусть половина мужчин сопровождает вас.
Мы с Робартсом едва удерживаемся от улыбки при виде того, как наш друг МакКроули, побуждаемый неумолимым голодом, жертвует беззаботным ничегонеделанием и присоединяется к охотникам.
Перед этим с чарующей простотой он совершает бескорыстный поступок: изящным жестом щеголя снимает каскетку с надзатыльником и достает из полотняной котомки две съедобного вида галеты, предлагая их мисс Мери.
– Бедняжки хотя бы сегодня не умрут с голоду, – замечает обрадованный сэр Рид. – До скорой встречи, господа! Я не выражаю пожелания удачной охоты, чтобы не сглазить.
День обещает быть трудным. Солнце печет по-прежнему, а мы ведь не верхом на послушных и выносливых лошадях. Почтем себя счастливцами, если немного дичи вознаградит нас за труды. Где ты, верный Мирадор? Как бы сейчас пригодился твой нюх! Но, что делать, Том тебя заменит. Все надежды на инстинкт этого дитя природы.
Страдающие от мук голода и в то же время ими подстегиваемые, шагаем довольно быстро. Какое-то время идем по ущелью, похожему на высохшее русло ручья. Справа и слева высятся деревья, корни которых нашли достаточно влаги, чтобы выдержать тропическое пекло. Однако нас удивляет отсутствие птиц. Возможно, вчерашний пожар спугнул их. Песок приобретает все более красноватый оттенок и в некоторых местах похож на огромное скопище ржавчины. Ущелье сначала сужается, потом вдруг расширяется. Входим в круглую долину шириной более двух километров, и здесь – новый сюрприз. По красновато-коричневому гравию, окрашенному окисью железа, тянутся полосы известковой глины и произрастают какие-то чахлые кустики. С подобным пейзажем мы знакомы давно: эта земля – пыльная, пустынная, блеклая и бесплодная – золотое поле. Природа здесь, подобно миллионеру в рубище, уверенному, что он всюду желанный гость, не дала себе труда украситься богатым одеянием из трав и цветов. Внешне она бедна, но под «рубищем» наносной почвы полно неслыханных сокровищ. Только – увы! – миллионам под ногами мы можем уделить лишь мимолетное внимание. Невольно приходят на ум слова из басни о петухе, который нашел жемчужное зерно:
«А я бы, право, был гораздо боле рад
Зерну ячменному: оно не столь хоть видно.
Да сытно».
Эти строки Лафонтена [120]120
Лафонтен Жан де (1621–1695) – французский писатель-сатирик, баснописец и комедиограф.
[Закрыть]как нельзя лучше подходят к нашей ситуации: мучимые голодом, находим только золото.
Подкованный железом ботинок Сириля отбрасывает нечто желтое величиной с куриное яйцо и весом, вероятно, в семьсот – восемьсот граммов. Это изумительный самородок в форме груши, хорошо отшлифованный, без блеска, как бы слегка задымленный.
– Сколько же их тут! – Сириль смеется. – Ведь надо же: золото растет как картошка!
– А ты предпочел бы картошку самородку? Но тут, гурман, ничего не поделаешь.
– И все-таки положу слиток в карман, мало ли что может случиться.
– Ты, кажется, надеешься найти ресторан?
– Натолкнись мы на таверну, я заплатил бы за завтрак всей компании, не взяв ни с кого ни полушки.
На Сириля вдруг что-то находит… Лихорадочно глазея по сторонам, перебегая с места на место, он начинает искать золото, позабыв о голоде. Его пример заражает поселенцев. Они тоже принимаются жадно разгребать драгоценный песок. МакКроули, Робартс и я, удерживаемые самолюбием, демонстрируем «равнодушие» к этому богатству, столь же бесполезному, сколь и неожиданному. Однако любопытство постепенно делает свое дело. На несколько минут мы также превращаемся в золотоискателей и, подчиняясь неодолимому опьянению, свойственному всем европейцам, впервые начинающим копать золотоносную почву, ковыряем ножами верхний слой песка, затвердевшего от смены солнца и дождей.
Но скоро пустой желудок напоминает о себе: золотая лихорадка лишь ненадолго победила усталость и голод. Покрытые потом, задыхаясь на солнце, смотрим втроем друг на друга и не можем удержаться от смеха.
– Что скажете, МакКроули?
– Стыжусь своей выходки. А вы?
– Тоже. Том созерцает нас уже полчаса, и представляю, что обо всем этом думает.
О! Если бы я был в Мельбурне, – говорит слуга-абориген, – то собирал бы песок, чтобы пить виски. Здесь – виски у майора в повозке, так зачем же золото?
Голод и наивность Тома возвращают поселенцев к действительности. Они прекращают охоту на «желтого дьявола».
– Пошли, ребята, – зовет их Робартс. – Добыча-то хоть приличная?
– Да, сэр. Как жаль, что самородков нельзя набрать побольше.
– Жаль, конечно. Однако не забывайте: дома вы и так получите компенсацию за все перенесенные страдания – сэр Рид намерен обеспечить всем хорошее будущее. Хотя, разумеется, и найденное пригодится. Но пока надо раздобыть пищу. Здесь, к сожалению, ее нет.
Уже почти четыре часа пополудни, а со вчерашнего дня ни у кого во рту не было даже маковой росинки.
Покинув долину сокровищ, попадаем в эвкалиптовый лес. Деревья несколько порыжели, но в общем все еще полны живительных соков. Надрезаем корни и утоляем жажду.
Том, рыскающий повсюду, время от времени находит среди покрывающих землю листьев каких-то червей и личинок, с удовольствием их поедая. Славный старик, нетребовательный, как и все его соплеменники, переживает, что ничего пока не может отыскать для нас.
Наконец он останавливается перед высоким эвкалиптом, внимательно рассматривает кору, отходит, измеряя на глазок высоту ствола, и вдруг начинает пританцовывать, отчаянно жестикулируя.
– Опоссум, – кричит он своим гортанным голосом.
– Где ты видишь опоссума? – интересуется Сириль.
– Там. – Старик ударяет по дереву топором.
– Откуда ты знаешь?
Том пожимает плечами и показывает босеронцу царапину на коре.
– Я тоже ее видел, но, может быть, след давний или опоссум мог поцарапать кору, когда спускался…
Абориген молча показывает на несколько песчинок, прилипших к царапине; они могли остаться, только когда животное поднималось, и это неоспоримое доказательство того, что зверек все еще в дупле.
– Но как он туда забрался? – все еще недоверчиво спрашивает Сириль.
Том вытягивает свой черный и сухой палец, напоминающий солодковый корень [121]121
Солодковый корень – легкое слабительное и отхаркивающее средство, приготовляемое из солодки – растения семейства бобовых. Около 15 видов, главным образом в субтропиках Евразии и Америки, Северной Африки и Австралии.
[Закрыть], и показывает скептику примерно в двенадцати метрах от земли круглую дыру диаметром в шапку.
– Да, ты прав. Но как его оттуда извлечь? Да и весит опоссум всего два с половиной – три килограмма. На восьмерых, не говоря уж о тех, кто ждет в лагере, такого рагу явно недостаточно.
Том считает на пальцах, но в арифметике он явно не силен и потому сбивается, снова пересчитывает пальцы на обеих руках, потом на ногах и наконец говорит:
– Три, четыре, пять, еще, еще, много!
Потом наш темнокожий друг, руководствуясь правилом «acta, non verba» [122]122
«Действия, а не слова». – Вариант латинского крылатого выражения «Re, non verbis» – «Делом, не словами» (лат.).
[Закрыть], берет топор и делает глубокую зарубку на стволе в метре от земли. Четырьмя ударами он вырубает ступеньку, забирается на нее и столь же быстро метром выше делает новую. Такой способ взбираться на высоченные деревья очень хорош, но не всякий может им воспользоваться.
Добравшись до входа в нору сумчатых, Том останавливается, наклоняется к дыре и обращается к животному с длинной речью, предупреждая, что ему будет оказана честь – поджариваться в ямке, набитой раскаленными камнями, и насытить своим вкусным мясом голодных белых людей.
Речь его, однако, ни к чему не приводит, будущее жаркое упорно прячется в глубинах эвкалипта. Старый охотник спускается на землю еще быстрее, чем поднимался, и, запустив пальцы в свои взлохмаченные седые волосы, о чем-то размышляет.
Затем наш мудрец подпрыгивает, и все понимают: он решил проблему. Том ищет камень, но ни одного не находит. Тогда, потеряв терпение, обращается к Сирилю и просит золотой слиток. Сириль, не желая выпускать самородок из рук, сопротивляется, но абориген настаивает, ничего не объясняя.
– Смотри только не потеряй, – сдается мой друг. – Знаешь, старина, я ведь тебе ссужаю деньги. Этот камушек стоит три тысячи франков.
– Раз нужно, давай побыстрее! – советую ему нетерпеливо.
– Сделай так, – произносит Том, беря самородок, – приложи ухо, когда он падает, мой надо знать, как высоко опоссум.
– Понял? – пристально смотрю на бесеронца. – Наш кормилец просит тебя приложить ухо к стволу и прислушаться, когда упадет слиток, чтобы узнать глубину дупла, и срубить дерево на нужной высоте.
– Так, так, – подтверждает старик, снова забираясь вверх по «лестнице».
– Теперь что?
– Мой бросает туда, в дыра. Вот!
Ствол оказался полым до самой земли. Том отрубает ветви справа и слева, отбивает куски коры и закрывает отверстие, чтобы зверек не выскочил, пока мы будем валить дерево.
Эвкалипт, хоть и полый, имеет почти восемь метров в обхвате, и повалить его чрезвычайно трудно. Толщина коры, по словам австралийца, более сорока сантиметров. У нас всего три топора, и понадобится более часа, чтобы проделать отверстие, в которое мог бы проникнуть человек. Поскольку нет другого выхода, работа начинается. Кора твердая, дерево старое, топор отскакивает от его тугих волокон.
