Текст книги "Взломщик, который изучал Спинозу"

Автор книги: Лоуренс Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Но ты не можешь выставить проклятый никель на аукцион. И я не могу. Откуда он у тебя?

Я замялся, но всего на пару секунд.

– Два часа назад он принадлежал человеку по фамилии Колкэннон.

– Гэ Эф Колкэннон? Как же, как же, знаю! Но я не знал, что у него есть никель тринадцатого года. Когда он его купил?

– Понятия не имею.

– Чем еще ты у него поживился?

– Парой сережек и дамскими часиками. Больше ничего в сейфе не было – так, разные документы, биржевые сертификаты. Ничего этого я не тронул.

– А других монет не было?

– Нет.

– Странно!.. – Абель нахмурился. – А эта монета – она не была у него в оправе или в специальном прозрачном футляре? Ни в чем таком?

– Нет, она была в плексигласовой коробочке, завернута в папиросную бумагу. В том виде, как я ее и принес.

– Непостижимо!

– Я тоже так подумал.

– Просто непостижимо! Он, видимо, только что купил ее. Такие вещи хранят в банке, разве нет? Интересно, это тот же экземпляр, который был у Макдермотта? Или он у какого-нибудь музея куплен? Музеи ведь не только пополняют свои фонды, но иногда и частично распродают, хотя предпочитают называть это не продажей, а деаквизицией. Великолепный образчик новояза, не находишь? Так где же Герберт Колкэннон ее раздобыл, а?

– Абель, я даже не знал, что она у него есть.

– Да, да, конечно. – Он снова вынул из конверта плексигласовую коробочку, развернул папиросную бумагу и достал пятак стоимостью в полмиллиона. Вставив лупу в один глаз и прищурив другой, он еще раз осмотрел его и сказал: – Нет, это не подделка. Подделок сейчас много ходит, понимаешь. Как их делают? Технология нехитрая. Берут никель 1903 года или, скажем, 1910-го, 1911-го, 1912 года, стачивают ненужную цифру, а на ее место припаивают нужную, спиленную с другой монеты. Но после такой операции обязательно остаются следы, а тут их, кажется, нет. Может быть, пробирный контроль выявит, не знаю, но я лично ничего не вижу. Кроме того, перед обработкой никель надо отдать на пробирный анализ, а это обходится в несколько сотен. Нет, я почти уверен, что монета настоящая. Рентген должен подтвердить это. Или специалист-нумизмат.

Абель опять вздохнул.

– В более удобное время я установил бы подлинность монеты, не выходя из этого здания. Но сейчас ночь, и будем исходить из того, что это – не подделка. Кому бы я мог ее продать? И за сколько? Будущий владелец никеля должен остаться анонимной фигурой. Он должен сознавать, что не сможет ни выставить никель, ни продать его. Среди любителей живописи таких коллекционеров хоть пруд пруди. К наслаждению, которое доставляют им картины, добавляется тайное удовольствие от того, что они приобретены незаконно. С собирателями монет иначе. Они меньше обращают внимание на эстетическую ценность коллекции. На первом месте у них связанный с ней престиж. Где взять такого покупателя? О, охотников найдется немало. Но с кем лучше договориться и сколько запросить?

Я налил себе еще кофе и взялся было за бутылку арманьяка, чтобы был покрепче, но подумал, что арманьяк слишком хорош для этой цели. Потом спохватился: какого черта, только что увел полумиллионную монету и жмусь из-за паршивого французского бренди ценой тридцать долларов за бутылку! Я влил золотистой жидкости в кружку, отпил; по телу разлилось блаженное тепло.

– У тебя три возможности, Бернард, – сказал Абель, вздохнув.

– Правда?

– Возможность первая. Ты забираешь эту штуковину домой и всю жизнь трясешься над своим сокровищем. У тебя вряд ли появится большая ценность, чем эта. Монета стоит по меньшей мере четверть миллиона, может быть, полмиллиона или даже больше. Только подумать, я держал ее в руках! Непостижимо! Всего несколько часов работы, и у тебя в руках целое состояние.

– Дальше.

– Возможность вторая. Ты сейчас продаешь ее мне. Плачу наличными. Выкладываю необлагаемые сотенные и полусотенные купюры.

– Сколько этих необлагаемых, Абель?

– Пятнадцать тысяч.

– Пятнадцать тысяч за вещь, которая стоит полмиллиона?

Абель не ответил.

– Возможность третья. Ты оставляешь монету мне, я продаю ее как можно дороже и половину вырученной суммы отдаю тебе. Такие дела делаются без спешки. Поспешишь – людей насмешишь. Но и тянуть ни в коем разе не следует. Может быть, я найду подходящего клиента. Может быть, эта verdammte монета застрахована в какой-нибудь компании, имеющей дело с перекупкой краденых вещей. Страхование – деликатнейшая штука, тут надо держать ухо востро. Может быть, Колкэннон недавно ее приобрел и успел застраховать. А может быть, он вообще не страхует свои монеты, считает банковский сейф лучшей страховкой. Но прежде чем отнести этот никель в банк, хотел заказать приличный футляр.

Он развел руками, вздохнул:

– Может быть, может быть, может быть, как видишь, сплошные «может быть». Я старый человек, Бернард. Забирай свою монету, избавь меня от головной боли. Зачем мне портить себе жизнь? Денег у меня хватает.

– Все-таки сколько будешь просить за монету?

– Я уже сказал тебе: не знаю. Хочешь примерную сумму? Хорошо, я возьму ее с потолка. Сто тысяч. Красивое, круглое число, разве нет? Может быть, удастся получить значительно больше, но не исключено, что и этого не получу. Все зависит от обстоятельств. Вот тебе мой ответ.

– Значит, сто тысяч.

– Может быть.

– И наша доля – пятьдесят тысяч?

– Смотри-ка, в уме сосчитал!

– А если мы берем сегодня и наличными?

– Какую я сумму называл? Ах, да, пятнадцать тысяч. Плюс две с половиной за серьги и часы. Итого семнадцать тысяч пятьсот. – Абель тоже обошелся без карандаша и бумажки. Мы оба были математическими гениями. – Я тебе вот что скажу, Бернард. Чтобы не мелочиться, давай округлим. Бери двадцать тысяч за все про все. Я не жадный.

– Или две с половиной сейчас плюс половина того, что ты выручишь за монету.

– Если она настоящая. Если я что-нибудь получу. Если найду покупателя!..

– А если сделаем так: три тысячи за сережки и часы плюс половина от выручки за монету?

Абель подумал:

– Извини, Бернард, не могу.

Я посмотрел на Каролин. У нас был выбор: сразу же по десять тысяч на нос за одну вылазку или же чуть больше десятой части суммы на обоих плюс перспектива последующего богатства и т. д.

– Решай сам, Берни.

– Я подумал, ты...

– Ага. Решай сам.

«Бери и беги, – нашептывал внутренний голос. – Бери живые деньги и черт с ними, с перспективами». Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Внутренний советчик был не оригинален, зато зрил в корень.

Да, но стоило ли слыть за жалкого фраера, которого сгубила жадность? И вообще каково это – знать, что ты при своих десяти тысячах, а у Абеля шестизначный барыш?!

У меня есть козырь против суждения Спинозы, которое привел Абель. «Гордыня, зависть, алчность – вот в сердцах три жгучих искры, что вовек не дремлют». Это из Дантова «Ада», песня шестая. Мне сердце жгли все три эти искры, не говоря уже об эклере и арманьяке.

– О'кей, – сказал я. – Беру две с половиной тысячи.

– Если тебе нужно хорошенько подумать...

– Меньше всего на свете мне сейчас хочется думать.

Он улыбнулся и снова стал благодушным, добрым дедушкой.

– Я сейчас, – сказал он, вставая. – Сладкого еще много, и кофе, и выпивка. Угощайтесь, дети.

Пока Абель был в другой комнате, мы с Каролин выпили в ознаменование успешного завершения сегодняшней операции. Возвратившись, Абель отсчитал пачку двадцатидолларовых купюр. Потом спросил, не возражаю ли я против сотенных. «Нисколько, – заверил я его, – я готов взять хоть миллион таких бумажек». Абель вежливо хмыкнул.

– Присматривай за никелем, – предупредил я его. – Воровство кругом.

– Ни один взломщик сюда не заберется.

– Гордий тоже думал, что никто не сумеет развязать его узел. И троянцы попались на коня. Надо помнить уроки истории.

– Гордыня губит – ты это хочешь сказать? – Он положил мне руку на плечо. – Швейцар у нас глядит во все глаза. В лифте всегда лифтер. И ты видел запоры на моих дверях.

– А пожарная лестница?

– Она у нас на фасаде. Полезешь, сразу с улицы увидят. Окно, выходящее на улицу, забрано стальной решеткой. Нет, оттуда никто не заберется. Надеюсь, что сам сумею выбраться, если вдруг пожар. – Он улыбнулся. – У меня для никеля есть такое местечко, где его никогда не будут искать. И вообще о нем никто ничего не узнает.

Глава 5

Не знаю, почему я провел остаток ночи у Каролин. Сладкое, кофе и алкоголь, треволнения, которых хватило бы на месяц обычной жизни, – все это взбудоражило и опьянило нас. Кроме того, ни у нее, ни у меня не было никаких жизненно важных дел. Я хотел, чтобы мы поехали ко мне, но к ней рано утром должна была прийти клиентка с гигантским шнауцером, – черт его знает, что это такое! Нам не попались такси на авеню Западной стороны, пришлось топать до Бродвея. Там мы взяли машину и прикатили в Деревню, где шеф начал плутать, несмотря на разъяснения Каролин. В конце концов мы плюнули и прошли пешочком пару кварталов до ее Арбор-Корт. Надеюсь, водитель не промотает полученные чаевые. Лет эдак через семь – десять, глядишь, это будет целое состояние.

У Каролин я достал из дипломата шагаловскую литографию и приложил ее к стене над плетеным креслом. (Вот, если вникнуть, еще одна причина моего путешествия в Нижний Манхэттен – доставить литографию в целости и сохранности.) Смотрелась она на новом месте неплохо, но Каролин показалось, что коврик у кресла не очень с ней гармонирует, и потому она решила сначала заказать для литографии рамку. Потом она налила себе выпить перед сном, а я стал делить добычу. Получив свою долю, Каролин пересчитала бумажки и негромко присвистнула:

– И это за одну ночь! Неплохо, а? Может быть, для настоящего грабителя это семечки, но когда живешь уходом за собаками... Знаешь, сколько шавок мне нужно выкупать, чтобы получить такие деньги?

– Много.

– Не то слово!.. Постой, кажется, ты мне малость недодал. Или вычел за Шагала?

– Ни в коем случае.

– Да, но ты мне дал двенадцать сотен, а это на полсотни меньше половины. Не хочу мелочиться, но...

– Ты забываешь о накладных расходах.

– Какие расходы? Такси? Ты заплатил туда, а я обратно, вот и все расходы.

– А «Этика» Спинозы?

– Я думала, она тебе попалась с партией книг в красивых переплетах... Или ты исходишь из ценности книги, а не из ее стоимости? Мне, конечно, без разницы, и все же...

– Я купил «Этику» в магазине Бартфилда на Пятьдесят седьмой улице. Выложил ровно сотню. Это без налога на покупку, потому что я сам зарегистрирован как книгопродавец.

– Сотню за эту книжку? – Каролин вытаращила глаза.

– А что? Цена обычная.

– Но ты сказал Абелю...

– Что она досталась мне почти даром? Да, сказал. И думаю, он поверил. И еще я думаю, что наш подарок принес нам лишних пять сотен за сережки и часы. Сама видела, как он растрогался.

– Господи, – протянула Каролин, – я еще многого не понимаю в этом деле!

– Многого никто не понимает.

– Где это видано, чтобы делать презенты барыге?

– А где это видано, чтобы барыга рассуждал о Спинозе?

– Тоже верно. Ты точно не хочешь еще хлебнуть на ночь?

– Точно.

– А ты знал, что никель стоит так дорого?

– Имел некоторое представление.

– И виду не подал, когда к Абелю ехали. А я вообще ни о чем не догадывалась.

– Это я фасон давил.

– А-а... – Она вскинула голову и пристально на меня посмотрела. – Знаешь, я рада, что мы не взяли по десять тысяч. Играть, так по-крупному. Хотя они здорово пригодились бы, эти десять тысяч. Братишке операцию надо делать. Слушай, а когда он ее загонит?

– Трудно сказать. Может завтра же сбагрить, а может полгода прочикаться.

– Но все равно – в один прекрасный день звонит телефон, и нам сообщают, что наш номер выиграл.

– Примерно так и будет.

Каролин подавила зевок.

– Я сначала думала, что надо бы отметить, но вот устала как собака. Господи, какая же утром голова будет с сахарного похмелья!

– Это что-то новенькое – сахарное похмелье.

– Ну да, столько пирожных.

– Думаешь, похмелье от сладкого будет?

– А от чего же еще? – Каролин сняла кота с дивана на пол. – Извини, дружище. Маме пора баиньки.

– Может быть, ты все-таки на кровати ляжешь, Каролин?

– Интересно, как ты поместишься на диване. Только если тебя сложить пополам.

– Как-то неудобно выгонять тебя из собственной постели.

– Берни, мы каждый раз спорим об одном и том же. Кончится тем, что в самом деле уложу тебя на диване, тогда узнаешь.

Так мы и улеглись: я – на кровати, не снимая трусов и майки, она – на диване, тоже в своем гигиеническом белье от доктора Дентока. Уби сразу же юркнул под бочок к хозяйке, а бирманец Арчи долго ходил вдоль стен по темной квартире, словно владелец ранчо, проверяющий ограду своего загона. Сделав несколько кругов, кот вспрыгнул ко мне на ноги и включил мурлыкательный механизм. Работал механизм отменно. Еще бы: кот всю жизнь тренировался.

Каролин выпила втрое больше меня, поэтому ей ничего не стоило заснуть. Не прошло и нескольких минут, как я услышал спокойное, мерное дыхание, а еще через некоторое время раздался нежный женский храп.

Я же лежал на спине, не смыкая глаз и запрокинув руки за голову, и мысленно перебирал события минувшего дня. Независимо оттого, сколько времени потребуется Абелю для того, чтобы сбыть наш никель, и сколько он за него выручит, дело сделано. И мы в полной безопасности. Ничто не обещало успеха, когда мы увидели, что до нас в особняке уже побывали посетители, но в итоге все сложилось как нельзя лучше. И добыча в верных руках, в надежном месте, если не считать второстепенной шагаловской литографии. Хозяева ее вряд ли хватятся в том хаосе, в каком они найдут дом. А если и хватятся, тоже не беда. Один экземпляр из серии в двести пятьдесят экземпляров. И кому придет в голову искать его у Каролин?

И все равно, проснувшись утром, я первым делом убрал Шагала в шкаф. Было половина десятого. Каролин уже поела, накормила котов и отправилась на свидание со шнаузером. Я тоже выпил кружку кофе с булочкой и сунул в шкаф, к Шагалу, дипломат с набором инструментов, чтобы не тащить его с собой в магазин. Солнце светило вовсю, воздух был чистый и свежий, и я был рад, что могу дойти до работы пешком, а не лезть в вонючую подземку. При желании я мог и пробежаться, белье, обувь подходящие, но зачем портить прекрасное утро? Я шагал бодро – вдох-выдох, вдох-выдох – и размахивал руками, потом поймал себя на том, что насвистываю. Только не помню, что.

В четверть одиннадцатого я открыл магазин, и через двадцать минут зашел первый покупатель – бородатый тип с трубкой. Он купил две книги по истории Англии. Затем еще трое-четверо взяли кое-что со стола с уцененной литературой, и поток посетителей схлынул. Без ущерба для дела я мог взяться за книгу, которую читал вчера. Старина Спенсер все так же выкладывался в физических упражнениях. В этот раз он проделывал жимы с перекладиной (понятия не имею, что это такое!) на универсальном тренажере (тем более).

Около одиннадцати в лавку вошли двое. Обоим под сорок, оба в темных костюмах и тупоносых башмаках. У одного были баки, длинноватые на мой взгляд, мог бы и подбрить. Он сразу же прошел в глубь лавки, а другой проявил неожиданный интерес к стенду с поэзией у входа.

В бумажнике у меня лежали тринадцать сотенных, полученных от Абеля, плюс тысяча, которую я всегда ношу при себе на случай, если придется откупаться. Но я рассчитывал, что их устроит выручка в кассовом аппарате. Я надеялся, что оттопырившийся пиджак у малого с бачками – это не пистолет, а если все-таки пистолет, то он не станет стрелять в меня. Я поспешно вознес короткую молитву святому Иоанну, покровителю книготорговцев, чье изображение в рамке висело в конторке со времен мистера Литзауера. Кому же еще молиться? Не Дисмасу же. Я сейчас не грабил, а торговал книгами.

Мне ничего не оставалось, как дожидаться, когда эти двое примутся за дело. И они не заставили себя ждать. Тот, что с бачками, шел ко мне из глубины лавки, второй двинулся от стенда с поэзией, не выпуская из рук книжку стихов Роберта Сервиса. Передо мной мелькнуло странное видение: один стреляет в меня, а другой декламирует в это время «Кремацию Сэма Макги».

Они приблизились к прилавку одновременно. Любитель поэзии сказал:

– Ты – Роденбарр? Бернард Роденбарр?

Я не стал отпираться.

– Бери пиджак. Поедем в Управление, есть разговор.

– Слава Богу! – облегченно вздохнул я.

Как вы уже догадались и как я должен был догадаться прежде вас, это были не грабители, а полицейские. Хотя стражи порядка иногда тоже занимаются грабежом, они это делают под дулом пистолета. Терпеть не могу находиться под дулом пистолета!

– Смотри-ка, – сказал тот, что с бачками. – Он рад нас видеть.

– Ну да, – кивнул другой, – а то мучился неизвестностью.

– Точно. Да еще совесть бедного мучила, всю ночь ворочался.

– Вот-вот, Фил. Ведь парень как парень. Ну, подворовывает по малости, тоже работенка, зато ничего такого за ним не числится. Значит, поддается исправлению. И вот нате вам – связался с каким-то психом.

– Тут ты попал в самую точку, Дэн. Все от дурных дружков идет.

– Дружки всегда виной – это факт. Но из дерьма все равно вылазить надо. Свалить все на сообщника, натурально назвать его, представить доказательства и ходатайствовать, чтобы обвинение было помягче. Спорю, что ему и светит-то всего три годика. Это при ловком адвокате и примерном поведении.

– Точно, Фил. Три, ну, от силы четыре. Ты не хочешь запереть свою лавку, Берни? Управление не в соседнем дворе.

Туман постепенно рассеивался. Я так обрадовался, что меня не грабят, что прошло несколько минут, прежде чем я сообразил, что меня арестовывают. Конечно, это тоже не сахар, но все же.

Они говорили так, будто меня не было рядом, но яснее ясного, что именно я был героем этого веселенького диалога между Филом и Дэном (Фил – это тот, который с бачками, а Дэн – любитель поэзии). Милая сценка разыгрывалась так, чтобы у меня душа ушла в пятки, то бишь в «пумы».

Должен признаться, что сценарий сработал.

– А в чем, собственно, дело? – выдавил я.

– Кое-кто хочет поговорить с тобой, – ответил Дэн.

– О чем?

– О небольшом визите, который ты нанес ночью в дом на Восемнадцатой улице, – сказал Фил. – Незваным гостем.

«Черт, – подумал я. – Как они нас выследили?» Внутри у меня все похолодело. По опыту знаю, до чего неприятно, когда тебя обвиняют в преступлении, которое ты действительно совершил. Меньше оснований для справедливого негодования.

– Ну, двигаем, – сказал Дэн, кладя книжку стихов на прилавок. «Вот если бы его фамилия была Макги и Фил пальнул бы в него!» – подумал я.

– Только что открыл магазин, и вот закрывай! – бурчал я. – Это что, арест?

– Хочешь, чтобы был арест?

– Да нет, не особенно.

– Если добровольно поедешь, обойдемся без формальностей.

Это по совести и по закону. Фил помог мне втащить внутрь стол с уцененной литературой, из чего я заключил, что Дэн выше него по чину. Я запер дверь, опустил железные створки. Каждое мое движение сопровождалось ехидными шуточками насчет того, что взломщик запирает свое собственное хозяйство и если забудет ключи – не беда. Очень смешно, скажу я вам, животики надорвешь.

За углом стояла обычная сине-белая полицейская машина. Фил сел за руль, а мы с Дэном – на заднее сиденье. Через пару кварталов я осмелел.

– А в чем все-таки меня подозревают?

– Как будто не знаешь.

– Как будто не знаю. И действительно не знаю. Уж сделайте одолжение, скажите, какое обвинение.

– Гляди-ка, Фил, он еще права качает, – сказал Дэн. – Чувствуется бывалый «медвежатник». Сначала для виду струхнул, а теперь форс держит. – Он обернулся ко мне. – Какое обвинение? Обвинение – это когда производится арест, разве не знаешь? А ты не под арестом.

– Ну а если бы был под арестом – по какому обвинению?

– Могу только предположительно.

– Давай предположительно.

– Грабеж с причинением ущерба – это раз. Умышленное убийство – два. – Он покачал головой. – Да, вляпался ты, парень, в ба-альшое дерьмо! А ведь раньше вроде в мокрых делах не был замечен, верно я говорю?

Глава 6

Как выяснилось, Герберт и Ванда Колкэнноны все-таки не ночевали в Пенсильвании. Они действительно приехали в графство Беркс, где свели свою любимую овчарку с чемпионом-производителем. Потом они оставили Астрид у хозяина кобеля для вторичной вязки, а сами покатили в Нью-Йорк – на обед с коллегами Герберта и для последующего посещения театра. По окончании спектакля они припозднились за выпивкой и вернулись домой уже после полуночи с твердым намерением выспаться и с утра поехать в Пенсильванию.

К своему ужасу, они застали в доме грабителей. Те отобрали у Герба всю наличность, сняли с Ванды драгоценности, а потом хотели связать их. Герб начал было сопротивляться, но ему двинули в зубы. Ванда закричала, за что ее стукнули пару раз по голове. Герб видел только, как она упала без чувств – и все потому, что сам получил такой же удар.

Придя в себя, он обнаружил, что связан, и с трудом освободился от веревок. Ванда тоже была связана, но освободиться не пыталась: она была мертва. Ее ударили чем-то тяжелым, и удар, проломивший ей голову, оказался роковым.

– Это дело рук твоего сообщника, – говорил Сэм Ришлер, следователь, которому поручили вести дело и кому Дэн и Фил сдали меня по прибытии в Городское управление полиции. – Нам известно, что ты по натуре не склонен к насильственным действиям, Роденбарр. Нам также известно, что ты обычно работаешь один. Что заставило тебя снюхаться с головорезами?

– Нет у меня никаких сообщников, – отвечал я. – Я даже один больше не работаю. Занимаюсь теперь законным бизнесом. Держу книжный магазин, лицензия есть.

– Говори, кто твой сообщник, слышишь? Господи Иисусе, какой тебе смысл его выгораживать? Это из-за него ты попал в эту переделку. В общем-то, я могу представить, как это было. Ты завязал, начал новую жизнь, даже вот книжным бизнесом занялся... – Он не поверил мне, но ему надо было расколоть уголовника. – Тут объявляется этот ненормальный и уговаривает пойти еще на одно дело. Очевидно, он высмотрел квартиру, и ему нужен был специалист по замкам. Ладно, говоришь ты себе, схожу последний раз, пока не встал на ноги, надо же поддержать коммерцию. А что получилось? Мертвая женщина, твой дружок гуляет на свободе с денежками, а тебя сунули мордой в унитаз. У тебя один выход: вытащить голову, пока кто-нибудь не спустил воду.

– Страшное зрелище...

– Страшное, говоришь? Сейчас я покажу тебе действительно страшное зрелище. – Он открыл ящик стола, порылся там и вытащил большую глянцевую фотографию. Мертвая женщина, блондинка, в вечернем платье полусидела, прислоненная к стене, очевидно, в гостиной; лодыжки перевязаны веревкой, туфли валяются рядом, руки за спиной, тоже, вероятно, связанные. Фотография была черно-белая, но и на ней был виден большой кровоподтек на лбу, куда был нанесен смертельный удар. Ужасно, ничего не скажешь! Каролин говорила, что Ванда – красавица, а на фотографии – жутко смотреть.

– Это ведь не ты ее угробил? Не ты?

– Я? Да я даже смотреть на это не могу.

– Так назови, кто это сделал, Роденбарр. При хорошем адвокате можешь условным сроком отделаться. – «Еще как могу!» – подумал я. – Мы же все равно его схватим, с твоей помощью или без нее. Наверняка проболтается где-нибудь по пьянке. У нас уши везде есть, учти. Или же Колкэннон узнает его физию в наших альбомчиках. Так или иначе мы его заарканим. Вся разница лишь в том, что ты не только нам, но и себе можешь помочь.

– Справедливо.

– Вот именно, чертовски справедливо! К тому же ты ничем ему не обязан. Ну, так кто втянул тебя в эту историю?

– Вопрос естественный.

– Вот и отвечай.

– Только есть одно «но».

– Чего еще?

– Я там не был. Я слыхом не слыхивал о человеке по имени Колкэннон. Меня и близко от Западной Восемнадцатой не было. Я бросил прежние дела, когда купил магазин.

– Гнешь свое?

– Да, гну. Но не загибаю. Это – чистая правда.

– У нас есть веские доказательства, что ты был в этом особняке.

– Какие именно?

– А вот этого я тебе не скажу. Потом узнаешь. И у нас есть показания Колкэннона. Думаю, ты не знал, что она мертва, иначе ты бы и его кокнул. Если не ты, то уж твой сообщник обязательно. Он из тех, кто ни перед чем не останавливается. Не исключено, что она была еще жива, когда вы смылись. И умерла до того, как он пришел в себя. У нас пока нет результатов медицинского анализа. Но главное, что Колкэннон жив и может опознать и тебя, и твоего приятеля. Чего ты цепляешься за свою версию? Не вижу смысла.

– Другой у меня нет.

– Может, у тебя еще и алиби есть?

«Это было бы замечательно – иметь алиби, – подумал я. – Слишком многого хочешь!»

– Я сидел дома, смотрел телевизор, – сказал я. – Несколько банок пива выпил. Полежал.

– То есть всю ночь дома провел, так?

Я почувствовал в вопросе подвох.

– Весь вечер, – поправил я его. – После одиннадцатичасовых известий я ушел.

– И вломился в особняк Колкэннонов?

– Нет. У меня была назначена встреча.

– С кем конкретно?

– С женщиной.

– Что ж это за женщина, к которой можно завалиться в одиннадцать вечера?

– Было уже около двенадцати, когда я пришел к ней.

– Имя-то есть у твоей дамы?

– Имеется. Но вам я его скажу только в крайнем случае. Эта женщина и есть мое алиби. Я был у нее с полуночи и до сегодняшнего завтрака. Вы сами можете допросить ее, если у меня не будет другого выхода, но только в этом случае. Она разошлась с мужем, у нее двое маленьких детей, и ей вовсе ни к чему, чтобы трепали ее имя. Но я был у нее, это факт.

Следователь нахмурился, задумался.

– Тебя не было ночью дома, – сказал он. – Это нам известно.

– Я и говорю.

– Угу. Мы проверили твою квартиру в полпятого утра. Потом поставили ее под наблюдение, но ты не объявился. Но я все равно не верю в твою таинственную незнакомку-разведенку.

– Она не разведена. Она разошлась с мужем.

– Ну да, ну да!..

– Вам и не нужно в нее верить. Устройте опознание, пусть Колкэннон посмотрит. Мне домой хочется.

– Я, кажется, ничего не говорил тебе об опознании.

– А чего тут говорить? Почему меня привезли сюда, а не в участок? Потому что именно у вас, в Управлении, альбомы с картинками уголовников. И в это самое время Колкэннон их просматривает. Формально вы не взяли меня под арест, потому что он не признал меня по моей карточке, которую вы ему показали. Но, может быть, у меня не фотогеничная внешность и ему следует посмотреть на меня живого. Затем меня и притащили сюда. Что ж, я готов. Посадите рядком трех-четырех гавриков и меня в их числе, проведите опознание. Увидите, он опять скажет, что не видел такого. Потом я вернусь к себе и постараюсь продать хотя бы несколько книг. Трудно торговать при закрытой лавке.

– Думаешь, он тебя не опознает?

– Ни за что!

– Не понимаю я тебя, Роденбарр, – сказал следователь, вставая. – Топай за мной.

Мы прошли коридор и остановились у двери с матовым стеклом и без всякой таблички.

– Не знаю, стоит ли устраивать опознание, – сказал он, открыв дверь. – Ты присядь тут на стульчик, а я поговорю с начальством.

Я вошел, и он закрыл за мной дверь. В комнате был один-единственный стул, и он стоял перед большим зеркалом. Нет, что ни говори, миссис Роденбарр не круглых дураков вырастила. Я сразу понял, почему мне велено посидеть в этой каморке. Хотят провести одиночное неофициальное опознание. Если оно не даст результатов, оно не попадет в протоколы по делу Бернарда Граймса Роденбарра, если штат Нью-Йорк возбудит таковое.

Да, леди и джентльмены, у меня достало ума сообразить, что зеркало не простое, а особое. С лицевой стороны – зеркало как зеркало, зато с другой – прозрачное, сквозь него все видно. Колкэннона поставят сзади, и он будет рассматривать меня, а я его не увижу.

Что ж, это меня устраивает. «Больше чем устраивает», – добавил я, подумав секунду-другую. Теперь мне нужно одно – чтобы Колкэннон хорошенько разглядел меня, так, чтобы с уверенностью утверждать, что видит меня впервые в жизни.

Я встал и подошел к зеркалу, как будто это было обычное зеркало, и только. Мне хотелось скорчить гримасу, но я подавил в себе это желание и ограничился тем, что поправил галстук.

Такие зеркала – хитрая штука. Чем дальше от него, тем лучше отражение. Если же подойти совсем близко, то начинаешь видеть насквозь, как и с обратной стороны. Видишь смутно, расплывчато, потому что отражательный эффект все равно сохраняется. В результате получается двойное изображение, как на фотопленке, отснятой два раза. Я смотрел в зеркало и видел и то, что было передо мной, и то, что было позади меня одновременно.

Некоторое время впереди была только пустая комната, а потом я увидел, что дверь открылась, и Ришлер ввел человека в сером костюме с повязкой на голове. Лицо его было в синяках и ссадинах.

Он подошел к зеркалу и стал внимательно меня разглядывать. Я тоже смотрел на него. Я едва удерживался, чтобы не подмигнуть ему, не высунуть язык, вообще не выкинуть какую-нибудь дурацкую шутку. Чтобы не поддаться искушению, я принялся изучать мистера Колкэннона.

Особого впечатления он не производил: на дюйм или два ниже среднего роста, лет пятидесяти пяти, овальное лицо, наполовину седые волосы, коротко подстриженные усики с пробивающейся сединой, курносый нос, маленький рот, неопределенного цвета глаза – не то карие, не то зеленые. Его можно было принять за банковского служащего или ходатая по налоговым делам. Ничто в этом человеке не указывало на то, что он только что потерял красавицу-жену и полмиллионную монету. Впрочем, он и не был похож на счастливого обладателя такой жены и такой монеты.

С минуту он смотрел на меня, в то время как я смотрел на него. Потом он важно, как индюк, помотал головой.

Кажется, я удержался и не улыбнулся в тот момент, но когда Ришлер тронул Колкэннона за рукав и тот пошел за ним из комнаты, я ощерился, как тыквенная рожа в канун Дня Всех Святых. Вскорости Ришлер вернулся. Я сидел на стуле и чистил ногти тупым концом зубочистки. Увидев его, я невинно поинтересовался, когда же будет опознание.

– Тоже мне умник выискался!

– Прошу прощения?..

– Галстук, видите ли, вздумал поправить. Никакого опознания не будет. Можешь топать домой.

– Полиция поняла, что ошиблась?

– Ни хрена мы не ошиблись! Я по-прежнему считаю, что ты участвовал в ограблении. Ты был наверху, возился с сейфом, а твои дружки тем временем расправлялись с Колкэннонами. Поэтому он тебя и не видел. Думаешь отделаться легким испугом? Не выйдет, голубчик! Как только мы схватим твоих сообщников, против тебя сразу появится куча улик. Сядешь как миленький, причем на больший срок, и намного больший, чем если бы сам признался. Спета твоя песенка, умник!

– Я всего лишь скромный букинист.

– Как же, букинист... Убирайся-ка подобру-поздорову. Не сечешь, когда тебе хотят помочь. Мозгов не хватает. Если наберешься ума в ближайшие два часа, звякни. Впрочем, в твоих же интересах не тянуть резину. Если мы накроем кого-нибудь из твоей компании, он тут же расколется и свалит все на тебя. Придется умнику за других сидеть, а он даже не был на месте убийства. Какой в этом смысл? Лучше уж начистоту с нами.