Текст книги "Взломщик, который изучал Спинозу"

Автор книги: Лоуренс Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Глава 21

– Приветствую всех. Меня зовут Бернард Роденбарр, – начал я. – Меня и вас привела сюда дружеская привязанность к Абелю Крау, который на этой неделе был убит в собственной квартире. Мы собрались здесь, чтобы почтить память нашего соседа и друга.

Я оглядел собравшихся. Среди них было много незнакомых мне людей. Те, что постарше, очевидно, знали Абеля по Риверсайд-драйв, а те, что помоложе, были знакомые Джессики. Кое-кого из присутствующих я знал: ту же миссис Померанц, сидевшую во втором ряду, и обходительного ортопеда – в третьем. На левой стороне с самого края расположился Рэй Киршман. Рядом с ним притулился худощавый паренек с большим лбом и маленьким подбородком. Не составляло труда догадаться, что это Джордж Эдвард Маргейт. Уши у него были как уши, не длиннее, чем у других, и нос нормальный, но все равно – вылитый кролик. Его сестра Мэрилин сидела в первом ряду справа. Одета она была чинно: обычная черная юбка и темно-серый свитер, но, несмотря на это, она выглядела как шлюха, забежавшая в церковь. Круглолицый увалень рядом с ней был, наверное, Харлан Риз.

Каролин и Дениз скромно заняли места в последнем ряду. Каролин надела свой блейзер. Дениз была в свитере, но не видно, в брюках или юбке.

Джессика Гарланд, как ближайшая родственница покойного, сидела в середине первого ряда, а Клэй Мерримен слева от нее.

Жаль, что мы не были знакомы до этого печального события, подумал я. Абель мог бы иногда приглашать всех нас к себе – и Джессику с Клэем, и меня с Каролин – и угощать нас пирожными и бесконечными байками о Европе между двумя мировыми войнами. Странно, почему он скрыл, что у него есть внучка?

В третьем ряду справа сидели трое мужчин в темных костюмах. Ближе всех к центру был высокий лысеющий человек с длинным носом и тонкими губами. Рядом с ним находился самый старый из троих, широкоплечий джентльмен лет шестидесяти; пышные седые усы прекрасно гармонировали с его белоснежной шевелюрой. С самого края сидел невысокий хрупкий курносый мужчина в толстых очках.

Я никогда не встречал этих людей, однако твердо знал, кто они такие. Я смотрел на них, пока не встретился взглядом с седовласым джентльменом. Сохраняя на лице то же строгое выражение, он коротко кивнул мне. На противоположной стороне во втором ряду сидел человек, которого я тоже знал. Овальное лицо, коротко подстриженные усики над маленьким ртом, темно-русые волосы – конечно, знакомая внешность, к тому же Джессика посадила его куда следовало, так как в петлице у Герберта Франклина Колкэннона торчала красная гвоздика.

Я виновато заморгал, увидев гвоздику. Вчера я так забегался, что совершенно забыл зайти в цветочный магазин, а потом они и вовсе закрылись. Конечно, я мог бы и утром залезть в первую попавшуюся лавку, но риск был непропорционально велик. «Я же представился публике, – подумал я в свое оправдание. – Колкэннон не примет меня за другого».

* * *

– Говорят, что наш друг зарабатывал себе на жизнь перепродажей краденого, – продолжал я. – Мне же он известен совершенно в ином качестве, а именно как почитатель философии. Абель Крау особенно ценил сочинения Баруха Спинозы. Поэтому позвольте мне прочитать несколько отрывков из его работ.

Я раскрыл переплетенный в кожу томик, который мы подарили Абелю и который я забрал назад, и прочитал два пассажа из раздела «Происхождение и природа эмоций». Рассуждения были суховаты, и публика слушала вполуха.

Закончив, я отложил Спинозу и открыл другую книгу, снятую минувшей ночью с полки у Абеля.

– Эта книга принадлежит Абелю, – сказал я. – В нее включены избранные места из сочинений Томаса Гоббса. В «Философических началах власти и общества» есть отчеркнутый абзац. Читаю: «Причина взаимного страха лежит частью в естественном равенстве людей, частью в желании каждого посягнуть на другого; из чего следует, что мы не вправе ожидать от кого бы то ни было заверений в непосягательстве и сами не можем дать таких заверений. Ибо если мы посмотрим на человека во цвете лет и задумаемся над тем, как хрупок его телесный состав, каковой, погибая, несет погибель духу, доблести и самой мудрости, и как легко даже слабому посягнуть на жизнь сильного, то не узрим основания для гордыни того, кто, полагаясь на силу, мнит себя поставленным природой над прочими. Те между собой равны, кто способен равно навредить другим, но те, кто способен нанести наибольший вред, то есть убить, могут быть убиты сами».

Перелистав несколько страниц, я остановился на другом отчеркнутом абзаце.

– А вот из «Левиафана», – объявил я. – «В природе человека суть три главных свойства, ведущих к раздорам: зависть, робость, честолюбие. Первое побуждает человека к выгоде, второе к безопасности, третье к известности».

Я положил Гоббса на Спинозу.

– Абеля Крау убили ради выгоды, – заявил я. – Человек, который это сделал, находится здесь, с нами.

Мои слова произвели должный эффект. Присутствующие словно разом затаили дыхание. В этот момент я смотрел на Каролин и Дениз. Они знали, что последует дальше, но мое заявление подействовало и на них. Они придвинулись ближе друг к другу: вероятно, драматичность ситуации заставила их забыть о вражде.

– Абель был убит из-за пятицентовика, – продолжал я. – Людей часто убивают из-за пустяков. Но данный пятицентовик – не пустяк. Его стоимость достигает четверти миллиона долларов. – По рядам прошелестело восторженное «ох!». – Поздно вечером во вторник Абель стал владельцем этой редкой монеты. Через двенадцать часов он был мертв.

Далее мне пришлось кратко остановиться на истории пяти легендарных никелей чеканки 1913 года.

– Дело кончилось тем, – говорил я, – что один из этих никелей попал в сейф человека, занимающего особняк в Челси. Однажды этот человек уехал вместе с женой из города. Вернуться они должны были только на другой день. И вот во вторник вечером двое грабителей, проломив световое окно, влезли в дом и обчистили его.

– Не брали мы никакого никеля! – Присутствующие встрепенулись и устремили взор на вскочившего Кролика Маргейта. – Да, не брали! И сейфа не открывали. Да, мы его нашли, но открыть или взломать не получилось. Мы и знать не знали ни о каком никеле.

– Это верно, не знали, – вставил я.

– И не убивали мы никого! Даже пальцем не тронули. Когда мы влезли, там никого не было, и когда смотались – тоже. Никакого касательства к убийству мы не имели. И к никелю не имеем.

Кролик плюхнулся на свое место. Рэй шепнул ему что-то на ухо. Тот обмяк на стуле. Не знаю, что сказал Кролику Рэй, может быть, заметил, что он только что признался перед Богом и людьми в совершенном преступлении.

– Совершенно верно, – продолжал я. – Воры-взломщики Кролик Маргейт и Харлан Риз ограничились кражей и вандализмом. – Услышав свое имя, Харлан вздрогнул. – Вскоре после того, как они покинули дом, на сцене появляется еще один взломщик, гораздо более опытный. Он вскрывает сейф в стене, берет оттуда золотые серьги, дорогие часы и монету. В тот же вечер он переправляет их Абелю и оставляет у него на определенных условиях.

Нет необходимости говорить, что мы получили деньги за сережки и часы, решил я, это к делу не относится. Людям совсем не обязательно знать все до последней подробности.

– В то самое время, когда второй взломщик передает Абелю Крау содержимое сейфа, – говорил я, – хозяин этого никеля и его жена неожиданно возвращаются домой. Воры не могли знать, что у них переменились планы. Итак, они возвращаются в город и видят, что их дом напоминает Рим после набега готов. И вот тут начинаются чудеса. Войдя к себе, супруги натыкаются на Третьего вора. Их избивают до потери сознания и связывают. Когда муж наконец приходит в себя и освобождается от веревок, он обнаруживает, что его жена мертва.

Я посмотрел на Колкэннона; наши взгляды встретились. Лицо его было совершенно бесстрастно, но у меня создалось впечатление, что ему сейчас хотелось бы оказаться где угодно, только не здесь. И еще он, наверное, понял, что не выкупит свой никель, во всяком случае сегодня. И вообще у него был такой вид, будто ему надоело плохое кино, но он решил досидеть до конца сеанса, чтобы узнать развязку.

– Он, естественно, звонит в полицию. На другой день его просят опознать второго взломщика, но он заявляет, что видит его в первый раз. Впоследствии он, правда, опознает одного из участников первого ограбления.

– Это было подстроено! – выкрикнул Кролик. – Он меня в жизни не видел. На испуг хотели взять!

– Скажем иначе, человек просто ошибся, – продолжал я. – Еще бы, ему столько пришлось пережить! Убита жена, обчищен дом, пропала монета, стоящая целое состояние. И вот что интересно, – добавил я, опять глядя на Колкэннона. – В перечне пропавших вещей он не указывает этого никеля. Словно бы его и не было. А ведь потерпевший, как известно, обязан сообщать полиции о любой пропаже, для того чтобы получить страховку. Но наш джентльмен, видимо, не желает иметь дело со страховой компанией. Почему, спросите вы. Объясняю. Никель не был застрахован. По той простой причине, что к нашему джентльмену он попал незаконным путем.

– Это уж слишком! – вдруг заявил Колкэннон, к удивлению не только публики, но и меня самого. Он поднялся с места и обратился ко мне: – Меня обманом заманили сюда. Я не был знаком с покойным мистером Крау. Да, я не сообщал полиции о пропаже никеля 1913 года и у меня действительно не было страховки. Но вовсе не по той причине, о которой говорит этот господин. У меня нет и никогда не было такой монеты.

– Поначалу я тоже так думал, – признался я. – Тоже думал, что у вас фальшивка. Чтобы установить, какой никель у вас, я навел справки по поводу всех пяти экземпляров, и все они оказались на месте. Четыре монеты находятся в музейных хранилищах, а пятая – в частной коллекции. Этот никель долгое время был в обращении, и его легко отличить от других и, уж конечно, оттого, который я самолично извлек из вашего сейфа.

По рядам опять прокатился шумок. Я так увлекся, что выдал себя. Теперь и младенцу ясно, кто был вторым взломщиком. Ну что ж, и на старуху бывает проруха.

– Естественно, я самым тщательным образом осмотрел этот никель. Он был настоящий. Тогда я продолжил консультации с музейными работниками, попросил еще раз проверить их экземпляры. В трех хранилищах монеты были в целости и сохранности. В четвертом же обнаружилась подделка.

Я посмотрел на трех джентльменов в темных костюмах. Сидящий с краю невысокий курносый мужчина в очках с толстыми стеклами был Милош Грачек. Он понял, чего я жду от него.

* * *

– Да, это была подделка, но подделка неплохая, – сказал он. – Фальшивомонетчик взял стандартный никель 1903 года, спилил ноль и вместо него напаял единицу. Хорошая работа, и никель экспонировался у нас как настоящий. Только экспертиза смогла обнаружить подделку.

Затем откашлялся и заговорил джентльмен с белоснежной шевелюрой.

– Меня зовут Гордон Руслэндер, – сказал он. – Когда мистер Грачек сообщил о случившемся, я лично изучил монету. Он прав. Фальшивомонетчик поработал неплохо, но я бы не сказал, что по высшему классу. Внимательный осмотр убедил меня, что находящийся в нашем распоряжении пятицентовик – не тот, за который я передал портрет работы Копли Балтиморскому историческому обществу. У меня не было оснований сомневаться в порядочности наших коллег, и тем не менее процедура требовала просвечивания рентгеном. Естественно, экземпляр, поступивший из Балтиморы, был настоящий никель чеканки 1913 года. А тот, которым его подменили, не надо было даже просвечивать. Все было видно невооруженным глазом.

– Что вы предприняли, обнаружив подмену?

– Я немедленно встретился с куратором нашей выставки, – ответил Руслэндер, а длинноносый лысеющий человек, сидящий по другую его руку, весь съежился и словно бы врос в стул. – Я знал, что Говард Питтерман переживает не лучшие времена. Недавно он прошел через дорогостоящий бракоразводный процесс. Потом он потерял кое-какие вложения. Да, все это было мне известно, но я не подозревал об истинном положении его дел в связи с финансовыми затруднениями. В противном случае мы могли бы оказать ему материальную помощь. – Руслэндер нахмурился. – Но мистер Питтерман решил действовать самостоятельно. Он подложил в нашу экспозицию фальшивую монету, а настоящий никель 1913 года, один из раритетов нашей выставки, продал, в сущности, за бесценок.

– Мне дали за него двадцать тысяч, – дрогнувшим голосом сказал Говард Питтерман. – На меня нашло какое-то затмение.

– Категорически заявляю: я не знаю этого человека! – сказал Колкэннон. – Первый раз его вижу.

– Если этот джентльмен и купил монету, то не у меня. Я продал ее одному дельцу в Филадельфии, человеку сомнительной репутации. Может быть, он-то и перепродал никель мистеру Колкэннону, а может быть, монета побывала еще в чьих-то руках. Не знаю, нужно ли называть имя этого дельца, мне, по правде сказать, этого бы не хотелось. Он ведь все равно ни в чем не сознается, а у меня нет никаких доказательств, что именно он купил злосчастную монету. – Голос Питтермана сорвался. – Я бы очень хотел помочь следствию, но не знаю, что я могу сделать.

– Еще раз заявляю, что не имел дела ни с какими сомнительными скупщиками из Филадельфии. Я мало знаю даже порядочных коллекционеров. Конечно, я слышал о мистере Руслэндере как об основателе выставки американских и зарубежных металлических денег и владельце монетного двора «Колокол свободы». Но я никогда не встречал ни его самого, ни его служащих.

– В таком случае зачем вы звонили Сэмюэлю Уилксу?

– Мне неизвестно это имя.

– И тем не менее вчера вы позвонили ему домой в Филадельфию, а после в его контору на Риттенхауз-сквер. Кроме того, вы звонили на. Выставку денег. Звонили вы по домашнему телефону, и, поскольку междугородные разговоры фиксируются, это нетрудно проверить.

Компьютеры в телефонной компании зарегистрировали эти звонки, будьте уверены, но Колкэннон таращил глаза, стараясь понять, что произошло, так как он на самом деле не звонил в Филадельфию. В другое время и при других обстоятельствах он бы сообразил, что когда его хитростью выманили в кафе на углу Мэдисон-авеню и Семьдесят девятой, кто-то мог забраться к нему в дом. Но в этот момент он ограничился простым отрицанием.

– Я никогда не разговаривал с этим Уилксом и на выставку в Филадельфию не звонил.

– Какая разница, Берни? – подал голос Рэй Киршман, и мне подумалось, что он не очень-то следит за ходом моих рассуждений. – Крау прикончили из-за никеля, это понятно. Но какая разница, как он попал в сейф. Крау убили после того, как он пропал оттуда.

– Суть в том, – отвечал я, – что никто не знал, что в сейфе вообще находится никель. Никто, за исключением Третьего вора.

– Кого-кого?

– Кролик Маргейт и Харлан Риз понятия не имели о никеле, – объяснил я. – Они знали только то, что четы Колкэннонов всю ночь не будет дома. Они знали это от сестры Кролика Мэрилин, которая работает в косметическом кабинете со звучным названием «Волос великолепие», там, где постоянно укладывала волосы Ванда Колкэннон. Но Мэрилин работала не только над головами клиенток. Восемь из них были ограблены за последние полтора года. Во всех восьми ограблениях прослеживается один почерк. Грубый взлом, бесцеремонный обыск квартиры, едва ли не намеренный погром. Мэрилин не приходилось выкладываться – достаточно было не пропустить ни слова из того, о чем болтают дамы, пока им делают прическу. Сведения об отъезде клиентов и прочем она передавала Кролику. Говоря попросту, она была наводчицей. Что толку в реле, периодически включающем и выключающем свет в квартире, и прочих мерах безопасности, если у вашей милой парикмахерши брат – налетчик и вор?

Говоря это, я не смотрел в сторону Мэрилин, зато поймал устремленный на меня вопрошающий взгляд Каролин. «Не волнуйся, старуха, тебя-то я не выдам», – подумал я.

– Ванда заглядывала и ко мне в книжный магазин. Водила купать свою собаку в одно заведение на той же улице. Последний раз, когда я ее видел, она случайно обронила, что собирается с мужем везти Астрид в Пенсильванию на вязку. Таким образом я, как и Кролик с Харланом Ризом, знал, что Колкэнноны будут ночевать не дома.

– Но этого не знал Третий вор. Он словно бы поджидал, когда эта чета вернется домой. Как только я сообразил, что должен быть Третий вор, я неизменно величал его с прописной буквы, как Третий убийца в «Макбете». Исследователи Шекспира до сих пор ломают голову над этим персонажем. Он появляется всего один раз и совсем немного говорит. На этом основании сторонники одной школы в шекспироведении утверждают, что Третий убийца – это сам Макбет.

Аудитория затаила дыхание, и недаром: разыгрывалась одна из кульминационных сцен моего спектакля.

– Шекспир дал мне ключ к разгадке. Сначала это происходило на подсознательном уровне и мне потребовалось время, прежде чем я пришел к определенному выводу. Никто, знавший об отлучке Колкэннонов, не может быть этим загадочным Третьим вором. Иначе с какой стати ему торчать там до их досрочного возвращения? Вероятность же того, что кто-то случайно залез в дом через разбитую крышу и сидел там только для того, чтобы расправиться с хозяевами, – эта вероятность ничтожна, она граничит с чудом. Моя интуиция все время что-то подсказывала мне, и в конце концов детали сложились в целую картину. Не знаю, хотел ли Шекспир в Третьем убийце вывести самого Макбета, но в нашем случае Третий вор – это сам Герберт Франклин Колкэннон.

Названный джентльмен тут же вскочил с места:

– Он с ума сошел! Его в психушку надо! Вы хотите сказать, что я инсценировал ограбление собственного дома? Что сам у себя выкрал какую-то монету?

– Нет, я не это хочу сказать.

– В таком случае...

– Никакого третьего ограбления не было. Кролик с Харланом утащили все, что могли унести, а я взял из сейфа три предмета. Не было ни третьего налета, ни Третьего вора, и никто не избивал и не связывал вас. Вы сами убили свою жену.

Глава 22

Нависла гробовая тишина. Ошеломленный Колкэннон поспешил повторить, что я сошел с ума.

– Этот человек только что сам признался, что он взломщик, а мы сидим развесив уши. Кто дал ему право обвинять других в воровстве и убийстве? Кому как, а мне это надоело. Я ухожу!

– Не хотите остаться на угощение? Пожалеете.

Раздувая ноздри, он кинул на меня испепеляющий взгляд и вышел из ряда. Но тут чья-то рука взяла его под локоть. Он круто обернулся.

– Спокойно, – сказал ему Рэй Киршман. – Почему бы нам не остаться до конца? Может, Берни еще чего интересного скажет.

– Уберите руки! – прорычал Колкэннон, хотя его рычание напоминало скорее тявканье пуделя, чем рявканье овчарки. – Кто вы такой?

– Я из полиции, – добродушно сказал Рэй, – а вот вы, как считает Берни, – убийца. У него на такие делишки нюх прямо-таки собачий. Раз уж он завладел мячом, пусть гонит его дальше, а?

Куда-то я его загоню?

– Мистер Колкэннон в одном прав, – продолжал я. – Да, я вор-взломщик. Точнее, букинист, старающийся отделаться от дурной привычки воровать. И уж точно я – не полицейский. Выдвинуть против него обвинение в убийстве – это действительно дело полиции. Но я, думаю, сумею подсказать полиции, с чего начать. Первым делом надо обратить внимание на его материальное положение: Колкэнноны – люди состоятельные, у них куча ценных вещей, но у богатых тоже случаются финансовые затруднения, как и у простых смертных. Что навело меня на такое подозрение? Когда я открыл сейф, там были только дамские часы, пара серег, одна-единственная редкая монета и деловые бумаги. Люди, которые тратятся на устройство стенного сейфа, обычно хранят там нечто более существенное, особенно те, кто держит сторожевых собак. У таких людей дом действительно неприступная крепость. Вчера я сделал несколько телефонных звонков, и мне удалось установить, что мистер Колкэннон распродает монеты, которые он приобрел за последние годы.

– Это ничего не доказывает! – выкрикнул Колкэннон. – У человека могут измениться интересы, и он продает одно, чтобы приобрести что-то другое.

– Бывает и так. Однако в данном случае дело, думаю, обстоит иначе. Недавно вы вложили средства в некоторые крупные операции и, как свидетельствуют биржевые сертификаты в сейфе, понесли серьезные убытки. Затем вам стало известно, что продается никель 1913 года, но за него просили, думаю, гораздо больше, чем полученные мистером Питтерманом двадцать тысяч. У вас не было такой суммы, но вам приспичило приобрести эту монету, так как вы человек по натуре жадный, а алчность, если верить Спинозе, – это вид сумасшествия, хотя непосредственно здоровью не угрожает.

Вы лезли из кожи, чтобы заполучить заветный никель, и это в то время, когда вы судорожно искали средства, чтобы расплатиться по другим обязательствам. А тут еще настала пора вязать вашу собаку – опять расходы, и немалые, правда, вы вернули бы свои деньги, когда у Астрид появились бы щенки. Вы едете в Пенсильванию и в целях экономии не остаетесь там ночевать, а катите на ночь глядя назад в Нью-Йорк. Между вами и вашей женой вспыхивает ссора – может быть, в театре или после спектакля, за ужином, – не знаю. Пусть полиция выясняет подробности, хотя ей придется покрутиться.

Так или иначе, вы возвращаетесь домой вдвоем и находите полный разор и разгром. Не исключаю, что у вас уже зрели планы продать кое-какие ценные вещи, – и вот они исчезли. Допускаю, что кое-что из вещей не было застраховано. Ручаюсь, что вы и не думали страховать столовое серебро – кто в наше время это делает? Но внезапно в последние годы цены на серебро подскакивают, и вы уже мечтаете сорвать порядочный куш, когда отделаетесь от надоевших вам сервизов, подносов, ваз. Однако и здесь вас ждало разочарование: серебра как не бывало. И, может быть, в эту самую минуту жена делает какое-нибудь неуместное язвительное замечание. Чаша вашего терпения переполнилась. Или же вы неожиданно вспоминаете, что у вас в сейфе хранятся страховые полисы на вас и вашу жену. Если один из супругов умирает, другой получает премию в полмиллиона долларов. В обоих документах особо предусмотрена выплата, если смерть наступила в результате несчастного случая. Не знаю, почему страховые компании подводят убийство под категорию несчастного случая?.. Это же явное противоречие, вы не находите? Ведь убийство, как правило, совершается преднамеренно! Может быть, сначала вы вспылили и ударили жену и только потом подумали о полумиллионной премии. Вы окинули взглядом разграбленные и разгромленные комнаты, и вам пришло в голову, что варварское ограбление – прекрасная дымовая завеса для совершения убийства. Так было дело или иначе – покажут следствие и ваше признание. А в том, что вы признаетесь, мистер Колкэннон, не может быть никакого сомнения, потому что преступники-дилетанты раскалываются при малейшем нажиме со стороны следователя. Вы профессионал по части хватательных движений, сэр, но в злодейских преступлениях вы – совершенный дилетант.

Я думал, что Колкэннон признается позже, в полицейском управлении, отнюдь не при всем честном народе. Однако по лицу его тотчас пробежала тень, губы задрожали. Я умолк, уступая ему место. В камере. На виске у него дергалась жилка.

– Я не хотел ее убивать!.. – выдавил он.

Я посмотрел на Рэя, Рэй на меня. Рот у него расплылся в ухмылке.

– Сначала я просто ударил ее, почти машинально. Она довела меня. Это в ее характере. Она и замуж за меня вышла по расчету, это ни для кого не секрет. И вот, когда мы оказались в стесненных обстоятельствах... – Он вздохнул. – Я размахнулся и ударил ее. Будь рядом собака, я не посмел бы поднять на нее руку... Она упала и, должно быть, ударилась обо что-то головой.

Что ж, выдумка подходящая, но я-то видел фотографию. Женщину били методично, пока она не скончалась. Колкэннон старался сохранить хорошую мину при плохой игре. Бог с ним, пускай. Клин в кокосовый орех всажен, еще немного, и он расколется.

– Я пощупал у нее пульс. Она уже не дышала. Я испугался, почувствовал, что и мне конец, а потом подумал: в доме же были налетчики, надо все свалить на них... Я связал жену и нанес себе палкой несколько ударов по голове. Это было мучительно, уверяю вас, но я выдержал. И только потом позвонил в полицию. Я боялся, что меня будут допрашивать, но они увидели разграбленные комнаты и этим удовлетворились.

Рэй закатил глаза. Я понял, что некоторым его коллегам по управлению будет не очень-то приятно услышать такое.

– Но Абеля Крау я не убивал! – продолжал Колкэннон в порыве праведного возмущения. – Ради чего мы, собственно, все собрались здесь? Чтобы справить панихиду по скупщику краденого? Я лично никогда не встречался с Абелем Крау. Даже имени его не слышал. Не убивал я его, и точка.

– Верно, не убивали, – подтвердил я.

– Я и понятия не имел, что моя монета у него. Я думал, она у вас.

– Совершенно верно.

– Я думал, она у вас, потому и притащился сюда, на Булыжный Холм, будь он неладен. Как вы можете обвинять меня в убийстве Абеля Крау?

– В этом я вас не обвиняю.

– Да, но...

Я обвел глазами публику, ловившую каждое мое слово, и остановил взгляд на убийце Абеля Крау. Его лицо не выражало ничего, кроме напряженного интереса, как и у всех других.

– Я только думаю, что вы могли его убить, чтобы заполучить назад свою монету, – сказал я, обращаясь к Колкэннону. – Как я понимаю, сегодня днем вы собирались убить и меня – только бы не платить мне двенадцать тысяч за никель... Да, вы не знали и не могли знать, что монета у Абеля Крау.

– Если только Абель сам не сказал ему об этом, – пискнула Каролин. – Может быть, Абель хотел сбыть ему никель обратно?

Я покачал головой.

– Абель не мог действовать опрометчиво, и у него просто не было времени. Допускаю, что он намеревался договориться со страховой компанией, но на этом этапе он не знал, что монета не застрахована, и уж, конечно, в мыслях не держал продавать ее назад предполагаемому прежнему владельцу.

Сначала я думал, что Абель пригласил к себе какого-нибудь возможного покупателя, чтобы тот посмотрел вещь. Но эта версия означала бы, что он жестоко ошибся в человеке, что на него не похоже, и поплатился за это жизнью. И вообще сомнительно, чтобы он начал с этого.

Будем рассуждать логически, – продолжал я после небольшой паузы. – Абелю Крау приносят монету, стоимость которой оценивается предположительно шестизначной суммой. Приносит вор, который украл ее у человека, которого мало кто знает и о котором уж никто не предполагал, что эта монета может быть у него. Что должен сделать профессиональный перекупщик? Прежде всего установить, не попала ли к нему подделка. Абель – человек опытный и мог определить подлинность никеля сам путем тщательного осмотра. Но как человеку опытному ему нужно подтверждение эксперта. Мистер Руслэндер, например, получил монету из уважаемого учреждения и тем не менее счел необходимым провести обычную процедуру просвечивания рентгеном. И Абель наверняка намеревался сделать то же самое.

Он и сам говорил, что прежде всего займется именно этим. «В другое время, – сказал он, – я бы мог проверить подлинность монеты, не выходя из этого дома». Я так это понял, что он мог бы попросить зайти какого-нибудь опытного нумизмата, но таких специалистов по ночам не вызывают, и я потом сообразил, что он имел в виду совсем другое.

Он, возможно, имел в виду, что опытный нумизмат живет в его собственном доме, но и это предположение пришлось отвергнуть. Я понял, что Абель вряд ли захотел бы, чтобы в нумизматических кругах узнали о его приобретении. Никель 1913 года – слишком редкая и известная монета, а эксперты в этой области – люди исключительно щепетильные, ни один не станет заниматься ворованной монетой.

Так я пришел к выводу, что Абелю нужно было не просто чье-то мнение, – он непременно хотел просветить монету рентгеном.

Я оглядел собравшихся. Убийца Абеля был так спокоен, что я на секунду усомнился в своей правоте. Впрочем, только на секунду. Каролин энергично закивала. Она смекнула, куда я гну.

– Где есть рентгеновский аппарат? В приемной какой-нибудь больницы? В кабинете рентгенолога? Но для этого надо выйти из дома. Может быть, у зубного врача? В доме есть дантист, доктор Григ. Он, кажется, специализируется на пломбировании коренных зубов.

– Да, он по коренным, причем совершенно без боли, – неожиданно высказалась миссис Померанц, – но деньги берет несусветные.

– Не он один такой, – раздались голоса, – все несусветно дерут.

– Не думаю, чтобы Абель нуждался в услугах доктора Грига. У него протезы. Но независимо от этого он мог быть с ним в хороших отношениях и мог пользоваться его рентгеновской установкой для просвечивания редких монет и драгоценностей. Однако он не был пациентом доктора Грига и вообще близких друзей среди соседей не завел.

Тем не менее он поддерживал знакомство с кем-то из соседей, у кого был рентгеновский аппарат. Дело в том, что Абель жаловался на ноги. Не знаю, был ли у него синдром Мортона или, что еще хуже, размягчение хрящей, но ноги у него действительно побаливали. И его значительный вес увеличивал нагрузку на них. Обувь, стоящая у него в шкафу, вся сделана на заказ и снабжена различными хитроумными приспособлениями, которые не купишь в соседней аптеке.

Я опять посмотрел на убийцу. На лице его читалось беспокойство, в глазах появилась тревога. Бородка и усы не давали разглядеть рот, однако подозреваю, что и губы у него задергались.

– По поводу ног Абель часто наведывался к Меррею Файнзингеру. Ясное дело, он не принадлежал к категории бегунов и танцоров, но его лечебная карта свидетельствует, что он был постоянным пациентом этого ортопеда. Кстати, в тот день, когда его убили, ему был назначен прием.

– Неправда! – возмущенно выкрикнул Файнзингер. – Приема на этот день я ему не назначал. Абель Крау был моим пациентом, это верно, но не только пациентом. Он был также моим другом. Вот почему я пришел на панихиду, но вместо этого попал на суд инквизиции.

– Не назначали? Странно! Запись о приеме имеется в регистрационной книге и в его карте. – Никаких записей вплоть до минувшей ночи там не было, но, как говорится, к черту подробности. – Он ведь не первый раз пользовался вашей рентгеновской установкой?

Файнзингер пожал плечами.

– Да, он иной раз заходил ко мне, спрашивал, может ли включить рентген. Мне-то что? Близкий человек, пациент – пусть включает. Но в то утро он, кажется, не приходил или я просто не обратил внимания – у меня было много пациентов.

– Вот именно. Вы подождали до перерыва на ленч. Когда народ разошелся, вы поднялись к нему и попросили показать монету. Он показал, и вы убили его и взяли никель.