Текст книги "Рискованный флирт"

Автор книги: Лоретта Чейз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Глава 14

– Проклятие, – проворчал Дейн, осторожно отодвигаясь от нее. – Теперь не успею в Чадли к обеду.

Он перевернулся на спину и уставился в расшитый драконами верх балдахина, чтобы не вскочить и не подвергнуть жену скрупулезному исследованию. К счастью, после того как он ублажил похоть, к нему вернулся рассудок, и он смог разобраться с простыми фактами.

Он не применял к ней силу, Джессика сама его пригласила.

Он накинулся на нее, как боевой таран, и действовал со сдержанностью тарана, хотя она не кричала и не плакала. Наоборот, она, казалось, правильно воспринимала происходившее.

Он посмотрел на нее. Волосы упали ей на глаза, и он их отодвинул.

– Как я понимаю, ты выжила, – проворчал он. Раздался какой-то звук – не то кашель, не то икота, потом она метнулась к нему.

– О, Дейн! – Следующее, что он понял, она прижалась к его груди и зарыдала.

– Per carita. – Он погладил ее по спине. – Джесс, ради Бога, не плачь… Это так мучительно… – Дейн зарыл лицо и ее волосы. – Или нет, плачь, если так надо.

Она никогда больше не будет плакать, сказал он себе. Слышать ее рыдания, чувствовать слезы, стекающие на грудь, было страшно, но он понимал, что могло быть хуже. По крайней мере, она повернулась к нему, а не от него. К тому же, как ей было не плакать? Последние дни он вел себя безрассудно.

Ну ладно, более того! Он вел себя чудовищно.

Она, новобрачная, оказалась в огромном доме, с целой армией слуг, а он ничем ей не помог. Он не облегчил ей жизнь, как она сказала о его отце.

Он вел себя как его отец. Холодный, враждебный, отвергающий попытки сближения.

А Джессика старалась его умаслить, не так ли? Она ему читала, пыталась разговаривать, думала, что портрет матери будет для него приятным сюрпризом. Она хотела, чтобы он остался дома, хотя любая другая была бы рада от него избавиться. Она предложила ему себя, когда другая на ее месте с облегчением отнеслась бы к его невниманию. И отдалась ему добровольно и страстно.

Это он должен плакать от благодарности. Ливень кончился так же внезапно, как начался. Джессика извернулась, села и вытерла лицо.

– Черт, сколько эмоций, – сказала она дрожащим голосом. – У меня красный нос?

– Да, – ответил он, хотя в темноте еле различал окружающее.

– Пойду умоюсь. – Она слезла с кровати и накинула халат.

– Пользуйся моей ванной, я провожу. – Дейн стал вставать, но она толкнула его обратно.

– Я знаю, где это. Миссис Инглби объяснила расположение комнат. – Она безошибочно прошла по комнате, открыла правильную дверь и выскользнула.

Дейн быстро осмотрел простыни, содрал с себя остатки рубашки и бросил в камин.

Что бы ни было причиной ее рыданий, это не физическая травма, успокоил он себя. Он нашел кровь на покрывале с золотыми драконами и немного на своем теле, но ничего подобного кровавой бойне, которую воображение рисовало ему в последние три дня.

Как он мог до такой степени расстроить рассудок? Во-первых, любой кретин понимает, что если женское тело приспособлено к рождению детей, то оно примет инструмент деторождения – если только мужчина не слон, а Дейн уж точно не слон. Во-вторых, любой дурак сообразил бы, что эта женщина никогда не шарахалась от его приставаний, начиная со сцены под фонарем в Париже. Она даже спокойно, и не раз, не моргнув глазом, говорила о его праве на размножение.

Откуда, во имя Господне, у него появилась мысль, что она хрупкая и изнеженная? Эта женщина в него стреляла!

Это от перенапряжения, решил Дейн. Рассудок не избавился от сознания, что теперь он женат, в сочетании с влечением к невесте. Портрет матери довершил дело.

Когда Джессика вернулась, Дейн уже привел в порядок и себя, и все прочее. Эндрюс унес кипу разбросанных вещей, зажег лампы, и лакей скакал в Чадли, и обед готовился.

– Кажется, ты постарался, – сказала она оглядевшись. – В комнате все прибрано.

– Тебя долго не было, – сказал он.

– Я принимала ванну. Ты же видел, я была возбуждена. – Джессика посмотрела на узел его кушака и нахмурилась. – По-моему, я впала в истерику. Лучше было бы не плакать, но я не могла сдержаться. Это… так глубоко волнует. Полагаю, ты к такому привык, но я – нет. Я не ожидала… Честно говоря, я думала, будет хуже. Я имею в виду, когда дошло до точки. Но у тебя был такой вид, как будто ты не испытал никаких трудностей и тебя не сдерживала и не злила моя неопытность, и кроме одного момента все показалось таким, как будто это не и первый раз. А когда успокоились тревоги и необыкновенные ощущения… Я не смогла сдержать чувства.

Значит, он более-менее правильно оценил ситуацию. Мир не перевернулся. Все, что от него требуется, – это осторожно идти тем же путем.

– Я тоже переусердствовал, – сказал Дейн. – Я не привык иметь дело… Это… отвлекает.

– Я знаю, я приняла это во внимание, – сказала Джессика. – Тем не менее, Дейн, ты не можешь ожидать от меня, что я повторю это еще раз.

Он смотрел на ее макушку, и упорядоченный мир рушился у него на глазах. В одно мгновение сердце из легкого стало тяжелым, как свинцовый гроб с прахом инфантильных надежд. Надо было лучше соображать и не надеяться. Надо было понимать, что он все сделает неправильно. Но Дейн не понимал, когда, как он все испортил. Он не понимал, зачем она была ему послана, зачем надо было дать надежду и убить ее в первый же миг, как только он посмел ей поверить.

Его лицо застыло, тело превратилось в камень, но Дейн не мог выдавить из себя черствый смех или остроумную шутку, необходимую, чтобы завершить давно знакомую сцену. В ее объятиях он испытал счастье и надежду, и он не мог их отпустить, не узнав причину.

– Джесс, я знаю, со мной было трудно… И все-таки…

– Трудно? Да ты просто невозможный! Я начала думать, что у тебя не все дома. Я знала, что ты меня хочешь. Это единственное, в чем я не сомневалась. Но затащить тебя в постель, тебя, величайшего потребителя шлюх в христианском мире, – Боже, это было труднее, чем затащить Берти к зубодеру. И если ты думаешь, что я буду это делать до конца дней своих, думай лучше. В следующий раз, милорд, соблазнять будешь ты – или я не играю. – Она отступила на шаг и скрестила руки на груди. – Я серьезно говорю, Дейн. Меня уже тошнит от того, что я на тебя вешаюсь. Я вижу, что тебе нравлюсь, и если первый опыт в постели не доказал тебе, что мы подходим: друг другу, тогда ты безнадежен, и я умываю руки. Я не позволю превращать меня в развалину.

Дейн открыл рот, но ничего не выходило. Он его захлопнул и отошел к окну. Шлепнулся на мягкий стул, уставился в окно.

– Хуже, чем… Берти к зубодеру. – Он нерешительно засмеялся. – К зубодеру. О, Джесс?

Он услышал, как по направлении к нему шлепают тапочки.

– Дейн, с: тобой все в порядке?

Он потер лоб.

– Да. Нет. Какой идиот! – Он повернулся к ней и посмотрел в встревоженные глаза. – У меня взвинчены нервы, в этом беда, правда?

– Ты переутомился, я должна была понять. Мы оба были в напряжении. Но тебе хуже, потому что ты чувствительный и эмоциональный.

Чувствительный. Эмоциональный. У него шкура как у быка и интеллект, кажется, тоже. Но Дейн не спорил:

– В напряжении – это да.

– Может, тоже примешь ванну? – Джессика убрала ему волосы со лба. – А пока ты плещешься, я закажу обед.

– Я уже заказал, его скоро принесут. Я подумал, что мы можем пообедать здесь, не придется переодеваться.

Она долго всматривалась в его лицо, потом облегченно улыбнулась.

– Кажется, ты не так безнадежен, как я думала. Что насчет Шербурна?

– Я послал лакея с запиской. Сообщил Шербурну, что увидимся прямо на соревнованиях. В субботу.

Джессика отступила на шаг, улыбка ее угасла.

– Понимаю.

– Нет, не понимаешь. – Дейн встал. – Ты поедешь со мной.

Он наблюдал, как ослабевает прохладная сосредоточенность на ее лице; уголки губ снова приподнялись, в глазах колыхнулся серебряный туман.

– Спасибо, Дейн! Мне это очень понравится. Я еще никогда не видела настоящее соревнование по борьбе.

– Должен сказать, это будет во всех отношениях новый эксперимент, – сказал он, важно оглядев ее сверху донизу. – Не терпится посмотреть, какое лицо будет у Шербурна, когда я появлюсь с леди-женой на хвосте.

– И правда! – сказала Джессика, ничуть не обидевшись. – Я же говорила тебе, что у брака есть свои преимущества. Я могу быть совсем ручной, если ты хочешь поразить своих друзей.

– Этого я хочу, но в первую очередь я думаю о своем комфорте. Ты должна будешь угождать моим капризам, успокаивать мои чувствительные нервы… – Он осклабился. – И согревать мою постель, конечно.

– Как романтично! – Она прижала его руку к своей груди. – Наверное, я в обморок упаду.

– Лучше не надо. – Дейн пошел к двери, через которую она вошла. – Я не смогу ждать, когда ты очухаешься. У меня мочевой пузырь вот-вот лопнет.

Мир установился в надежном порядке, и Дейн мог посвятить время отдыху в ванне и размышлениям. Он выделил Жену в отдельную категорию. Он сделал заметку, что она не находит его отталкивающим, и предложил этому несколько объяснений: у нее: а) плохое зрение и никудышный слух, б) дефект в отдельной части интеллекта, в остальном выдающегося; в) присущая Трентам чудаковатость и г) на то Божья воля! Поскольку Всевышний не проявлял к нему ни капли доброты в последние двадцать пять лет, Дейн думал, что это было чертовски скверное время, но он все равно поблагодарил Отца Небесного и пообещал быть хорошим, насколько сможет.

В этом отношении ожидания его были невелики, как и большинство других ожиданий. Он никогда не станет идеальным мужем. Он вообще понятия не имел, что значит быть мужем, разве что исполнять основные обязанности: обеспечивать еду, одежду, кров и защиту от житейских неприятностей. И делать детей.

Дейн пребывал в хорошем настроении и не хотел его портить раздражением и доведением себя до состояния безумия сверх необходимой дозы. К тому же оставался шанс, что дети будут похожи на нее, а не на него. В любом случае он не сможет помешать их появлению на свет, потому что не может держать руки подальше от нее.

Он узнаёт хорошую вещь, когда ее держит в руках. Он знал, что больше всего приближается к раю, когда кувыркается с женой. А он слишком эгоистичный и испорченный по натуре человек, чтобы от этого отказаться. Пока она этого хочет, он не будет беспокоиться о последствиях. Конечно, рано или поздно случится нечто ужасное, но такова вся его жизнь. Раз он не может что-то предотвратить, что бы оно ни было, он вооружится девизом Горация: «Carpe diem, quam minimum creda postero». Хватай день, не полагайся на утро. Иначе – не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.

В соответствии с этим девизом Дейн сел обедать вместе с женой. За едой он продолжал размышления. В список ее необычных совершенств он уже внес понимание искусства бокса. За обедом он обнаружил, что она разбирается также в борьбе – знания почерпнула из спортивной периодики и мужских разговоров. Она объяснила, что вырастила не только брата, но и десяток кузенов – потому что только она могли «справиться с кучей невежественных дикарей». И ни один из этих неблагодарных тварей не сводил ее на матч профессионалов.

– Даже на встречу Полкинхорна с Карром, – возмущенно заявила она Дейну.

Знаменитый матч состоялся тоже в Девонпорте два года назад.

– Там было семнадцать тысяч зрителей, – сказала она. – Объясни мне, пожалуйста, как можно было заметить в такой толпе одну женщину?

– Ты привлечешь внимание даже среди семидесяти тысяч, – сказал он. – Ты самая красивая девушка, которую я когда-либо видел. Помнится, я тебе это говорил еще в Париже.

Она испуганно выпрямилась, гладкие щечки порозовели.

– Господи, Дейн, это был проходной комплимент, и мы тогда даже не занимались любовью.

– Я потрясающий малый! Никогда не знаешь, что я скажу. Или когда. – Дейн отхлебнул вина. – Фокус в том, что ты обязательно привлечешь внимание. В обычных условиях тебе досталась бы куча пьяных олухов, которые приставали бы к тебе и отвлекали твой эскорт. Но поскольку эскортом буду я, никто не будет приставать и отвлекать. Все олухи, даже самые пьяные, будут смотреть только на борцов и держать свои кулаки при себе. – Он поставил бокал и взялся за вилку.

– Проституткам придется делать то же самое, – сказала Джессика, возвращаясь к еде. – Я не такая большая и грозная, как ты, но у меня есть свои методы. Я тоже не потерплю приставаний.

Дейн уставился в тарелку и сосредоточенно проглотил напиток, которым чуть не поперхнулся. У нее чувство собственности… по отношению к нему. Эта прекрасная безумная женщина – или слепая и глухая, или кто ее разберет какая – спокойно это заявила, как другой сказал бы: «Передай солонку», – и не поняла, что земля сдвинулась с оси.

– Большие спортивные мероприятия привлекают толпы женщин, – сказал он. – Боюсь, тебе без конца… – Он скривил рот. – Придется их отгонять.

– Полагаю, с моей стороны слишком самонадеянно попросить тебя не поощрять их.

– Дорогая, я и не мечтаю их поощрять. Даже мне известно: дурной тон – соблазнять женщин, когда жена рядом. Не говоря о том, что ты можешь меня застрелить. – Дейн печально покачал головой. – Надеюсь, мне хватит сил сдержаться. Самое досадное, что им не требуется поощрение. Куда бы я ни пошел…

– Тебя это не раздражает, – укоризненно сказала она. – Ты прекрасно знаешь, какое впечатление производишь на женщин, и я уверена, тебе доставляет удовольствие смотреть, как они вздыхают и пускают слюни, глядя на твои великолепные физические данные. Я не хочу портить тебе удовольствие, Дейн. Я только прошу пощадить мою гордость и не смущать на людях.

Женщины… вздыхают и пускают слюни… на его великолепные…

Может быть, жесткая дефлорация повредила ей мозги?

– Не знаю, что ты думаешь, но разве я не заплатил за тебя королевский выкуп? Зачем, черт возьми, мне тратить деньги и силы на других женщин, если одну я купил для постоянного пользования?

– Всего несколько часов назад ты собирался меня оставить. Через три дня после свадьбы и до завершения брака. Кажется, тогда ты не больше заботился о своих деньгах и силах, чем сейчас о моей гордости.

– Тогда я плохо соображал, – парировал Дейн. – Я был во власти моих деликатных нервов. К тому же я не привык думать о чужих чувствах. Но теперь мозги прочистились, я принимаю твою точку зрения, она убедительна. В конце концов, ты маркиза Дейн, и никто не должен смеяться над тобой или жалеть тебя. Одно дело, когда я веду себя как осел. Другое – когда мое поведение отражается, на тебе. – Дейн положил вилку и наклонился к ней. – Я правильно понимаю, леди-жена?

– Абсолютно. – Мягкие губы изогнулись. – Какой у тебя острый ум, Дейн, когда мозги прочистятся. Сразу постигаешь суть дела.

Одобрительная улыбка выстрелила ему прямо в сердце и уютно там улеглась.

– Боже, это похоже на пустой комплимент, – он прижал руку к сердцу, – причем моему интеллекту. Моему примитивному мужскому интеллекту. Кажется, я сейчас упаду в обморок. – Взгляд метнулся к ее декольте. – Пожалуй, мне лучше прилечь. – Он посмотрел на ее тарелку. – Ты закончила, Джесс?

Она легонько вздохнула.

– Осмелюсь сказать, со мной было кончено в тот день, когда я тебя встретила.

Он встал и подошел к ее креслу.

– Кто-нибудь мог тебя предупредить. Не представляю, о чем ты думала, когда продолжала ко мне приставать. – Он погладил ее по щеке тыльной стороной руки.

– Тогда я плохо соображала, – сказала она. Он за руку стащил ее с кресла.

– Я начинаю сомневаться, можешь ли ты хоть как-то соображать. – Он сам не мог. Слишком болезненно он ощущал, какая у нее кожа – белая, гладкая, как фарфор, и какая изящная и маленькая ручка.

Дейн казался себе огромным, неуклюжим и грубым, черным снаружи и внутри. Его все еще угнетало, что несколько часов назад он бился о нее, о ее девственное тело, утоляя свою скотскую похоть. Он поверить не мог, что похоть снова подняла голову, и так свирепо, так скоро. Нет, все-таки он животное! Стоило ей улыбнуться, и чудовищная, жестокая потребность вспухла в нем, вытеснив интеллект и прискорбно тонкий налет культуры.

Он велел себе успокоиться, разговаривать, ухаживать. Она хотела, чтобы он ее соблазнял, но это последнее, на что он способен… Он обязан это делать. Он обязан контролировать себя. Но самое лучшее, что он сейчас мог, – это довести ее до кровати, вместо того чтобы повалить на стол и наброситься.

Дейн расправил покрывало и усадил ее на кровать. Он беспомощно смотрел на нее, не находя нужных слов в трясине опухшего мозга.

– Я не могла держаться в стороне, – сказала Джессика, искательно заглядывая ему в глаза. – Знала, что должна, но не могла. Я думала, ты все понимаешь, а оказалось, что нет. Ты тоже неправильно понимал, да? Господи, чем же ты думал, Дейн?

Он потерял нить разговора.

– Что я неправильно понимал? – Он снисходительно улыбнулся.

– По-моему, все. – Она опустила черные ресницы. – Ничего удивительного, что я сделала неправильный вывод.

– И поэтому не могла держаться в стороне? Потому что неправильно меня оценила?

Она покачала головой:

– Нет, и не потому, что у меня каша в голове. Не думай, что я сумасшедшая. Я знаю, что так выгляжу, но этому есть вполне резонное объяснение. Ты лучше других мужчин должен знать, что интеллект никак не соотносится с интенсивностью животной страсти. Я испытывала похоть к тебе с того момента, как увидела.

Он скорчился у ее ног, ухватившись за матрас.

– Ты не знал, нет?

Притворяться не было сил. Он помотал головой. Она взяла в ладони его лицо:

– Должно быть, ты ослеп и оглох. Или до ужаса смутился. Весь Париж знал, бедняга! Не хочу даже воображать, что творилось у тебя в голове.

Он засмеялся:

– Я думал, это они про меня знают. Что я… опьянен тобой. Я и был. Я говорил тебе.

– Но, дорогой, тебя охватывает похоть при виде любой фемины, – сказала она с подчеркнутым терпением. – С чего бы Парижу из-за этого неистовствовать? Это из-за моего поведения, как ты не понимаешь? Они видели, что я влюблена до безумия и не могу держаться в стороне, как подобает разумной, высокоморальной леди. Вот что представляло для них интерес.

Дорогой! Комната весело завертелась вокруг него.

– Я хотела быть разумной, не хотела тебе досаждать. Понимала, что это приведет к беде, но ничего не могла с собой поделать. Ты такой… мужественный. Настоящий мужчина. Большой, сильный, можешь одной рукой меня поднять. Сказать не могу, какие необычайные чувства ты во мне вызываешь.

Мужественный – это он понимал. Он такой. Он также понимал, что о вкусах не спорят. Пока не появилась она, он любил пышных женщин. Ну и ладно. А ей нравятся большие, сильные мужчины. Он как раз такой.

– Я все про тебя слышала, – сказала она. – И думала, что подготовилась, но никто толком тебя не описал. Я ожидала увидеть гориллу. – Она ткнула пальцем в его нос. – Я и не думала, что у тебя лицо принца Медичи. Я не думала, что у тебя фигура римского божества. К этому я была не готова. И не могла защититься. – Джессика со вздохом положила руки ему на плечи. – Я и сейчас не могу. Физически я совсем не могу перед тобой устоять.

Он попробовал осмыслить принца Медичи и римское божество, но они никак не вписывались в его представление о себе.

– Не беспокойся, Джесс, Похоть – не проблема, с ней я хорошо справляюсь.

– Я знаю. – Джессика обежала его взглядом с головы до ног.

– Я готов справиться с ней сию же минуту. – Он начал взбивать подушки в изголовье.

– Какой ты понятливый. – Взгляд метнулся от подушки к нему.

Он похлопал рукой по горе подушек:

– Хочу, чтобы ты легла сюда.

– Голая?

– Голая.

Без малейших колебаний Джессика встала и развязала пояс халата. Он смотрел, как халат упал на пол. Она лениво потянулась.

Femme fatale, подумал он, зачарованно глядя, как тяжелый черный шелк упал с покатых плеч, скользнул по округлостям белого тела и с шелестом скатился к ногам.

Он смотрел на изящные движения гибкого тела, когда она забралась на кровать и улеглась на подушки, не стыдясь, не прячась, не боясь.

– Я почти желаю всегда быть голой, – нежно сказала она. – Мне нравится, как ты на меня смотришь.

– Имеешь в виду, пыхчу и пускаю слюни? – Дейн развязал пояс халата.

– Имею в виду, ты становишься сонным и угрюмым. – Джессика положила руку на живот. – От этого внутри горячо.

Дейн отшвырнул свой халат. Она задохнулась.

Его вздыбившееся копье подскочило, как будто она его окликнула. Дейн посмотрел вниз и засмеялся.

– Ты хотела мужественности – ты ее получишь.

– Большой и сильный. – Размягченный взгляд пробежался по всей фигуре. – И прекрасный. Какого черта я стала бы сопротивляться? Как ты мог такое подумать?

– Я не подозревал, что ты такая пустышка. – Дейн забрался на кровать и раздвинул ей ноги.

– Это тоже, – сказала она. – А то бы… – Ее рука скользнула вверх по его ноге. – О, Дейн, если бы ты знал, что было у меня в голове, когда я тебя встретила…

Он нежно, но твердо убрал ее руку и прижал к матрасу.

– Расскажи.

– Мысленно я тебя раздевала, не могла с собой справиться несколько мучительных секунд. Я с ужасом думала, что здравый смысл откажет, и я это сделаю прямо в магазине. На глазах у Шантуа. На глазах у Берти.

– Ты меня раздевала, – сказал он. – Мысленно.

– Да, точнее, срывала с тебя одежду.

Он наклонился над ней:

– Хочешь, скажу, что было у меня в голове, сага?

– Надеюсь, что-нибудь столь же развратное. – Джессика погладила его по груди, и он опять убрал ее руку.

– Я хотел… облизать тебя, с головы до пальчиков ног.

Она закрыла глаза:

– Да, развратно.

– Хотел лизать, целовать, трогать тебя… везде. – Дейн поцеловал ее в лоб. – Везде, где белое, где розовое. И все остальное. – Он провел языком по гладкой брови. – Что я сейчас и сделаю. А ты лежи!

– Ладно. – По телу ее пробежала дрожь, видимо, удовольствия, потому что изогнулись уголки мягких сочных губ.

Он больше ничего не говорил, отдался своей фантазии. На деле она оказалась еще слаще, чем он думал, и пахла опьяняюще.

Дейн поцеловал ее в носик, насладился атласом щечки. Вздохнул и заново открыл для себя ее немыслимую красоту: безупречный овал лица, изгиб ключицы; прекрасная кожа настолько тонкая, что хочется плакать.

Ее совершенство разбивало ему сердце, потому что он не мог ее иметь.

И все-таки мог, по крайней мере, сейчас. Мог трогать эти губы… лицо… ухо… стройную шею.

Он вспомнил, как стоял в тени и мечтал о ее белой коже, освещенной фонарем. Он провел губами по плечу, на которое тогда смотрел из укрытия, от него вниз по руке до кончиков пальцев и обратно. Потом проделал то же с другой рукой. У нее сжались пальцы, послышался легкий вздох, который отозвался в его сердце пением виолончели.

Он осыпал поцелуями твердые круглые груди, лизнул соски и насладился ее тихим стоном, потом заставил себя двигаться дальше, потому что было еще много всего, а он ничего не принимал на веру, потому что, насколько он знал, завтра мир может рухнуть, и ад разверзнется и поглотит его.

Влажные поцелуи сместились на живот, прошлись по изгибу бедра, спустились на нежные, стройные ноги, донизу, до кончиков пальцев, как он обещал. А потом медленно вернулись по внутренней стороне ноги.

Там было влажно и горячо, она была более чем готова, но Дейн не поддался. Он мог доверять только настоящему, может, этот момент – все, что ему дано, и он опять проделал путь до пальчиков другой ноги и обратно. Потом язык коснулся бархатной кожи над гнездышком завитков между ногами.

– Ты прекрасна, Джесс. Каждый дюйм. – Пальцы проскользнули в густые заросли.

Она застонала.

Он прижался ртом к влажному центру.

Она тихо вскрикнула и вцепилась ему в волосы.

Женский крик удовольствия запел в его венах. Сочные запахи, вкус женщины наполнил его жизнью. Она была всем, чего он хотел в этом мире, и она была его, она хотела его.

Дейн, наконец, вошел в нее, а потом мир содрогнулся, и если бы в этот момент он рухнул, Дейн с радостью пошел бы в ад, потому что она прижимала и целовала его так, как будто для нее не было завтра, как будто она вечно будет сжимать его в объятиях и хотеть.

На следующий день она отдала ему икону.

Дейн нашел ее на столе, когда пришел в комнату для завтраков. Она стояла между его кофейной чашкой и тарелкой. В свете начинающегося утра сияли жемчуга, сверкали топазы и рубины, бриллианты рассыпали радугу. Сероглазая Богородица под золотым нимбом задумчиво улыбалась хмурому младенцу у нее на руках.

Внизу из-под рамы торчала маленькая записка. С бьющимся сердцем Дейн ее вытащил и развернул.

«С днем рождения», – было написано. И все.

Он поднял глаза на жену, сидевшую напротив. На фоне окна волосы окружали голову ореолом.

Она мазала хлеб маслом, безразличная к катаклизму, который только что вызвала.

– Джесс, – с трудом выдавил он.

– Да? – Она положила нож.

– Джесс!

Бутерброд был на полпути ко рту. Она посмотрела на Дейна.

Он показал на икону.

– А-а!.. Я подумала, что лучше поздно, чем никогда. Да, я знаю, это не совсем подарок, потому что она и так принадлежит тебе. Все мое – или почти все – стало твоим, когда мы поженились. Но нам придется притвориться, потому что у меня не было времени придумать, не говоря уж о том, чтобы найти достойный подарок тебе ко дню рождения. – Она сунула в рот щедро намазанный вкусный кусочек, как будто все объяснила, и не обрушился ни единый фрагмент небесного свода.

Впервые Дейн получил слабое представление о том, как себя чувствует Берти Трент, обладающий необходимым количеством серого вещества, но не знающий, как им пользоваться. Возможно, он не родился таким, подумал Дейн, а стал после серии житейских взрывов.

Возможно, термин femme fatale надо понимать более буквально. Возможно, она фатальна для мозгов.

«Не для моих мозгов, – решил Дейн. – Она не собирается превращать меня в законченного идиота».

Он с этим справится. Он разберется. Он поражен, вот и все. Последний раз подарок ко дню рождения он получил от матери, когда ему исполнилось восемь лет. Та проститутка, которую ему подарили Уорделл и Мэллори на тринадцатилетие, не в счет, потому что Дейну пришлось ей заплатить.

Он удивился. Очень удивился, потому что думал, что Джессика скорее бросит икону в котел с кипящим ядом, чем отдаст ему. Он даже не спрашивал о ней, потому что полагал, что икона уже продана. Он не позволял себе ни на полсекунды воображать или надеяться, что она ее оставила.

– Это… великолепный сюрприз, – сказал он, как в таких обстоятельствах сказал бы каждый интеллигентный человек. – Grazie. Спасибо.

Она улыбнулась:

– Я знала, что ты поймешь.

– Вообще-то я не могу понять подтекст и символическое значение. Но я вижу, увидел, как только с нее удалили грязь, что это исключительное произведение искусства. Я никогда не устану ею любоваться.

Очень любезно, подумал он. Зрело. Интеллигентно. Разумно. Надо только положить руку на стол, и не будет вид но, что она дрожит.

– Я надеялась, что ты ее почувствуешь, – сказала Джессика. – Я была уверена, что ты распознаешь, какая она редкостная и замечательная. Это потому, что она больше будит чувства, чем другие работы, как бы они ни были прекрасны, согласен?

– Будит чувства. – Дейн смотрел на сочные краски, на богато расписанные фигуры. Даже сейчас, когда икона была его, он не решался разобраться в чувствах, которые она в нем вызывала.

Джессика встала, подошла и положила руки ему на плечи.

– Когда я впервые ее увидела после реставрации, она произвела на меня необычайно сильное впечатление. Такой уровень искусства явно выше моего понимания. Ты знаток. Я просто барахольщица, я не всегда уверена, почему некоторые вещи притягивают мой взгляд, даже если не сомневаюсь в их ценности.

Дейн пришел в замешательство.

– Ты просишь меня объяснить, что в ней такого экстраординарного?

– Кроме необычного цвета глаз, – сказала Джессика. – И избытка золота. И мастерства. Ничто из этого не объясняет, почему она вызывает такие сильные чувства.

– У тебя она вызывает сильные чувства, потому что ты сентиментальна, – сказал Дейн и неохотно перевел глаза на икону. Прокашлявшись, он продолжил тоном терпеливого учителя: – Мы привыкли к классической русской угрюмости, но здесь по-другому. Ребенок Иисус выглядит сердитым как будто потому, что устал позировать, или он голоден, или просто жаждет внимания. А у его матери нет на лице обычного трагического выражения. Да, она немного хмурится. Возможно, ее слегка раздражает беспокойный ребенок. У нее на устах полуулыбка, как будто она уговаривает его или прощает, потому что знает, что иначе он не может. Невинное дитя, он все воспринимает как должное: ее улыбку, уговоры, терпение… прощение. Он не знает, кто он, тем более как благодарить за это. И он хмурится и сердится… в благословенном младенческом неведении. – Дейн помолчал; ему показалось, что в комнате стало слишком тихо, а женщина рядом с ним стоит слишком неподвижно. – Все вместе естественно и по-человечески, – продолжал он, стараясь сохранять легкий, нейтральный тон. – Мы забываем, что перед нами фигуры святых, среди художественных условностей и богатого внешнего убранства мы видим простую человеческую сценку. Если бы эта Богородица с младенцем были просто святыми, работа не была бы вполовину так интересна и ценна.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, – тихо проговорила Джессика. – Художник ухватил личность своих моделей, и материнскую любовь, и настроение момента.

– Вот что пробудило в тебе чувства, – сказал он. – Даже я был заинтригован и не удержался от разговора о том, что выражают их лица – хотя они давно умерли и правда не имеет значения. Вот в чем талант художника – он заставляет удивляться. Он как будто подшутил над зрителем, понимаешь?

Дейн заставил тебя засмеяться, словно до боли прекрасное отражение материнской любви было веселой художественной загадкой.

Джессика пожала ему плечо.

– Я знала, что в ней больше, чем видит мой неискушенный глаз, – нежно сказала она, слишком нежно. – Ты такой проницательный, Дейн. – Она отошла и быстро вернулась на свое место.

Но недостаточно быстро. Он успел это заметить до того, как она спрятала, – он увидел это во взгляде, как за секунду до того услышал в голосе печаль… жалость.

Сердце сжалось и забилось от возмущения – на себя, потому что сказал слишком много, и на нее, потому что она быстро, быстрее, чем он, уловила, что он сказал, и хуже того – что он почувствовал.

Но он не ребенок, напомнил себе Дейн. Он не беспомощный. Не важно, сколько он по глупости открыл своей жене, его характер не изменился. Он сам не изменился ни на йоту.

В Джессике он нашел достойную вещь, вот и все! Он намерен извлечь из нее все, что можно. Он, конечно, позволит ей делать его счастливым, но скорее он даст содрать с себя живого кожу и сварить в кипящем масле, чем позволит жене его жалеть.