Текст книги "Сны инкуба"

Автор книги: Лорел Кей Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Глава двадцать первая

Я вскрикнула, и Ричард внезапно закрыл мне рот поцелуем – нежным прикосновением губ. Страх пронизывал меня до кончиков ногтей, струился как электрический ток. Я оттолкнула Ричарда.

Я ждала, чтобы меня заполнила злость, подавила страх и все вообще, но она не пришла. Вышло так, что страх разросся в панику – такую панику, от которой холодеет тело, немеет мозг, которая заставляет забыть все, что ты помнишь о том, как превратить своё тело в оружие, и остаётся только жалобный писк в голове, превращающий тебя в жертву. Если ты не можешь ни думать, ни двигаться, то ты – жертва. Вот почему паника убивает.

Ричард склонился передо мной, отодвинулся настолько, насколько его отодвинули мои руки. И ничего нежного не было сейчас в его лице. Он смотрел жадно, пристально, стоя на одном колене, повернув другую ногу так, чтобы закрыть себя от моего взгляда. Язык жестов был скромен, выражение лица – нет.

Он потянулся ко мне и стал нюхать воздух, втягивая его в себя, и грудь его вздымалась и опадала. Глаза он закрыл, будто обонял прекраснейшие из цветов, голову запрокинул – чуть-чуть. Когда он открыл глаза, они уже были не карие, а янтарные – темно-оранжевый янтарь волчьих глаз. Был миг, когда от вида этих глаз на загорелом лице у меня захватило дух, и тут пальцы Дамиана впились мне в ногу. Новая волна паники захлестнула меня с головой и отразилась в мыслях Дамиана. Замелькали спутанные образы тел, рук, держащих нас, треск разрываемой одежды, прижимающее нас к столу тело…

Чья-то рука обвилась вокруг моего запястья и дёрнула меня вверх и прочь. Ногти Дамиана продрали мне кожу и соскользнули. Ричард выдернул меня из рук Дамиана, из его ужаса, воспоминаний, страха.

Как только Дамиан перестал касаться меня, паника слегка спала, я снова смогла дышать. Страх остался, пульсировал сквозь меня, но стал слабее. Разница – как тонуть в океане или в рыбном садке. Лучше, не так страшно, но все равно смерть.

Я оглянулась на Дамиана – он лежал на полу, протягивая руку с растопыренными пальцами, и даже на расстоянии я потянулась к нему обратно, ощущая его голод.

Ричард отдёрнул меня за руку – резко, внезапно. Я потеряла равновесие, и он воспользовался моментом, прижав меня к своему телу, а руку, которую он держал, заведя мне за спину. Вообще-то больше эмоций у меня должна была вызвать боль, но накатило на меня другое – ощущение от прижатия к его обнажённому телу. Не просто я была прижата к телу мужчины, даже очень красивому, а дело в том, что моё тело будто его вспомнило. Вспомнило, каково прижиматься к этим рукам, к этой коже, и вместе с памятью тела… ну, как будто распороли старые шрамы и сердце выплеснулось наружу. Ты можешь долго и усердно стараться выбросить мужчину из своего сердца, но не всегда тебя предаёт именно сердце.

И в этом эмоциональном хаосе я почувствовала, что Моровен уходит. Нам не понадобился ardeur, чтобы её смутить – достаточно было наших с Ричардом взаимных чувств. Как не понимала Моровен чистого вожделения, так не понимала она и любви, пусть даже сильно растоптанной. Не знаю, пугает ли её эта эмоция или просто не понятна ей. Что ж, Моровен не одна такая.

Мы касались друг друга, и триумвират отлично действовал. Мы оба убрали щиты, чтобы помочь Жан-Клоду пробудить ardeur и спасти нас, но щиты ещё и от многого другого защищают. Что такое любовь? Каково ощущение от неё в самой неприкрытой её форме? Похоть, голод, желание и неодолимое вожделение, как будто у тебя вырезали середину тела и оставили пустоту, и единственное, что может её заполнить – это тот, кто сейчас касается тебя.

Я любила Ричарда. Я не могла сейчас скрыть это чувство, не могла отвергнуть. Я лежала в его объятиях голая – во многих смыслах. На миг я ощутила, что у него те же чувства, и ещё ощутила… стыд. Он стыдился – не того, что любит меня, но другого: какая-то часть его существа жалела, что Моровен ушла. Он хотел пить мой страх, пока мы будем трахаться. Эта мысль пришла ему в голову не в виде слов – в виде спутанных образов. Для него мой ужас был чем-то вроде ужаса оленя, загнанного и убиваемого. Страх, пусть даже небольшой страх, все делал лучше – и жор, и секс.

Он отпустил меня, шагнул в сторону, чтобы мы не соприкасались. Щиты Ричарда с метафизическим лязгом встали на место, и он оставил меня стоять одну. Меня трясло, и я не понимала, почему.

Лицо Ричарда омрачилось злостью, за которой он всегда скрывал то, что думает. Подхватив штаны, он направился к двери.

– Ты испугалась этого не меньше меня, – сказал он и вышел.

Я хотела сказать, что это не так, но в некотором смысле это все же было так. Меня не пугало, что он любит к сексу примешать толику страха, немножко грубой игры – это свойственно всем оборотням. Наверное, это от запрограммированного инстинкта погони и убийства жертвы. Если бы они не балдели от чужого страха, то человеческая сторона их природы вылезала бы наружу и мешала убивать. А может, не в этом дело. Может быть, в чем-нибудь другом. Может быть, в том, что Райну и Габриэля манил к себе латентный талант. Не знаю, но меня не ужаснуло то, чего хотел Ричард. Тот факт, что его тянуло меня иметь, пока навеянный Моровен страх терзал меня, – этот факт меня не беспокоил. Это ещё цветочки по сравнению с тем, что любят мои леопарды. То, что я не участвую, ещё не значит, что я слепая.

Нет, проблема была не в этом. Я упала на колени, да так и осталась. Я почувствовала, что он все ещё меня любит, но почувствовала и другое: его ненависть к самому себе, ко всей своей сути была сильнее и важнее, чем чувства ко мне. Я раньше думала, что он брезгует своим зверем, но это ещё не все. Он считает мерзостью все то, что нравится ему в спальне. Мы были любовниками несколько месяцев, и я никогда не знала, что он скрытый садист. Какими ж адскими усилиями он себя сдерживал, чтобы я об этом не узнала!

Чья-то рука легла мне на плечо, и я вздрогнула. На меня своими лавандовыми глазами смотрел Натэниел.

– Как ты?

Глаза у меня жгло, горло перехватил спазм. Боже мой, неужто я хочу плакать?

Я замотала головой, потому что не доверяла своему голосу. Нет, ни всхлипываний, ни стонов, ни истерики не будет. До сих пор я сама не знала, что где-то в глубине души держалась за надежду. Надежду, что мы с Ричардом как-то поладим. Я думала, что я преодолела это – дура. Я ничего не преодолела, я только скрыла это от себя. Я не могу отдать себя целиком никому, потому что я до сих пор люблю Ричарда. А это не глупо?

Он тоже меня любит, но свой стыд он любит больше. Он убежал не потому, что я не могла принять его зверя. Он убежал потому, что живя со мною, не мог бы притворяться. Притворяться нормальным. Я никогда не умела хоть сколько-нибудь сносно притворяться не той, кто я есть, а в последнее время это у меня даже хуже стало получаться. Можно ли притворяться кем-то другим и быть искренне счастливой? Сомневаюсь.

Натэниел обнял меня обеими руками, медленно, будто боялся, что я его остановлю, но я промолчала. Мне прямо сейчас нужно было, чтобы меня держали. Чтобы держал кто-то, кто меня хочет, хочет меня всю, со всем хорошим и всем плохим, что во мне есть, с приятным и страшным. Ричард прижимался голым к моему телу, и даже этого обещания оказалось мало.

В дверях появился Мика.

– Доктор Лилиан на кухне, смотрит рану Ричарда. – Он посмотрел на Натэниела, перевёл взгляд на Дамиана, потом на меня. – У Ричарда потрясённый вид. Что случилось?

Я протянула руку, и он подошёл ко мне, не говоря ни слова. Я зарылась лицом ему в плечо, и это горячее тугое давление прорвалось у меня из глаз, из губ. Я вцепилась двумя руками в его рубашку и заревела.

Натэниел оказался сзади, поглаживая меня по спине, бормоча что-то успокаивающее.

– Что случилось? – повторил вопрос Мика.

Ему ответил Дамиан, и я услышала, что он близко, а потом его рука стала гладить меня по плечу.

– Ричард ненавидит себя сильнее, чем любит кого бы то ни было.

Вот только тут до меня дошло, что Дамиан и Натэниел были со мной связаны, когда у нас с Ричардом был этот момент ясности. Первой моей мыслью было: «Ему как нож острый будет, что эти двое знают его тёмную тайну». А вслед за ней пришла другая: «А какая, к хренам, разница?»

Я цеплялась за Мику, Натэниел гладил мне спину, а Дамиан неловко трепал по плечу.

Грегори леопардовым голосом прорычал:

– Че тут стряслось? Я думал, вы с Ричардом трахаться будете.

Мика избавил меня от необходимости отвечать:

– Грегори, пошёл вон, пока что-нибудь ещё глупее не сморозил.

– Я ничего такого…

– Вон!

В голосе Мики зазвучала рычащая нотка, и её хватило, чтобы пробудить в нем зверя, я почувствовала его в теле Мики – как задеваешь кошку в темноте. Кошку, с которой ты можешь спать в одной постели, и ощущение этого меха, тельца – как ощущение подушки или простыни, составная часть ночного сна. Уют, компания, тепло – и твёрдое знание, что если чего не так, за когтями дело не станет. Зверь Мики подтолкнул моего, и ему стало так тепло, так уютно, как будто эти два невидимых тела потёрлись друг о друга. Ощущение его шеи рядом с моим лицом, его кожи, мокрой от моих слез, его рук, обнявших меня, создали один из тех моментов, когда я понимала: подпусти я его достаточно близко, его объятия могут стать моим домом.

Натэниел меня поцеловал – очень осторожно, в плечо.

– Не грусти, Анита, пожалуйста, не грусти.

Я повернулась посмотреть ему в лицо. У него на щеках были слезы. Я отвела руку в сторону, чтобы обнять его за талию, держать их обоих, и позволила себе утонуть в них, повиснуть на них. Что такое любовь? Иногда – когда ты просто разрешаешь себе быть собой, и тому, кого любишь, тоже разрешаешь быть собой. Или тем, кого любишь.

Глава двадцать вторая

Когда истерика у меня прекратилась, и все сполоснулись хотя бы настолько, чтобы соседи при виде окровавленных рож не бросились сразу звонить в полицию, я оделась. Мика заметил, что раз мы все сейчас пойдём спать, то зачем одеваться, но я не могла без одежды. Все чёрное, включая наплечную кобуру с «браунингом» и спрятанную под волосами рукоять по-настоящему большого ножа. Он был скрыт в сделанных на заказ ножнах на спине, скреплённых с наплечной кобурой, хотя можно было носить их и без неё, но это не так удобно. Мика опять напомнил, что вряд ли мне в собственной кухне понадобится столько оружия. Я глянула на него, и он замолчал. Остальные вообще ни слова не сказали.

Вы когда-нибудь пробовали одеваться на глазах у троих мужчин? Мика – я хотела, чтобы он здесь был, и выгнать Натэниела тоже казалось нехорошо, а Дамиан… страшновато было сейчас отделять от меня этого вампира хотя бы дверью. Мы только что занимались с ним сексом, и он даже вошёл за мной в ванную, и все равно я заставила его отвернуться, пока одевалась. Пусть оборотни все же заставили меня изменить отношение к наготе, но одеваться перед кем-то – это ещё интимнее, чем быть голой. Или просто моя застенчивость на сегодня уже получила все удары, которые в силах была вынести.

Кстати о застенчивости. Если бы мне не казалось это ребячеством и трусостью, я бы заперлась в спальне, пока Ричард не уйдёт, но это было бы и ребячеством, и трусостью, так что будь оно все проклято. Тем более что Натэниел обещал мне сварить кофе. Есть до десяти утра я терпеть не могу, но кофе – жизненная необходимость.

Дамиан сделал одну вещь, от которой мне стало лучше: он попросил халат. И тут я сообразила, что ни один из моих знакомых вампиров к наготе не относится легко. Они готовы обнажаться ради благой цели, но не расхаживать голыми, как большинство оборотней. Забавно, что раньше я этого не замечала.

Натэниел принёс из подвала собственный халат Дамиана и заглянул к себе, чтобы тоже взять пару джинсов. Очко в его пользу, что оделся без моей просьбы.

Халат Дамиана будто приехал прямо из викторианской Англии – а может, так оно и было. Густой темно-синий бархат, тяжёлый как пальто, а не как халат. Несколько протёрт на локтях, обшлага и подол залоснились, но вся вещь просто кричала, какая она дорогая. Дамиан завернулся в него с такой нежностью, как будто это его любимый плюшевый мишка. Когда он завязал пояс, только ладони остались на виду.

– Но это же не халат? – спросила я.

Он встряхнул головой, вытаскивая волосы из-под воротника, разметав их неожиданным красным потоком по синему.

– Это пеньюар.

Я кивнула, будто поняла, что он говорит, и протянула ему руку. Не потому, что хотела его коснуться, хотя и это тоже было, но из-за несчастного вида у него в глазах, и ещё потому, что он потирал руки о синий бархат, будто от этого ему было спокойнее. Он принял мою руку и улыбнулся мне впервые с тех пор, как та-кто-его-создала обрушила на нас свою злобу. Улыбка была робкая, но стала уверенней, когда он коснулся моей руки.

Я боялась, что после прикосновения все опять изменится. Что будет похоть, или любовь, или ещё что-то, с чем я не справляюсь, но с ощущением его руки ничего этого ко мне не пришло, а пришло чувство безопасности. Облегчение, что я первая захотела до него дотронуться. Раз я так сделала, значит, я не сержусь.

– Я не злюсь, – сказала я.

У него чуть шире открылись глаза:

– Ты знаешь, о чем я думаю?

– А разве ты не знаешь, о чем думаю я?

– Нет, – ответил он.

– Спроси его, знает ли он, что ты чувствуешь, – предложил Натэниел.

– А я разве не спросила?

– Нет.

Я задумалась на секунду. Он был прав.

– Ладно, что я чувствую?

– Ничего, – сказал Дамиан. – Ты очень стараешься ничего не чувствовать.

Я и об том задумалась, и тоже кивнула. Он опять был прав. Ощущалась некоторая оглушенность, облегчение, что потребность Дамиана в защищённости преодолела прочие осложнения, но по-настоящему, всерьёз я не чувствовала ничего. Как раковина на песке, промытая морем, белая и розовая и абсолютно пустая. То место во мне, которое должен был заполнить, наполнить Ричард, было пусто, но не так, как бывает пуста рана. Пусто, как раковина, скользкая, мокрая, ждущая. Ждущая, чтобы кто-нибудь другой пришёл и залез внутрь, сделал из этой пустоты себе защиту, броню, дом.

И даже подумав об этом так явно, я не ощутила почти ничего. Это было так близко к той заполненной треском помех пустоте, где я убиваю, но этого треска не было. Была мирная пустота, будто смотришь на горизонт, где только вода и небо. Мир, покой, но не совсем пустота, а ожидание. Ожидание чего?

Дамиан сжал мне руку. Я улыбнулась ему, но сама знала, что улыбка не дошла до глаз, это был рефлекс, а не выражение эмоции. Её просто не было. Как будто находишься в шоке, а шок – это природная изоляция, когда организм замыкается в себе, чтобы залечивать раны, или чтобы умереть без боли и без страха.

Ну, умирать я не собиралась. От разбитого сердца не умирают, это только кажется, что умираешь. Из личного опыта я знала, что надо продолжать двигаться, действовать так, будто сердце не истекает кровью, и тогда не умрёшь, и в конце концов даже перестанешь этого хотеть.

Мика подошёл и встал передо мной. Когда-то было странно видеть такую разумную серьёзность в этих кошачьих глазах, а теперь для меня это были просто глаза Мики. Он тронул меня за лицо, и рука у него была такая тёплая, что мне хотелось потереться об неё щекой. Но я не стала. Не знаю, почему. Я просто стояла перед ним, и он гладил мне лицо, а Дамиан цеплялся за руку. И я знала, что на лице у меня та же пустота, что и внутри.

– Ты не обязана туда идти, – сказал он.

– Нет, обязана.

Он положил и другую руку мне на щеку, моё лицо оказалось у него между ладонями, тёплыми-тёплыми.

– Нет, Анита, ты не обязана.

Дамиан поглаживал мне костяшки пальцев, как делал, если боялся, что я на кого-нибудь сержусь. Я не сердилась, но, быть может, он и других эмоций боялся. Дамиан умел помочь мне успокоиться, управлять своим характером и быть не такой беспощадной или скорой на расправу, но твой слуга может поделиться с тобой только тем, что у него есть. Дамиан не мог мне помочь справиться со страхом, с одиночеством, с печалью, потому что сам был ими переполнен. Сегодня он только и мог мне предложить, что прикосновение дружеской руки, а ведь есть вещи и похуже.

Я закрыла глаза – не для того, чтобы не видеть серьёзного лица Мики, а чтобы омыться теплом его ладоней. Мне пришлось закрыть глаза, чтобы наслаждаться теплом его рук и не отвлекаться на цвет его глаз. Я позволила себе сделать то, что мне хотелось с самого начала, как он коснулся меня ладонями – я потёрлась об одну руку щекой, потом о другую. И его руки двигались вместе со мной, и это было как танец – его руки у меня на лице, на волосах, и я об него трусь как кошка.

Он в какой-то момент поцеловал меня, пока я вертела лицом между его ладонями. Его губы, мягкие и полные, прижались ко мне, нежно и твёрдо. Я открыла глаза, и его лицо было так близко, что расплывалось перед глазами.

Он чуть отодвинулся, чтобы мы друг друга видели, но не выпустил меня.

– Я бы тебя от этого избавил, если бы ты мне позволила.

Я накрыла его руки своими.

– Ты хочешь сказать, что извинишься вместо меня, а мы с Дамианом сможем укрыться в спальне?

Кто-то уже поставил на место входную дверь. Она висела в проёме, искривлённая, и немного света лилось в щели, но это не было плохо. Когда первая полоска света поползла по полу, Дамиан схватил меня за плечо, и я потрепала его по руке, но что дальше делать – не знала. Мика сообщил, что в кухне он закрыл шторы, так что она затенена, насколько это возможно. Я улыбнулась – он всегда предвосхищал мои желания. Иногда это меня раздражало, но не сегодня. Сегодня я принимаю любую помощь.

Дамиан – это был великолепный предлог укрыться в тёмной части дома. К несчастью, почти настолько же, насколько я не хотела видеть Ричарда, я не хотела и оставаться наедине с Дамианом. Мужчины довольно забавно ведут себя после секса: некоторые начинают вести себя как хозяева, другие становятся эмоциональными, а третьи – хотят повторить. Ни с чем таким я в настоящий момент не хотела иметь дела. Да, конечно, ему спокойно от моего прикосновения, но это ещё не значит, что наедине со мной он сможет подавить в себе самца. Все-таки он и есть самец, и рисковать я не хотела.

– Если ты так это формулируешь, то да.

– Это не я так формулирую, это так и есть, Мика. Это значит спрятаться.

– Она прятаться не будет, – сказал Натэниел тихо и очень печально – я не поняла, почему, – и звук его голоса заставил меня порадоваться, что в этот момент мы не касаемся друг друга. Что бы он сейчас ни чувствовал, это явно не слишком приятно.

– Для тебя осторожность не является лучшей частью доблести? – спросил Мика, и выражение его глаз было близко к страданию. Но, как это ни странно, из всех мужчин в моей жизни он был среди немногих, чьи эмоции и мысли я не умела читать. Я умела читать выражение его лица, тела, но мысли и внутренние эмоции принадлежали только ему.

– Нет, – сказала я. – Никогда. Ну, почти никогда.

Я потрепала его по рукам и шагнула назад, чтобы он отпустил меня – или продолжал держать, зная, что мне этого не хочется.

Он убрал руки, и первый намёк на злость мелькнул у него в глазах.

– Я не люблю смотреть, когда тебе больно.

– Я тоже не люблю на это смотреть, – сказала я.

От этого он почти улыбнулся.

– Пытаешься шутить? Это хороший знак.

– Пытаюсь? Всего лишь пытаюсь? Я думала, получилось смешно.

– Нет, – ответил Натэниел. – Не получилось. – Он стиснул мне руку, проходя мимо. – Пойду поставлю кофе.

– Ты нас не подождёшь? – спросила я.

Он повернулся на пороге кухни, улыбаясь.

– Я знаю, что в конце концов ты туда придёшь, потому что не позволишь себе сдрейфить. Но к тому времени, когда ты себя уговоришь, кофе уже будет готов.

Я нахмурилась, ощутив при этом легчайший прилив злости.

Дамиан схватил меня за руку, и я не сопротивлялась.

– Не злись на меня, – сказал Натэниел. – Я смелю свежие зёрна и суну их в новую французскую кофеварку, которую подарил тебе Жан-Клод.

Я нахмурилась сильнее.

– Я знаю, ты не любишь сознаваться, что эта французская кофеварка тебе нравится, но это так.

– Она мало кофе даёт за один раз.

Даже сама я услышала, как это прозвучало сварливо.

– Скажу Жан-Клоду, что ты хочешь настоящую, большую кофеварку.

Он это произнёс с абсолютно каменной мордой, и только искорки в глазах и чуть приподнятые уголки губ выдали, что сейчас он ещё что-то добавит.

– Двуспальную.

Он скрылся за дверью раньше, чем я успела закрыть рот и решить, рявкнуть на него или засмеяться.