Текст книги "Верность любви"

Автор книги: Лора Бекитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Викрам усмехнулся.

– Помните, вы сказали, что ваша мать велела вам относиться к каждому просящему так, словно это бог? Когда я увидел огромные глаза этого мальчика, его грациозно сложенные руки, в голову пришла мысль: что, если это юный Натараджа, прекрасный бог, которого хотят изувечить? Я многое пережил и познал, но все еще умею ценить и чувствовать настоящую красоту. Я выкупил мальчика и посоветовал обучить его танцам. Теперь отдал его вам, потому что он неопытен в жизни и наивен, как ребенок, а вы, надеюсь, сумеете вылепить из него что-то достойное. Сумеете закалить его душу.

– Вы совершили благородный поступок.

Викрам отмахнулся.

– Хватит об этом! Лучше поговорим о вашей судьбе. Раджа велел следить за каждым вашим шагом. Отныне вы не можете беспрепятственно бродить по крепости. За любым нарушением последует смерть. Вы узнали слишком многое и чересчур много себе позволили. Теперь вы просто пленник, Анри. К счастью, пока еще нужный пленник. Прошу вас, не повторяйте прежних ошибок.

– Если я предприму еще одну попытку, то нескоро, – ответил Анри, глядя на спящего Аравинду.

– Лучше не пытайтесь.

Едва Аравинда очнулся, как сразу прошептал:

– Прости! Из-за меня ты снова оказался здесь!

– Это не важно, – ответил Анри, – важно, что ты остался жив.

Его душу жгла глухая злоба – не на несчастного Аравинду, а на свою беспомощность. Сколько еще ему придется пробыть в крепости и что произойдет за это время? Сердце Анри болезненно трепетало от тревоги за судьбу Тулси. Где она, как она, что с ней?!

Глава II

1754 год, Баласор, Индия

Франсуа Друо удалось получить желанное назначение, и путешествие через полстраны показалось Урсуле с Луизой настоящим кошмаром. Дикая, неукрощенная индийская природа не знала удержу: если палило солнце, то оно сжигало все вокруг, а если шли дожди, то дороги превращались в жидкое месиво. Колеса повозок увязали в глине, из-под них били фонтаны грязи. Бешено льющаяся с небес вода настигала повсюду: не помогали ни занавески, ни полости, ни зонты. После ливня земля курилась облаками пара, мокрые заросли искрились, будто усыпанные алмазами.

Путники переправлялись через реки, напоминающие гигантских золотых змей, проезжали под бесконечными аркадами густолистых лиан. Цветы и насекомые были чудовищно огромны, птицы поражали ярким оперением.

Урсуле и Луизе чудилось, будто они угодили в некое подобие сверкающего ада. Обе носили нижние юбки, сорочки и корсеты и задыхались от жары. Вода была невкусной, нечистой, пища казалась однообразной и скудной. Женщины пугались всего – насекомых, обезьян, буйволов, слонов, а особенно змей.

Проводники-индийцы были черны и грязны; они хитрили, притворяясь, будто не понимают, чего от них хотят; в их глазах сквозило скрытое презрение к белым людям. Иногда поперек дороги лежали огромные деревья, и путешествие задерживалось на несколько часов, потому что индийцы соглашались расчистить путь только за дополнительную плату.

Сначала путники прибыли в Мадрас, где состоялась встреча представителей французской компании Восточной Индии и британской Ост-Индской компании. Стороны благополучно поделили земли и сферы влияния; каждая пожелала выделить контролеров, которые должны были следить за действиями другой. Как ни стремился Франсуа Друо остаться в большом и богатом Мадрасе, его послали в другую английскую факторию, город Баласор.

Узнав о том, что предстоит еще один переезд, Урсула разрыдалась, закрыв руками обожженное солнцем лицо и призывая смерть. Она не разделяла настроений мужа, который все еще считал Индию богатейшей и благодатной страной.

Деревни, мимо которых им случалось проезжать, поражали своей нищетой, орудия труда были примитивны, народ казался темным и диким. Везде было одно и то же: скудные поля; полуголые, почти черные индийцы, которые брели за парой быков, тащивших соху; ряды глиняных лачуг; стелящийся слоями дым, что выходил из низких труб. И где обещанные золотые дворцы и груды сверкающих драгоценных камней?

Сознание Урсулы было восприимчиво к красоте вещей, украшений, нарядов. Она не умела и не желала любоваться и восхищаться природой.

Дабы утешить женщин, Франсуа снял большой двухэтажный дом с зеленым садом и фонтаном. Привезенную из Парижа обстановку пришлось оставить в Пондишери, и женщины приобрели все самое лучшее, что можно было найти на местном рынке: диваны, стулья, столы, зеркала. Кое-что пришлось выписать из Мадраса.

Устроившись с относительным удобством, Урсула и Луиза облегченно вздохнули. Оставалась последняя проблема: слуги. Им довольно быстро удалось нанять садовника и сторожа, пожилого индийца. В кухарки взяли молодую топаску, хотя топасов в Баласоре было немного. А вот с горничной возникли проблемы. Белые служанки были наперечет, и, поскольку Баласор был английской факторией, они не желали идти в услужение к француженкам. Можно было попробовать нанять индианку, но как найти подходящую, то есть свободную, не совсем дикую, способную хотя бы что-то понять? Сторож предложил пустить слух на рынке, и женщины согласились.

Прошло почти две недели, а в дом не явилась ни одна претендентка на место. Посовещавшись, Луиза и Урсула удвоили жалованье – по-прежнему никто не приходил. Очевидно, даже самый бедный индиец не желал отпускать свою жену или дочь в услужение к иностранцам!

Урсула сидела за туалетным столиком – жалкой пародией на изящество, окружавшее ее в Париже, – и пудрила лицо. Она понимала, что никогда не смирится с новой жизнью и будет мечтать о возвращении домой. В местном обществе к француженкам относились с холодным уважением, и если Урсулу и Луизу приглашали на приемы и торжества, то только потому, что там по долгу службы должен был присутствовать Франсуа.

Постепенно Урсула впала в скорбное оцепенение; ее больше не задевали скрытая враждебность и настороженность англичан, и она не страдала от скуки, как не страдает от скуки монахиня, перебирающая четки.

О да, она перебирала четки дней – они были ужасающе однообразны и бесконечны! Молодая женщина видела мужа только по вечерам; днем он занимался делами и, как видно, не без успеха: прекрасно разбирался, сколько рупий в лакхе и в пагоде, знал по именам всех известных индийских купцов, мог без запинки перечислить, какие товары они продают англичанам, а какие – французам.

Жаркий климат пробудил чувственность не в Урсуле, а в ее муже: Франсуа Друо требовал исполнения супружеского долга каждую ночь, и молодая женщина была готова его возненавидеть.

Урсула ощущала себя до боли одинокой и не хотела разговаривать даже с матерью. Луиза учила дочь быть приятной в обхождении, кокетливой, грациозной, никогда не терять изящества и женственности – словом, служить украшением гостиных, салонов, балов. Чем все это могло помочь ей теперь?! Неизменной могла остаться только любовь, но кого ей было любить? Анри она потеряла навсегда, а скоропалительный брак с Франсуа казался Урсуле ошибкой.

За такими мыслями ее застал муж. Вопреки обыкновению он вернулся домой днем и сразу поднялся в комнату жены.

– Дорогая, у меня для тебя сюрприз! – сообщил он, с довольным видом потирая руки.

Урсула медленно повернулась и посмотрела на мужа. В напряженном бледном лице сквозила обреченность. Она словно хотела сказать: что, опять переезд, смена места, не менее бессмысленная, чем перемена декораций в бездарном спектакле?

Очевидно, Франсуа прочитал ее мысли, потому что со смехом сказал:

– В хорошем смысле! Спустись вниз. В холле стоят две девушки, они хотят наняться на работу. Говорят, что сестры. Можно взять обеих. Одна будет выполнять грязную работу, а другая – прислуживать тебе. Кстати, вторая немного говорит по-французски! Правда, у одной из них маленький ребенок, но они уверяют, что станут смотреть за ним по очереди. Если мы выделим им комнату вдали от нашей спальни, младенец нам не помешает.

Урсула удивленно подняла брови. Франсуа не раз говорил, что терпеть не может маленьких детей и что его раздражает детский плач. На всякий случай она сказала:

– Пусть мама тоже сойдет и посмотрит.

В темных глазах Франсуа появился тот особый блеск, какой бывал в глазах Гастона Друо, когда он хотел поступить по-своему.

– Твоя мать наверняка начнет придираться и откажет индианкам. В конце концов, кто здесь хозяин?! Надо взять этих девушек! Поверь, ты не найдешь никого лучше!

Урсула мельком взглянула на себя в зеркало и встала. На ней было платье из желтого атласа с мелким коричневым узором, оттенявшее позолоченную солнцем кожу и перехваченное поясом цвета темного меда. Носить парик в такую жару было невыносимо, и ее собственные темно-каштановые волосы ввиду отсутствия горничной были причесаны очень скромно. Молодая женщина вскинула голову, словно ее оттягивал тяжелый узел на затылке, и вышла из комнаты следом за мужем.

В холле, выложенном каменными плитами, стоял полумрак и было прохладно. Здесь намеренно не стелили тяжелых ковров и было слышно, как отдаются шаги. Чудом проникающие сквозь жалюзи солнечные блики были рассыпаны по темному полу, как золотые монеты.

Урсула сделала несколько шагов и остановилась, глядя на девушек с любопытством и страхом.

Сестры? Урсула не заметила между ними никакого сходства. Одна из индианок, худая и темнокожая, одетая в пеструю желто-зеленую цыганскую юбку и такую короткую кофточку, что живот оставался неприлично открытым, походила на вульгарную уличную танцовщицу. Ее настороженные, дерзкие черные, как оливки, глаза быстро окинули Урсулу с головы до ног.

Вторая, со светлым, нежным и грустным лицом, завернутая в темно-синее сари, низко поклонилась, несмотря на то что держала на руках ребенка, совсем крошку, одного или двух месяцев от роду. Именно эта девушка произнесла по-французски, с сильным акцентом, не совсем правильно, но все же довольно понятно:

– Мы хотим у вас работать.

– Мне нужна горничная, – растерянно произнесла Урсула. – Что вы умеете делать?

Девушка быстро перевела эту фразу «сестре», а та обронила несколько непонятных слов, чем разозлила Урсулу. Молодая женщина не выносила, когда при ней говорили на незнакомом языке. Она повернулась к Франсуа и с вызовом произнесла:

– Ты хочешь сказать, что одна из них сможет делать прически, затягивать корсет, гладить платья и чинить белье?

– Почему нет? – Франсуа, стоявший у нее за спиной, пожал плечами. – Если не сумеет сразу, то скоро научится.

– Откуда вы знаете язык? – поинтересовалась Урсула.

– Я жила в английском военном лагере.

– В английском? – насмешливо повторила хозяйка. – Так вы и английский знаете?

– Немного, – индианка отвечала со всей серьезностью, старательно подбирая слова. У нее было задумчивое, немного печальное лицо, бездонные глаза и изящно изогнутые чувственные губы.

Она отличалась от местных женщин, каких Урсула привыкла видеть на улице. В ней была незащищенность, но чувствовалась и независимость, некий внутренний стержень.

– Ваш муж знает, что вы сюда пришли? – Урсула кивнула на ребенка и улыбнулась так, словно заранее знала ответ.

Девушка на мгновение сжала губы, потом ответила:

– Мы в разлуке. К несчастью, сейчас я не знаю, где он.

– Это был англичанин?

– Француз.

Глаза Урсулы загорелись. Ей нестерпимо захотелось унизить девушку, указать на ее положение, поставить на место. Жила в военном лагере! С мужчиной! Французом! Быть может, не с одним! И вот результат – незаконнорожденный ребенок! Ее наверняка выгнали из дому. А за компанию и вторую – за неуживчивый характер и дерзость.

– Вот как? – с иронией произнесла она. – Кто он такой?

– Он служил переводчиком.

– Вы познакомились в лагере?

– Не совсем так… – Девушка начала волноваться, а ее спутница, не понимающая, о чем идет речь, буквально подпрыгивала на месте и пронзала Урсулу неприязненными взглядами.

Франсуа рассмеялся.

– Ты не успокоишься, пока не узнаешь ее биографию! Да, эта девушка родила ребенка от иностранного солдата – обычное дело во время войны! А ее сестра была уличной танцовщицей – это не позор для индийской женщины. Они живут в бедной хижине на окраине города, их некому защитить, вот они и решили попробовать изменить свою жизнь и поправить положение. Здесь у них будут стол и кров, они смогут чувствовать себя в безопасности.

– Как их зовут?

– Одну – Тулси, вторую – Кири, – сообщил Франсуа и добавил: – Я их уже расспрашивал.

– Вот эту, – Урсула показала на Кири, – не возьму!

Услышав ее ответ, Тулси учтиво поклонилась и с достоинством промолвила:

– Простите, мадам. В таком случае мы уходим. Мы привыкли быть вместе.

Она повернулась и направилась к выходу, бережно прижимая к груди спящего малыша. Лицо Франсуа исказилось от злобы, но, к удивлению Урсулы, он обратил свой гнев не на индианок, а на нее.

– Ты хуже ребенка! Мне надоели твои капризы! Вы с матерью целыми днями ноете, что у вас нет ни одной служанки, но когда приходят две вполне подходящие девушки, ты их не берешь!

– Я не хотела брать эту… уличную танцовщицу, – пролепетала ошеломленная Урсула. – Она смотрела на меня так, будто это я нанимаюсь к ней на работу! Разглядывала с ног до головы и при этом делала презрительное лицо!

– Не все ли равно, как она смотрит, лишь бы хорошо убирала в доме. Или ты хочешь делать это сама?! – вскричал Франсуа. В его взгляде было что-то хищное и неукротимое.

Урсула еще не видела мужа таким злым и всерьез испугалась. Они с матерью были столь беспомощны и зависимы от него в этой чужой стране! Ни родных, ни денег, ни связей…

– Вернитесь! – властно произнес Франсуа, обращаясь к Тулси и Кири.

Тулси повернулась и пристально посмотрела на него. После родов ее лицо стало тоньше, в нем появилась некая одухотворенность, а в глазах – таинственная, волнующая, полная мудрости глубина. Сари мягко облегало стройное тело, две толстые косы спускались ниже талии.

Кири тоже обернулась. Ее глаза метали молнии, а губы беззвучно шевелились.

– Не надо, господин, – тихо сказала Тулси и покачала головой.

– Нет-нет, вы приняты. Обе. – Урсула быстро вытерла слезы и гордо выпрямилась. Потом бросилась наверх, в спальню, и там упала на кровать. Напряжение схлынуло, как волны прибоя, и она безудержно, горько разрыдалась.

Вошел Франсуа и притворил за собой дверь. Урсула по-прежнему лежала, уткнувшись лицом в подушку. Слезы немного облегчили душу молодой женщины, но на сердце лежала свинцовая тяжесть.

– Я просто хотел тебе помочь, – как ни в чем не бывало сказал Франсуа. – Теперь у тебя есть служанка.

В этот миг Урсула обратила к нему свое бледное, словно вырезанное из белой бумаги лицо и с нескрываемым презрением прошептала:

– Это ты погубил Анри де Лаваля!

– Что? Какого еще Анри? – В голосе Франсуа звучало искреннее недоумение.

– Ты никогда не слышал этого имени?

– Нет.

Тогда она села на постели и твердо произнесла:

– Тебе не кажется, что твой отец – нечестный человек?

Франсуа помрачнел. Урсуле почудилось, будто на его лицо наползла тень, а в темно-карих глазах загорелся красноватый огонь, сделав их похожими на два раскаленных угля. Он отрывисто проговорил:

– Я это знаю. Потому и решил уехать. Я хочу встать на ноги и ни от кого не зависеть. Моя мать умерла, когда мне исполнилось десять лет, и с тех пор… – Он нервно сглотнул. – Отец по-своему заботился обо мне, я ни в чем не нуждался, но… Эти вечные переезды, какие-то темные дела, подозрительные компаньоны, женщины… Он всегда говорил: «Держись на волне и плыви вперед!» То, что сверху может быть грязная пена, не имело значения. Кстати, ты не думаешь, что у моего отца была интрижка с твоей матерью?

Урсула, вздрогнув, быстро ответила:

– Нет, вряд ли… – Потом сказала: – Почему ты решил уехать, понятно. А вот зачем женился на мне?

Какое-то время лицо Франсуа оставалось застывшим, потом он неожиданно расслабился и произнес:

– Потому что полюбил.

– Ты и теперь меня любишь? – спросила она, остро глянув из-под ресниц.

– Конечно, – с улыбкой ответил молодой человек. – Ведь ты моя жена.

Он держался вполне естественно, и все-таки что-то настораживало Урсулу. Внезапно она вспомнила индийскую девушку Тулси, ее загадочную, чувственную, беззастенчивую красоту, взращенную под палящим тропическим солнцем.

Однажды мать обмолвилась о том, что женщина должна уметь соблазнять мужчин. Что это такое, Урсула не знала; до замужества ее учили быть послушной и скромной.

– Кто такой Анри де Лаваль? – не скрывая любопытства, спросил Франсуа, и Урсула твердо произнесла:

– Это не имеет значения.

И принялась расстегивать платье. Франсуа смотрел на нее во все глаза, а потом резко повалил на кровать, и Урсула почувствовала его губы на своих губах, жадные руки – на своем теле. Как обычно, он был бесцеремонен и настойчив. Урсула закрыла глаза. В конце концов, что такое тело? Франсуа ни разу не спросил, отдает ли она ему и свое сердце? Это было важно только для Анри.

О, Анри! На свете полным-полно заманчивых возможностей, но много ли их выпадает на долю каждого человека? Злая воля обрекла его на долгую мучительную смерть, а ее – на угрызения совести и одиночество сердца, бесконечный сон, похожий на жизнь.

В это время Тулси и Кири сидели в отведенной им крошечной комнатке на первом этаже дома супругов Друо. Здесь были голые стены и почти никакой обстановки. Полуторамесячная дочка Тулси, Амала, спала на единственной кровати, которую они должны были делить на троих.

– Как видишь, все устроилось, – промолвила Тулси, склоняясь над нежным личиком спящего ребенка. Перед таким чудом, как появление на свет Амалы, невольно меркли все невзгоды.

Кири с досадой хлопнула по колену.

– А я недовольна! Эта дама смотрела на нас так, точно мы нелюди!

– Не обращай внимания, – спокойно произнесла Тулси, – женщины, которые жили в английском лагере, относились ко мне точно так же. Просто мы слишком разные, вот и все.

Кири метнула на подругу быстрый взгляд. С тех пор как Тулси родила ребенка, она стала недальновидной в некоторых вопросах. Возможно, виной тому была ослепляющая материнская любовь.

Да, им обеим вдруг стало страшно жить в маленькой хижине на окраине города, они обе боялись за себя и за девочку. Тулси переживала ночи напролет, пока случайно не услышала о том, что богатые французы ищут прислугу, которая поселится в доме и будет получать жалованье. И Кири, точно плющ, обвившийся вокруг ствола, разделила судьбу Тулси, решив последовать за нею в этот чужой дом. На всякий случай подруги назвались сестрами.

– Ты не заметила, как смотрел на тебя хозяин? Мне не понравился его взгляд! Он буквально пожирал тебя глазами, – с мрачным упрямством проговорила Кири.

– О, перестань! У него красивая молодая жена, и она француженка.

– Сдается, у тех англичан, которые меня изнасиловали, тоже были красивые молодые жены, только это их почему-то не остановило! – Кири хотела произнести фразу с возмущением и вызовом, но не смогла: губы скривились и задрожали, а в глазах промелькнуло отчаяние.

Тулси порывисто привлекла подругу к себе и принялась гладить ее черные волосы.

– Не вспоминай. Ты еще встретишь человека, который будет любить, защищать и беречь тебя.

Девушка отстранилась. Она не любила ласку, потому что не привыкла к ней.

– Пообещай, что ты никогда меня не покинешь!

– Обещаю, – Тулси с улыбкой повторила слово, которое произносила не раз.

Кири сразу повеселела и насмешливо сказала:

– Эта дама быстро поняла, кто из какой касты, хотя мы и представились сестрами! Мне поручила грязную работу, а тебе…

– Давай поменяемся, Кири, – серьезно предложила Тулси.

– Зачем? Она поступила справедливо! – ответила девушка, и Тулси так и не поняла, то ли она удовлетворена решением хозяйки, то ли испытывает тайную боль.

Индианкам сообщили об их обязанностях. Кири должна была мыть полы во всех помещениях и вдобавок помогать на кухне. Тулси – содержать в порядке гардероб госпожи и выполнять ее личные поручения.

Луиза возмутилась, узнав, что без ее ведома в дом взяли сразу двух индианок. Когда она начала высказывать претензии дочери и зятю, Франсуа быстро поставил тещу на место, напомнив, что это его дом и его решение.

В результате Луиза с гордым презрением отказалась от услуг новой горничной; она заявила, что будет одеваться и причесываться сама или в крайнем случае с помощью дочери.

Урсула доверилась индианке и не пожалела: та быстро постигала новый для нее обиход, была скромна, честна и аккуратна. За ребенком они с Кири, как и было обещано, смотрели по очереди; к тому же их комнатка располагалась в дальнем конце дома, так что Урсула редко слышала детский плач. Она даже не удосужилась спросить, мальчик это или девочка.

Кири, хотя и смотрела исподлобья, старательно исполняла свои обязанности: на нее не жаловались ни кухарка, ни другие слуги, ни сами хозяева. Новые горничные тоже были довольны. Кормили хорошо, и, главное, здесь они были защищены от лихих людей.

Дом индианкам нравился: всюду тишина и чистота, а мебель – мягкие кресла, столы с инкрустацией, зеркала в витых рамах, – казалось, стояла здесь от начала века. В комнатах сумрачно и прохладно, оттого что дом был окружен садом, а окна завешены плотными занавесями или бамбуковыми жалюзи.

Тулси и Кири редко видели Франсуа, и он, похоже, не обращал на них никакого внимания. Урсула при более близком общении оказалась незлой и совсем не придирчивой женщиной; она часто погружалась в себя, как будто ее снедал тайный сердечный недуг. Быть может, то была тоска по родине?

Самым неприятным человеком в доме была Луиза. Однажды она нетерпеливо и даже грубо оттолкнула Кири только потому, что та случайно оказалась у нее на дороге. На Тулси француженка смотрела так, словно видела в ней тайного врага. Луиза запрещала горничной входить в ее комнату и как-то обмолвилась, что индианки могут попасться на воровстве. Урсула сперва отмахнулась, а потом широко раскрыла глаза и пристально посмотрела на мать. В этот миг она снова вспомнила Анри де Лаваля.

Тулси вспоминала о нем еще чаще. Поздним вечером, уложив ребенка, молодая женщина выходила на темное крыльцо, закрывала за собой дверь и стояла, вглядываясь в погрузившийся во мрак сад. Вокруг стояла тишина, и ночной воздух веял прохладой в мокрое от слез лицо.

Днем Тулси не позволяла себе расслабиться и поплакать. Она не хотела делиться своей болью с Кири. У той хватало своих проблем; кроме того, подруга до сих пор считала, что мир любви к мужчине для нее закрыт. Тулси испытывала душевное одиночество, но пыталась обрести веру в будущее, в чудесную встречу с Анри среди жестоких сражений с жизнью, разочарований, разлуки и смерти. Она вновь и вновь повторяла как заклятие, как молитву: «Я не напрасно осталась жить!»