Текст книги "Тропами карибу"

Автор книги: Лоис Крайслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Однажды я дня два не ходила на прогулки, и надо было видеть, как обрадовалась Леди, когда я опять начала выходить! Она вновь и вновь с сияющими глазами прибегала ко мне и по спирали летела на снег в полном волчьем приветствии, пока ее не отвлекли другие, более серьезные вещи – зайцы, полевки, суслики, куропатки, песцы.

– Как хороша была сегодня Леди! – сказал Крис – Все время припадает перед тобой на лапы, уши назад, глаза сверкают. Она так обрадовалась, что ты пошла на прогулку.

А однажды она приветствовала меня с таким радушием, что воспоминание об этом и посейчас согревает мое сердце. Я вышла на прогулку с запозданием, Крис и волки уже успели подняться в гору. Волки замерли, увидев меня, и вот я подала им наш «знак отличия» – присела и выбросила в сторону руку.

Прижав уши к затылку, Леди понеслась во весь опор под гору, перемахнула через ивняк и, взметнув облако снежной пыли, упала у моих ног в полном волчьем приветствии. Курок как обычно следовал за нею.

Не разделить с волком его радость просто невозможно. А волк, по-видимому, способен делить с вами ваши горести! Как-то раз, оставшись дома печь хлеб, я раньше обычного услыхала у подножья Столовой горы свисток, означавший: «Волки дома, запри их в загон», и выбежала наружу.

Крис шел медленно, и не кружной тропой, а прямо вверх по склону горы.

Он упал, подумала я.

Курок следовал за ним. Леди, уже наверху, наблюдала за ними и явно нервничала. Оба волка были чем – то расстроены. Оказывается, Крис поскользнулся на льду, реки, ударился о него лбом и, очевидно, некоторое время лежал совершенно неподвижно…

Наш расчет снимать оленей на Киллике не оправдался. Теперь в этом почти не приходилось сомневаться. Крис, как всегда, был весел, но без огонька.

Однажды ночью потеплело. Утром мы проснулись и увидели чистые, незаиндевевшие окна, а в них – белые горы и голубое небо. Крис встал и принялся разводить огонь.

– Там, внизу, на каменистой отмели… – тихо начал он небрежным, пренебрежительным тоном.

«Куропатки», – чуть не вырвалось у меня, но я вовремя сдержалась.

– …стадо оленей, – спокойно докончил он.

Он спокойно оделся и, не став дожидаться завтрака, ушел, взвалив на плечо треногу. Я оделась и вышла наружу. Его уже не было видно. На болоте под Столовой горой кормились шестьдесят оленей.

Один из них, большой самец, лежал головой к солнцу. Его рога были самого неестественного, «выдуманного» цвета, какой только можно себе представить, – розовато – оранжево – красные от запекшейся крови в тех местах, где сошел бархат.

Олени двинулись к реке, перешли ее вброд. Удастся ли Крису снять их?

Вот где фотогеничность так фотогеничность! В моем мозгу бились две мысли: только чудом Крис успеет подойти к оленям достаточно близко, чтобы снимать, но иногда он способен творить чудеса.

Немного погодя Крис вернулся. Он таки заснял их!

– Я даже заснял, как они отряхиваются на том берегу, рассказывал он. – Брызги так и летели, их подсвечивало сза ди. А самки, войдя в воду, при каждом шаге долго нашари вали ногами дно. Длинные, стройные ноги. Двигают ими лишь после того, как ощупают все дно вокруг и поставят твердо переднюю ногу. Еще минута – и я не успел бы установиться.

Бежал как курицын сын, когда увидел, что они хотят переходить реку.

Мы никогда не говорили: «установить кинокамеру». «Установиться» на неровном склоне холма значило расслабить на треноге три зажима, чтобы поставить ее ровно, отпустить на камере винты горизонтальной и вертикальной наводки, развернуть камеру, найти и поймать в кадр животных, затянуть все зажимы и винты, сфокусировать изображение и определить выдержку.

Я удивилась и обрадовалась его успеху, но Крис не долго задержался на нем. У него было и еще кое-что.

Я заснял одного старого самца так близко, что он за полнил собой весь кадр. Извел на него почти двести футов пленки. У него были красные розетки, совсем как у елочного оленя, разрисованного каким-нибудь художником-фантазером. Бархат весь излохматился и свисал лохматками.

Не лохматками, а лохмотками.

Ну да, лохматками. Когда он быстро поворачивал го лову, лохматки тряслись, как серьги.

Какая небрежность! Какое радостное удивление! Я сидела на ящике с тарелкой на коленях. Крис ел оладьи на постели. Улыбнувшись, я подняла на него глаза. Какое-то мгновенье он весь так и лучился радостью, не пытаясь ее скрыть. Его голубые глаза смотрели на меня мальчишески светлым взглядом.

Быть может, он и в самом деле баловень господа бога, подумала я. Быть может, вопреки всем нам – Энди, киностудии и мне – он прав, забравшись сюда на Киллик? Меня переполнило ощущение молодости, мятежности чувств и сил.

Отныне олени проходили мимо нас каждый день, но даже стадом в тысячу голов они казались всего-навсего маленькими букашками на просторах земли.

Зато как украшена и умиротворена земля, когда на ней показываются ее животные! Вид заведомо мертвой земли внушает совсем иное чувство, чем вид земли, которая живет.

По большей части олени шли с севера, как, на наш взгляд, они и должны были идти осенью. Иногда они брели на запад. Но вот 17 сентября Крис, оглядывая местность в бинокль, заметил обратное движение через Киллик. Олени двигались на север!

– Хотелось бы знать, что они там делают? – сказал он.

Быть может, уже начинались бои за самок? На следующее утро, надев болотные сапоги и взяв с собой кинокамеру, Крис отправился за Киллик.

День выдался мягкий и спокойный, но солнце показывалось редко. Я вывела волков на прогулку и жутко тряслась над ними: ведь теперь я всецело отвечала за то, чтобы загнать их домой. На самом краю берегового обрыва они подрались и свалились в реку. Очутившись в воде, они не придумали ничего лучшего, как поплыть к противоположному берегу. Они потеряли ориентировку! Я позвала их, но внизу, за ревом воды, меня не было слышно. Тогда я форменным образом завопила. На этот раз волки услышали и сразу повернули ко мне.

После шести вечера я стала высматривать Криса. Я напряженно смотрела за Киллик и каждые две – три минуты невольно проводила взглядом по окрестностям – сперва вверх по Истер-Крику, потом на юг, через озеро и горы, потом вверх по Киллику, который просматривался миль на двадцать, а то и больше, и наконец на запад, откуда должен был появиться Крис. Передо мной лежала голая, необъятная рыжевато-бурая тундра. Лишь горы окрашивались далью в синий да над бурыми тушами горных гряд пониже вырастали дикие белые гребни. Местность проглядывалась на пятьдесят миль вокруг, и где – то в этом просторе затерялось самое дорогое для меня существо два фута в ширину шесть в длину.

Стало смеркаться, бинокль был больше ни к чему. Управившись с делами по хозяйству, я подошла к западному краю горы, молча села на сухой мох и стала ждать. Он не мог заблудиться. Он мог утонуть, он мог наткнуться на гризли, мог сломать ногу, но заблудиться, имея такие ориентиры, как Кил – лик и Истер-Крик, он просто не мог.

В проходе между горами вверх по Киллику разлилась желтоватая с розовым отсветом мгла. В более южных местностях такая мгла скоро исчезает, но здесь она поднималась все выше. Перевернутый дымчато-розовый конус ширился в небе над темными горами. Внизу под ним сверкал золотом горный проход. Озерца в темной тундре подо мной налились темно-розовой краской.

Свет погас, стало темнее. Я сидела молча, машинально обводя взглядом окруженную горами тундру, хотя Крис мог появиться только с двух направлений.

Его поношенная кожаная куртка хорошо защищала меня от холода. Если он не вернется к ночи домой, я приму таблетку секонала из пузырька, присланного прошлым летом одним из моих друзей, а утром отправлюсь на розыски. Лист фанеры с четырьмя дырками для веревки послужит вместо салазок. Смогу ли я нарастить спереди кусок брезента, чтобы легче было тащить эти самодельные салазки по буграм и кустарнику? Иначе с ними будет трудно управляться.

Там, где Истер-Крик уходил за холм по направлению к Киллику, показалась вертикальная черная черточка. Я не шелохнулась, уже уверившись, но выжидая, чтобы увериться вполне. Черточка двигалась, а я все сидела на месте, наблюдая, как она приближается. Затем я, не разбирая пути, бросилась вниз по крутому сланцевому склону навстречу Крису.

Он улыбался. В полутьме этого не было видно, но я была уверена в этом.

Он отдал мне кассеты с пленкой. На его шерстяной рубашке темнели потные полосы в тех местах, где ее стягивали ремни и лежали кассеты. Легким шагом мы направились домой. Крис шел впереди и непринужденно, с неподдельной радостью рассказывал о том, что ему удалось заснять. Я отвечала ему лишь двумя репликами, тихим, счастливым голосом без конца повторяя: «Ах!» и «Вот так так!»

Брачные бои, рассказывал он, еще не начались, но стада самцов уже проходят по тем местам. Ему удалось сделать один жуткий, невероятный снимок: олени идут гуськом по краю пропасти, прямо за пропастью вырастает горный склон, и, хотя самой бездны не видно, ее явственно ощущаешь.

По пути домой у него произошла необыкновенная встреча с лосем, стоившая одному песцу нелегко заработанного ужина. Лось словно приковался к Крису взглядом и шел прямо на него. Это встревожило Криса, и он свистнул в свисток. Лишь после этого лось отвернул, и тут только Крис заметил песца. Он тоже испугался свистка, выпустил из зубов окровавленную, роняющую перья куропатку и убежал.

После ужина Крис лежал на постели с совершенно неподвижным, румяным лицом, каким оно бывало всегда, когда он очень уставал и полностью расслаблялся, но я видела, что он весь ушел в зрение, хотя глаза его были закрыты.

О чем ты думаешь? – спросила я.

О больших белых оленях – самцах, – быстро ответил он. – Они все время стоят у меня перед глазами. Большие олени вроде как держатся вместе, а молодняк рассыпается по всему стаду.

Я позавидовала ему. Мне тоже хотелось видеть вблизи больших оленей в осеннем уборе.

На следующий день, около полудня, мимо подножья нашей горы плотной кучкой прошло двенадцать оленей – самцов. Они шли быстро и казались совершенно белыми на солнце – ослепительно белые груди, белая полоса вдоль тела, пониже глянцевито – коричневых «потников» белые крестцы. У одного из них были самые неимоверные рога, какие я когда-либо видела, – в четверть больше, чем у остальных. Все самцы четко печатали шаг, на них любо – дорого было глядеть.

Возможно, они искали стадо самок с оленятами.

По мере того как олени непрерывно, день за днем, проходили мимо нас, нам открывался удивительный факт: это были одни и те же стада! Они шли сперва на восток, потом – на юг, потом, день или два спустя, – на север.

Мы узнавали их по «лошадям – качалкам» – оленям, которые сильно хромали, ныряя головой чуть ли не к самым коленям. Одни хромали на правую ногу, другие на левую. Среди калек были и самцы, и самки, и детеныши.

Но нам тогда еще не приходило в голову, что мы уже раз наблюдали подобное круговращение оленьих стад, а именно в июне, в горах Де-Лонга, где взрослые самцы кружили перед началом своей основной миграции. Это было то медленное вращательное движение, что предсказывает начало великой миграции.

Посылка

Теперь мы с нетерпением ожидали посылки с почтой и замороженными продуктами, которую Энди обещал доставить нам «в последних числах сентября».

Озеро еще не замерзло, и, надеясь, что он сядет на воду, мы приготовились к встрече. Крис отснял двадцать девять катушек пленки, ее можно было отослать.

Я уложила пленку в рюкзак, запихнула туда же полотенца и сухие носки, достала болотные сапоги Криса и свои собственные эскимосские водошлепы, доходившие мне до колен. Река стала такой узкой, что я рассчитывала пересечь ее, не заходя в воду выше колен. Подметки водошлепов, сделанные из кожи лахтака, были твердые и скользкие, поэтому Крис срубил мне ивовую палку, чтобы опираться при переправе.

В эти дни мое сердце замирало при малейшем необычном звуке. Вот шум, как от ветра или быстро текущей воды. Самолет? Нет, стремительно пролетающая стая куропаток.

Крис дал мне дельный совет.

– Если он прилетит в мое отсутствие, прежде убедись что он на поплавках. Если на колесах, то нечего и ходить.

Ночь на 28 сентября была холодная. Проснувшись утром, мы первым делом взглянули на озеро: оно было Застывшее, гладкое, темное. Ледостав. Мы ощутили легкое возбуждение и какой-то благоговейный страх. А также облегчение: отпала щекотливая проблема перехода реки вброд. Все это время река вымерзала, начиная от берегов и отмелей, вокруг валунов. Течение вытворяло невообразимые штуки – пятилось назад, ныряло в глубину, прорывалось поверх льда. Местами корка льда прикрывала поток, несущийся по донному льду.

Было пасмурно, дул устойчивый восточный ветер. Крис ушел на реку за ивняком. Я вытирала посуду, как вдруг в воздухе ощутилась едва заметная пульсация. Волки завыли.

Энди пролетел высоко над нами, описал широкий круг к западу и, вернувшись, прошел над самой горой. Под самолетом виднелись два кружочка – колеса. Крис, стоявший внизу на болоте, высоко поднял руку с красным носовым платком, указывая Энди направление ветра. Энди покачал крыльями в ответ и дал еще один большой круг, занявший несколько минут. Легкий серебристый самолет ушел далеко к Киллику и растворился, исчез на фоне черно – белых гор, и даже звук его затих вдали. Затем, совершенно неожиданно, самолет вышел на Столовую гору вровень с вершиной, с заглушенным, почти беззвучным мотором. Я стала на самом высоком пригорке за нашей лачугой.

Плоский сверток – вне сомнения, почта – упал где – то совсем рядом, и самолет пропал в воздушной бездне за кромкой горы, делая следующий заход. Я заметалась по вершине, разыскивая сверток, точно глупый котенок, который чует, но не может найти пищу. Тут Энди появился вновь. Я поспешно ретировалась на пригорок, чтобы не мешать следующему сбросу, и чуть не споткнулась о сверток. Он упал ближе, чем я предполагала.

На этот раз Энди сбросил кусок картона, восточный ветер подхватил его и унес на запад, за край горы. Я заметила направление и стала ждать следующего захода. Тем временем ко мне присоединился Крис.

На этот раз груз приземлился в загоне, в десяти футах от Курка и Леди.

Это никуда не годилось. Мы побежали к западному краю горы и остановились на полпути. С запада снова заходил самолет. Из кабины, с нашей стороны, свисало что-то черное. Вот самолет поравнялся с нами. Словно сговорившись, мы с Крисом одновременно махнули правой рукой: «Бросай!» Пакет полетел к земле.

На мгновенье в вышине над нами мелькнуло молодое, улыбающееся, загорелое лицо эскимоса: Энди взял с собой помощника. Я подняла обе руки и радостно, восторженно приветствовала их.

К нашему удивлению, после третьего сброса самолет опять сделав заход, хотя на этот раз из кабины ничего не свешивалось. Записка!

– В почте записка, на которую надо ответить! – крикнул Крис.

Я подлетела к первому свертку и вскрыла его ножом. Ничего, кроме журналов. Крис кинулся к краю горы и поехал вниз по сланцевой круче за обрывком картона, пролетевшим мимо вершины. В двух других свертках – мы определили это мгновенно, на лету, – почты не было. Я осталась ждать наверху. Тут самолет снова пролетел над самой горой и сбросил кусок картона, который упал на ее склон. Крис подхватил его и прочел. Самолет опять делал заход.

Маши! – завопил Крис.

А? – крикнула я, стараясь перекрыть шум ветра…

Маши!

В записке значилось: «Надеемся, что ничего не забыли. Надеемся свидеться с вами 15 октября. Махните рукой, если все в порядке». Без всякого военного форса. Полярного летчика интересовала суть дела, и он дружески – непринужденно делал запрос.

Я как зачарованная провожала взглядом самолет. Словно застыв в воздухе, он уходил на восток, пока не затерялся среди белых гор. Затем я взяла каркас и спустилась к Крису, который гонялся за конвертами, разметанными ветром по островкам снега.

Он с неодобрением взглянул на меня.

– Ты чуть было меня не убила. Столкнула с горы камень с голову величиной. Я читал записку и не заметил его вовремя. Отскочить я уже не мог и только пригнулся. Он пролетел надо мной.

Посылка с самолета на краю света – это роскошь, чудесная возможность человеческого общения через письма друзей. Но это не сразу. Сперва пришлось заняться многим другим. Я принялась выуживать из лишайников драгоценные продукты, вывалившиеся из картонок, разбитых при ударе о землю: мороженую малину, клубнику, кукурузу, ананасы. Каждый безнадежно испорченный кусочек был как нож по сердцу. Затем мы надежно пристроили наши вновь обретенные богатства. Огонь в печке погас, барак выстуживался. Но мы просто не могли удержаться от того, чтобы не перебрать письма, не взглянуть на обратные адреса, не провести смотр наших грядущих утех. Затем обычные будничные дела поглотили нас. Крис с кинокамерой и волками отправился на дневную прогулку.

Я начала носить воду с реки.

Наконец, натопив барак и роскошно поужинав, мы забрались на кровать, закутались в спальные халаты, подоткнули под голову летние спальные мешки, служившие нам вместо подушек, и с ни с чем не сравнимым наслаждением приступили к чтению писем.

Это было особое наслаждение, приглушенное муками, какие претерпевают лишь те, кто читает письма в полной изоляции от людей. Каждое впечатление, каждая новость поражает вас как удар, но вы не можете разрядиться, передать импульс другим в сутолоке бесчисленных событий дня. Теперь мы вполне понимали Джона Ларсона, одинокого старого траппера, юконского старожила, который каждые два – три дня приходил в шесть утра на снегоступах к нашей палатке и, едва уверившись, что его слышат, начинал говорить взахлеб не о том, как обстоят наши общие с ним дела, а о том, как идут дела в Штатах. У него был батарейный приемник, и он каждый вечер слушал последние известия.

И еще мы очень живо ощущали положение каждого из друзей. Наши дорогие новые друзья, прежде богатые, а ныне обедневшие, щедро слали нам коробку разнообразнейших лакомств, безупречно упакованную на случай сбрасывания с самолета. Богатейшие из наших друзей слали нам газетную вырезку. И то и другое заставляло болезненно сжиматься наши сердца.

В числе сброшенных посылок благополучно плюхнулся на землю рогожный мешок, набитый долгожданной зимней одеждой, которую мы заказали в июле у одной эскимоски в Коцебу. Это были малицы и меховые штаны для каждого из нас. Крисовы – из ондатры, мои – из шкурок длиннохвостого суслика, мех которого очень легок и высоко ценится эскимосскими женщинами, так как одежду из него «можно носить весь день дома и тебе не будет слишком жарко, а выйдешь на двор – не замерзнешь». Как я убедилась на собственном опыте, эта рекомендация оправдывалась даже при пятидесяти градусах ниже нуля.

Одно из писем принесло нам печальную весть. В нем говорилось о новой попытке лесопромышленников ликвидировать Национальный парк Олимпик заповедник, который мы так любили.

– Крис, ты не впадаешь порой в отчаянье?

Он взглянул на меня искренним, без всякой фальши, взглядом.

– Нет, – ответил он и весело добавил: – С чего бы мне впадать в отчаянье? Я отлично живу, у меня отличная жена и… меховые штаны! Подумай, как живут сотни миллионов людей на свете! А меховые штаны вообще не у многих найдутся!

Осенняя миграция

День 1 октября был совершенно особенный – лучезарный, холодный и тихий.

На белоснежных горах лежали глубокие тени небесно – голубого цвета. Необъятные рыжевато-коричневые пространства внизу под нами были пусты.

В полдень, когда Крис вернулся к ленчу с вязанкой хвороста, я спросила его:

Видел ты какие-нибудь следы животных?

Как я и ожидала, он ответил:

Нет. Ни следов, ни признаков.

Мы сели завтракать, как вдруг снизу, из тундры, донесся шум, заставивший нас молча вскочить и броситься к двери.

Мы чуть было не сбили друг друга с ног. Крис широко распахнул дверь.

Внизу, по тундре, проходил авангард осенней миграции – плотная колонна оленей. Они двигались на юго-восток, через хребет, на зимовья. Перед ними лежали пустынные пространства. За ними собирались и шли следом невидимые легионы. Чу – чу – чу! – стучали копыта по мерзлой траве. «Ма!» – отрывисто кричали оленята. Это были единственные звуки, раздававшиеся в тундре, и, если б не они, прохождение оленей напоминало бы шествие теней.

Крис взял кинокамеру и отправился вверх по Истер-Крику к «съемочной площадке» – скале, минуя которую колонна поворачивала на юг к проходу в горах.

Я оставалась на Столовой горе. Молча переходила я с западного ее края, откуда было видно, как олени выходят со стороны Киллика, белые против солнца, к восточному краю, откуда можно было видеть, как они уходят в тень, в необъятность гор. Они шли целеустремленно. Поднимаясь вверх по Истер-Крику, они следовали его изгибами, а затем пересекали его, твердо выдерживая курс на юг, к проходу в горах. Но их цель – тайга южнее хребта Брукса, где они зазимуют, – лежала гораздо дальше, и, прежде чем достичь ее, они пройдут через другие горные проходы, другие долины.

Это было зрелище, каких уже мало осталось на земле. Оно властно покоряет человеческий дух, и власть эта основывается не только на том, что видишь, – а видишь ты стройную колонну животных, устремляющихся все дальше в глубь дикой горной страны, – но и на том, что знаешь. Скоро придет полярная ночь, а с нею – голод. Где – то, далеко отсюда, отдельные животные стягиваются в эту движущуюся колонну, послушные зову великих перемен в природе. Предчувствие опасности, тьмы и страха в течение столетий формировалось у них в крови. Жизнь в холодной Арктике на мгновенье проходит перед твоими глазами в одном быстром видении земли и движущихся животных.

Как ни странно, ощущение, вызываемое осенней миграцией северных оленей, ближе всего к тому, которое испытываешь, наблюдая «ледовую миграцию» на Юконе, начинающуюся весной в день вскрытия реки. Здесь налицо та же простота, тот же нескончаемый приток отдельных особей – льдин, как бы целеустремленно движущихся в одном направлении, к единой цели.

«Чувством пути» обладали не только ведущие олени. Не доходя полмили до основного брода, от колонны ответвилась цепочка оленей, которые попытались переправиться через реку. Место для переправы здесь было неудобное, заледенелое. Сбившись в кучку, олени постояли в нерешительности и вернулись к колонне. Должно быть, по крайней мере часть оленей почувствовала: где – то здесь реку надо перейти вброд, маршрут миграции изменился.

Другая группа оленей, отделившись от основной колонны, прошла за Столовой горой, двигаясь «правильно», но другим путем. Многие олени последовали за нею. Вероятно, во всех оленях жило таинственное чувство, нашептывавшее им: «Мы идем верно, путь здесь».

У каждого оленя были свои проблемы. Ни один не мог помочь другому.

Каждый должен был либо решить свою собственную проблему, либо погибнуть. Вот идет самка, щадя больную ногу.

Взрослый самец, почти весь седой, задыхаясь, хватает ртом воздух, закрывает рот и идет дальше. Другой самец, большой и грузный, почему-то идет сбоку колонны. А вот отошла в сторонку самка с детенышем, и детеныш принялся сосать ее. Самцы, самки и оленята проходят мимо. Она отрывается от детеныша и сразу переходит на рысь. Детеныш несколько мгновений стоит, тряся головой, потом тоже припускает рысью. Взрослый самец пробегает мимо бегущего детеныша – две разные скорости. Самец кротового цвета, с серебристой полосой вдоль тела, белоснежным подвесом и высокими рогами. Он весь олицетворение гибкой мощи, тело его так и перетекает в движение. Чувствуешь сдержанность и глубину его силы, легкость и удовольствие, с какими он управляет и играет ею.

Солнце стояло невысоко над белыми горами впереди колонны. На снегу лежали темно-синие тени. Шум не затихал. Чу – чу – чу! – стучало множество копыт по мерзлой траве. Цок – цок – цок! – по замерзшим озерцам. Коленные суставы, выбрасываясь вперед, подтягивали за собой грациозные, расслабленные голени.

Кто, кроме нас, мог видеть и оценить это? Но все это предназначалось не для любования. Не для красоты. Это была сама живучесть. Это был образ жизни, изящный, без излишеств, без неловкости – совершенный.

Раздался негромкий, похожий на воронье карканье крик детеныша. Яркий свет исходил ото льда на реке, от гор, от рогов оленей, и над всем этим висела необъятная тишина, нарушаемая лишь негромким вдумчивым чу – чу – чу.

Колонна прошла в быстром ритме. Милю за милей съедал мерный миграционный шаг, и вот они уже прошли. Показались со стороны Киллика, очень маленькие в свете солнца, очень многочисленные, и скрылись вверх по течению Истер-Крика.

Под вечер стадо в сотню голов залегло в тундре под Столовой горой. Два самца, играя, принялись бодаться, и Крис заснял их. Это был еще не настоящий бой. «Вроде балета, – сказал Крис. – Никаких усилий. Только изящество».

Олени слегка сцеплялись концами рогов, наклоняли головы и наддавали задом.

Ночью Крис разбудил меня. Мы вышли наружу и, едва дыша, припали к краю обрыва. Внизу в темноте снова проходили олени. На льду их копыта четко отбивали цок – цок, по мерзлой траве едва слышно шелестели, словно крупинки снега, пересыпающиеся с сугроба на сугроб. Время от времени раздавалось отрывистое «ма – а!» детеныша, самка отвечала ему.

Меня наполнило ощущение простора и неподвижности – будто сотворилось чудо. «Звезды, Лоис!» – сказал Крис. Действительно, до сих пор мы совсем не замечали, что они вернулись на небосвод после долгого летнего «дня».

Утром озеро «музицировало»: лед издавал звуки, похожие на звон ветра в устье пустой трубы. Олени продолжали идти – прежним колонным строем, но с большими промежутками между стадами. Некоторые животные выглядели очень неважно. Ребрастые самки с округленькими, пушистыми детенышами. Заморенные детеныши при шустрых матках; детенышей точил какой-то недуг. А вот хромающий детеныш. Его мамаша замерла на месте, пристально глядя вперед, потом обернулась, взглянула на детеныша, позвала его негромким пронзительным криком и быстро, плавно засеменила дальше. Детеныш шел, раскачивая головой вверх и вниз.

Крис спустился с волками в тундру, надеясь заснять их охоту на оленей.

Вернувшись, он сказал, что они почти целую милю гнали одиночного оленя. «Но чтобы напасть на стадо – дудки! Они видели оленей, стервецы, но делали вид, будто ничего не видят. Прятали глаза. И ведь знали же, как мне хочется, чтобы они погнали их. Но вместо этого Курок занялся ловлей мыши».

К вечеру основной поток миграции иссяк, хотя отставшие и одиночки продолжали идти еще несколько дней. По подсчетам Криса, мимо нас прошло примерно восемнадцать тысяч оленей.

У нас кончились вода и дрова, так как все это время мы избегали ходить к реке, не желая распугивать оленей. Источник около горы замерз. Я уже собиралась отправиться за водой, уложив в мешок пятигаллоновую жестянку и закрепив ее на каркасе, когда мы заметили олененка – сосунка, бежавшего рысью с той стороны, куда прошли олени, но по противоположному берегу реки, вне основного русла миграции. То и дело останавливаясь и меняя направление, он в тусклом вечернем свете возвращался в пустоту, на сотни миль простершуюся перед ним. Перебравшись по льду через реку, он наткнулся на оленьи следы, остановился, посновал туда – сюда, затем поспешно направился по следам, по-прежнему против хода миграции.

– Можешь спокойно записать его в покойники, Крис, – сказала я.

Наполовину спустившись с горы, я услышала свисток Криса. Он показывал на что-то рукой. Олененок огибал подножье нашей горы, быстро семеня за самкой. Вид у него был очень важный. Они нашли друг друга!

На следующее утро оленей не было, если не считать самку в белой пелеринке, с маленькими острыми рожками, которая с трудом ковыляла по маршруту миграции. Она едва могла ходить. Вместо правой передней ноги у нее была какая – то культяпка. При каждом шаге она ныряла вниз головой, затем высоко вскидывала ее. За нею медленно брел здоровый детеныш – хорошенький маленький олененок в короткой, аккуратной белой пелеринке, с молодыми остроконечными рожками.

Самка часто останавливалась, поднимала голову и, насторожив уши, всматривалась в даль, выглядывая свое стадо.

«Загрызи ее сейчас волк – это было бы просто милосердно», подумалось мне. Лучше бурная, мгновенная, ужасная смерть, чем бесконечная маята, мучительные усилия добыть корм, поспевать за своими ловкими, проворными сородичами.

Когда падет снег и придется добывать пищу из-под снега, сможет ли калека выжить?

В ночь на 7 октября выпал снег, на редкость чистый и пушистый, слоем в четыре дюйма. Казалось, с земли отовсюду поднимается белая дымка. Отныне и тундра, и горы были белые. Следы оленей исчезли.

9 октября, когда мы выходили с речной отмели в тундру, Крис указал на что-то рукой. Какой-то зверек неподвижно стоял неподалеку и смотрел на нас.

Сперва я приняла его за песца, но это был олененок. Когда он побежал от нас, мы увидели, что у него как будто перебита задняя нога. С грехом пополам он спустился по береговой круче к озеру и пошел по его ровной белизне. Выглядел он очень изнуренным, часто останавливался, но упорно подгонял себя вперед и вперед. Я было подумала, что он собьется с маршрута миграции, но, добравшись до того берега озера, он вновь повернул на юго-восток. Комочек жизни, судорожно рвущийся вперед в безбрежности снегов, одиноко ковыляющий к горному про ходу в надежде нагнать своих собратьев.

Шесть дней спустя мы увидели следы десяти оленей, прошедших по маршруту миграции. Следы были с кровью, очевидно, капавшей с ног.

Это были последние олени, которые здесь прошли.

Курок и Леди еще ни разу не видели своих диких собратьев, хотя время от времени небольшие волчьи стаи, по три – четыре волка каждая, проходили мимо нас. Однажды, когда Крис с нашими волками был наверху в горах, низом прошли три волка. Это встревожило Криса, но Курок и Леди не заметили их. Что они станут делать, напав на свежий волчий след? Пойдут по нему?

Робкая Леди сделала то, чего никогда раньше не делала: бросилась к Крису и прижалась к его ноге, скуля от крайнего возбуждения. Должно быть, она переживала сильнейший конфликт чувств, чуя соблазнительный дух своих сородичей, но зная наставником лишь человека.

Не без интереса ожидали мы момента, когда наши волки впервые завоют. По какой-то, пока неясной нам причине, они еще ни разу не выли, хотя Курок и приветствовал Криса «подвыванием», как это у нас называлось. Более того, за все время нашего пребывания в Арктике мы не слыхали и воя диких волков.

Однажды, негодуя на все и вся, я была вынуждена остаться в бараке печь хлеб, тогда как Крис разгуливал с волками по солнечной тундре. Внезапно с горной гряды за нашей горой раздался вой диких волков. Должно быть, они расположились там и наблюдали, как Крис и наши волки бродят по тундре, потому что четверть часа спустя вой повторился.