Текст книги "Шафранная мантия. (THE SAFRON ROBE)"

Автор книги: Лобсанг Рампа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Глава 8
Раскрытие тайн

Возвращение в реальный мир – Неужели я путешествовал вне тела? – Ламы объясняют происшедшее – Мне суждено астральное будущее – Старый монах, которого я раньше не замечал – Бессонница – Завтрак в монастыре – Поход в типографию за бумагой

Где-то звонил колокол. Звук, приглушенный расстоянием, становился все громче. «Бом! Бом!» – доносилось издали. Но колокол ли это? Он звучал в унисон моему сердцебиению. Мной овладела паника. Неужели я проспал и опоздал на службу в храме? Я с трудом открыл глаза, стараясь разглядеть, где нахожусь. Мною овладело какое-то странное ощущение! Я не мог сфокусировать зрение. Все, что я мог различить, – это белые шарики, приклеенные к верхушкам шафрановых полосок. Мой мозг напрягался, но я соображал слабо. Где я? Что случилось? Может, я свалился с крыши или откуда-то еще? Я стал смутно ощущать, как приступы боли возвращаются в мое тело.

Ах, да! Сознание стремительно вернулось ко мне, и появилась способность сосредоточивать взгляд. Я осмотрелся. Я лежал на спине на холодном каменном полу. Моя чашка каким-то образом оказалась подо мной и теперь сильно давила между лопаток. Я осторожно приподнялся и уставился на лам, которые сидели и смотрели на меня. Они и были теми ужасными белыми шариками, приклеенными к шафрановым полоскам! Я надеялся, что они не знают, что я о них подумал!

– Лобсанг, мы знаем! – улыбнулся один. – Твои мысли были довольно ясными. Но поднимайся быстрее. Ты держался молодцом и полностью соответствовал рассказам твоего Наставника.

Я осторожно сел и сразу ощутил мягкий толчок в спину и раскатистое мурлыкание. Старый кот обошел меня и остановился передо мной, прикоснувшись к рукам, давая понять, что хочет, чтобы его погладили. Я погладил его, собираясь с мыслями, не зная, что будет дальше.

– Итак, Лобсанг, для тебя это был полезный опыт жизни вне тела, – сказал лама, сопровождавший меня. – Мы должны тренироваться чаще, и скоро ты сможешь выходить из своего тела так же, как ты стягиваешь свою мантию.

– Но, благородный Мастер, – сказал я сконфуженно, – я не покидал своего тела, оно оставалось со мной.

У моего провожатого удивленно раскрылся рот.

– Что ты имеешь в виду? – воскликнул он. – Твой дух путешествовал со мной.

– Благородный Лама, – возразил я, – я специально посмотрел – моего тела не было на полу, поэтому я решил, что оно было со мной. Старый морщинистый лама улыбнулся и сказал:

– Ты делаешь распространенную ошибку, Лобсанг, ты просто был сильно поражен тем, что с тобой произошло.

Я посмотрел на него и, честно говоря, не понял его слов. Мне казалось, что они лишены всякого смысла. Я считал, что могу быть вполне уверен в том, видел я свое тело или нет, и если уж я его не видел, значит, его не было. Я полагаю, они заметили мое скептическое отношение и поняли, что я не поверил сказанному. Один из них подошел ближе, чтобы привлечь мое внимание.

– Я расскажу тебе о своем взгляде на это, Лобсанг, и я хочу, чтобы ты внимательно выслушал меня. И хотя то, что я скажу, довольно элементарно, оно ставит в тупик многих людей. Ты лежал на полу, и так как это был твой первый опыт астральных путешествий, мы помогли тебе. Нам нужно было облегчить твою астральную форму, откинув физическую, чтобы ты не почувствовал никаких потрясений и неудобств. Поэтому тебе даже и в голову не пришло, что ты был вне своего тела.

Я смотрел перед собой, обдумывая его слова. Я думал о том, что у меня действительно не было и мысли, что я нахожусь вне своего тела, и никто мне об этом не говорил. Меня не предупреждали, что меня ждет. Как я мог почувствовать, что покидаю тело? Но тут я опять вспомнил, что я не видел своего тела, лежащего на полу. Я встряхнул головой, будто так можно было отогнать все сомнения. Я был вне тела, и в то же время моего тела не было, но где оно было? Почему я не видел его лежащим где-нибудь?

Тут старый кот опять ткнулся в меня и стал пристраиваться у меня на коленях, запуская когти в мантию. Он мурлыкал все громче и громче, напоминая мне о своем присутствии. Лама улыбнулся и заметил:

– Вот! Старый кот говорит тебе, чтобы ты пошевелил мозгами, и тогда все поймешь.

Я протянул пальцы, отстраняя кошачью спину. Его урчание становилось громче. Вдруг он растянулся во всю длину. Кот был огромен. Его голова выглядывала с одной стороны моих колен, а задние ноги свисали с другой. Хвост волочился по полу. Этот кот был намного больше, чем другие той же породы. Он был достаточно свиреп, но все наши коты относились ко мне как к брату, и я относился к ним так же.

Лама, который разговаривал со мной, обернулся и сказал:

– Оставь его. Пусть он полежит на тебе, пока мы поговорим. Возможно, он поможет тебе, напоминая, что ты должен быть внимательным. Итак! Люди видят то, что ожидают увидеть. Иногда они не видят даже весьма очевидных вещей. Ответь мне, сколько уборщиков было в коридоре, когда ты проходил по нему? Кто был тот человек, который подметал ячменный склад? И если бы господин Настоятель прислал за тобой и спросил, видел ли ты кого-то во внутреннем коридоре, что бы ты ему ответил?

Он остановился на секунду, ожидая, что я что-нибудь отвечу ему, но я смотрел на него, испуганно раскрыв рот. Он продолжал:

– Ты мог бы сказать, что не видел никого в коридоре, поскольку человек, который там был, находится там постоянно. Это было настолько привычное зрелище, что ты вполне мог бы его и не заметить. Итак, ты мог бы сказать, что никого не видел в этом коридоре.

Затем вмешался другой лама, он наклонил голову и добавил:

– Прокторы, проводя расследования, часто сталкиваются с трудностями. На их вопросы, не было ли незнакомцев в том или ином здании, обитатели неизменно отвечают, что никого не видели. Тогда как на самом деле там могла бы быть целая толпа народа, могли проходить прокторы, ламы и даже посланники из других монастырей. Но из-за того, что эти люди были обычными – они всегда были рядом, – их появление оставалось незамеченным, они были словно невидимыми.

Молчавший до этого лама опять вступил в разговор:

– Да, это так. Теперь я спрошу тебя, Лобсанг, сколько раз ты был в этом храме? И в то же время ты недавно заметил, что ни разу не видел подставки, на которую мы устанавливаем кристалл. Эта подставка находится здесь около двухсот лет, она никогда не выносилась из храма, и все же ты смотрел на нее так, словно увидел в первый раз. Она была здесь и раньше, но была обычной для тебя, и поэтому осталась незамеченной.

Лама, который сопровождал меня в астральном путешествии по Потале, улыбнулся и продолжил:

– Ты, Лобсанг, не можешь себе представить, что произошло. Ты не веришь, что путешествовал вне своего тела, но ты не был готов увидеть свое тело. Когда ты смотрел, ты видел лам, сидящих в кругу, и твое внимание заботливо обошло свое собственное тело. Мы можем сделать то же с помощью гипноза. Загипнотизировав человека, мы можем заставить его поверить в то, что он один в комнате, и тогда человек будет видеть в этой комнате все, кроме находящихся в ней людей, и, очнувшись от гипноза, он сможет поклясться, что был один. Так же и ты старался, чтобы тело не попало в поле твоего зрения. Вместо этого ты оглядывал сидящих лам, оглядывал весь храм, пропуская лишь то пятнышко, которое «хотел» увидеть.

Я задумался. Я уже слышал что-то похожее. Однажды я видел старого монаха, у которого был сильный приступ мигрени. Как он мне объяснил впоследствии, он не видел вещей, на которые смотрел. Ему казалось, что их нет. Если он смотрел перед собой, то видел то, что находилось по сторонам, когда же он смотрел в сторону, то видел то, что находилось перед ним. Он рассказывал мне, что смотрел словно через две трубы, прижатые к глазам. У него создавалось впечатление, что на глаза надеты какие-то шоры.

– Очевидное часто может быть невидимым, – сказал один из лам. – Ведь обычность делает объекты незаметными. Возьмем, к примеру, человека, который носит ячмень. Ты видишь его каждый день, и в то же время ты не видишь его. Он настолько знакомая фигура, что спроси я тебя, кого ты видел сегодня утром, ты бы ответил – никого, потому что ты не воспринимаешь носильщика ячменя как человека, это просто нечто, которое всегда делает определенную работу в определенное время.

Это казалось мне удивительным – мое тело лежало на земле, но я был не способен его видеть. Тем не менее я так много слышал о гипнозе и астральных путешествиях, что был готов принять эти объяснения.

Старый морщинистый лама улыбнулся мне и заметил:

– Скоро мы дадим тебе более детальные инструкции, и ты сможешь легко покидать свое тело в любое время. Как и все остальные, ты совершаешь астральные путешествия каждую ночь, уносясь в далекие места, но забываешь об этом. Отныне ты будешь отправляться на астральную прогулку и возвращаться обратно, сохраняя все воспоминания о том, что ты видел и что делал. Если ты сможешь делать это, ты побываешь в величайших городах мира, тебе никогда не будет скучно. Здесь, в Тибете, тебе будут доступны знания разных культур.

Я задумался над этим. Я всегда удивлялся, каким образом некоторые из высокопоставленных лам становились всезнающими. Они, казалось, были удалены от мелочной жизни и в то же время были способны сказать, что в этот момент происходит в любой части нашей страны. Я вспомнил один случай, когда нас с Наставником позвали к очень старому человеку. Я был представлен ему, и мы поговорили. Вернее, говорили он и мой Наставник, я лишь сидел и внимательно слушал. Вдруг старик вытянул руку и сказал: «Меня зовут!» Он ушел в себя, и казалось, свет полился из его тела. Он сидел неподвижно и выглядел как мертвец, как пустая раковина.

Мой Наставник сидел спокойно, и я, глядя на него, тоже сохранял спокойствие. Мы сидели вместе, сложив руки на коленях, не говоря ни слова и не двигаясь. С нескрываемым интересом я смотрел на то, что казалось пустым телом человека. В течение десяти, а может, двадцати минут – было сложно следить за временем в таких обстоятельствах – ничего не происходило. Затем сознание стало постепенно возвращаться к старику. Он протер глаза и открыл их, потом – я никогда не забуду этого – он рассказал моему Наставнику обо всем, что произошло с ним в Шигатсе, городе, который был довольно далеко от нас. Я осознал, что это намного лучше всех систем связи, лучше самых удивительных приборов, которыми, как я слышал, был полон внешний мир.

С помощью астральных путешествий мне хотелось побывать всюду. Я хотел путешествовать по горам и морям, я хотел посетить другие страны. И эти люди, эти девять лам, собирались научить меня этому!

Старый кот зевнул, его усы вздрогнули. Затем он встал и потянулся с такой силой, что мне показалось, он вот-вот разорвется на две части.

Он соскочил вниз и, высокомерно протиснувшись между ламами, скрылся в тени одной из Священных Фигур. Старый лама заговорил:

– Пришло время закончить это занятие, тем более, что мы собрались здесь совсем не для того, чтобы учить Лобсанга. Мы должны заняться своими делами и увидимся с Лобсангом, когда вернется его Учитель.

Другой подошел и строго посмотрел на меня:

– Ты должен очень усердно учиться, Лобсанг. У тебя в этой жизни много дел. У тебя будут неприятности, страдания, ты будешь далеко и часто путешествовать. Но в конце ты достигнешь своей цели. Мы дадим тебе хорошую подготовку.

Они поднялись, взяли кристалл и вышли из храма.

Я сидел удивленный. Цель! Неприятности? Мне всегда говорили, что меня ожидает трудная жизнь, что у меня есть цель. Почему они постоянно твердят об этом? Можно подумать, что только у одного меня цель, и я один должен страдать! Чем чаще я это слышал, тем меньше это мне нравилось.

Однако мне очень хотелось попутешествовать в астрале и увидеть все то, о чем я слышал. Я осторожно поднялся на ноги, ворча и бормоча проклятия, – боль снова дала о себе знать. Их кололо и жгло. Несколько раз упав, я добавил себе синяков. Меня донимала боль между лопатками, в том месте, которым я лежал на чашке. Подумав об этом, я покопался внутри своей мантии и привел свои скромные пожитки в надлежащий порядок. Потом я покинул храм.

В дверях я внезапно остановился и, развернувшись, подошел к мерцающим масляным лампам. Одну за другой я потушил их – это была моя обязанность. Я последним уходил из храма и поэтому должен был сделать это. Пока я шел сквозь темноту к слабому свечению открытой двери, мой нос ощущал неприятный запах, исходивший от чадящих фитилей. Кое-где показывался затухающий огонек, но тут же исчезал в темноте.

Некоторое время я постоял в дверях, не зная, куда пойти. Потом, решившись, я пошел направо. Яркий свет звезд лился в окна, окрашивая все в серебристо-голубой цвет. Я свернул за угол и вдруг остановился. Ну да! Конечно, они были правы! Некоторое время я стоял и думал. Я вспомнил, что время от времени проходил мимо старого монаха, сидящего в маленькой келье и, хотя я видел его каждый день, я никогда не замечал его. Я вернулся на несколько шагов и взглянул. Старик сидел в маленькой келье в удаленной части коридора напротив окна. Он был полностью слеп и сидел на полу, вращая молитвенное колесо – очень, кстати, большое. Он все вращал и вращал его.

Кто бы ни проходил мимо, он мог слышать треск вращающегося колеса. Час за часом, день за днем старик сидел здесь, считая, что в этом предназначение его жизни – поддерживать вращение молитвенного колеса. Это было все, ради чего он жил. Мы, проходившие так часто мимо, привыкли к вращению колеса и поэтому никогда не видели монаха и не слышали треска.

Я стоял в темном проеме, наблюдал за колесом и слушал мягкое пение старичка:

– Ом! Мани падме хум! Ом! Мани падме хум!

Его голос был хриплым, пальцы скрючены и угловаты. Я смутно мог различить его. Он сидел и вращал колесо, вращал уже много лет, вращал еще до того, как я родился. Сколько еще он будет его крутить? Я не знал. Но я понял, что люди могут быть невидимыми, если они настолько знакомы, что никто не замечает их. Звуки становятся тишиной, если к ним привыкнуть.

Я вспомнил, как однажды в одиночку забрался в темную пещеру. Через некоторое время я стал слышать булькающие и шелестящие звуки моего тела – это кровь текла по венам и артериям. Затем я услышал равномерный стук сердца. Я слышал, как воздух проходит по моим легким, а когда я двинулся, то раздался скрип и треск мышц, передвигающих кости. Нам всем присуще это, все мы очень шумные приспособления, и хотя многие другие звуки привлекают наше внимание, мы не слышим те, которыми постоянно окружены и от которых нам не избавиться.

Я стоял на одной ноге, почесывая макушку. Было около полуночи, и вот-вот должен был раздаться зов на полуночную службу. Поэтому я особенно не спешил. Я опустил вторую ногу, плотнее завернулся в мантию и пошел вдоль коридора в спальню. Едва успев лечь, я заснул.

Однако долго спать мне не пришлось. Я скоро проснулся и, переворачиваясь с боку на бок, стал думать о жизни в монастыре. Мальчишки вокруг меня сопели и что-то бормотали во сне. Раздавались звуки храпа, нарушавшие ночной покой. Один мальчик, страдающий аденоидами, стал задыхаться во сне. Я подошел и перевернул его на другой бок, потом лег на спину и прислушался.

Откуда-то доносилось щелканье молитвенного колеса, какой-то монах беспрестанно вращал его, повторяя свои молитвы. Снаружи слышался приглушенный топот копыт, кто-то верхом ехал по тропинке под нашим окном. Тянулась ночь. Время словно замерло. Жизнь казалась вечным ожиданием, в котором ничего не движется, все остается неизменным: и храп, и треск молитвенного колеса, и приглушенный стук копыт. Я почти задремал.

Через некоторое время я поднялся и сел. Пол был твердым. Холод камня пробирал меня до костей. Какой-то мальчик пробормотал во сне, что хочет к маме. Я с трудом встал на ноги и подошел к окну, осторожно обходя спящие тела. Холод усиливался, вот-вот должен был пойти снег.

Из-за высокой цепи Гималаев утро посылало лучи света, которые, словно цветные пальцы, обшаривали нашу долину, пытаясь зажечь новый день.

Пена снежной пыли, лежащая на самых высоких пиках, была освещена золотым светом. Сияние исходило снизу, а верхушки сверкали блестящими радужными полумесяцами, которые переливались, повинуясь капризам высокогорного ветра. По небу метались яркие лучи света, словно бы солнце, выглядывая из-за гор, давало обещание вот-вот начать новый день. Звезды тускнели. Небо перестало напоминать фиолетовый свод. Оно светлело и светлело, и наконец стало бледно-голубым.

Небо становилось ярче, горы все больше заливал золотой свет. В конце концов ослепительный шар солнца выбрался из-за гор и сверкающим светом залил нашу долину.

Холод становился сильнее. Кристаллики льда падали с неба, ударяясь о крышу с музыкальным звоном. Какая-то отчетливость и ясность чувствовалась в воздухе, способном заморозить даже мозг в костях. Какой странный климат, думал я, то холодно и идет снег, то невыносимо жарко, особенно в полдень. Вдруг в мгновение ока налетел сильный ветер. Он пронесся, поднимая все на своем пути. В горах всегда шел снег, но на открытых пространствах снег, не успев выпасть, тут же уносился ветром. Наша страна высокогорная, и воздух тут разрежен. Он так тонок и чист, что слабо защищает от ультрафиолетовых лучей солнца. Летом наши монахи задыхаются от жары в своих мантиях, но, если облака ненадолго прикрывали солнце, за несколько минут температура сильно понижалась.

Мы очень страдали от бурь. Огромный барьер Гималаев иногда пропускал облака, зарождавшиеся в Индии, которые вызывали изменение температуры. Завывающие вихри выбирались из-за гор и обрушивались на нашу долину, сметая все на своем пути. Люди, которым приходилось попадать в бурю, должны были носить кожаные маски, иначе стремительно летящая с ветром скальная пыль с высочайших вершин могла поцарапать им лица. Путники, застигнутые на открытых горных плато, рисковали быть сброшенными вниз; если они были невнимательны и недостаточно ловки, их накидки и другие вещи взлетали в воздух и кружились. Их разрывало в клочья, превращая в игрушки безумного ветра.

Где-то внизу, в бледном рассветном воздухе, раздалось печальное мычание яка. И словно по сигналу, высоко на крышах затрубили фанфары. Низко пульсируя, загудели раковины. Звуки отражались и переплетались, сплавляясь в громкую смесь, похожую на величественный аккорд, взятый на огромном органе. В одно мгновение меня окутало множество звуков: пение в храме, ржание лошадей, недовольное ворчание голых сонных послушников, дрожащих от холода. Огромный «муравейник» был разбужен для нового дня, – еще одного дня жизни. И как приглушенный фон, несмолкаемое пощелкивание молитвенного колеса доносилось из глубины здания. Старый монах все вращал и вращал его, считая, что это его единственная цель в жизни.

В комнате началась суета. Активность возрастала с каждым мгновением. Бритые головы с надеждой высовывались в окно, ожидая, что вот-вот потеплеет. Темное бесформенное пятно вывалилось откуда-то сверху и, пролетев перед моими глазами, шлепнулось с отчетливым треском на камни. «Чья-то чашка, – подумал я, – теперь он останется без завтрака, если не получит новую».

Завтрак? Конечно! Начался новый день, сегодня мне надо собрать все свои силы, потому что, я надеюсь, именно сегодня должен вернуться мой любимый Наставник. Перед тем, как я увижу его, будут еще утренние занятия, служба в храме… Но сначала – завтрак. Тсампа – это блюдо, которое никогда не дает чувства насыщения. Но это было единственное блюдо, которое я знал, кроме, быть может, очень редких лакомств из Индии. Я с трудом вышел в коридор, следуя за вереницей детей и монахов, тянущейся вниз в направлении зала, в котором мы ели.

Я немного постоял у входа, ожидая, пока усядутся остальные. Мои ноги были слабы и, когда все кружились вокруг меня, существовала угроза, что я могу потерять равновесие. Наконец я смог войти и занять свое место среди мужчин и мальчиков, сидящих на полу. Мы сидели рядами, скрестив ноги (все, кроме меня – я сидел, поджав их под себя) – около двухсот пятидесяти человек одновременно. Когда мы сели, обслуживающий монах стал разливать тсампу, ходя между рядами, наделяя всех равными порциями. Обычно монахи стояли возле каждого ряда и по специальному сигналу начинали ходить, разнося пищу. Никто не смел есть, пока главный монах не давал сигнала. Наконец все чашки были наполнены тсампой. «Официанты» стали в стороне.

Старый лама подошел к кафедре. Она возвышалась высоко над нами, и лама мог смотреть на нас сверху. Он встал за кафедрой и поднял верхний лист своей книги. Наши страницы, в отличие от западных, были очень длинными и никогда не сшивались вместе. Лама поднял верхний лист своей книги и дал сигнал, чтобы мы приготовились к началу трапезы.

Немедленно главный монах поднял руку и опустил ее, давая нам знать, что мы можем приступить к еде. Мы не заставили себя долго уговаривать. Чтец начал чтение священной книги. Его голос гудел, эхом разливаясь по всему залу, делая неразборчивым большинство слов.

По столовой тихо ходили прокторы, не произнося ни звука, придерживая свои мантии во избежание случайного шелеста.

В монастырях по всему Тибету было принято, чтобы чтецы читали нам, пока мы ели. Считалось неправильным есть и думать о пище. Пища была грубой вещью, необходимой лишь для поддержки тела, которое ненадолго призвано быть обиталищем бессмертного духа. Хотя есть было необходимо, мы не должны были стремиться получать удовольствие от еды. Чтец всегда что-то читал для нас из священной книги, и пока наши рты поглощали пищу для тела, наш дух поглощал пищу для души.

Старшие ламы всегда ели в одиночку, обычно размышляя о священных текстах или разглядывая священные пергаменты и книги.

Считалось большим проступком разговаривать во время еды. Того, кто имел несчастье быть пойманным за разговором, немедленно хватали прокторы и укладывали возле двери. Он должен был лежать там, пока все не выйдут. Выходящие переступали лежащего, заставляя жертву краснеть от стыда.

Мы, дети, всегда заканчивали первыми, но сидели и хранили молчание, ожидая остальных. Часто чтец продолжал читать, не замечая, что все уже давно ждут его. Иногда мы опаздывали на занятия, потому что чтец, увлеченный своим предметом, забывал о пространстве и времени.

Наконец, чтец закончил страницу и посмотрел на нас с некоторым удивлением. Он не стал продолжать, а накрыл книгу обложкой и связал ленточками. Подняв книгу, он протянул ее монаху, тот взял, поклонился и унес ее в хранилище. Главный монах подал знак, что мы свободны. Мы прошли в ту часть зала, где стояло множество кожаных мешков с чистым песком; одной горсти этого песка хватало, чтобы вычистить наши чашки – единственную столовую утварь, которая была нам доступна. Конечно, мы еще использовали пальцы – но никаких вилок и ножей.

– Лобсанг! Лобсанг! Сходи в типографию и принеси три листа, у которых есть чистая сторона. – Молодой лама стоял передо мной, отдавая приказ.

Я что-то недовольно пробормотал и поплелся по коридору. Это был один из видов работ, которые я ненавидел, потому что из-за этого мне приходилось выходить из Поталы и проходить весь путь до деревни Шо, где я должен был встретиться с человеком, у которого можно было получить требуемую бумагу.

Бумага была очень редкой, очень дорогой в Тибете. Она изготовлялась полностью вручную. Бумага рассматривалась как религиозный объект, потому что почти всегда использовалась для записи священных знаний, священных слов. Бумагой никогда не злоупотребляли, ее никогда не выбрасывали. Если при печатании книги что-то не получалось и бумага портилась, ее не рвали, а использовали чистую сторону для нашего обучения. Для этих целей всегда был под рукой большой запас такой бумаги. Мы печатали книги при помощи деревянных блоков, на которых были вырезаны надписи. Надписи вырезались вручную, и поэтому при их изготовлении и испытании портилось много бумаги.

Я вышел из Поталы через черный ход. Этот путь был намного круче, но короче, и я при этом меньше уставал. Мы обычно спускались по этому пути, придерживаясь за кусты, иначе можно было оступиться и полететь вниз в облаке пыли, протерев при этом в своей мантии дыру, причину возникновения которой потом будет трудно объяснить.

Я пробирался по узкой тропинке, вившейся среди высоких кустов. На небольшой поляне я остановился и посмотрел в направлении Лхасы в надежде увидеть долгожданную шафранную мантию, поднимающуюся на Бирюзовый мост или – вот была бы радость! – движущуюся по Кольцевой дороге. Но нет, там были лишь паломники, странствующие монахи и несколько обычных лам. Вздохнув и недовольно ворча, я продолжал свой скользкий путь вниз.

Наконец я добрался до здания суда и, обойдя его, вошел в типографию. Внутри находился старый-престарый монах. Он был весь вымазан краской, потому что постоянно имел дело с только что отпечатанной бумагой и деревянными штампами.

Я вошел и огляделся. Запах бумаги и типографской краски всегда привлекал меня. Я посмотрел на замысловато изрезанные деревянные доски, приготовленные для печатания новых книг. С нетерпением я ждал того времени, когда мне можно будет тоже вырезать такие штампы, меня очень тянуло к этому, а нам, монахам, всегда предоставляли возможность реализовать свои наклонности на благо общества.

– Ну, мальчик! Что ты хочешь? Быстрее.

Старый монах грозно посмотрел на меня, но я знал, что на самом деле он гораздо лучше, чем кажется. Он был довольно приятным стариком, пугавшим малышей, которые иногда по неловкости мяли прекрасные листы бумаги.

Я быстро пересказал свое послание, объяснив, что мне нужно три листа. Он проворчал что-то в ответ и, отвернувшись, стал подыскивать, что бы мне дать. Было похоже, что ему жаль расставаться со своей любимой бумагой. Он оглядывал каждый лист и, передумав, откладывал его. Наконец, мне надоело это, и я, взяв первые попавшиеся три листа, сказал:

– Спасибо, уважаемый Мастер, я возьму вот это. Этого достаточно.

Он оглянулся и посмотрел на меня, широко раскрыв от удивления рот. Но к этому времени я уже был у двери и, когда он снова раскрыл рот, на этот раз чтобы что-то сказать, я уже был далеко и ничего не слышал.

Я аккуратно свернул бумагу чистой стороной вовнутрь. Сунув ее за отворот мантии, я той же дорогой побрел обратно, цепляясь за крепкие кусты.

Выйдя на поляну, я снова остановился, чтобы перевести дыхание. На самом деле я сел на камень и некоторое время смотрел в сторону Серы на монастырь Роуз-Фене. Но, кроме обычного движения, я не видел ничего. Возможно, торговцев было немного больше, чем обычно, но человека, которого я ожидал увидеть, там не было.

Поднявшись на ноги, я продолжил путь наверх. Я вошел в маленькую дверь и принялся искать молодого ламу, который послал меня.

В комнате он был один. Было заметно, что он пытается собраться с мыслями. Я молча протянул ему три листа.

– О! Как долго! Ты что, сам делал эту бумагу? – спросил он.

Он взял листы, не сказав больше ни слова, даже не поблагодарив. Я повернулся и вышел, направившись в класс. Я думал, чем бы занять время, оставшееся до встречи с Наставником.