Текст книги "Искатель. 1981. Выпуск №1"

Автор книги: Ллойд Бигл-мл.

Соавторы: Сергей Наумов,Леонид Медведовский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

4

Во вторник утром, едва я вернулся с оперативки у Бундулиса, раздался стук в дверь. На пороге вырастает могучего вида мужчина лет сорока пяти. Голова его упирается в притолоку, плечи еле умещаются в дверном проеме. Из-под локтя гиганта выглядывает уже знакомый мне Роман Фонарев.

– Здравствуйте! – густо басит здоровяк. – Нам Бурцев нужен. Не вы?..

Я указываю на стулья.

– Присаживайтесь, он скоро будет. А что у вас?

Посетитель шумно вздыхает:

– Происшествие у нас на комбинате из ряда вон. Слышали, наверно, склад обобрали. Четыре мешка с пряжей утянули. И будто бы всему головой Витька Лямин. Вот уж этому я никогда не поверю… Вы скажете – мастер, потому и защищает. Не скрою, обидно мне, немало я с ним повозился. Но сюда я не защищать его пришел, а разобраться по справедливости. Витька в этой краже пешка, настоящего главаря вам еще искать да искать…

С этими посетителями стоит потолковать поплотней: через Лямина можно выйти на Дьякова.

– Вы ничего подозрительного в поведении Лямина не замечали? Хотя бы в последнее время? – спрашиваю я.

Мастер оглядывается на Фонарева, тот недоуменно качает головой.

– Вроде бы нет… Безотказный был малый: что ни скажешь – сделает, куда ни пошлешь – пойдет. Беспрекословно! И работал подходяще. В передовиках, верно, не числился, но и лодырем не назовешь. Вполне крепкий был середнячок. И зарабатывал прилично… Прямо не верится… Что его заставило, чего не хватало?..

– А вы что скажете? – обращаюсь я к молчаливому Фонареву. – Вы ведь вместе с Ляминым работали?

– Их верстаки рядом стоят, – уточняет мастер. – Я потому и взял его с собой, может, подметил что-нибудь важное.

Фонарев конфузливо ерошит аккуратно причесанные волосы.

– Неловко как-то, Иван Николаевич. Вроде я пришел клепать на товарища…

На впалых щеках мастера взбухают крутые желваки.

– Выбыл Лямин из нашего товарищества, Рома. По собственной глупости и слабодушию. Рассказывай смело все, что знаешь.

Фонарев смотрит на окно, забранное прочной металлической решеткой, потом переводит взгляд на меня.

– По правде говоря, ничего особенного вспомнить не могу… Разве вот что… любил Витька хвастануть своим уголовным прошлым. Может, этим все и объясняется…

Мастер несогласно качает головой:

– Нет, Рома, это не разгадка. Носились мы с ним как с сырым яйцом и все же что-то проглядели. Я в первую очередь.

– Ой, да ни в чем вы не виноваты, – заскороговорил Фонарев. – Просто молодые много хотят и мало имеют. В отличие от старых, которые все имеют, но уже ничего не хотят. Вот Витька и решил исправить эту несправедливость.

Иван Николаевич усмехнулся:

– Работать, значит, мальчики, а есть мужички? Смотри ты, какую базу подвел! Гниленькая, но база.

Фонарев увел глаза в сторону.

– Это у нас в курилке ребята тарахтели. Я, конечно, этих мыслей не разделяю…

– Вспомните, – обратился я к нему, – с кем дружил Виктор Лямин?

Фонарев теребит уже порядком взлохмаченные волосы.

– У комбината его часто ждал один парень… небольшого роста… мускулистый… Я заметил – он все время сплевывал через плечо. То ли ему действительно хотелось плеваться, то ли он таким способом незаметно оглядывался.

Я кладу перед Фонаревым несколько фотографий.

– Посмотрите внимательно, нет ли здесь того парня?

Роман быстро растасовывает снимки и показывает на фото Дьякова:

– Похоже, что этот… – И вдруг вскакивает со стула. – Стойте, я же видел его в кафе «Пингвин»! Он сидел с Витькой за дальним столиком… они, черти, глушили коньяк из фужеров.

– Когда это было?

Фонарев поднял глаза к потолку, зашевелил пухлыми губами:

– Сегодня вторник… воскресенье… суббота… в субботу мы работали… Пожалуй, в пятницу… Точно, в пятницу это было! Я зашел купить сигарет, а они дули коньяк. Целая бутылка на столе стояла! Вы думаете, они в тот вечер договаривались о краже?

Я промолчал. Каждый должен заниматься своим делом, самодеятельность может только повредить. Строить догадки и умозаключения позвольте уж нам, профессионалам, ваш, свидетельский, долг – сообщать факты. Со всеми подробностями и без искажений.

Пока я беседовал с Фонаревым, зоркий глаз мастера углядел в раскрытой папке название уголовного дела. В меня упирается его строгий, требовательный взгляд.

– Нашли того подонка, что моего сына поранил?

– Ищем, Иван Николаевич. Найдем – сразу сообщим.

Мастер тяжело поднимается, грузно ступая, идет к двери. На пороге оглядывается:

– Не дождусь я, видно, вашего коллегу, зайду в другой раз. Ты, Роман, тут тоже не рассиживайся, работа ждет. Слышишь, Рома, тебе ведь говорю!

Фонарев вздрагивает, выведенный из глубокой задумчивости.

– Хорошо, Иван Николаевич, я скоро…

Я записываю показания Фонарева и напряженно вспоминаю, откуда мне так знакомо его лицо. Пухлые губы, то ли детские, то ли чувственные, круглый, картофелинкой, нос, маленький безвольный подбородок… Определенно я его где-то видел. В воскресенье на квартире у Ксении Борисовны? Нет, раньше. Гораздо раньше…

– А ведь мы с вами в одной школе учились, – словно угадав мои мысли, говорит Фонарев. – Я в восьмом учился, а вы тогда уже десятый кончали. Вы меня, конечно, не помните, но вас-то все знали – ваша мать преподавала у нас математику. Как здоровье Анны Викентьевны? Еще учительствует или уже на пенсии? Передавайте привет, мы все ее очень любили…

Ответить я не успеваю, в кабинет стремительно входит Бурцев, бодрый и деятельный.

– Дим Димыч, сейчас приведут одного субчика… У тебя посетитель? Извини, подожду…

– Это к тебе, Игорь Константинович. Насчет Виктора Лямина.

– Даже так? Очень, очень кстати. Подсаживайтесь поближе, сейчас мы с вами побеседуем.

Бурцев пересаживает Фонарева к своему столу, придвигает стопку бумаги. Я к их разговору не прислушиваюсь, я малюю на бумаге унылую рожицу: страдальческая складка поперек лба, уголки губ пессимистически опущены. Уж не автопортрет ли я нарисовал? А что, момент очень даже подходящий. Если верить словам Фонарева, Валет замешан в краже шерсти на комбинате. И он же нанес ножевое ранение таксисту. Два преступления подряд… Возможно ли это?

Показания Фонарева зафиксированы. Он прощается с Бурцевым, протягивает руку мне:

– До свиданья, Дима! Не забудьте передать привет Анне Викентьевне.

Я не сентиментален, но мне приятно, что маму любят и помнят.

– Непременно, Рома, передам. Надеюсь, ты был ее любимым учеником?

Фонарев смешливо морщит свой далеко не римский нос.

– Ну, может быть, не самым любимым. Но все равно она меня вспомнит.

– Друг детства? – спрашивает Бурцев после его ухода.

– В одной школе учились.

– Ничего парень, смышленый, кой-чего рассказал. – Бурцев набирает номер, говорит в трубку: – Доставьте задержанного в семнадцатую комнату. Сейчас, Дим Димыч, приведут Лямина. Посиди, может быть, и для тебя что-нибудь найдется. Он, оказывается, был тесно связан с Валерием Дьяковым.

Стук в дверь, милиционер вводит угловатого, нескладного юнца. Он нервно передергивается и все время пытается спрятать руки в рукава. Я присматриваюсь – на левом запястье лиловая наколка: «В тюрьме мое сердце».

– Очень трогательное изречение, – язвит по этому же поводу Бурцев. – Неужто так понравилось, что опять потянуло?

– Кореша накололи, – неохотно цедит Лямин. – Я не хотел, заставили…

– А в склад тебя тоже заставили лезть? Или сам проявил здоровую инициативу?

– Ни в какой склад я не лез, – угрюмо нагибает голову Лямин.

– Э, дружище, так мы с тобой ни до чего путного не дотолкуемся, – огорчается Бурцев. – Я-то думал, что как человек бывалый… Ну-ка покажи руку.

– Зачем? – набычивается Лямин.

– Видишь ли, Витя, – опять меняет тон Бурцев, – совершенно случайно в столе кладовщика оказался мешочек с трудносмываемой краской. И тебя, Витя, погубила природная любознательность. Тебе захотелось непременно узнать: а что там звякает, в этом мешочке, не деньги ли? Потом ты два часа просидел в ванной, но пятна так и не отмылись. Показывай руку!

Лямин медленно и неохотно выпростал из рукава правую ладонь. На тыльной стороне светилось ярко-оранжевое пятно. Так вот что он так старательно скрывал от наших нескромных взоров!

– Надеюсь, теперь, Лямин, взаимопонимание достигнуто? Кто был с тобой и где похищенная шерсть?

– Никто, я один все сделал.

На губах Бурцева змеится ехидная усмешка.

– Знавал я одного кладовщика. Так тот таскал каждый день, но понемножку – боялся надорваться. А ты? Совсем не бережешь своего здоровья, Витя, нехорошо…

Я приглядываюсь к Лямину – с его утлым телосложением четыре мешка не унести. Такой груз по плечу двоим, если не троим.

– Кто был с вами третьим? – задаю я вопрос Виктору.

– А второго вы уже знаете? – оборачивается Лямин и, поняв, что проговорился, кричит визгливо и отчаянно: – Никого со мной не было, я один, один, один!

– Вторым был Валет, – тихо как бы про себя говорю я и вижу, как заюлили, заметались раскосые глаза задержанного…

Тот, кого мы искали, тем временем приближался к своему дому. И Рябчун и я не надеялись, что Дьяков вернется домой. Однако он все-таки пришел – как позже выяснилось, ему надо было забрать из тайника пистолет.

К дому Валет подкрался огородами и долго стоял за кряжистым ясенем, настороженно всматриваясь и вслушиваясь. Тишина. Безлюдье. Только в песочнице под навесом одиноко ползал белобрысый Колька – сын соседки с первого этажа.

Валет поднял с земли камешек и бросил в свое окно. Кажется, никого. Стараясь держаться ближе к стене, он пробрался к входной двери, скользнул в подъезд. Поднявшись на второй этаж, хотел открыть дверь своим ключом, но передумал. Нажал кнопку звонка и сбежал на марш ниже.

Вышла Сенькина – его квартирная хозяйка, осуждающе покачала головой: «Уж эти мне озорники!» Повернулась уходить, и тут показался Валет.

– Валерка, ты?.. – В голосе старушки звучал откровенный испуг.

Валет изысканным жестом приподнял берет:

– Ольга Павловна, хозяюшка дорогая, мой вам молочнодиетический привет! Извините, если причинил беспокойство своим долгим отсутствием. Ответственная командировка, пришлось немного задержаться. У меня без меня кто-нибудь был?

– Из твоих приятелей – никого.

– А из не приятелей?

– Кое-кто наведывался, – многозначительно сказала Сенькина, пропуская Валета в квартиру. – Да ты и сам, поди, знаешь?

– Догадываюсь, хозяюшка, догадываюсь. Передавайте приветик при случае.

Валет стремительно прошел в свою комнату, закрылся. Ольга Павловна прислушалась: заскрипели дверцы шкафа.

«Никак в дорогу навострился постоялец… А кто за квартиру будет платить? За свет, за газ, за электричество? Полгода не плачено. Ну уж не-ет…»

Оставив дверь открытой, Сенькина потихонечку вышла из квартиры и заспешила через улицу к телефону-автомату…

Допрос Виктора Лямина продолжается.

– …Зря, Витя, упираешься, – увещевает Бурцев, – от фактов все равно не скроешься. Итак, кто с тобой был еще?

– Один я там был, больше никого, – упорствует Лямин.

Бурцев с трудом скрывает досаду, говорит:

– Благородно, Лямин, но непрактично. Ваших подельников мы все равно возьмем, но скидки за чистосердечное признание уже не жди. Вот так, Витя, может, одумаешься, пока не поздно?..

Лямин в ответ сердито сопит. Затянувшееся молчание прерывает телефонный звонок: Валетова хозяйка сообщает о возвращении Дьякова.

Я прикрываю трубку рукой, говорю быстро:

– Ольга Павловна, слушайте меня внимательно. В квартиру больше не возвращайтесь, это опасно. Ждите нас возле дома, мы выезжаем немедленно.

Ольга Павловна меня не послушалась, и это едва не кончилось трагедией. А было так…

Позвонив в райотдел, она вышла из телефонной будки, постояла у ворот. Небо заволокло окончательно, из облачной серости сочился нудный, нескончаемый дождь. Сенькина знобко передернула плечами. «Шаль бы накинуть, выбежала как оглашенная. Прошмыгну, авось не заметит. А и заметит, что за беда? Скажу – за хлебом ходила».

Сенькина бесшумно вошла в квартиру и… машинально захлопнула дверь. Из комнаты тотчас выскочил Валет, в руке у него холодно поблескивал пистолет.

– Куда это вы отлучались, любезная хозяюшка? – Валет был как сжатая пружина, в голосе звучала скрытая угроза.

– За хлебом я ходила, за хлебом, – растерянно бормотала старушка, не сводя завороженного взгляда с оружия.

– И что ж с пустыми руками? – Валет все больше мрачнел. – Очередь, что ли, велика или не завезли вашего любимого?

– Не завезли, не завезли, – обрадованно закивала Сенькина, бочком продвигаясь к своей комнате. – И очередь опять же…

– Врешь, старая карга! – Валет подскочил к ней, занес над головой пистолет. – Убью, если продала!

Слабо охнув, Ольга Павловна повалилась на пол в глубоком обмороке. В дверях раздался звонок. Валет подошел на цыпочках, прислушался. Осторожно, стараясь не звякнуть, навесил цепочку. Пробежал в свою комнату, встал сбоку от окна, выглянул наружу – у стены стоял, поглядывая наверх, молодой парень в спортивной куртке.

«Обязанности распределили четко. Только фигушки, меня так просто не возьмете…»

Вспомнив, что окно хозяйки выходит на другую сторону. Валет выбежал в коридор.

Я стою, вжавшись в холодную кирпичную стену, и напряженно прислушиваюсь к тому, что делается наверху, в комнате Валета. Но там все тихо. Створки окна распахнуты настежь, отчетливо слышны протяжные звонки в дверь – это Рябчун.

«Неужели успел сбежать через окно?» – мелькает тревожная мысль. Но тогда на земле остались бы вмятины. Нет, нет, он там, наверху, просто затаился…

Внезапно за углом дома слышится глухой удар о землю. Ах, мудрец, пробрался в комнату хозяйки и спрыгнул из ее окна!

Низкорослый коренастый парень приземляется с пистолетом в руке и теперь прячет его в карман. Меня он пока не видит, я стою за его спиной.

– Не ушибся, парашютист? – В моем голосе торжествующая насмешка.

Спина Валета вздрогнула, рука судорожно дернулась к карману.

– Не двигаться! Руки за голову!

Валет медленно поднял руки вверх и вдруг рванулся вперед, к песочнице, где «выпекал» куличи белобрысый мальчоныш лет трех-четырех.

– Стой! – кричу я. – Стой, стрелять буду!

Но Валет не останавливается. Расчет преступника безошибочен: он знает, что стрелять я не стану – там ребенок. Сейчас главное для него выиграть время – во дворе полно сараев, за которыми легко укрыться, сразу за сараями – садовые участки.

Где же Рябчун? Даю предупредительный выстрел вверх. Валета не видно, успел спрятаться за дровяником. Пригибаясь, бежит вдоль стены Рябчун. Как всегда в тревожную минуту, усы его топорщатся особенно воинственно и грозно…

– Осторожно, у него пистолет! – предупреждаю я.

Рябчун что-то прикидывает в уме, говорит:

– В лоб его брать опасно, может открыть стрельбу. Мы вот что сделаем. Ты, Дим Димыч, особо не высовывайся, но следуй за ним неотступно. А мы с Геной в обход, я знаю примерно, где он выйдет.

Не успевает он это сказать, как из-за угла, завывая сиреной, выскакивает юркий милицейский «козлик» – прибыл кинолог с собакой. След совсем свежий, овчарка, возбужденно поскуливая, рвется вперед. Кинолог Ромуальд, высокий плечистый парень с густой шапкой пшеничных волос, держа собаку на поводке, еле поспевает за ней. Мы – Рябчун, Гена и я – тоже стараемся не отставать.

След приводит к недостроенному зданию, пустые глазницы окон угрожающе молчат. Собака, нетерпеливо повизгивая, рвется внутрь. Кинолог вопросительно смотрит на меня – пускать?

– Пускай! Преступник вооружен, входить опасно.

Ромуальд отстегивает поводок, шепчет последнее напутствие:

– Не горячись, Кора, бери его с умом…

Овчарка устремляется в дверной проем, слышно, как цокают по лестнице коготки ее лап. Внезапно цокот стихает, и через секунду мы слышим хлопок выстрела, яростное собачье рычанье и отчаянный вой.

– Скорей туда! – приказываю кинологу. – Она его загрызет!

Ромуальд, перепрыгивая через три ступеньки, мчится на звук выстрела. Подбегаем и видим распростертого на полу Валета, тщетно пытающегося выбраться из-под навалившейся на него овчарки. Над преступником с пистолетом в руке стоит Ромуальд.

– Он убил мою Кору!.. – Губы кинолога дрожат от горя и ненависти. – Мерзавец, какую собаку сгубил!

Присев на корточки, Ромуальд все гладит и гладит лобастую голову овчарки, стараясь не смотреть на кровавую рану в шее. Кора осталась верна служебному долгу до конца: смертельно раненная, она все же успела повалить преступника и не дала ему выстрелить еще раз – пистолет валяется в стороне.

Рябчун надевает на левую руку Валета наручник, пристегивает цепочку к своей правой руке, говорит глухо:

– Пошли!

Мы направляемся к машине. Позади, сгибаясь под тяжестью взваленной на плечи Коры, идет Ромуальд. Желто-коричневые глаза овчарки уже помутнели.

5

Когда, вернувшись в райотдел, я поднялся к себе, Бурцев все еще допрашивал Лямина. На мой безмолвный вопрос он кисло усмехнулся:

– Темнит наш Витя. Уперся на первоначальных показаниях, и ни с места…

Лямина надо разговорить во что бы то ни стало, только тогда можно будет подступиться к Дьякову. По дороге я детально продумал план допроса Лямина, теперь предстояло его осуществить. Надеюсь, у Бурцева хватит ума и такта, чтобы предоставить мне на время инициативу.

– Виктор, – говорю я, – только что задержан Валерий Дьяков. Теперь все зависит от того, кто первый начнет говорить правду. Вы-то знаете Валета лучше нас: для своего спасения он никого не пощадит, утопит вас, как кутенка. Кстати, почему вы не предупредили, что Дьяков вооружен?

– Я не знал, не знал про пистолет, – зачастил вдруг Лямин. – Он говорил, что у него есть «пушка», грозил, запугивал, но никогда не показывал. Я думал, он арапа заправляет, а оказалось…

– А оказался, Витя, целый букет. Хищение государственной собственности, ножевое ранение таксиста, сопротивление работникам милиции. Прямо скажу, неуютно тебе будет сидеть с Дьяковым на одной скамье. Отблеск его «подвигов» падает и на тебя – его ближайшего друга и помощника.

– Это все он, он! – закричал, зажестикулировал Лямин. – Он уговорил устроиться на комбинат, он навел на склад. Он мною помыкал как хотел, я у него в «шестерках» бегал…

Бурцев писал протокол, я продолжал допрос:

– Кто был с вами третьим?

– Не знаю, – захлебывался словами Лямин. – Мое дело было пролезть на склад и перекинуть мешки с шерстью через забор. На той стороне ждал Валет и еще кто-то, а кто, я не видел. Они унесли шерсть без меня, Валет обещал потом выделить мою долю…

– Во сколько это было? – перебиваю я Лямина.

– Без пятнадцати двенадцать. Так Валет приказал.

Меня начинает терзать неприятная догадка, в которой я боюсь себе признаться.

– Вы уверены, Лямин, что там, за оградой, стоял именно Валерий Дьяков? – спрашиваю я.

– А кому ж там еще быть? – искренне удивился допрашиваемый.

– Он что-нибудь вам сказал, вы слышали его голос?

– Разговаривать, даже шепотом, Валет запретил. Когда мешки были переброшены, он дал один длинный свисток…

– Понятно. Продолжайте…

Через полчаса Лямина уводят, Бурцев достает новый бланк.

– Дим Димыч, как будем Валета допрашивать, вместе или…

Зауважал меня Бурцев, определенно признал мои незаурядные аналитические способности. Для полного триумфа не хватает сущей безделицы: уверенности, что Валет тот, кто мне нужен. Одно из двух: или Дьяков причастен к нападению на таксиста, или… если верить Виктору Лямину…

– А разве невозможен вариант «и – и»? – вступает со мной в спор Бурцев.

– В один день два преступления?.. Да что день? Часа не прошло! Смотри, в двадцать три нападение на таксиста, а в двадцать три сорок пять Валет уже пересвистывается с Ляминым. Тут есть над чем подумать.

Бурцев подходит к карте района, которая висит на стене, замеряет расстояние.

– Комбинат в получасе ходьбы от Гончарной. Бегом можно добраться минут за двадцать. Если взять такси…

– Вертолетом, Игорь Константинович, еще быстрей. Алиби у Дьякова нет, но психологически…

– Знаешь, Дим Димыч, – вновь этот ненавистный тон снисхождения старшего к младшему, – обычная житейская логика тут пасует. Преступление всегда патология, приходится быть готовым к любым неожиданностям. Но если ты прав, тем хуже для тебя.

Подтянутый молодцеватый конвоир вводит задержанного. Прокушенная собакой кисть уже перевязана, Валет бережно придерживает ее рукой, стараясь обратить наше внимание. Надеется разжалобить, что ли?.. Он вообще разыгрывает пай-мальчика: вежливо, даже почтительно здоровается с Бурцевым, просит разрешения присесть. Пока Бурцев выясняет для протокола анкетные данные, я решаю наиглавнейший для себя вопрос: он или не он? Что мне известно о Валерии Дьякове? Меньше, чем хотелось бы, но и не так уж мало…

Отец – поездной машинист, мать – приемщица в ателье химчистки. Дьяков-старший ушел из семьи, когда сыну было десять лет, это подействовало на мальчика оглушающе. Отец преподал Валерке первый урок жестокости: ушел и ни разу о нем не вспомнил (у второй жены родилась девочка, и она не разрешала мужу видеться с сыном, боясь, что он может вернуться к прежней семье). Мать после ухода мужа опустилась, стала выпивать, водить в дом мужчин, и сын проникся к ней жалостливым презрением. Домой не тянуло, все больше времени стал он проводить на улице. А потом появились дружки, точнее, кореша…

– Итак, Дьяков, что вы можете рассказать об обстоятельствах кражи на камвольном комбинате?

Ах, Бурцев, Бурцев, похитрей бы, не так лобово…

Дьяков развязно бросил ногу на ногу, закурил, пуская дым затейливыми кольцами.

– В жизни не был на этом комбинате и понятия не имею, где он находится.

– Отлично! – удовлетворенно потер руки Бурцев. – Охотно верю, что адреса ресторанов вы знаете лучше. Но на этом комбинате работает ваш приятель Лямин. Неужели вы никогда не дожидались его у проходной, скажем, в день получки?..

Дьяков спокойно пожимает плечами.

– Для встреч мы находили места потеплей и поуютней.

– Кафе «Пингвин», например. Но в субботу вы, кажется, сделали исключение? Где вы были в тот день с двадцати трех до двадцати четырех?

– Дома…

– Не лгите, Дьяков, там вас не было!

– А вы дослушайте! Я был дома у одной хорошей знакомой, провел у нее всю ночь…

Дьяков категорически отрицает свою причастность к краже. Лямин перебросил шерсть через забор? Ну и что же? А при чем тут он, Дьяков?

– Лямин-то что думал? Переброшу шерсть, потом перелезу сам, весь товар мой, и делиться ни с кем не надо. Перебросил, а тут идут мимо случайные прохожие. Видят – падает добро с неба, почему не воспользоваться. Подхватили – и драпака! Вот теперь их и ищите!

– Почему вы думаете, что прохожих было несколько? Вам что, известно, сколько шерсти похищено?

Валет закуривает, выигрывает время для ответа.

– Это я так, предположительно. Не такой человек Витька Лямин, чтоб мараться по мелочам.

– Красиво сочиняете, Дьяков, даже завидно.

Ухмыляется – нагло, глумливо: «Да, сочиняю, а вы попробуйте опровергнуть». И от этого у Бурцева начинает пульсировать жилка на шее, я вижу, как он накаляется.

– Больше вам нечего сказать нам, Дьяков? Учтите, таким упорным запирательством вы только усугубляете свою вину.

Валет молча покуривает.

Мне хочется хоть на минуту согнать с его лица выражение спокойного превосходства, кроме того, мне необходимо проследить за его реакцией, и я говорю:

– В субботу в двадцать три часа вы нанесли тяжкое ножевое ранение таксисту Михаилу Носкову. Сейчас он в больнице, и неизвестно, выживет ли…

Мои слова производят совершенно потрясающий эффект. Валет рвет на себе рубаху, скатывается на пол и, судорожно суча ногами, заходится в душераздирающем крике:

– А-а-а!.. Все, все на меня, вали, начальник! И собаку, и шерсть, и таксиста! Вали на Серого, Серый все свезет! Беру, все беру на себя, что было, чего не было! Сидеть так сидеть!

– Верить, дорогой, надо фактам, и только им. А факты у тебя, прямо скажем, скудны и недостоверны. – Начальник отделения угрозыска Бундулис помолчал, ожидая моих возражений. Не дождавшись, продолжал: – Без доказательной базы все ваши обвинения против Валета рассыплются на суде, как песочный замок. Я не только тебя имею в виду, это и к Бурцеву относится. Если он не найдет похищенную шерсть, Дьяков выскользнет у него меж пальцев – версия случайных прохожих придумана очень ловко. Но вернемся к ранению таксиста. В котором часу вышел Дьяков из дому?

– В пол-одиннадцатого. Хозяйка слышала, как хлопнула дверь.

– Время названо точно? Она что, смотрела на часы?

– Она смотрела по телевизору «Шире круг», и как раз в это время передача подошла к концу.

– А ты проверил? Вижу, что нет. Сколько раз тебе повторять: ничего на веру, ни одной малости. А тут такая деталь!..

Бундулис развернул телепрограмму, стал ее просматривать.

– Вот, полюбуйся – передача закончилась в двадцать два пятьдесят. Мог Валет за десять минут дойти до Гончарной?

– Сомнительно, – промямлил я, не зная, куда деть глаза.

– То-то! К бабке-свидетельнице у меня претензий нет, она могла добросовестно заблуждаться. Но с каких это пор мы стали на непроверенных показаниях бабок строить свои фантастические версии?