Текст книги "Змеиные боги (СИ)"

Автор книги: Лизавета Мягчило

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 5

Утро встретило их сыростью и остывшим деревянным домом. Словно для дополнения безрадостной картины под столом многообещающе шуршало и попискивало. Первым проснулся кот – лениво потянулся, выпуская в живот Смоль острые, как иголки, коготки, а затем спрыгнул и стрелой метнулся к источнику шума. Уже через пару минут он бегал по избе, жестоко подбрасывая верещащую мышь в своей алчной смертельной игре.

Первым не выдержал Славик – выматерившись в рюкзак, который всю ночь прослужил ему подушкой, он резко поднялся и рявкнул на кота. Тот осуждающе расширил глаза и равнодушно выпустил добычу из зубов, потрусив к двери. Обрадованная мышь резво ринулась к своему спасителю, шугано ударилась слюнявой от кошачьих ласк мордой в сундук и шмыгнула к стене. Елизаров выругался снова, на этот раз передернувшись всем телом. В любом случае, сон у троих выбило. Надя и Павел звуков в соседней комнате не подавали, и Бестужев бесстыдно понадеялся, что тех съел какой-нибудь бабайка.

Завтрак оказался скудным: на широкие деревенские тарелки нарезали изрядно помятые в сумках помидоры с огурцами, защелкали в руках консервы. Наверное, этот звук и приманил Павла, за ним следом вышла Гаврилова.

Проглотив все, что было на его тарелке, Слава привычно потянулся к чужим, но оголодавшие ребята достойно сражались за свои мизерные порции, заставляя его вздыхать.

– Вы знаете, что-то мне начинает казаться, что мы немного не до конца продумали как будем разбираться с едой...

Упитанный Павлуша был абсолютно с ним солидарен. Взгляд его был затуманен, в одной руке торчала прилично обгрызенная палка сухой колбасы, в другой – уныло подвядшие стрелки зеленого лука. К еде, как ему казалось, он подошел основательно. Почти всю сумку занимали копченые и соленые продукты, преимущественно мясной промышленности. Вот только его аппетит позволял смело ополовинить часть чемодана за один присест. Экономить на любимом, подплывшем жирком организме, он ой как не любил.

– Елизаров, тебе только начинает казаться? Очевидно, что через неделю мы сдохнем с голоду. Консерв у нас всего ничего, будем дружно молиться на Катины крупы. И поститься. – Последнюю фразу он добавил совсем тихо, с затаенным ужасом.

Смоль с равнодушием наблюдала за тем, как алчные взгляды скрестились на ее сумке. Врожденное благородство не позволило нахально протянуть: "Я же говорила", снисходительно скалясь на их досаду.

– Недели на три их хватит точно, потом придется что-то думать.

– Вот если бы другие задумались сразу, думать потом не пришлось. – Осуждающе цокая языком, Славик откинулся на табуретке назад, едва не опрокидываясь на спину. Натужно скрипнули ножки под крупным, по бычьему мускулистым телом, но, стоит отдать им должное, напор выдержали. Павел искоса глянул на Надю, на этот раз не поддакнул, виновато ускоряя работу челюстей. Осуждать ту было равносильно интеллектуальному спору с воинственной индюшкой. Сколько аргументов не предъяви – в глазах красавицы ты останешься врагом. И идиотом.

– Что вылупился? А ходить мне в чем? Как Смоль шесть свитеров на месяц я таскать не буду. Девочка должна оставаться девочкой. А не пугалом.

Злой смешок сам собою вырвался из груди, щекоча горло, взгляд Кати с извращенным наслаждением уперся в Гаврилову. С нежностью, обещавшей тихую расправу. Она-то подходила к сбору вещей разумно, рассчитывала и учитывала собственные нужды, подстраховывалась. Две пары постельного белья, пару комплектов одежды, с учетом, что стирать придется раз в неделю, а сохнет все по пару дней. Брала и порошок для ручной стирки, и пасту со щеткой (не как Надежда, спрашивающая у Павла, сможет ли воспользоваться его зубной щеткой). Собрать сумку было целым квестом с мощным названием "выживание в диких условиях". Она хрустела пачкой вредных чипсов, пряча в боковой карман толстые восковые свечи и коробки спичек, попутно слушала видео случайно найденного туриста. Смоль готовилась. Потому что ответственные за свои жизни здесь они. Здесь за ошибку не снимут баллы и не постучат по голове, сетуя на глупость. Здесь они останутся голодными, больными, могут потеряться. Здесь они сами. А Надя этого еще не поняла. Пока Катерина обувалась в треккинговые ботинки с плотной шнуровкой, та вскочила в легкие кожаные сапожки на каблуке и подводила глаза тушью, глядя в круглое зеркальце.

Славик крутился рядом, глупо погыгыкивал, переглядываясь с ухмыляющимся Сашей, но молчал. До поры до времени.

– Долопочешься, Гаврилова, будешь жевать свои платьица. Катя обидится и вот что получишь. – Резким рывком он сунул под нос Нади крупную фигу, та зашипела и раздраженно отшатнулась. – Я бы уже на тебя козу обиделся, Смоль слишком сердобольная. Мать Дездемона, блин.

Катерина молча облизала влажные от томатного сока пальцы, закатила глаза и вышла из-за стола. Поднялась на лавку и принялась рыться в сумке, что лежала на печи. В руках тут же оказался фотоаппарат – надежда на повышение качества работы. Тот мерно мигнул перед включением. Над ухом послышалось дыхание, скосив глаза Смоль увидела лицо Саши, горевшее интересом. Заметив ее внимание, Бестужев гортанно усмехнулся и положил подбородок ей на плечо, заставив смущенно улыбнуться. Сердце привычно ударилось об желудок и зашлось трепещущейся птицей, даже пальцы задрожали. Будто назло, тот выдохнул в ухо и потерся об ее шею носом, на секунду зарываясь в волосы.

Перед глазами плавно проплывали сделанные вчера кадры – тропинка, озерный берег, деревня. Дом, на фоне вечернего неба кажущийся зловещим; нахальный кот, чьи глаза горят желтым с печи; скрутившийся на сундуке Вячеслав, наморщивший лоб и снимающий ботинки Саша.

Если ей научиться сдерживаться и не совать свой курносый нос в фотоаппарат каждый час, то батареи хватит на неделю, не меньше. Сейчас она благополучно отображалась зеленым цветом в углу правого экрана и радовала своей полнотой. Смоль уже нажимала кнопку выключения, беспокойно ерзая от опасной близости Бестужева, когда возмущенно вскрикнула Гаврилова и зазвенела тарелка. Поворачивая голову, Катя невольно улыбнулась: свято место пустым не бывает. Забравшийся через приоткрытую дверь в дом, кот молниеносно уплетал оставшееся содержимое её тарелки, похрюкивая от недостатка кислорода. Она позволила крепким рукам Бестужева подхватить себя за талию, спуская вниз, и направилась к столу, усаживая разбойника на колени.

Теплая черная тушка напряженно замерла, но, когда тот понял, что по ушам бить не будут – снова встал на задние лапы и потянулся к тарелке. Надя брезгливо скривила губы, голос перешел в режущее ухо, возмущенное повизгивание:

– Ты еще и эту вошь кормить планируешь, когда у нас запасов почти нет?!

Сразу вспомнился топик с темно-фиолетовыми стразами, который та приглаживала на голом плоском животе сегодня утром, спрашивая у Павла совета: подходит ли он к этим брюкам. Сколько бы она ни знала Гаврилову, та до сих пор могла её удивить. И вот снова: брови взметнулись вверх, а оскал растягивал губы в нежной улыбке. В груди клокотало отвращение и раздражение. Тронь пальцем и Смоль обдаст волной концентрированной злобы. Надя почуяла неладное, стушевалась, злобно морща нос и уткнулась в свою тарелку.

– А ты на мои запасы действительно рот распахнула? Не помню, чтобы ты за них платила.

– Говорю же, договорится и будет жрать свои туфли, – с поддельным горем в голосе констатировал Славик.

Задумчиво пожевывающий огурец Саша неожиданно встрепенулся, закинул остаток овоща в рот и хлопнул в ладоши, спугнув вылизывающего тарелку кота.

– Так, давайте-ка сразу все решим. Все равно нам нужно начинать работать. Пробежимся по домам, постучим в дверки. Наслушаемся мифов стариков, начиркаем самое вдохновляющее и заодно спросим про еду. Деньги нужны даже здесь, закупим закаток, яиц, у Беляса можно и молока попросить, а Ульяна на днях мяса подкинет. Договорились?

Это было разумно, все закивали. Славик громко сглотнул, заставив её усмехнуться. Видно, уже представлял малосольные огурцы, которыми их угощали вчера. Не пропитанные уксусом корнишоны, которые встретишь на магазинных полках. Большие, сладкие, деревенские и хрустящие. Вчера он нагло сожрал всю банку, воспевая бабку и её золотые руки в перерывах между работой челюстей. Той такая неприкрытая лесть понравилась. С собой он притянул банку огурцов, и банку капустной солянки с крупными боровиками. Похоже, жадным он был не только до закаток:

– Смоль, я женюсь на тебе, если ты скажешь, что умеешь делать домашний сыр. Я прощу тебе укус и отнятую печь.

– Эх, Елизаров, ходить мне в девках, не нюхать твоей красоты, не пробовать. Домашние сыры это не моё.

Почти в натуральном отчаянии Катя, пряча озорную улыбку, опустила глаза в пол и прижала руки к сердцу. Представить себя за подобной работой она не могла. Остатки вчерашнего сна вообще вызывали отвращение к молоку. К любым молочным продуктам.

Елизаров поддержал шутку в привычной ему манере, пошло играя бровями:

– Ну попробовать я могу и без сыра дать.

– Какой ужас, дурака кусок. – Она не сдержала смеха, засмеялись и все остальные. Беззлобно ткнув его кулаком в плечо, Смоль вскочила с табуретки и направилась к выходу. По негласному правилу общежития последний, кто ест – убирает. Тихонько, словно крупная крыса-переросток протрусил мимо Славик, встрепенувшись, за ним направился Саша. Никто не стал трогать задумчиво жующего колбасу Павла, Надя рядом небрежно чистила коготки. Оставалось надеяться, что стол они все же уберут.

Решившие сразу найти матрасы для своих импровизированных кроватей мальчишки нырнули в сарай, она же осталась стоять на пороге.

Задумчиво качнулась с пятки на носок, с улыбкой потянулась всем телом. Несмотря на вчерашний непростой день, внутренний голос подсказывал, что это будет совершенно другой. Замечательный.

Вездесущий кот уже терся об ноги, сытый и довольный, он выпрашивал ласку. Катя могла поспорить, после он направится в дом и свернется клубком на печи, сладко посапывая влажным холодным носом. Подхватывая его на руки, Смоль абсолютно счастливо чмокнула его между ушей. Ласку плюшевый не оценил, громко фыркнул и лениво вильнул хвостом, болтаясь в её руках как огромная безвольная игрушка. Она было хотела рискнуть и наградить его вторым громким поцелуем – прямо в пушистые усы. Катерина всегда мечтала о коте – мягком, урчащем, временами кусачем и совершенно несносном. Чтобы встречал у порога съемной квартиры и громко урчал мотором. Не срослось. Ни с котом в квартиру, ни с поцелуем. За спиной раздался голос, заставляющий бережно спустить животное на землю.

– Он может быть лишайным, знаешь?

Не изменяя себе, Гаврилова прилежно гадила в очередной прекрасный день. Медленно вышагивая по ступенькам и кривя острый нос. Как она умеет.

– Тогда я без зазрения совести помоюсь твоей мочалкой. Если вместо неё ты не впихнула в сумку двадцать шестой лифчик.

– Ха-ха. Слушай, я сказать хотела. Мы же здесь команда, да? – В ее голосе послышались заискивающие ноты, Смоль едва сдержала огорченный смех. Разве существуют такие люди? Без зазрения совести топчут, опускают, давят, а потом невинно хлопают ресницами я клянутся в вечной дружбе. Все то, что "до" – лишь глупая шутка. Только помоги. Подтверждая её мысли, Надя продолжала ровным голосом. – Я тут смекнула, фотографии к научной были бы кстати. Будешь распечатывать, на меня продублируй.

И будто само собой разумеющееся, она хлопает Смоль по плечу. Становится мерзко, настолько до смешного тошно, что Катерина не сдержала порыва сбросить чужую руку. Терпение дает трещину и ей на мгновение кажется, что она не осилит. Действительно не осилит месяца в одном доме с Гавриловой. Методично сотрет этот макияж вместе с кожей об сосновые доски пола. Сколько бы она не убеждала себя, что выше подобного – в присутствии Нади подушечки пальцев начинало немилосердно печь.

– Не могу поверить, она действительно серьезно... – Смоль потрясенно покачивает головой. Перед тем как развернуться и пойти к дорожке широким шагом, она повысила голос ровно настолько, чтобы стоящая за спиной студентка слышала каждое её слово. – Нет, Гаврилова, я штатным фотографом не нанималась. Давать кому-либо снимки сугубо моя инициатива. Ты в этот кружок не входишь.

Оставаться на холме и дальше не было смысла, видневшаяся внизу деревня оживала после ночного сна, манила. Громко кудахтали куры, будто пытаясь наговориться впрок, лаяли собаки и низко мычали коровы, отбивая хвостом первых весенних мух.

Вчера эти дома казались неприветливыми, одичалыми и холодными, а сегодня они оживали. Через заборы вяло переругивались соседи, истошно рыдал кем-то обиженный ребенок, хохотали мальчишки, а пожилые мужчины добродушно улыбались в бороды, покуривая самокрутки, развалившись на скамейках. И эта картина её поразила. Разве не эти дома она мысленно посчитала нелюдимыми, почти проклятыми? Вчерашние мысли заставляли стыдиться, она слишком хорошо их помнила: в этих срубах живут лишь старики. Суеверные, пропахшие болезнью, от неё заразившиеся и скверным характером. Страшные узловатые пальцы в пигментных пятнах, злые бесцветные глаза… Они ненавидят мир и людей за то, что остались забыты здесь. Одиноки. А разве можно было рассчитывать на другую картину? За что тут цепляться молодежи, для чего оставаться в столь далеком от цивилизации месте? С пригорка она так четко видела девчонку с длинными толстыми косами – лет шестнадцати, не более. Её нагнал друг, воровато оглянулся и мазнул губами по девичьей щеке. Та пошатнулась, пытаясь скрыть смущение за причитанием замахнулась коромыслом, а он с гоготом понесся на вторую улицу, цепляясь пальцами за попадающиеся деревья.

Сколько раз эту дикую деревню пытались расформировать? Ни медицины, ни образования, ни-че-го. Но люди словно проросли корнями в эту землю. Отказывались от деревень поближе, от квартир в серых многоэтажках, не соблазнялись магазинами в двух шагах и проездными в троллейбусах.

Так живо и ярко... Ей захотелось почувствовать, понять: какую свободу дает это место? Чем оно так завораживает? На душе было легко, когда она быстрым шагом спускалась по тропинке, делая резкие выдохи через нос и жадные вдохи ртом. Быстрее, быстрее, пока ноги по инерции едва не переходят на бег. Она спешила к повороту, за которым начиналась третья улица. Вчера они совершенно не обратили на неё внимание. Существовало лишь два ряда домов и широкая дорога, по которой они волокли ноги до дома старосты.

В мыслях она поставила пометку на необходимости нарисовать план деревни. Пронумеровать каждую избу. Так они сумеют опросить всех, не повторяясь и не надоедая жителям – к дружелюбным и лучистым можно наведаться вновь, дома с хмурыми молчунами не тревожить. Первые две избы стояли тихие и сонные, лишь заливались лаем собаки, увидевшие незнакомку. Шагая вдоль забора Смоль в насмешливом укоре дула щеки и покачивала головой, но животные на флирт не поддавались, обругивали так же самозабвенно. У третьего дома ей повезло. Уже на подходе она услышала мерный стук топора об колоду и детское бессмысленное гугуканье. За пышными кустами сирени, примостившейся вдоль забора, прятался аккуратный милый домик. На ставнях витиеватыми завитушками красовалась выкрашенная в солнечно-желтый резьба старославянских оберегов, в такой же цвет покрасили и двери.

Недалеко от порога несмелыми шажками подкрадывалась к разгребающей землю курице маленькая девочка. Полтора года, не больше – розовые щеки, азартный огонь в глазах и широкая улыбка восьмью резцами, клычки у неё явно запаздывали.

Шажок, второй и по воздуху бьет звонкий воинственный клич. Курица с возмущенным квохтаньем срывается с места и малышка восторженно хохочет, неуверенно нагоняя почти удавшуюся жертву. У забора навык ходьбы подводит её, и она спотыкается, неловко заваливаясь на бок. Смоль успела повиснуть на заборе, хватая ребенка за воротник ярко алой куртки. Та болталась на чужой руке, упираясь ладошками в землю. Громко выдохнула, выровнялась и продолжила свой путь, неблагородно игнорируя спасительницу. Удары топора прекратились и из-за угла дома выглянула, проверяя ребенка, молодая девушка. Распаренная и раскрасневшаяся, в легкой свободной кофте с глубоким вырезом и выбивающимися из косы шоколадными прядями, липнущими к влажной шее. Не ожидая увидеть незнакомку, она дернулась и тут же с досадой расхохоталась, неловко махнув ладошкой:

– Ой, здравствуй. Яська, опять на ко-ко охотишься? Смотри, выйдет Петя, клюнет прямо в нос. Меня Соней звать.

Виновато улыбаясь испуганной селянке, Катя проследила взглядом за топающей дальше вдоль забора малышкой. Представилась и замялась. Разговор увяз. Ей было тяжело заводить знакомства, она не обладала той смелостью и эмпатией, которой с легкостью пользовался Бестужев. Люди не были для нее открытой книгой, в каждую приходилось вчитываться, разгадывать. Решившись, она вновь заговорила.

– Давно охоту ведет?

– Да как ползать научилась, то за котом, то за курами. Дважды на Шарика покушалась, но он хитрый. В будку ныряет и проход задницей закрывает. Улюлюкай на здоровье, не доберешься. – Хохотнув, она откинула косу за спину и вернулась к углу дома. Катя и не приметила сразу торчащую ручку топора, у самой стены стояла колода. Пройдясь вдоль забора, она остановилась у калитки, пока Соня возвращалась к своей работе. Поставила бревно, придержала рукой и отпустила, мерно замахиваясь над головой. Коротко засвистело лезвие, разбивая бревно на две ровные половины. Одна слетела, вторую девушка поправила и вновь замахнулась, продолжая беседу. Ровно, словно крестиком вышивала, а не выполняла мужскую работу. – А ты значит из группы ребят? Василек рассказал. Нервничал, покоя себе найти не мог, он у нас такой, со странностями.

Вспоминая Василько Катя невольно передернулась, выдала резкий кивок, нервно соглашаясь с очевидным. Вести в маленьких селениях разлетались быстро. Неожиданный приезд незнакомцев явно всех взволновал.

– Да, пробегаюсь по домам, вдруг кто что интересное расскажет. Чернава вчера здорово страху навела, всю ночь кошмары видела.

– Аккуратнее с ней. – Мимолетный взгляд, брошенный из-за плеча, погнал по спине мурашки, стало неловко. – А интересное это с какой стороны посмотреть, ты заходи, садись на скамейку.

Её не нужно было приглашать дважды. Катерина быстро скользнула через калитку, надежно запирая с другой стороны на крючок, обогнула торопящуюся за курами Ясю и присела на край скамейки. Рядом стоял круглый низенький столик, на нем кувшин с водой – похоже хозяйка периодически пила, чтоб работа шла легче. А может пить просил ребенок. Рядом на тарелке лежала половинка яблока, на которой четко виднелись меленькие отпечатки зубов: по четыре сверху и снизу. В руках Сони уже было новое бревно – аккуратные узкие поленья она складывала в тележку рядом.

– Мощно ты...

– Дрова что ли? Так не впервой. Все парни в лес идут, деревья старые валят, сучья разгребают, складывают на общий лесосек. Он тут недалеко на опушке. Когда торговцы с палатками приезжают, они у нас разные вещички выкупают. У бабы Софьи воск и мед, у Ульяны сыры самодельные из козьего молока. Джемы да варенье, они потом продают в городах с пометкой ЭКО. А деревяшки распилами ровными берут, на подставки или поделки, наверное, кто их знает. Остальные дрова старики разбирают, за еду или копейки. Самим им уже нет сил в лес ходить, мучаться, а ребята за "спасибо" наколют на целую дровянку, едой благодарность возьмут.

Поддерживая беседу, Катя понимающе кивала. Она нередко видела подобные ярко-зеленые наклейки и кричащие надписи "без ГМО", радовало и наличие мяса, с рекламным зовом: "выращено на экологически чистой ферме". А темно-коричневый распил она и сама приобрела – за копейки. Но как подставка под свечи смотрелся он невероятно презентабельно и очаровательно. Сразу стало ясно, откуда берут деньги деревенские. Одежда на Соне явно была куплена не так давно, яркая, несмотря на тяжелую работу не затертая и не свалявшаяся.

Наполнив тележку, девушка попросила обождать и исчезла за углом. Наверняка там стояла дровянка – минуты через три вернулась, звонко чмокнула Ясю в шапочку и уселась на лавку, с расслабленным стоном вытягивая ноги и наливая себе воду.

– Не уверена, что смогла бы так жить.

– А куда же ты делась бы? Ясю кормить надо, а проглядишь, что дрова к концу подходят, мужу не скажешь и пожалуйста – иди, коли. Сложно здесь. Ребенка поднять тяжело, а она у меня всего лучшего достойна. – Взгляд уставшей девушки, направленный на малышку, преобразился, наполнился нежностью и любовью, которую узнать можно лишь познав материнство. – Переедем мы по весне в соседнее село, там трасса рядом, дорога до города, до врачей и учебы. Саму меня мама с трудом читать научила, а сестра ее отсюда сбежала еще в молодости. Вот она мне и привозила учебников груду. На классе десятом я и забросила, тяжело стало. А сейчас переберёмся, пару годков дам карапузине обжиться и может махнем в город. Учиться понемногу, работать. Всяко лучше, чем тут, в глуши.

Закричала курица, нелепо замахала подрезанными крыльями, стремясь унестись вперед. Они отвлеклись. Смоль засмеялась, а Соня, сдавленно охнув, вскочила с лавки и бросилась вперед – выдирать хвостовые перья с цепких ладошек. Яся молча и неумолимо тянула совершенно неготовую птицу в рот.

Под возмущенный вопль огорченного охотника девушка подхватила её на руки и вернулась на лавку. Игнорируя громкий рёв, тяжело вздохнула, приподнимая край свитера. Плач затих так же быстро, как и начался. Последний раз шмыгнув носом и бросив на мать неодобрительный взгляд, малышка проворно сунулась под свитер и затихла, громко причмокивая. Умиленная этой простотой, Катя тепло улыбнулась.

– И многие похожие планы строят?

– У нас тут из молодежи-то я с Федей, еще три девки и пять парней, остальные дети совсем. Кому что, некоторые тоже подумывают. Да стариков наших жаль, вот и кукуют здесь вместе с ними, пока сами не подряхлеют и не зачахнут. Мы с Федькой договорились – прицеп дров купить можно, да на худой конец самим придумать как везти. В этих топях умирать я не собираюсь. – Рука ласково прошлась по головке ребенка, прорисовывающейся через ткань растянутой кофты, – и дочери такую судьбу не желаю. Да. Заболталась я. У нас издавна приметы и поверья живут. Мама меня с малых лет мудрости учила: в полдень в поле ни ногой, наткнешься на полуденницу. В леса одна не ходи, в тенях вечера или холоде весны ворочаются сонные лесавки. Голодные они, злые – увидишь деву с серой кожей и желтыми глазами, голоси что есть духу и беги как можно скорее за черту леса. Сюда им дороги нет. Уважительна будь к лесу, тогда его хозяин будет к тебе добр.

Про приметы она говорила четко, с расстановкой на каждом выдохе. Так говорят дети заученные на зубок стишки. Так рассказывают об основе основ, спроси которую в ночи – ответят без запинки. Остановившись, Соня задумчиво погрызла уголок нижней губы. Припоминая еще что-то, сама себе кивнула. Видно, все верно перечислила.

И от этой уверенности Смоль стало неловко. Будто это она здесь глупая и наивная, верит в бабаек и несуществующую нечисть. Отчего-то эта вера в голосе такой молодой и, казалось бы, обязанной быть смышленой, девушки её смущала. Может ей это кажется и сейчас Соня захихикает? Беспечно махнет рукой и отсмеется от этих присказок. Но та не смеялась. Все гладила и гладила головку Яси, присосавшейся к материнской груди. Сопение ее становилось ровнее и тише, Смоль понизила голос.

– Когда подросла, продолжала в это верить? Может они говорят это, чтоб детей своих контролировать? Ну знаешь, летом в полдень проще всего заработать солнечный удар. В лесу ранней весной замерзнуть, а с наступлением темноты заблудиться. Лешего вспоминают, чтобы к природе любовь привить, научить беречь. Может каждая из сказок в действительности сказка?

– Понимаю я тебя. Но сама верю. – На мгновение она затихла, размышляя продолжать говорить или нет, но увидев в глазах Кати живой интерес, вместо неприкрытой насмешки, продолжила. – Как не верить, если хозяина леса я своими глазами видела? Мне тринадцать в то лето минуло, пошла в лес за земляникой. Матери соврала, что с девочками пойду, да только в те дни мои подружки-близняшки заболели, мать их не пустила. Я одна и решилась. Там недолго до песчаника топать, считай утром лукошки пустые подхватишь, а к обеду с целыми возвращаешься. Мама чай заварит земляничный и варенья наварит. Такого, что слюни от одного запаха по бороде текут. Да и хвалила меня она за каждую добытую ягодку, а я на похвалу ох какая падкая была... На полпути заметила я зайца – лапа в расколотом пне застряла – сырой, щепки везде валяются, как сейчас помню этот пенек, поросший мхом. И что вот спрашивается куда не надо прыгал, как угораздило? Ох и орал же он, как детки в колыбельках плачут, ну я за эту корягу и взялась, не смогла пройти, выходит. А у того бока от страха ходуном ходили, лапа распухла, и я сижу с красным носом, чуть не выворачивает от рыданий. Жалко зайку было. Ну я обратно до дома бегом, с ножом вернулась. Долго ковырялась, пока лапу освободила. Он кубарем катился. Отряхнулся так смешно, похромал пару метров и ка-а-ак припустит. Ни намека на хромоту, будто второе дыхание открылось. Я встала, осмотрелась, ноги от страха к земле примерзли. Смеркается уже. Бегом домой, а тропинку видно все меньше и меньше. Сама не поняла, когда не туда свернула. Ночью лес страшный, как живой. Тогда-то я дедушку лешего и увидела. Домой меня вывел.

Под чарующий тягучий голос Смоль показалось, будто она была рядом. С той маленькой испуганной девочкой, предпочитающей спасение дурного зайца спелой землянике. И когда лапа была освобождена, и когда дорога спряталась. Волнение и любопытство погнали сердце вскачь, внутри заворочался комок, которому она не могла дать определения.

– Как ты его увидела? Может это просто зверье рядом суетилось, а ты интуитивно дорогу нашла? Почему на лесавок не подумала?

– Потому что лесавки всего-то мертвые голодные девки, их дочерями лешего считать принято. На людей они похожи. Страшных очень, но людей. А то... – Соня снова замолчала. Уснула на груди малышка, и она аккуратно достала её из-под свитера, укладывая и покачивая на руках. Слова шли медленно, тягуче, будто она старательно подбирала подходящие, а те не спешили скользить на ум. – Я словами передать не могу. Теплом дневным дохнуло, а потом раздались шаги. Не человеческие и не звериные. Земля от них дрожала, ломались деревья. Будто рядом великан идет. Среди сосновых ветвей я увидела глаза. Большие, переливающиеся золотом. Мы долго смотрели друг на друга, я думала сума сойду от ужаса. Пока мне не было велено идти – голос скрипучий, как дерево на ветру, представляешь, прямо в голове. И я пошла. К рассвету я увидела огни керосиновых ламп и услышала крики деревенских. Ох и рыдала тогда мама. По морде мокрой кухонной тряпкой лупцевала и плакала. Выходит, леший мне жизнь спас, кто же если не он это мог быть?

– Бывали еще такие случаи? – Переходя на шепот, Смоль сдвинулась так, чтобы её тень заслонила лицо малышки от пронзительного яркого солнца. В благодарность та одарила её улыбкой во сне. Это заметила и Соня, мимолетом улыбнулась.

– Бывали. Славяна пропала у нас, совсем молодая, шестнадцать лет было. В змеиные свадьбы нас матери дома запирали. Суеверие или нет, но выходить за порог настрого запрещали. А она через окно и на свидание к ненаглядному Антошке. Никто этого и не знал, пока её мама кольцо диковинное на пальце не приметила. Славяна странная совсем стала – на Антона больше не смотрела, губы тонкие кривила. И все рвалась куда-то, а куда – одной ей ведомо. Пойдешь за ней к болотам и кажется видишь её-то спину, руку протяни и за плечо схватишь, а моргнешь и нет уже. В русалочьи дни у нас, напротив, парни прячутся. Кому охота на озерном дне карасей кормить?

На последнем слове она шумно выдохнула, качнула ещё раз Ясю и неспешно поднялась, поворачиваясь к Кате лицом. Та встала следом, в кармане под пальцами щелкнул диктофон, останавливая запись.

Профессор Соколов был прав – место это странное, мифы до сих пор живут среди людей, тесно сплетаются с их повседневностью. Взгляд Смоль расфокусировался, мысленно она складывала рассказы Сони в приглядный чарующий текст. Останется сделать пару снимков леса помрачнее, да болота – наоборот, светлее и привлекательнее. Чтоб стало понятно, чем очаровывались невесты полоза. Может быть, она снова зайдет к Соне, просто чуть позже, когда наверняка проснется и поест малышка. Она прошептала прощание одними губами и пошла обратно к воротам. Мир вокруг все так же щебетал и лаял на все лады, все так же тепло грело солнце. Но волнение холодило кончики пальцев, а когда за спиной послышался настойчивый голос Сони, оно, нагло вгрызаясь в кожу поползло выше.

– Не ходили бы вы в лес, Кать. В нежить не верите, так змей побойтесь. Теплеет. Ужи просыпаются, а с ними гадюки да полозы.

И было в её прощающемся взгляде что-то глубоко тоскливое и взрослое. Будто наперед знала: её советом пренебрегут, люди тянутся к неизвестному, как мотыльки к свету лампы. Немногим удается выбраться целыми. Сколько же обожженных крыльев...

Она вынырнула из размышлений только тогда, когда дверь бесшумно закрылась за Сониной спиной. Мотнула головой, фальшиво рассмеялась над собственными опасками и пустыми предупреждениями селянки. И неспеша двинулась в обратный путь.

Дом её встретил одиноким поскрипыванием распахнутых створок окон, она выругалась через плотно стиснутые зубы. Запах в избе стоял тяжелый, все это заметили, но промораживать его столько времени? Нужно было распахнуть окна на полчаса-час, её же не было дольше.

Заходя в комнату, Катерина убедилась: ничем не пахнет. И ничего не греет. Прислонила прохладные пальцы к боку печи и огорченно застонала, отдергивая. Нужно снова топить.

Работа пошла ловко, чирикнула зажигалка и к поленьям отправился горящий комок газеты. Она шла вымыть руки, когда доска под половиком у стола протяжно скрипнула. Пусто и как-то гулко. Смоль замерла, сделала шаг назад, а затем снова на широкий бордовый половик. Скрип повторялся, заставив её наклониться и отодвинуть ковер в сторону. Под ним оказалась дверца с западающей внутрь железной ручкой и тонким, почти неощутимым стальным засовом. Она быстро догадалась – погреб.

Люк был тяжелым и массивным, пришлось ухватиться обеими руками и потянуть, зло ворча на женский недостаток мощи. Тот неохотно поддался и открыл темный проход, ведущий узкой деревянной лестницей вниз, в темноту. Ладони трусливо вспотели. Нагнал непрожитый детский страх темных незнакомых пространств.