Текст книги "Тамерлан должен умереть"

Автор книги: Лиза Уэлш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Уж это наверняка. – Я рассмеялся, вспомнив, как долгими часами Кид полировал свои кощунства. Какая ирония! – На моей памяти у него частенько бывали проблемы со стихосложением. Надо было пригрозить ему пыткой. Он, оказывается, прекрасный выдумщик, когда оказывается перед дыбой.

– Трагедию можно вытащить из кого угодно. Я постарался остаться спокойным:

– Сколько это продолжалось?

– Почти всю ночь. Он держался истории про то, что бумаги твои.

Вот тут в голосе моем прорвалось бешенство:

– Ты возился с ним всю ночь? Не нашел занятия получше?

– Скорей драматурга получше, вроде твоей милости? – Тюремщик захохотал. – В допросе, как и в любой пьесе, главное – подробности. Кид рассказал только сюжет – и то без особого вдохновения. А историю нужно украшать. Где был бы твой «Фаустус», если б ты опустил подробности? Волшебник вызывает дьявола, который что-то там для него делает. Кто бы пошел на это смотреть? Факты – это хорошо, но вся интрига – в деталях. Когда мы познакомились поближе, твой друг выдал кое-что поинтереснее, так что стоило подождать.

– Что он сказал? Старик покачал головой:

– У меня нет времени пересказывать все это. – Он взглянул на меня, и я смягчил его еще одним золотым. Он кивнул, лихорадочно шепча: – Хорошо, хорошо… – Затем, словно в любовном экстазе, вдруг взмахнул дрожащей рукой возле лица. Скоро самообладание вернулось к нему, и тюремщик продолжал рассказ: – Кид говорил много. Частью бессвязно, чушь, которую на дыбе несет любой. – Он покачал головой. – Многие зовут матушку.

– Что он сказал по существу?

– В основном – про тебя. Безбожник, который спит со шлюхами обоего пола и клевещет на Христа, апостолов и Иоанна Предтечу, будто и они предавались тому же греху. – Он сладострастно подмигнул мне. – Сказки о твоих дебошах мы пересказывали друг другу на ночь.

– Если им нужен я, зачем делать такой крюк?

– Если на то есть причина, тебе она известна лучше, чем мне, – сказал тюремщик, презирая вопрос, на который не мог ответить. Затем, пожав плечами, продолжал: – Когда совсем стемнело, наш друг Кид уже был уверен, что ты сам спрятал бумаги в его комнате. Он сказал, ты на все способен ради денег и, быть может, как раз сейчас пользуешься тем, что заработал на его аресте. Он назвал тебя двурушником.

– Я любил его как брата.

Старик услышал страдание в моем голосе и посмотрел на меня. Для этого ему пришлось изогнуться всем телом, и на миг это выглядело первым па злорадного танца.

– Он, похоже, считает, что ты завидуешь его писанине. Что ты подлец, который для наживы сдает друзей властям.

Я закрыл лицо руками и рассмеялся, хотя был готов зарыдать. Старик схватил меня за руку, и его резкий шепот отозвался эхом в пустом переулке:

– Тише, у камней есть уши.

Я покачал головой:

– Стал бы я так легко подличать с человеком, который только и пишет, что о мести.

Когтистые пальцы тюремщика впились в мою кожу:

– Сомневаюсь, что он еще что-нибудь напишет. Кид сказал, ты едешь в Шотландию. Лучше бы так и было.

– Я сам пойму, когда придет время делать ноги.

Тюремщик покачал головой:

– Ты не новичок в этой жизни и постиг, как она устроена. Ты в безопасности, пока они могут тебя использовать. А там… – Он склонил голову набок, нарисовал в воздухе веревку и высунул изо рта язык, как плясун-висельник. – Если хочешь остаться в живых, подумай, что им может быть от тебя нужно. Такой, как ты, всегда что-нибудь придумает. – Он улыбнулся. – Или кого-нибудь. У тебя есть друг, который стоит одной ногой на эшафоте. Засунь в петлю его голову и спаси свою собственную.

– Бесплатный совет?

Старик задрал голову и принялся рассматривать меня, словно пытаясь запомнить во всех подробностях. Все лицо его сморщилось в кривой усмешке, в уголках рта скопилась желтоватая слюна.

– Ты немалого роста, но, если хочешь, на моем верстаке всегда найдется свободное местечко.

Я не мог отвести взгляда от его морщинистой ухмылки. В ладонь тюремщика легла еще одна монета. Он взвесил ее, улыбаясь, словно заслуженной награде:

– Полезно дарить подарки тюремщику и палачу, но лучше никогда с ними не встречаться.

– Золотые слова. Скажи, что привело их в комнаты Кида?

– А то не знаешь?

Я помотал головой. Когда он заговорил, в его голосе звучало эхо тюремных сводов:

– Они думали, он и есть тот самый новый Тамерлан, что прилепил листок на дверь Голландской церкви. Многие говорят, надо было сразу посылать за тобой, но чем-то их привлек Кид. Быть может, доносчик – за голову Тамерлана назначена цена в сотню крон. Может, еще кто. – Он повернулся, чтобы покинуть меня: – Будь осторожен, мой друг. Теперь все дороги ведут к тебе.

Мы расстались и, не оглядываясь, вышли с разных концов переулка. Казалось, я отравлен вонью, тяжестью пыток, выпавших на долю Кида, и дружбой заплечных дел мастера.

* * *

Головы преступников, торчащие на кольях вокруг тюрьмы, казалось, улыбаются мне одному. Их остановившиеся взгляды напомнили мне о юноше, которого я увидел однажды в переполненной таверне. Ни один из нас не сказал ни слова, не сделал движения навстречу, но мы знали, что сойдемся этой ночью. Так и было, он увел меня из той таверны, и ночь была сладка.

Я шел дальше, головы ухмылялись мне вслед, и я не мог стряхнуть мысль о том, как мой язык блуждает по их разлагающимся ртам. Тюремщик был прав. Из множества людей, кого я мог предать, есть лишь один, чья жизнь могла, пусть на время, выкупить мою. Я гадал, известно ли ему о моей беде, просчитал ли он ход моих мыслей и не раздумывает ли уже сейчас, пока не поздно, нанести первый удар.

* * *

В тени собора Святого Павла есть книги на любой вкус и настроение. Поэзия, проза, песни и сонеты соседствуют с молитвенниками и назидательными сказками. Дамские романы, перевязанные кружевными ленточками под цвет нижнего белья, лежат вперемешку с руководствами для мужчин и сухой теологией. Баллады, по полпенни штука, уродливые гравюры, годные разве что украсить клетушку школяра, скучающего по дому. Болезни лошадей, людей, собак и государств. Как растить детей и просо, как вызывать смех и Дьявола. Описания чудовищных вещей и невероятных преступлений. Итальянские картинки, которые можно смотреть только джентльменам. Здесь найдется все, если только знать, где искать.

Книжные лавки, окаймляющие церковный двор, так же разнообразны, как их товар. Простые палатки, скромные лотки, увешанные брошюрами, и целые трехэтажные дома, набитые сотнями томов. Улей, кишащий ученостью под стать Александрии. Книгоиздателей и печатников осаждают авторы; одни пресмыкаются в надежде пропихнуть свои вирши в станок, другие высокомерно сетуют на невежество торговцев, их привередливость и ничтожные тиражи.

Над каждой дверью болтаются размалеванные доски с таинственными надписями: «Полумесяц» и «Рука», «Святой Дух» и «Святой Агнец», «Голова Быка», «Голова Епископа», «Песьеглав» и «Главенство». Если нужно без следа затеряться, лучше места в Лондоне нет. Ханжи и фаты, скитальцы и вельможи, девицы и старики толкутся здесь бок о бок, и никто не выделяется из толпы.

Книжные лотки, что сгрудились посреди двора, в тот день были открыты с семи утра. Было за полдень, и часы, проведенные за прилавком, отпечатались на лицах книготорговцев. Несмотря на скопление народа, торговля шла вяло. Лоточники закатывали глаза, вздыхали, кривились и вполголоса переговаривались между собой, бросая вокруг настороженные взгляды. Время от времени кто-нибудь внезапно прерывал беседу, чтобы вклиниться между праздными книголюбами. На головы тех, кто листал книги, ничего не покупая, сыпались невысказанные проклятия.

Я искал Томаса Блейза, моего самого давнего и близкого друга, актера, который мнил себя поэтом. Блейз публиковал стихи, от которых взвыл бы и пес, умей он читать. Мало ему было считаться одним из лучших актеров Лондона – он лип к миру поэзии, надеясь до костей пропитаться талантом и всучить читателю собственную стряпню. Где еще искать рифмоплета-неудачника, как не среди книг? Я скоро заметил его, увлеченного беседой с важным седеющим ученым мужем. Я подвинулся ближе и стал слушать. Последний бушевал:

– Я не обязан покупать книгу только потому, что положил на нее руку!

У Блейза длинное лицо, крупные зубы и высокий лоб, увенчанный вопросительным знаком челки. За темные глаза и высокие скулы его прозвали Гадюкой – но больше в насмешку над его мягким характером, чем над мрачной внешностью. Он обнажил зубы в улыбке и наклонился к покупателю.

– С этим не поспоришь. – Улыбка стала шире; Блейз повысил голос, как это умеют только актеры, привлекая внимание публики на церковном дворе. Продавцы и покупатели стали оборачиваться. – На свете множество прекрасных книг. – Он принял устрашающий вид и поднял знакомый томик поэзии в зеленом переплете. То были его собственные стихи – единственная публикация моего друга. – Могу я узнать, чем именно эта книга заставила вас пренебречь ею?

Старик, пыхтя, отступил назад, раздумывая, как бы отвертеться от назойливых расспросов:

– Я уже сказал – особенно ничем. Может, это из-за цвета обложки.

Блейз осмотрел книгу, выставил ее на свет, картинно увернувшись от переполошившегося лоточника, чьей собственностью она была. В собирающейся толпе раздались смешки. В иной день я присоединился бы к веселью, но теперь не понимал, как он мог шутить, когда Кид изувечен, а по его лучшему другу скучает Ньюгейт. Я злился все больше, слушая, как он обращается к публике:

– Что же не так с этой обложкой?

Ученый муж снова попятился, но тут почувствовал, что окружен плотным кольцом толпы:

– Она довольно темная, я предпочитаю цвета поярче. – Он было повернулся, но никто не уступил ему дорогу.

Блейз поднял свои большие руки за его спиной, как если бы, объятый гневом, хотел схватить невежу за ворот и швырнуть через весь двор, затем опустил их по-театральному медленно, изображая немыслимыми гримасами, что едва сдерживает себя. Публика захохотала. Старик повернулся к своему мучителю, словно ошпаренный, но Блейз снова имел вид сдержанный и уязвленный:

– Я видел, как вы открыли книгу, прежде чем положить ее назад. Вы пролистнули страницу, возвели очи и затем захлопнули ее довольно резко. На вашем лице было выражение, выражение… – Он запнулся – …выражение, которого я не могу описать.

Взгляд старика был полон страдания.

– Тогда, может быть, печать. Буквы довольно мелкие, а я уже в зрелом возрасте. Или этот автор не смог описать всего, что хотел.

Толпа встретила подобную контратаку смехом. Блейз принял удар и схватился за грудь, словно раненный в самое сердце.

– Сэр, – сказал он, когда веселье улеглось, – я желаю подарить вам эту книгу.

Старик отшатнулся:

– Я не могу принять подарок от незнакомца.

– Автор ни к чему не принуждает вас, кроме как прочитать ее.

Собеседник принял вид, что как раз этого он и боится больше всего. Кто-то крикнул:

– Ты уже достаточно наигрался с этим бедолагой, не нужно мучить его еще и поэзией.

Раздался громогласный хохот, и тень непритворного раздражения пробежала по лицу моего друга. Он быстро оправился и поднял руку, предупреждая новые реплики остряков.

– Стало быть, вы частый гость здесь, у Святого Павла? – Тот осторожно кивнул. – Я здесь также каждый день, роюсь в книгах. При нашей следующей встрече вы сможете мне рассказать, что думаете об этой книге и мудро ли было пройти мимо…

Наверное, он заметил меня краем глаза или почувствовал тяжесть моего взгляда, ибо прервал свою болтовню на полуслове. Он обернулся, как будто его окликнули, и наши глаза встретились.

–  Кит, –беззвучно произнесли его губы. Я никогда не видел его таким бледным. Казалось, что он нездоров. Забыв о развлечении, Блейз растолкал толпу и пошел ко мне, словно вдруг очнувшись от сна.

За его спиной лавочник требовал со старца деньги. Тот настаивал, что книга подарена ему самим автором. Спор пожилых педантов никого уже не интересовал, и толпа стала быстро редеть.

Блейз, не подозревая о спектакле у себя за спиной, неотрывно смотрел на меня.

– Я думал, ты пропал.

– Недалеко до того.

Он положил руку мне на плечо – первое дружелюбное прикосновение после той ночи в Скедбери. Я тоже поднял руку и коротко дотронулся до него. В его взгляде было понимание, страх и любовь, в которой я напрасно усомнился.

– Пожалуй, лучше, чтобы нас не видели вместе, – сказал я, вспомнив, что находиться рядом со мной опасно.

Блейз убрал руку:

– Может быть, но я рад, что ты пришел ко мне. Идем. В Лондоне полно мест, где мы будем наедине.

* * *

Мы шли сырой и тенистой аллеей, ведущей к кладбищенской часовне. Я знал, куда направляется Блейз – к Слепому Ворчуну, в его крохотный, тускло освещенный книжный магазинчик. Потеряв зрение, старик продолжал с успехом вести дела по памяти.

Ходили слухи, будто он прячет у себя в тайном месте золото, и все соглашались, что однажды его наверняка обчистят, но напротив – у старика редко пропадала хоть одна книга. Казалось, воры обходят его лавку стороной. Потолок был увешан колокольчиками, звенящими при каждом шаге по неверным половицам. На полу высились колонны книг, в которых хозяин легко ориентировался – чего не скажешь о посетителях. У Ворчуна был компаньон, умный пес Гектор – он приветствовал каждого входящего глухим рычанием, одновременно предупреждая о том, что ждет глупца, задумавшего побеспокоить его хозяина.

Пес и старик были талисманом книготорговцев – они олицетворяли собачью преданность и победу над временем. Собратья всегда приходили ему на выручку, хотя Блейз утверждал, будто они с собакой в сговоре и бесстыдно воруют лучшие книги прямо под невидящим взором хозяина. Мы вместе частенько навещали эту лавку и хорошо знали старика, но я сомневался, что это подходящее место для уединенного разговора. Я нагнулся к Блейзу и прошептал:

– У слепых острый слух.

– И рот на замке. – Ворчун устремил на нас свои бельма. – Идите в мою комнату и секретничайте там, ежели не хотите, чтобы я слышал.

– При всем уважении. – Блейз прикоснулся к его руке, и я заметил, что Гектор не подал голоса. – Есть вещи, которые лучше не слышать.

Старик вздохнул:

– И все же вы приносите их в мою лавку…

* * *

В задней комнате было темно и пахло плесенью, повсюду штабелями громоздились книги. Я споткнулся обо что-то в полумраке, и мой меч скользнул по шаткой колонне томов. Я выругался и остановил было ее падение ладонью. Еще секунду она простояла, колеблясь, а затем под хохот Блейза с грохотом рухнула, превратившись в бесформенную кучу книг. Раздался лай, а Ворчун заорал:

– Эй вы там, осторожнее! Все книги разобраны по порядку!

– Ничего страшного, – отозвался Блейз, – мы разложим заново, прежде чем уйти.

Из лавки донеслось ворчание, затем пес и старик успокоились, и мы остались в тишине.

Мы сели рядом на кровати, не касаясь друг друга – только раз Блейз притронулся к моей руке.

Я первым принялся выкладывать дурные вести. Рассказал о спешном вызове из дома Уолсингема, о допросе в Совете, неожиданном освобождении и о том, что узнал от тюремщика. Я умолчал лишь о последнем ужине в Скедбери, ведь того, что может привести тебя на виселицу, не стоит доверять даже самым близким друзьям. Блейз качал головой, в ужасе от услышанного. Но когда под конец я дошел до совета тюремщика бежать в Шотландию, он вдруг ободрился и, смеясь, сказал:

– Лучше уж виселица, чем эта жалкая страна.

Я оборвал его:

– Может дойти и до этого.

Он извинился, все еще продолжая посмеиваться, а к извинениям прибавил следующее:

– Я оставался в Лондоне все время, пока тебя не было. Из-за Чумы все так дрожали за свои жизни, что скоро мы стали подшучивать над самой Смертью. Мы собирались веселой компанией и пили за нее каждый вечер. Я так и не встретил ее, но многим из моих собутыльников старуха нанесла визит. Я приучился насмехаться над ней и до сих пор не отвык.

Видно, он готов был пуститься в свои чумные байки, но у меня не было времени выслушивать перечень погибших и чудом спасшихся. Тот урожай был собран, тогда как надо мной серп только занесен. Я прервал его:

– Воспоминания потом. Мне нужно разобраться в том, что происходит. Кто, по-твоему, мог написать этот пасквиль?

Блейз поднял на меня свои карие глаза и вздохнул. Уперев локти в тощие колени, он подался вперед, обхватил руками голову и уставился в пол. Темная шевелюра скрыла от меня его лицо. Он начал рассказывать:

– О тебе зашептались сразу, как только листок появился на двери Голландской церкви. Многие считали тебя героем. Ты знаешь, как это бывает во время мора. Как раз тогда прошел слух, будто Чума не просачивается из-под земли, как болотный газ, и не витает в воздухе, как споры, но ее выпускает на улицы пришлая рука. Твое имя вполголоса произносили в каждой таверне и на каждом углу.

Мне стало трудно дышать. Шпионы Королевы повсюду, и уличная болтовня может быстро привести в застенок.

– И тебе не пришло в голову послать за мной?

Блейз помотал головой:

– Я хотел дать тебе знать, но это оказалось не так-то просто. У меня не было денег, не было лошади – как и у всех, кто меня окружал.

– Ты мог занять денег, украсть лошадь. Я бы сделал это для тебя.

Разогнувшись, он взглянул мне в глаза:

– Ты оставил меня в городе, зараженном Чумой, ожидать смерти в любую минуту, а сам отдыхал в безопасности и уюте. – Голос его задрожал. – Тебе не пришло в голову, что, вернувшись, ты мог найти меня в какой-нибудь безвестной канаве? Каждое утро я просыпался под звон колокола на повозке гробовщика. Они ездили по всему городу, собирая горы трупов. Ты бы видел ту поклажу. Мужчины и женщины друг на друге, старики обнимают молодых в таких позах, что при жизни могли бы стоить им доброго имени. С достойных дам, охранявших свою честь, как скупец золото, сорваны одежды, их плоть обнажена всему миру напоказ. И дети, накануне радовавшие своих родителей, кое-как впихнуты меж остальных. Возницы были пьяны, как и я, с утра до ночи.

Слова Блейза жалили больно, но я стряхнул их с себя.

– От этих испытаний я не мог бы тебя спасти. Уолсингем считает меня превосходным слугой, но вряд ли он дал бы мне отпуск, чтобы я привез себе свиту.

– О да, компания только помешала бы его удовольствию.

Я задумался, что могло быть ему известно. Мы посидели некоторое время в тишине, затем он продолжал:

– Так или иначе, не все так просто. Слухи расползаются, как пламя, начинается пожар. Ты бросаешься тушить его; когда кажется, что все погасил и опасности больше нет, вдруг видишь, что летящие искры снова разожгли его у тебя за спиной. Не успеешь оглянуться, как полыхает уже весь дом, а потом и вся улица. – Он покачал головой, представляя себе весь этот ад. – В общем, все считали тебя виновным в поклепе на иммигрантов, но превозносили тебя за это.

Я легко представил себе Блейза в центре пьяного дебоша в каком-нибудь кабаке – смакующего интерес, который могло привлечь к его персоне знакомство с такой печальной знаменитостью, как я.

– Блейз, – прошипел я, – иногда стоит быть поосторожнее.

Он выпрямился и повернулся ко мне, не веря, что я мог усомниться в его преданности.

– Я говорил только в твою защиту.

– Что же ты защищал? Что я бесстрашен и не остановлюсь ни перед чем? Что я, автор «Тамерлана», так же безрассуден, как и мой герой?

– Не торопись. – Блейз поднялся с кровати и встал напротив меня. – По-твоему, я всуе произношу имя Тамерлана?

* * *

Я всегда был немного влюблен в Тамерлана – самого безжалостного из моих созданий, дикого скифского князя-из-грязи, не знающего препятствий в своих завоеваниях. Сочиняя, я чувствовал, как он стоит за плечом, толкая мое перо на новые буйства.

Пьеса была триумфом, хотя многие считали, что на ней лежит проклятье. Это зло, не поддающееся добру, казалось слишком неестественным. И правда, на «Тамерлане» с самого начала остановился какой-то недобрый глаз – он подействовал и на Блейза, одного из главных актеров в пьесе. Он возненавидел моего героя.

На премьере в его пистолете оказалась настоящая пуля. Он понял это, уже спустив курок. Каким-то чудом ему удалось отдернуть руку и отвести дуло от товарищей-актеров; но вместо пола или потолочных балок он направил его прямо в толпу. Зрители не успели и ахнуть, как прогремел выстрел, оглушительный даже в театральном гаме. На мгновение все лишились слуха, затем тишину разорвали крики. Многим казалось, что их задело, тогда как это был всего лишь шок; иным мерещилось вторжение испанцев. Но когда смятение улеглось, выяснилось, что произошло непоправимое. Пуля ранила мужчину и убила женщину на сносях.

Совесть долго преследовала Блейза. Сейчас, думая об этом, я сомневаюсь, что он вообще оправился от этой трагедии. Кажется, с тех пор в его работе появилось отчаянье, и нередко он выглядел так, будто эхо выстрела до сих пор звенит в его ушах.

Я похлопал по кровати рядом с собой:

– Я знаю, что ты не желал мне зла.

Блейз сел, и я положил ладонь ему на плечо, надеясь прикосновением успокоить его, как это умел делать он сам.

– У меня есть только одна возможность спастись. Найти того, кто зовет себя Тамерланом, и отправить его на виселицу вместо себя.

* * *

– Вы собрали то, что рассыпали? – спросил нас Ворчун, и мы отозвались:

– Само собой, – хотя пол его комнаты так и остался завален книгами, словно поле брани, усеянное телами. Он видел нас насквозь и посетовал:

– Вы пользуетесь моей беспомощностью. Наверняка половина моего товара у вас под мышкой. Как половина моего золота – у ваших кредиторов.

Я взглянул на Блейза – тот покрутил пальцем у виска. Когда мы возвращались к Святому Павлу, я заметил у него в руках томик, переплетенный в пергамен. Блейз встретил мой взгляд и ухмыльнулся:

– Нашел кое-что среди тех, что подешевле.

Я посмотрел на него тяжело и со злобой, затем мы снова рассмеялись, заново радуясь обществу друг друга. И все же я надеялся, что он сказал мне правду, ибо не мог отмахнуться от суеверного беспокойства. Ведь украсть у слепого – значит накликать беду.

* * *

Нынче новые кабаки растут на костях старых с такой скоростью, что запоминать их названия – напрасный труд. Да и название есть не у всех; многие не сподобились разжиться даже гербом или намалеванной вывеской, не говоря уже о разрешении, иные завлекают посвященных тайными метками, красной решеткой или расчерченной на квадраты доской. Как раз такое место искали мы с Блейзом где-то неподалеку от Голландской церкви, отправной точки моих злоключений. Таверну с дешевой выпивкой и развязанными языками, у которых можно выведать новости о моей Немезиде.

Нашу прогулку сопровождал трезвон церковных колоколов, вечно заполняющий город. Лондонцы давно научились не обращать на него внимания, но в тот день я не мог отвертеться от назойливых звуков. Каждый удар сотрясал меня до костей, словно отмеривая мои последние часы. По пути я было задумал избавиться от Блейза, но тот учуял «ангелов» в моем кармане. Да и что-то во мне самом не позволяло расстаться с ним. Возможно, я устал от одиночества, возможно, мне было спокойнее знать, где он. Как бы то ни было, в тот день мы остались вдвоем. Я сказал себе, что, если имеется спутник, завести разговор с незнакомцем легче, чем одинокой лисе, а потому держал Блейза под рукой.

Наконец мы отыскали темное и грубое заведение – подлинную пещеру, набитую людьми. На улице был слышен шум их голосов, глухой рокот, крещендо смеха и перебранок, время от времени гул мужских басов протыкал нетрезвый женский вскрик. Спускаясь в задымленный полумрак, я воспрял духом. Сюда приходят искать забытья в алкоголе, здесь богатые подонки ужинают вместе с нищими; я чувствовал себя как дома. Ради хорошей выпивки с отмщением можно было и подождать.

В углу горбатый скрипач выпиливал простую и фальшивую мелодию, приплясывая в такт музыке. Он встретился со мною взглядом и снова опустил глаза к инструменту. Двое африканцев в рваных ливреях, с лицами, выцветшими от черного до серого, горбились над выпивкой, перещелкиваясь на своем языке, планируя побег или же вспоминая о солнечной родине. Таверна лишь немногим отличалась от дома терпимости, и питомицы имелись на любой вкус – пышнотелые и костлявые, те, что сурово молчат, притворяясь трезвыми, и веселые пьянчужки, что бросаются на тебя грудью вперед в надежде на глоток испанского вина или чего похуже. А если ты искал компанию другого рода, здесь можно было найти и ее.

Тайным агентам советуют не пьянеть. Небольшое количество алкоголя заостряет ум, но, выпив слишком много, теряешь здравомыслие. Из-за этого проваливаются самые ловкие, хитрейшие выглядят глупцами и выдают секреты. Вино заставляет наплевать на правила, ослабляет руку в бою. С ним забывается то, что необходимо помнить. Тайному агенту нужна ясная голова, сосредоточенность канатоходца, острый глаз лучника.

Я опрокинул кружку эля, за ней другую. Блейз последовал моему примеру, и после третьей напряжение прошедшего дня стало понемногу ослабевать. Напившись, я тысячу раз встречался со смертью лицом к лицу, и сейчас меня тянуло увидеть ее снова – лишь бы это не оказалось генеральной репетицией настоящего дела. Мы пили по четвертой, когда Блейз вытащил из кармана камзола небольшой конверт:

– Забыл отдать тебе вот это.

Скрипка зазвучала тише. Пронзительно смеялась женщина, которую двое мужчин на руках выносили наружу. Я помедлил над безымянной печатью, отметив, что ее не вскрывали.

– Что это? – Блейз помотал головой, но я настаивал: – Откуда это?

– Мне передал какой-то паренек с неделю назад. – Он приник к своей кружке, вытер рот тыльной стороной ладони. – Он зашел в таверну, где я пил, спросил меня. – Он передразнил срывающийся голос нервного юноши: – Томас Б-Б-Б-Б-Блейз, актер, друг Кристофера М-М-М-М-Марло, – здесь Блейз комично засмущался, – м-м-м-м-м-местного драматурга. Я сперва думал, это послание от тебя, но, когда назвался, он спросил, не смогу ли я передать это. Я не видел в том ничего плохого и с удовольствием согласился.

Блейз опустошил кружку и потребовал еще. Я не торопился взламывать печать, сам не зная, почему.

– Ты спросил парня, кто его послал?

– Незнакомец предложил ему фартинг. Я добавил за беспокойство еще один и отпустил его с миром. – Он рассмеялся, поднимая за меня новую кружку. – Я не стану требовать с тебя эти деньги.

Я слабо улыбнулся и вскрыл конверт. Внутри был лоскут чистой белой ткани. Я мгновение покрутил его в руках, будто надеясь, что тайное сообщение проявится от тепла моих ладоней, затем взглянул на Блейза. Тот взял лоскут, осмотрел его с обеих сторон, но не нашел такого, что я мог бы пропустить. Он потряс головой и вернул мне странное послание.

– Какая-то шутка?

Я засунул конверт в карман.

– Именно сейчас?

– Нет, – улыбнулся он с облечением, – мне принесли его до того, как ты вернулся, до всех этих приключений.

Я снова достал лоскут из кармана и расправил его перед Блейзом.

– Возможно, это от критика, который считает мою писанину пустой.

Блейз засмеялся – казалось, его крупные зубы светятся в полутьме.

– Вот-вот. Наверняка что-нибудь вроде.

– Так или иначе, мне было бы спокойнее, если бы я знал, кто он.

– Хорошо, наверное, иметь для этих целей собственного секретаря.

Я стукнул его по лодыжке ножнами. Блейз попробовал увернуться и толкнул человека, стоявшего у него за спиной; тот выплеснул свою выпивку на пол. Цинготный старый крестьянин – мы пялились на него в упор, пока он не унес остатки своего пойла в темный угол, и со следующей кружкой забыли о странном письме.

Я оглядывал бар, высматривая, с кем бы лучше завести разговор. Сперва понаблюдал за группой мужчин, чье доверие можно было бы купить выпивкой и остроумием, но тут мой взгляд остановился на одиноком незнакомце в черных лосинах, черном камзоле и черной же накидке с красной оторочкой. Он был небольшого роста, в полумраке на его лицо падала тень широкополой шляпы, но я разглядел глубоко посаженные внимательные глаза и седую эспаньолку. Мог бы сойти за дьявола, подумал я и тихонько улыбнулся. Вздумай Нечистый торговать мою душу, я легко отдал бы ее в обмен на земной покой, и он остался бы внакладе.

Я подтолкнул Блейза:

– Вон тот тип, похоже, интересуется нами.

Блейз обернулся.

– Он сейчас упадет в свою кружку и смотрит на нас, чтобы сосредоточиться. – Он рассмеялся. – Подавальщицы его не замечают. Мы с тобой для него – что полярная звезда, которая приведет его к бару и еще одной выпивке.

Зная его обычную подозрительность, я удивился такому новоприобретенному легкомыслию и покачал головой:

– Нет, здесь что-то еще.

Я снова взглянул на незнакомца, и тот, почуяв, что мы говорим о нем, нетвердо поднялся со стула, путаясь в собственном мече, непристойно свисавшем у него между ног. Блейз рассмеялся над его неуклюжестью, но притворяться, что ты неспособен обращаться с мечом, – уловка старая, как мир. Я был на взводе, рука потянулась за оружием. Заметив это, Блейз прошептал:

– Не торопись влезать в неприятности.

– Неприятности сами находят меня, когда нужно.

– Еще бы, – прошипел он. – А ты и рад, что кочет на колокольне, пока не окажешься в кутузке.

Любой актер подтвердит, что сыграть пьяного не так-то просто. Человечек, пошатываясь, направился к нам. По-моему, он сильно переигрывал. Встретив мой враждебный взгляд, он насмешливо поцокал языком и поднял руки вверх, как бы сдаваясь. Мужчины за соседним столом загоготали, углядев пьянчугу, – сами они были пьяны в стельку, но еще способны посмеяться над ближним. Тот не обратил на них внимания и продолжил свой путь штопором. Когда он выступил из тени, я разглядел лицо, разрушенное невоздержанием, сломанный нос, расплющенный на пол-лица, рот в шрамах, разбитый бесчисленными ударами о края столов, глубокие морщины у глаз от долгих бессонных ночей. Из Франции до нас доходили слухи, что его вздергивали на дыбу. Странно, как я не узнал его сразу. Если Ричард Бейнс и был дьяволом, то адские муки терзали его так же, как и любого из его подопечных. Он обнажил перед нами черные зубы;

– Так ли приветствуют поклонников?

Я услышал, как в груди Блейза забилось тщеславие – павлиний хвост, который он разворачивал во всю ширь, стоило чуть-чуть поупрашивать. Бейнс согнулся в поклоне, едва не опрокинувшись, и Блейз кивнул, благосклонно принимая приветствие. Но взгляд темных глаз Бейнса был устремлен не к нему, а ко мне.

– Мастер Марло, ваши пьесы великолепны. – У него был низкий пропитой голос. – В последнее время вы доставляете мне больше удовольствия, чем моя жена, – в отличие от нее, ничем не подпорченного. – Собственное остроумие развеселило его. – Я почел бы за честь угостить вас. – Он перехватил взгляд подавальщицы и привычным жестом заказал еще три порции. – За театр!