Текст книги "Минута после полуночи"
Автор книги: Лиза Марич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Машина летит навстречу…
Машина летит навстречу, как в замедленной съемке. Синий «Фиат», хрупкая иноземная птица, распластавшая крылья над серой дорогой. Солнце отсвечивает в лобовом стекле и слепит глаза. Справа автобус, который нельзя было обгонять. Слева – огромные камни, сваленные вдоль серой дорожной полосы.
Удар, ослепительная беззвучная вспышка. Из белого свечения вынырнул альбинос. Редкие светлые волосы, зачесанные назад, пятнистые руки, поросшие рыжими волосами.
– Как у тебя со здоровьем, парень?
– Нормально. Только хромаю, и все.
– Учти, страховку на тебя оформлять никто не будет!
– Я понимаю.
Хмыканье. Лоснящаяся розовая кожа с бледными пятнами, черные очки, прикрывающие красные кроличьи глаза. Пачка таблеток в плотной пластиковой упаковке.
– Вот. Принимай каждый день, особенно летом, а то загнешься.
Солевые пилюли – продолговатые, белые, отвратительные на вкус. Гул десяти стиральных машин в больничной прачечной. Хромоногий стол, на котором лежат учебники английского и маленький плеер. Гора узлов с грязным бельем.
Откуда черви?..
Из скатертей ближайшего ресторанчика. Летом туристы всегда просят принести устриц и омаров. Когда скатерти доходят до прачечной, они кишат червями и ужасно воняют. Почему люди едят так неаккуратно? Почему, черт побери, они такие свиньи?!
Город выплывает из-за туманной островной дымки – громадный корабль, несущийся сквозь время и пространство. Место, где нет изгоев и каждый может осуществить свою мечту. Место, где урод может чувствовать себя нормальным человеком. (Человек, который смеется?..)
Подземка. Бледные молчаливые люди, покачивающиеся в вагонах. Пластиковые стаканы с лапшой, которую всасывают на ходу. Взгляды – мрачные, изумленные, испуганные, любопытные… Если бы за каждый такой взгляд ему давали пять центов, к концу обучения он запросто мог купить один из Бермудских островов.
– Поздравляем!
Чья-то рука, стиснувшая его ладонь. Аплодисменты. Шутовская четырехугольная шапка с кисточками и отведенные в сторону глаза работодателей.
– У вас отличные данные! Мы вам обязательно позвоним!
Вздохи облегчения, которые чувствуешь спиной, закрывая дверь. Терпеливое бдение возле молчащего телефона в третьеразрядной гостиничной каморке.
– Будь таким, как мы, или умри! – сказала огромная каменная баба со странным украшением на голове, похожим на строгий собачий ошейник, и уплыла в океан.
Недоверчивый взгляд продавца в магазине оружия:
– Для чего вам пистолет?
– Для себя.
Не «для самообороны», «для себя». Согласный кивок продавца: пистолет с полной обоймой – единственное, что нужно такому уроду.
Гул в ушах от долгой бессонницы. Плавающие размытые звуки. Скатанные в узкий валик стодолларовые банкноты. Последняя тысяча.
Она не дала щелкнуть предохранителем. Потому что Александр Белл начинал с меньшего. И Сэмюэл Морзе. И Генри Форд. Все, кто осуществил свою мечту.
Яркие цветовые пятна в телевизоре. Крутящееся колесо рулетки, игровые автоматы в ковбойских шляпах. Женщины в блестках с приклеенными улыбками, звуки льющегося серебряного потока. Джек-пот, господа!
Пустыня осталась в овальном окошке иллюминатора, в зале шумно и празднично. Хлопает пробка от шампанского. Кто-то громко хохочет.
– Какой самый большой выигрыш?
– Ставь на зеро. Один к четырнадцати.
Рука, раскручивающая колесо. Стук шарика, скачущего по кругу.
– Да ты везучий, парень!
Стопка жетонов, придвинутая к нему лопаткой. Еще раз все на зеро. И еще раз. И еще раз.
Тишина вокруг. Руки, накрывающие зеленое поле белой тканью, как покойника.
– Смена стола!
– Зеро! – снова произносит он.
Гул голосов в отдалении. Зал стихает. Все собираются вокруг него. Какой-то мужчина с банкой пепси в руке отчаянно кусает губы. Гора жетонов, сваленная на квадратике с цифрой ноль. Больше ни одной ставки.
Крупье раскручивает колесо очень долго. Шарик прыгает против движения. Тишина. Замедляющийся ход, замедляющийся стук. Мужчина с банкой пепси зажмуривается. Банка издает громкий треск.
– Банк сорван!
Вымученные улыбки менеджеров в кассе. Рука управляющего на плече. Лопнувшие кровеносные сосудики в его колючих несмеющихся глазах.
– Простите, вам лучше подняться в мой кабинет. Шампанского!
Стальной кейс с плотно уложенными пачками зеленых купюр. Щелканье кодового замка, поворот ключа в сейфе. Бесстрастное лицо охранника.
– Вы закончили? Благодарю вас.
Смутное беспокойство. Очень много людей в залах, но нет кого-то одного. Главного. Шелест одежды. Дробящиеся звуки человеческих голосов. Не те, снова не те…
Единственный Голос зазвучал через шумы и помехи, как в приемнике. Зал погрузился в темноту с желтым кругом света. Голос зазвучал ближе, яснее. Он напрягся, пытаясь определить, куда идти.
Веки приоткрылись. Над ним склонились две головы. Одна – в белом крахмальном колпаке и вторая со светящимся нимбом вокруг макушки.
– Приходит в себя, – сказал раздробленный на тысячу осколков мужской голос.
– Я же вам говорила, – ответил ясный, женский.
Он потянулся к ней и вцепился в холодные пальцы, даже не поинтересовавшись, на каком они свете. Главное, что вместе.
Известие о том, что Красовский пришел в себя…
Известие о том, что Красовский пришел в себя, все восприняли по-разному.
Сперанский пробормотал: «Слава богу» и перекрестился. Марат поджал губы. Анжела крепко стиснула обеими ладонями сиденье стула, как делала всегда в минуты сильного волнения. А Мира подошла к Алимову и тихо спросила:
– Чем его отравили?
Состав наркотика, смешанного с амфетамином, Алимову сообщил по телефону знакомый эксперт, которому он отправил злосчастный термос сразу же после приезда «скорой помощи». Благодаря полученной информации интоксикацию удалось провести быстро и результативно.
– Скажи клиенту, чтобы свечку Николе-угоднику поставил, – посоветовал эксперт. – Концентрация в термосе – не приведи господь. Тут не попугать хотели, а убить, зуб даю. Повезло, что он чаек не допил.
Алимов внимательно вгляделся в маленькие непроницаемые глаза концертмейстера. Все время, которое они провели в больнице, Мира держалась в стороне от коллег. Даже Сперанского, который попытался с ней заговорить, оборвала на полуслове и снова сосредоточенно нахмурилась.
– Это был наркотик, смешанный с амфетамином, – ответил Алимов. – Почему вас это интересует, Мира Ивановна?
Брови Калитиной чуть приподнялись.
– Наркотик? Вы уверены?
– Я уверен. Мира Ивановна, если вам есть что мне сказать, лучше сделайте это.
Она посмотрела на него. Минутное колебание – и короткая вспышка недоумения в ее глазах потухла, словно опустился пятитонный пожарный занавес, отгораживающий сцену от партера.
Мира покачала головой.
– Я просто хотела знать.
Повернулась и поочередно оглядела артистов, сидевших на стульях возле стены. Анжела отвела глаза и еще крепче стиснула пальцами сиденье. Костяшки резко обозначились под кожей. Марат неожиданно взорвался.
– В чем дело? – завопил он, брызгая слюной. – Что вы уставились, будто прокурор? Я, что ли, его отравил? – Он с силой ударил себя по лбу – Идиот, какого черта я поперся за этим термосом?! Доказывай теперь, что не верблюд!…
– Не ори, Марат, – перебил Сперанский. – Не дома.
– Умолкни! – огрызнулся Марат. – Тебе хорошо, ты в стороне, а я в почетной роли главного подозреваемого!
– Марат, – позвал Алимов. Любимов неприязненно уставился на него. Выпуклые карие глаза нервно забегали из стороны в сторону. – Вам нечего волноваться, – сухо сказал Алимов. – Вы никак не могли отравить чай, и это очень легко доказать.
Марат тяжело задышал. Алимова вдруг ударила догадка. Он по-новому взглянул на лоб, покрытый капельками пота, расширенные застывшие зрачки, дрожащие пальцы и подумал: «Ах я кретин! Как же я раньше не додумался!»
Сперанский встал.
– Если все в порядке, наверное, нам лучше ехать домой, – сказал он полувопросительно, глядя на Алимова. – Какая уж сегодня репетиция…
Алимов кивнул.
– Да, думаю, что больше мы ничем помочь Никите Сергеевичу не можем.
Сперанский взял под руку Миру и сделал общий прощальный жест. Мира коротко бросила на ходу: «Завтра в одиннадцать» – и пошла рядом с ним по длинному коридору, расчерченному прямоугольными пятнами света.
Анжела задержалась возле советника.
– Вы остаетесь?
– Ненадолго. У меня еще есть кое-какие дела, – ответил Алимов, не глядя ей в лицо. Смотреть на прекрасную амазонку было больно, как на солнце. В душе начинали шевелиться чувства, которые советник считал похороненными, и от этого становилось одновременно жутко и радостно.
– Если будут новости… Если Ирина что-нибудь скажет…
Прекрасная амазонка судорожно глотнула и посмотрела на запертую белую дверь с табличкой «Реанимация».
– …я, конечно, вам позвоню, – договорил Алимов.
Она кивнула так покорно, что у советника защемило сердце.
– Спасибо.
– Не за что, – отозвался Вадим Александрович, изо всех сил давя непрошеную нежность.
Проводил краем глаза удаляющуюся стройную фигуру, но тут в локоть вцепился Любимов.
– Что вы говорили насчет доказательств? Успокаиваете, что ли?
– Доказательств? – не понял Алимов, но тут же сообразил и освободил руку. – А-а-а… Все в порядке, Марат, никто вас ни в чем не подозревает. Это все, что вам нужно знать.
«Чеховский интеллигент» скривил тонкие губы.
– Ах ты господи… Да ну вас к черту с вашими тайнами мадридского двора!
Он сорвался с места и торопливым дерганым шагом заспешил к лестнице. Нервничает, голубчик. Конечно, наркоманы всегда находятся в пограничном состоянии, но тут помимо обычного болезненного раздражения есть еще кое-что. Самый настоящий страх. Красовского отравили наркотиком, смешанным с амфетамином. Наркотиком.
– Имей в виду, что эта смесь плохо растворяется, – предупредил по телефону эксперт. – Таблетки в желудке всасываются больше часа, а в термосе даже осадка не осталось. Так что чаек с отравой настаивался не меньше шести часов. А может, и больше.
Алимов постучал в дверь. Хорошенькая практикантка, дежурившая за столом, приоткрыла створку. Под шапочкой, кокетливо надвинутой на лоб, пушистые завитушки волос, на лице знак вопроса.
– Да?
– Передайте Ирине Витальевне, что она мне нужна, – попросил Алимов. – Это срочно.
Девочка закрыла дверь, не уточняя, о ком речь. Никто, кроме примадонны, не пользовался привилегией находиться в реанимации.
Извольская появилась через несколько минут – уставшая, но по-прежнему собранная и непроницаемая. Бесшумно прикрыла за собой дверь и остановилась рядом с советником, вопросительно глядя на него.
– Как он? – спросил Алимов.
– Все будет хорошо. Вадим Александрович, давайте прямо к делу.
– Ирина Витальевна, мне необходимо осмотреть вашу квартиру, – бухнул Алимов без обиняков.
Извольская немного помолчала, обдумывая странную просьбу.
– Зачем?
– Я не могу вам этого сказать, но поверьте, очень нужно.
Она нерешительно оглянулась на закрытую дверь.
– Нет, ему лучше об этом не знать, – предупредил Алимов. – Никита Сергеевич просил не вмешивать вас в мои дела.
Извольская еще немного поколебалась, а потом глянула на маленькие золотые часики.
– Хорошо, я предупрежу домработницу. Адрес знаете?
– Знаю. Ирина Витальевна, еще один вопрос: когда вы заваривали чай?
Извольская пожала плечами.
– Как обычно, перед сном. Часов в десять вечера.
– И после этого к вам никто не приходил?
– Никто. Кто может прийти в такое время?
– Ну, например, родители…
– Мои родители погибли, когда мне было восемь лет, – сухо ответила Извольская.
– Извините. А ваша домработница?
– Она приходит днем, часов в двенадцать, и уходит в шесть. Я не люблю, когда дома посторонние.
– Значит, кроме вас с Никитой Сергеевичем, вечером дома никого не было?
– Никого… – Удивление в ее глазах сменилось растерянностью. – Вы с ума сошли! Вы думаете, это сделал кто-то из нас? Вы же сами сказали, что замок в моей гримерке был сломан! Значит, чай отравили во время репетиции!
– Кто? – тихо спросил Алимов. – У вас есть смертельные враги, Ирина Витальевна?
Извольская резко остановилась, словно натолкнувшись на стену.
– Вадим Александрович, если это все… Мне не хочется надолго оставлять Никиту одного.
И, не дожидаясь ответа, постучала в закрытую дверь. Уход выглядел торопливым, как бегство.
Алимов заметил, что на последний вопрос примадонна так и не ответила.
Москва, ноябрь 1884 года
ACCENTUATO[9]9
Подчеркнутый, акцентированный (итал.).
[Закрыть]Генеральша взяла канделябр с тремя горящими свечами, вышла в холл и начала подниматься по парадной дубовой лестнице.
Из глубины зеркала впереди медленно выплыла тучная фигура, затянутая в темное шелковое платье. Елизавета Прокофьевна задержалась на площадке, повздыхала, разглядывая свое отражение. Как только она избавится от Кати, сразу же избавится и от старого гардероба. Отвезет темные старушечьи платья в ближайшую богадельню и сошьет себе новые – шелковые, разноцветные, радостные. А еще она, пожалуй, испробует новомодную штуку под названием «диета». Кто знает, может, еще и любовника заведет, красивого и опытного, как Дмитрий Данилович. Жаль, что она раньше до этого не додумалась.
Внизу хлопнула дверь. Послышались оживленные голоса – мужской и женский, – зазвучал короткий кудахчущий смех.
Удивленная Елизавета Прокофьевна вернулась назад, к перилам, взглянула вниз. Катя и Александр негромко переговаривались в холле, разматывая платки и шарфы. Рядом топталась полусонная горничная.
Елизавета Прокофьевна склонилась над лестничными перилами, вцепившись в полированное дерево холодными скрюченными пальцами.
Катя продолжала начатый рассказ, размахивала руками, меняла мимику и интонации – в общем, изображала персонажей в лицах. Александр смеялся глупым кудахчущим смехом, поразившим Елизавету Прокофьевну. Она никогда не слышала у генерала такого смеха.
Прошло еще несколько минут. Напряженное лицо генеральши постепенно разглаживалось, дыхание выравнивалось, бледность уступала место приливу крови.
Нет, любовники так себя не ведут. Никаких торопливых тайных ласк, никаких многозначительных пауз и вздохов, никаких перешептываний с испуганной оглядкой… Скорее, муж с воспитанницей напоминают двух мальчишек-гимназистов, удравших с уроков. Стоит одному громко рассмеяться, как второй тут же испуганно толкает его в бок.
Обострившийся слух генеральши уловил последние слова:
– Доброй ночи, Александр Карлович.
– Доброй ночи, Катюша, – откликнулся муж. – Спасибо, повеселила старика.
Елизавета Прокофьевна с облегчением перевела дух. Слава богу, отношения между генералом и воспитанницей держатся в строго очерченных рамках приличия. А что вернулись вместе – экая беда! Может, Александру просто захотелось побывать в театре?
Катя подошла к лестнице, взялась за перила и начала подниматься, придерживая длинный подол темной юбки. Елизавета Прокофьевна спохватилась, что встречи не миновать, подхватила канделябр и громко окликнула супруга:
– Александр!
Муж, направлявшийся в гостиную, остановился. Поднял голову, прищурился:
– Лиза, это ты?
Елизавета Прокофьевна сошла вниз, одарив воспитанницу приветливой улыбкой. Она в самом деле чувствовала большое облегчение и даже некоторую благодарность к опасной девчонке.
С появлением генеральши веселая приятельская атмосфера тут же исчезла. Лицо Александра приняло обычное суховато-чинное выражение, Катя нацепила вежливо-непроницаемую маску.
Муж счел нужным объясниться:
– Я сегодня заехал в театр.
– И как прошел спектакль? – дружелюбно откликнулась генеральша.
– Очень среднее представление. Ничего особенного.
Елизавета Прокофьевна оглянулась на Катю. «Поддержи беседу», – попросил ее взгляд, но Катя не захотела его понять.
– Доброй ночи, Елизавета Прокофьевна.
– Доброй ночи, – ответила она с бессильным отчаянием.
Лишняя! Она здесь лишняя!
Катя, не оглядываясь, пошла наверх. Генеральша повернулась к мужу.
– Александр, мне нужно с тобой поговорить, – решительно объявила она.
– Сейчас?
– Именно сейчас.
Александр пожал плечами.
– Ну, если это так срочно…
Он распахнул дверь в гостиную, посторонился, пропуская жену. Елизавета Прокофьевна вошла в большую комнату, и зыбкий свет трех свечей мгновенно утонул среди теней и смутных очертаний мебели.
Генерал уселся, терпеливо сложил руки на коленях и уставился на жену водянистыми, ничего не выражающими глазами.
– Слушаю, Лиза. Что произошло?
Больше всего Елизавете Прокофьевне хотелось стукнуть кулаком по столу так, чтобы опрокинулся горящий канделябр, и заорать что-нибудь неприличное из репертуара Прокофия Собянинова. Однако генеральша не позволила себе сорваться.
– Вечером приезжал Дмитрий Данилович.
Муж нахмурился.
– Ах, господи, совсем забыл тебя предупредить… Прости, пожалуйста.
– Ничего страшного, – не удержалась генеральша от легкого сарказма. – Дело-то пустяковое, легко забыть. Подумаешь, богатый холостяк хочет жениться на провинциальной бесприданнице! Такое в наши дни случается сплошь и рядом!
Александр пожал плечами, поскреб ногтем бархатную обивку кресла.
– Дело не в этом. Не сомневаюсь, что намерения у Дмитрия самые серьезные, но… – Генерал взглянул на жену. – Как можно доверить Катю человеку с такой репутацией?
Генеральша не ответила – сидела и хлопала глазами, как кукла. Первый раз в своей жизни дама, которая никогда не затруднялась в выборе выражений, не знала, что ответить собственному мужу.
Муж воспользовался наступившим молчанием и поднялся с кресла.
– Пожалуй, пора ложиться. Доброй ночи, Лиза…
– Сядь! – грубо оборвала генеральша.
Александр поморщился, однако распоряжение выполнил.
– Кто из нас сошел с ума, ты или я? – осведомилась генеральша с той же купеческой прямолинейностью. – Скажи, ради Бога, а то умру и не узнаю, с каких пор нищие барышни начали отвергать выгодных женихов?
Александр сморщил длинный нос.
– Лиза, уверяю тебя, ты ошибаешься. Катя не обычная девица на выданье. Все ее мечты связаны только с пением…
Елизавета Прокофьевна не выдержала.
– Очнись, глупец! – закричала она. – Она мечтает о том же, о чем мечтают все женщины! О красивых платьях и драгоценностях! О богатом муже! О собственном доме! О том, как выбраться из нищеты и избавиться от чуждой опеки! Если ты в этом сомневаешься, давай спросим ее саму! – Генеральша перевела дыхание: – В чем дело, Александр? Ты что, влюблен в эту девочку?
На этот раз муж действительно покраснел.
– Ты с ума сошла! Катя младше Лили на пять лет! – Он взглянул Елизавете Прокофьевне в глаза и встал. – Неужели ты так плохо узнала меня за двадцать пять лет?
Генеральша схватила его за рукав.
– Прости, прости меня, – торопливо проговорила она. – Просто я очень удивилась. Пойми, Александр, для Кати это блестящая партия! Мы должны дать ей возможность самой решить свою судьбу, иначе потом она может нас упрекнуть!
– Пожалуй, ты права, – согласился генерал после раздумья. – Поговори с ней сама, хорошо? Я не знаю, как делаются такие вещи.
– Хорошо, – выдохнула Елизавета Прокофьевна и положила руку на ладонь мужа. – Я скучаю, Александр. Мне тебя очень не хватает.
В воздухе повисла смущенная пауза. Генеральша почувствовала, что у нее краснеют уши. Нельзя было этого говорить, нельзя было так унижаться! Да, но почему?… Ведь Александр ее законный супруг!
Генерал склонил лысеющую голову, неловко поцеловал запястье жены, не глядя в глаза, пробормотал:
– До завтра, милая.
Вскочил с кресла и проворно вышел из комнаты.
Генеральша уставилась в темноту невидящими глазами. Затем снова взяла канделябр и устало потащилась прочь – несчастное неуклюжее животное, истекающее кровью.
Почему жизнь так несправедлива? Почему именно тогда, когда женщина хочет отдать накопленное в душе богатство, она становится никому не нужна?…
Елизавета Прокофьевна медленно поднялась по ступенькам, остановилась перед зеркалом и наклонилась к беспощадному стеклу. Разглядела каждую морщинку на полном лице, каждый седой волос на голове, каждую складочку возле губ, глаза, в которых плескались невыплаканные соленые озера.
– Старуха, – пробормотала она.
Горько усмехнулась и потащилась дальше, навстречу своему одиночеству.
Извольская жила в старом каменном доме…
Извольская жила в старом каменном доме на набережной. Закрытый подъезд, консьержка, цветы на площадках, новый зеркальный лифт, не испещренный народным творчеством, – все вокруг выглядело солидным, добротным и ухоженным.
– Да-а-а, – протянул помощник Роман, обводя взглядом потолок лифта, выложенный матовым пластиком, и сверкающее зеркало без единого пятнышка. – Сколько же надо зарабатывать, чтобы так жить?
– По-моему, чтобы так жить, достаточно вести себя по-человечески, – ответил Алимов.
– Вы это скажите нашим домовым алкашам! Не успели новый лифт поставить, как они его заблевали, а местная шпана зеркало разбила!
Мягко тренькнул звонок, кабина спружинила и остановилась. Двери разошлись в разные стороны без привычного лязга.
Две квартиры располагались по обе стороны от лифта, друг против друга. Ниже на площадке стояла металлическая этажерка с цветами, маленький диванчик и столик с пепельницей. Роман цокнул языком и показал большой палец:
– Европа!
Алимов приложил палец к губам и нажал кнопку звонка. Дверь открыла худенькая женщина в рабочем фартуке, повязанном поверх халата. Водянистые голубые глаза быстро обшарили посетителей с головы до ног.
– Анна Петровна? – спросил Алимов, приподнимая шляпу.
– Она самая, – отозвалась женщина, и с подозрением покосилась на Романа с маленьким чемоданчиком в руках. – А это кто такой? Мне Ирина Витальевна про него ничего не говорила.
– Это Роман, мой помощник, – представил Алимов. – Можете позвонить Ирине Витальевне, мы подождем.
Женщина немного поколебалась и махнула рукой.
– Входите. Вы Вадим Александрович, правильно? Ирина Витальевна сказала, вы будете квартиру осматривать. Всю, что ли?
– Всю, – ответил Алимов.
– Тогда разувайтесь, – скомандовала женщина. – Ирина Витальевна ни пылинки дома не выносит.
Квартира Извольской была просторной и современно спланированной. К спальне примыкало две двери, одна из которых вела в ванную, а другая в гардеробную комнату. Здесь они с Романом задержались, снимая отпечатки с сумочек Извольской. Вдоль правой стены комнаты висели женские вещи, вдоль левой – мужские. В большом шкафу с зеркальными створками напротив входа хранилась обувь и аксессуары вроде сумочек, поясов, галстуков и шляп. Кроме этого в комнате стоял женский манекен с несколькими надетыми друг на друга париками.
– Давно вы работаете у Ирины Витальевны? – спросил Вадим Александрович, закрывая деревянную створку шкафа.
– Примерно год, – отозвалась домработница, молчаливой тенью следовавшая за ними повсюду.
– А как вы к ней попали?
– Меня рекомендовал Павел Платоныч.
– Кто это? – удивился Алимов.
– Как кто? – в свою очередь удивилась Анна Петровна. – Директор её! Он всеми делами Ирины Витальевны занимается! Гастролями, контрактами… Ирина Витальевна без него ни одну бумажку не подписывает. Я у него больше десяти лет работаю, – объяснила женщина. – Он меня и рекомендовал, когда Ирине Витальевне понадобилась помощница.
Алимов записал телефон импресарио.
– Анна Петровна, у кого есть ключи от этой квартиры? – спросил он.
– У хозяев и у меня.
– А у Павла Платоныча?
Уголки рта женщины задумчиво опустились.
– У Павла Платоныча? Не знаю. Человек он доверенный, а про ключи не знаю. Спросите у Ирины Витальевны.
Эту фразу она повторила в ответ на вопрос, бывают ли в квартире гости, кто приходит чаще других и есть ли у примадонны родственники.
– А где вы нашли анонимные письма? – спросил Алимов.
– Спроси… – начала домработница и вдруг поперхнулась. – Анонимки-то? А вы откуда про них знаете?
– Никита Сергеевич нанял меня, чтобы выяснить, кто их прислал.
– А-а-а, – протянула женщина. – Тогда идемте, покажу.
Они перешли в большую гостиную, заставленную мягкой мебелью и заваленную подушками. Большой концертный рояль был накрыт чехлом. Пышный ворс ковра щекотал щиколотки, плотные шторы не пропускали в окна яркий свет. Комната выглядела так, будто ее обставлял человек, боявшийся упасть: ни одного острого угла, ни одного твердого покрытия.
Домработница откинула крышку маленького антикварного бюро.
– Здесь, – сказала она, указывая на отделение для бумаги и письменных принадлежностей. – Стопкой лежали. Я начала пыль вытирать, ненароком уронила. Ну, и прочитала.
Внимание Алимова привлекло запертое на ключ отделение в правой части секретера.
– Что здесь? – спросил он.
Анна Петровна поджала губы, порицая вульгарное любопытство.
– Откуда же мне знать. Если заперто, значит, не моего ума дело. Я в закрытые шкафы нос не сую.
– Ну да, конечно, – быстро согласился Алимов. – А это что?
Он взял тяжелый альбом в потертом кожаном переплете.
– Фотографии Ирины Витальевны.
– Можно взглянуть?
Домработница немного поколебалась.
– Ну, раз не заперто… Можно, наверное. Но с собой ничего не дам! – предупредила она.
– Я только посмотрю, – успокоил ее Алимов.
Между картонными страницами альбома были в беспорядке свалены лоснящиеся глянцевые стопки. Никакой хронологии, никакой системы, просто очень много фотографий, сделанных в разных странах, разных театрах в разное время. Большинство снимков было из оперных спектаклей, но попадались и рекламные фотографии примадонны для журналов и афиш. Там же хранилось множество снимков с личными автографами. Алимов узнал принцессу Монако Стефанию, бельгийскую принцессу Александру, несколько известных голливудских актеров и актрис, однако большинство людей были ему незнакомы.
Он терпеливо перебрал глянцевые прямоугольники и перевернул страницу.
Время дало обратный ход, как автомобиль.
На старых потускневших снимках запечатлена счастливая семья. Это было видно сразу: по улыбке красивой женщины с вьющимися волосами, небрежно собранными в узел, по взгляду мужчины, стоявшего рядом с ней, по хохочущей девочке, цепляющейся за руки родителей. Девочке на фотографии лет пять. Тонкая длинноногая фигурка, уверенный взгляд домашней любимицы.
Снимок на море. Девочка сидит в центре огромного полосатого надувного круга, женщина тайком строит ей «рожки» за спиной.
Терраса с видом на смутно знакомый беломраморный город. Полоска моря на горизонте, вьющиеся растения на веранде, столик с большой вазой фруктов и открытой бутылкой вина. Веселые лица родителей.
Распахнутый багажник автомобиля. Иномарка, странно выглядевшая на старом снимке. Мужчина достает из багажника плед, женщина дремлет в шезлонге, подставив солнцу лицо. Девочка показывает фотографу язык.
Старых фотографий немного, и каждая тщательно вставлена в прорези на странице. На последней – школьница в белом фартуке за партой, с чинно сложенными руками. Губы сжаты, словно девочка изо всех сил старается не рассмеяться.
Алимов достал снимок и перевернул. На пожелтевшем обороте быстрым изящным почерком написано: «Ирочка идет во второй класс». И проставлена дата: 1 сентября 1980 года.
Алимов аккуратно вставил снимок на место и закрыл альбом.
– Что-нибудь еще? – спросила уставшая домработница.
– Нет, пожалуй, все, – ответил Алимов и встал с кресла. – Спасибо.
Между фотографиями оперной примадонны и восьмилетней второклассницы зияла дискретная черная дыра.
