Текст книги "Обратимость"

Автор книги: Лия Шатуш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Лия Шатуш
Обратимость

Снова ночь

Я открываю глаза – ночь

Я закрываю глаза – ночь

Мои легкие наполнены ночью, как темный колодец застывшей водой, в которую смотрит молчаливый месяц.

Я дышу ей, не чувствуя ничего, я смотрю в нее, как слепец, не видя ничего

Ничего вокруг, никого рядом…

В моем звенящем дне, полным голосов и шума, я вижу тихую ночь, в лицах близких – пустоту ночи.

Она, как многоликая царица, окутала меня звездной мантией, сделав своим избранником, своим фаворитом, заставив примоститься у ее царственных ног в покорности.

Я смотрю в ее глаза, полные звезд… Вот-вот они рассыплются звенящим блеском в моей душе, оставив в ней пустоту. Она уводит меня жестами своих прозрачных рук, побуждая повиноваться им, как безвольную марионетку. Она говорит со мной на разных языках, ни один из которых я не знаю. Она отражается во всех зеркалах неизвестными мне отражениями. Она оставит меня одного, но будет во мне, как есть: многоликая и изменчивая, как вода, резкая и улыбающаяся, как блеск кинжала, заботливая и холодная, царственная и требовательная в любви к ней.

Она выносит и родит во мне усталость – свое любимое чадо. И закрепит его во мне так, что я не замечу, и оставит со мною навсегда, как живой организм, как трепещущий полный нервных окончаний комок. Он будет биться во мне вместо сердца. Так, как я когда-то чувствовал живое сердце, я буду чувствовать усталость. Буду смотреть сквозь нее в день и видеть ночь, направлять сквозь нее чувства, что будут возвращаться ко мне, не найдя цели, говорить сквозь нее, но останусь неуслышанным, думать сквозь нее, но потеряю свои мысли, и они уже не принадлежат мне. Они отвергли меня, как недостойного.

Я несу на себе крест из страданий и несбывшихся снов. За мной тянется шлейф из безысходности и тишины. Впереди меня безводная пустыня, в которой я изучил каждую песчинку. Я знаю, что увижу, если подниму голову, а под ногами моими пропасть.

В глаза мои смотрят пустые глазницы Вечности, она всегда одна и та же… она всегда похожа на ночь… ее невозможно избежать и нет от нее спасения. Она вызвалась мне в невесты и ревностно охраняет мой взгляд и делает так, что я вижу только ее.

В уши мне шепчет дурманящий голос Очевидности. Он всегда один и тот же и никогда не поменяется. Я знаю, что он скажет мне завтра, через месяц, год, много лет и веков. Порой я путаю его с моими мыслями, настолько он сросся со мной. Порой я растворяюсь в нем, будто всегда был с ним одним целым.

Что я могу дать тебе? Оставшись со мной – ты будешь страдать, потеряв меня – ты будешь страдать. Ты не услышишь от меня ничего нового, каждый день будет один и тот же. Я буду с тобой как твое проклятие и оставлю тебя, проклинающей меня. Мои движения заучены, жесты не замечены, образы не меняются. Я передам тебе свою усталость, как новый плод, от моих рук не изойдет ничего, кроме холода вечности. Голос мой будет звучать поначалу в твоих ушах, но потом исчезнет, растворившись среди аромата дурмана. Ты будешь видеть моими глазами и слышать моими ушами, перестав отличать себя.

Равноценна ли жертва тому, что ты имеешь сейчас?

Молодая луна

Жизнь сильно изменилась с тех пор, как у нас откуда ни возьмись появились вампиры. Они пришли неожиданно и тихо. Никто не знал об их существовании, уж не знаю сколько недель ли или месяцев, так как широкой общественности никто ничего не сообщал, она сама обо всем вскоре узнала. Узнала об их приходе, но кто они, сколько их, как они выглядят и прочие детали балансировали на грани небылиц, которыми нас пичкали газеты и бесконечные слухи. Последние доходили до таких нелепостей, что вызывали у многих реалистов кривые усмешки, а лично у меня тошнотворные рефлексы.

Никто не знал, как они живут и опасны ли они вообще, так как обескровленных трупов не наблюдалось (или о них просто умалчивали), и появление их где бы то ни было, даже мельком рассматривалось сровни пришествии мессии.

Однако жизнь изменилась еще более, обратившись почти в первородный хаос, когда позже появились другие вампиры. Также никто не знал, откуда они пришли и сколько их, зато все знали, что эти существа опасны. Они нападали на людей, выпивая из них кровь, делали такими же, как и они, или убивали. Никто не мог объяснить, почему так происходит, и никто не знал, отличаются ли эти вампиры от тех, кто пришел раньше. Высшие власти молчали, скрывая все за семью печатями, и было почему. Тем не менее еще позже стало известно, что вампиры, убивающие людей, это другой “сорт” вампиров, другой класс или вид. Появилась обширная информация, будто один из представителей клана вампиров заявил, что они не имеют никакого отношения к тварям, убивающим людей. Однако откуда эта информация “началась“, что в себе заключала и где “кончилась”, неизвестно. Потому что все интересное и насущное часто раздувают, переделывают и снабжают выдумками, в итоге становится неясно, где правда, а где ложь.

Тем не менее чтобы как-то обозначить новый опасный класс этих кровососов, их стали звать “твари”. Это действительно были твари, так как по сравнению с благородными выходцами их вида первые не имели ни рассудка, живя лишь инстинктом крови, ни жалости и, в общем-то, никаких чувств, чем походили на животных.

Они нападали по ночам, днем их нельзя было нигде найти (во всяком случае все боялись их искать). Они нападали резко, жертва едва ли успевала понять, что произошло. Подобные объявления иногда появлялись в газетах, и запуганный народ, пробираемый ознобом ужаса, узнавал о том, как именно это происходит, чего ожидать и опасаться. А уцелевшие чудом очевидцы распространяли повсюду свои свидетельства.

Ученые в бешеных ритмах принялись изучать этих существ и изобретать средства для борьбы с ними. Так как их число изначально было невелико, потерь тоже особо не наблюдалось. Тем не менее борьба велась, выход нашелся. Уж не знаю, помогало ли новое созданное оружие, но их число не увеличивалось, казалось, даже уменьшалось. С тварями боролись активно и серьезно. Все средства массовой информации кишели очередными новинками и усовершенствованиями для борьбы. Постоянно выходили новые законы, подтверждения и соглашения между разными сторонами и организациями. Что происходило на самом деле, знали только избранные.

Что касается простых людей, то они впали в панику. По ночам город вымирал. Из звуков можно было услышать только или редкое бурчание двигателя автомобиля или шорохи каких-то невидимых животных. Часто, глядя из окна, я наблюдала зыбкий дрожащий свет фонарей, что, как светочи жизни, рядом с моим домом освещали темную аллею. Свет серебристой дрожащей паутиной просачивался сквозь молочный вязкий туман. Он обрывками висел в атмосфере. Иногда мне казалось что там, за окном, я вижу другой мир… Настолько он становился чужим ночью.

Таково было мое частое занятие по вечерам.

Однако время шло, пытливое людское воображение на месте не стояло, жаждая узнать все новые подробности об опасных гостях. В конце концов выяснилось, что новое оружие, которым владели обычные обыватели, почти не спасает от нападения тварей. Так как они нападали так резко и неожиданно, что человек едва ли успевал среагировать. Если их зубы оказывались в твоей шее, то бесполезно уже было применять что-либо.

Их число не увеличивалось. Всем стало интересно, почему это так происходит, поэтому вскоре кто-то, особенно пытливый, пустил новую сплетню, что твари боятся благородных вампиров как огня. Последние, видимо, желая не то защитить людей, не то из иных каких-то своих соображений, могли запросто уничтожить любое число тварей без вреда для себя. Однако в свете ходили и другие сплетни по этому поводу.

Опубликовывались и обширные рассуждения исследования ученых, что, мол, ДНК тварей или что-то там еще имеют непостоянную хрупкую структуру. У кого было время и желание разбираться в этих пространных, в большинстве своем необоснованных рассуждениях, разбирался и даже делал свои выводы, и тут же спешил поделиться с остальным миром. Так сплетни росли и множились, одна нелепее другой. Я уже давно перестала в них верить.

О “благородных” собратьев тварей было известно еще менее, чем о самих тварях. Сведения о них имели большую цену и собирались тем тщательнее, что их судьбой интересовались все, кому не лень. Однако изыскания большинства оказывались тщетны. “Благородные” ревностно относились к изолированности своей группы и чуть ли не под страхом смерти не пускали туда посторонних и даже тех, кому доверили свою охрану (как я узнала позже).

Они жили закрыто. Где? Никто не знал или знали немногие. Они не показывались нигде, и даже если и показывались, то едва могли быть отличимы от людей. Говорили, что они не боятся дневного света, но все же предпочитают сумрак. Говорили, что они ведут себя совсем иначе, чем люди: отчужденней, высокомерней и грубей. Еще бы, нагло посягать на личную жизнь и вперивать в нее свои любопытные праздные взоры, кому бы понравилось. Их можно понять и не обижаться на них. Говорили, что они гораздо красивее и среди них нет старых (хотелось бы верить). И еще говорили много чего, едва ли в это можно было верить. Я не верила ни во что.

Находились те, кто верил во все и, более того, объявлял себя преданным фанатом “благородных”. Куча таких фанатов рылась в сплетнях, отыскивала, видимо, успешно места обитания “благородных” и оккупировала их укрытия. Но вреда они никакого не доставляли. Какой может быть вред от безобидно жужжащей мухи? Разве только ее хочется поскорей прихлопнуть. Эти фанаты открыто жаждали воссоединиться с вампирским кланом. Не видя их представителей, они уже любили их всей душой, посвящали им свою жизнь. Эти люди, на которых и смешно, и жалко было смотреть, хотели быть вампирами. Они думали, что это романтично. Они хотели быть любимыми вампирами и не отчаивались в этом (несмотря на явное презрение со стороны “благородных”, по моим подозрениям). Они витали в облаках любви, романтики: они хотели, как говориться, жить в их кругу долго и счастливо, и… вечно.

К сожалению, тех, кто хотел жить вечно, оказывалось гораздо больше, а все остальное им было неважно. Эти люди находили огромное количество способов контактировать с вампирами, но так как я не слышала еще о том, что кто-либо из смертных удостоился чести обрести вечную жизнь, то, думаю, их попытки все еще терпят неудачу.

Меня лично слово “вечность” как-то не то напрягает, не то пугает. Я много думала, хотелось ли мне жить вечно, и приходила скорее к отрицательному ответу, чем к положительному. Или, точнее, не совсем так, я бы согласилась удлинить свою жизнь, но сделать ее вечной – вряд ли. В любом случае мысли о вечной жизни казались кощунственными, и я предпочитала не думать об этом. Единственное, относительно разумное объяснение, которое я находила для “вечности”: человек изначально не был создан для нее. С рождения он пребывал в каких-либо рамках. Он ограничен хотя бы даже физической оболочкой. И вырываться за рамки положенного (не зря ведь это “было положено” кем-то свыше) по меньшей мере наглость, и вряд ли она приведет к чему-то положительному. В конце концов, все вечное когда-нибудь да надоедает. Его перестаешь замечать со временем, зная, что оно всегда здесь, “под рукой”, и никуда не денется…

Так вот, клан закрыт. Его представителей не так уж и много, это личное мое мнение, при всей их ненависти к смертным, очевидно, что никто еще из смертных не стал бессмертным. Своей наглостью и излишним любопытством люди сами настроили против себя “благородных”, как мне кажется.

Меня поражала их глупость в этом плане. Если они хотят понравиться, то такая настойчивость никому не придется по душе, или, по-другому, если они видят, что их отвергают, то зачем навязываться? Легче от этого никому не станет. Однако они липли к феномену “вампирства”, как пчелы на мед, и мне становилось от этого еще противней, и я еще более понимала “благородных”.

Из-за таких вот фанатских поползновений, да и по другим причинам, о которых никто не знал, стали образовываться организации их защиты. Вскоре они объединились в одну большую. Организация приобрела такой вес и силу, что вышла на государственный уровень по важности, при этом оставаясь абсолютно закрытой от любопытных глаз. Именно она обеспечивала не только секретность себе и своей деятельности, но и секретность всего, что касалось вампиров. Не удивлюсь, если узнаю, что ее работа уходит корнями в глубокое прошлое или же что у нее связи еще и с другими странами, и она мастерски раздувает и распускает нужные сплетни про своих подопечных, чтобы сбить с толку тех, от кого оно их спасает.

Итак, все знали о существовании “благородных” и наличии организации по их протекции, более никто ничего не знал или, может быть, только избранные.

Хоть к сплетням доверия не имелось, но это не значит, что меня не занимала судьба “благородных”. Конечно же, и увидеть их хотелось. Я интересовалась ими, но не так рьяно и до одурения, как это делали другие. Их наглость остужала мои порывы, и в сердце жило чувство вины перед этими созданиями, принадлежащими неизвестно какому разуму. Я интересовалась ими, так сказать, осторожно и ненавязчиво.

Однако никто не мог забраться в мою душу, а в ней бушевал настоящий ураган! Я постоянно думала о том, какие они, как они живут. Думала о том, что мне доведется когда-нибудь увидеть их и не только. Руководствуясь чисто искренними замыслами, я допускала смелые мысли, что они не смогут оттолкнуть такого человека, как я. Хотя чем, в общем-то, я отличаюсь от остальных с вампирской точки зрения? Ничем. И этот грустный факт заставлял стыдиться иногда своих мечтаний. Но я не могла запретить себе мечтать, уж эту привилегию у меня никто отобрать не смел!

Что касается моей души и внутреннего состояния, то я была очень чутким и внимательным человеком. Уж не знаю, как пришли ко мне эти способности, но часто я видела то, что не видели другие. Здесь не идет речь об обладании тем даром, какой имеют все ясновидящие, мой дар был гораздо примитивней, но он был. Может быть, это и даром нельзя было назвать. В общем, я замечала и чувствовала многое: чувствовала опасность, если она могла быть, чувствовала какой человек и видела, что он из себя представляет, чувствовала, если место “заряжено” плохой энергией, как выразились бы мистики. Но все эти ощущения ютились на уровне подсознания, поэтому сложно описать их словами и дать осмысленный отчет, откуда они и как я ими пользуюсь. Кроме того, от природы мне были даны доброта, застенчивость и тактичность. Тонко чувствуя грани отношений или дозволенного, старалась соблюсти этичность и не лезть дальше, куда ни стоило, чтобы потом не краснеть и не разгребать "наломанные дрова".

Мне часто снились сны о прекрасной стране, другой, не в этом мире, и они принадлежали только мне. В них всегда присутствовало чувство полета. Эти сны повторялись очень часто, делаясь привычными, и уже другие я не воспринимала. Понятия не имею, откуда они пришли, но наверное несли в себе что-то. Что именно? Пока понять не удавалось. Один раз, правда, я поделилась своими впечатлениями по этому поводу с одним человеком, и тот сделал одно довольно справедливое предположение. Он сказал: "А может быть, тебе скучно здесь, на Земле, и душа стремится в другие миры, исследует другие измерения, таким образом компенсируя во сне недостаток впечатлений в земной жизни? А заинтересованность во всем, что выше "земного понимания", во сне дает душе полную свободу и предоставляет желаемое".

Разбирать эти сны было занятием приятным. Обдумывать их, облизывать, как сладкую конфету бесконечных масштабов. Кто-то более материалистичный говорил, что это от легкой жизни. Может быть, причиной этим снам была молодость, ведь я только вступала во взрослую жизнь и то с большой неохотой. Меня как-то задевала жестокость и эгоистичность людей. Не хотелось приобщаться к широкому обществу, а хотелось жить отдельной жизнью, лучше где-нибудь в глуши, только лишь бы меня никто не видел и не трогал. Из-за таких убеждений, как следствие, проистекало постоянное одиночество. У меня почти не было друзей, я не стремилась к обществу, дозволяя людям приближаться ровно до границы моих внешних увлечений. Как бы это дико ни звучало, одиночество полностью устраивало меня. Я укрывалась в нем, как в колыбели, и черпала в нем вдохновение. Такие наклонности некоторые назвали бы мизантропией, но они ошиблись бы, сделав эти выводы. К людям я относилась хорошо, лояльно, гибко и прочее подобное, но просто не подпускала к себе, так как не испытывала в этом никакой потребности.

Однако я отклонилась от темы моих сновидений, так как не случайно здесь заговорила об этом. Как только пришли вампиры, мне стали сниться сны и про них (что очевидно), правда, редко. Они тут же забывались, и никакого значения не имели.

Помню, произошло событие, сильно всколыхнувшее все общество. Стало известно имя клана, который ранее называли только “благородный”. Имя его было Керраны. Красивое. Оно застряло у меня в голове и не желало оттуда уходить. Оно превратилось для меня в заклинание. Мне вновь стало стыдно от этой очередной слабости.

Имя их всплыло неслучайно. Произошло что-то такое, что заставило всколыхнуться организацию, жизнь в ней забурлила и выплеснулась наружу, предоставив людям неясную, но настораживающую информацию относительно существования Керранов. Нет, они не были опасными для людей, но что-то угрожало им. Люди зашевелились и бросились было с горячей готовностью защищать “благородных”. Я тоже напряглась, но понимала, что очередные наши устремления бессмысленны и глупы. Мне в очередной раз стало стыдно за нас. И я где-то в глубине души почувствовала, как ненависть их к нам разгорается еще больше. В душе я звала и говорила: “Нет, это не так! Мы не такие, мы хотели как лучше!..” А получилось как всегда.

После вышеупомянутого события мне стали все чаще и все явнее сниться другие сны. Я видела их. Всегда в темноте, всегда далеко. Они смотрели на меня грустными роковыми взглядами, они знали что-то, но молчали. Я пыталась понять их тайну, но не могла, и они не разговаривали со мной. Непреодолимая отчужденность между нами угнетала до боли. Я не с ними, чужая. Как тогда понять их проблему или несчастье, или вообще что там делалось внутри клана. Во снах они были необычайно красивы, молоды и все грустны. Их грусть до такой степени убивала меня, что каждый раз я просыпалась с огромной тяжестью в голове и в сердце, со взмокшей спиной и с чувством усталости. И каждый раз ругала себя за чрезмерную впечатлительность, но ничего не могла поделать, чтобы избавиться этих снов.

Удивительно, но даже когда вновь вокруг воцарилось спокойствие и люди не то забыли об опасности, не то она действительно отступила, жизнь потекла своим чередом, сны остались. Они не изменились ни на йоту и не поменяли красок. Эта канитель уже начала напрягать, успокаивало лишь то, что они снились не каждый день, и таким образом все же удавалось отдохнуть и снова оказаться в моей волшебной стране. Хотя ее краски почему-то поблекли, делаясь второстепенными по сравнению со снами о вампирах, которые, наоборот, стали ярче. Словно кто-то более могущественный выбирал для меня приоритет снов на ночь.

Где-то приблизительно в это время я задалась жизненной целью проникнуть в организацию. Звучало это по-мировому, но ничего особенного в себе не заключало. Я – обычный человек, без связей и сверхъестественных способностей, и иначе, как просто устроиться туда на работу, более шансов не представлялось. Что ж, назвать себя специалистом в какой-то области было бы неправдой, но у меня имелись иные качества, и с некоторой долей честолюбия они могли считаться достойными для конкуренции с другими претендентами. Искренняя вера в своей полезности и ощущение страннного чувство долга давало отличную мотивацию. Моя полезность казалась неоспоримой, только неизвестно пока, в чем она заключалась. Никто не знал о моих устремлениях и желаниях, даже мой друг, Алекс, которому я доверяла все самое сокровенное. Никто не знал о моих истинных мыслях, и, более того, что они не выходят из головы ни днем, ни ночью в буквальном смысле.

Я стала изучать всю информацию относительно деятельности этой организации. Как выяснилось позже, оказывается, среди этой информации имелась и правдивая. Если бы я чуть больше доверяла внешним источникам, то сделала бы много полезных выводов. Но скептицизм глубоко засел в душе, и легче было не верить ни во что, чем рыться в огромном количестве информации и выбирать, во что бы поверить, а во что нет. Или, в идеальном варианте, убеждаться своими собственными глазами. Но идеала, как известно, не бывает.

Вскоре старания мои стали так усердны и так остервенелы, что их явность не укрылась от глаз Алекса, который время от времени наведывался в гости. Он только посмеялся над ними и пожал плечами.

Долго я искала возможность попасть туда. Меня бы устроила даже должность посыльного для начала. Попасть в организацию было почти невозможно, так как должности они раздавали только своим знакомым или проверенным людям, но никак не со стороны. То есть не объявляли во всеуслышание, что им необходим тот или иной сотрудник. Я нашла адрес и телефон этой организации и принялась думать над тем, как мне туда прийти и что сказать.

Выбрав, наконец, день, я собралась с духом и пошла, не имея никаких четких представлений на счет того, удастся ли авантюра или нет. Увы, поход не увенчался успехом. Можно было догадаться, что там жесткая пропускная система контроля. Меня отправили назад, едва выслушав, да еще и посмеявшись. Я ушла, от обиды с трудом сдерживая слезы, но не собиралась сдаваться. Не получилось в первый раз, может быть, получится в следующий.

Выждав еще около месяца, я явилась туда снова. К счастью, охранник вышел на улицу покурить, что значительно облегчало контакт с ним. Я посмотрела на него оценивающим взглядом, чтобы понять, как себя вести и чего от него можно ожидать. На вид он выглядел достаточно дружелюбным мужчиной и, кроме того, внимательно на меня посмотрел, когда я немного приостановилась перед входом.

– Вы куда, милочка? – достаточно свободно спросил он. Я вздохнула поглубже и начала:

– Иду по очень важному делу, – сказала я как можно серьезней, но в то же время напуская на себя беспомощный вид. Он хмыкнул и осведомился:

– Да? А пропуск у вас есть?

Я побледнела. Началось.

– Откуда ему взяться, если я иду на работу устраиваться?

– Ну как же. Вам должны были пропуск выписать все равно. Вы должны были позвонить.

– Я звонила, но в таких случаях лучше сразу приходить.

Он посмотрел на меня недоверчиво.

– Ну посмотрите на меня, неужели я похожа на преступника? Я и мухи не обижу. Я хотела бы устроиться сюда на работу. Для этого мне нужно пройти в отдел кадров. У меня, к сожалению, нет пропуска.

– Почему именно сюда? – спросил он с таким видом и таким тоном, что я тут же поняла смысл его вопроса, и мне стало стыдно. Видимо, не я одна вот так просто приходила к этим дверям. Увы, дипломатическим талантом я не обладала и находчивостью не блистала. Все, на что можно было рассчитывать, это на собственную искренность, и теперь наивно полагать, что она поможет. Молчание длилось недолго, следовало что-то ответить.

– Я хочу здесь работать, пожалуйста, не могли бы вы пропустить меня? – я взглянула на него таким проникновенным взглядом, на какой только была способна, – позвольте мне хотя бы пройти и спросить, не нужен ли им работник. Не думаю, что от этого кто-то пострадает. Очень вас прошу, пропустите меня и позвольте спросить у них лично.

Охранник усмехнулся и пожал плечами.

– Не знаю, – бросил он и, развернувшись, пошел в свою комнатку, крича другому: – Слышишь, Эл, не знаешь, нам тут никто не требовался? Должность, может быть, какая-нибудь открытая есть.

Я затаила дыхание и напряглась, с одним еще возможно найти общий язык, а вот на второго меня, боюсь, уже не хватит. Почва подо мной постепенно разверзалась, дело принимало нерадостные обороты.

– Не знаю, – ответил ему голос, – они меня в такие вещи не посвящают. А что такое?

– Да тут девочка пришла, вот просит, чтобы я ее пропустил, – сказал он шутливым тоном. К горлу подкатил огромный ком, я закрыла глаза и подумала про себя: “Ну разве так разговаривают, естественно, меня сейчас отправят восвояси”. Я решила попытаться еще раз, уже не понимая, что делаю.

– Пожалуйста, позвольте пройти. Я вполне конкурентоспособна и уверена, что мне подберут работу. Обещаю, не буду навязываться им, и надеюсь, не напрягаю вас.

Я замолчала, чувствуя, что краснею, они тоже молчали, глядя на меня полушутливо, полусерьезно.

– Я очень хочу здесь работать и уверена, что меня возьмут. Мне есть, что предложить. Они вам еще потом спасибо за меня скажут, – произнесла я медленно, придавая вес каждому слогу. Они переглянулись, и один из них усмехнулся.

– Ну что делать-то? – сказал один, другой пожал плечами. Я вновь повторила свои слова и в конце концов меня пропустили, правда, очень неохотно! Взяв при этом документы. Теперь надо было добиться, чтобы меня не выпроводили, не дослушав, в отделе кадров, иначе назад будет вернуться трудно. Мои слабые нервы не выдержат провала.

Не буду вдаваться в подробности попыток добыть себе должность. Скажу лишь, что это стоило огромных трудов. Я бледнела, краснела, ладони покрывались испариной, взгляд горел, сердце стучало как бешеное. Не знаю, заметили ли они эти признаки. Но меня взяли! Последнее слово оставалось за директором, и он, видимо, умилившись моими искренними наивными порывами, дал приказ поставить меня на должность помощника секретаря в информационном отделе. Сказать, что я была несказанно счастлива, не сказать ничего.

Итак, началась работа.

Меня без проблем пропустили через проходную и направили в большое здание, похожее на ангар, с прямоугольными огромными окнами, как в спортзалах. В первые дни мне давали разные анкеты, которые надо было заполнить: анкета о себе, об увлечениях, какие-то психологические тесты и устные беседы. Меня таким образом проверяли на пригодность и серьезность, чтобы иметь возможность раньше времени выявить корыстные цели, если бы таковые имелись. Их не было, во всяком случае, я сама так считала. Коллега по работе, которая сидела сбоку, оказалась весьма осторожной и скрытной, хотя и старалась вести себя достаточно открыто. Я смотрела на нее и понимала, что здесь не принято делиться информацией, но между тем нужно было сохранять с другими сотрудниками дружелюбные открытые отношения, в общем, лицемерить, чего я терпеть не могла.

Я осмотрительно решила не задавать вообще никаких вопросов относительно рода Керранов и вообще постаралась с головой уйти в возложенные на меня обязанности. Увы, из того, что заключала в себе работа, узнать нельзя было ничего. Я обрабатывала какие-то бесчисленные письма и почту и, если надо было, писала на них дежурные ответы, если имелось дело поважнее, то им занималась моя коллега.

Все, что мне довелось узнать, это то, что они не называют себя организацией и не принадлежат ни к какому властвующему высшему органу, но ведут совершенно самостоятельную деятельность, готовую развалиться, как только в ней отпадет надобность. Они называли себя обществом, образованным на добровольной основе, и поддержку, видимо, черпали только из своих резервов. Неизвестно, имелись ли у них отношения с другими обществами у нас или за границей, но вся деятельность нашего общества хранилась в торжественной секретности. К моему удивлению, общество не включало в себя огромное количество служащих и не обладало большим размахом. Все работники имели личную доверенность и прошли проверку временем. Только мой отдел оказался самым открытым для доступа и самым большим. Сюда можно было попасть так же, как попала я. Здесь и работало большинство людей, и занимались они обработкой огромного количества поступающей информации, не несущей в себе особо никакой важности.

Ну что ж, я не теряла надежды и верила, что меня должны были продвинуть вверх, туда, куда имели доступ лишь немногие. Это звучало чопорно и самоуверенно, но если уж я задавалась целью, то достигала ее, как правило, от природы обладая силой воли и стремлением.

Следует обратить внимание на еще одно событие, которое не могло пройти для меня бесследно и наверняка помогло продвинуться выше.

Ко мне подошла однажды Тэсс, секретарь, под началом которой я находилась, и попросила пройти за ней. Она передала меня другому человеку, и мы пошли дальше по кулуарам, одинаковым и серым. Я не решалась спрашивать, куда меня ведут, тем более что незнакомец имел слишком серьезный вид, совсем не располагавший к вопросам.

– Проходите и садитесь на стул, – сказал он, пропуская меня перед собой. Я вошла, и он захлопнул дверь. В комнате имелся один единственный стул, более не оказалось никакой мебели, только в стене за стеклом находилась еще одна маленькая комнатка. Тут же вошли другие люди и молча стали крепить ко мне какие-то приборы с проводами. Я испугалась и осведомилась, что они делают.

– Не бойтесь. Вам сейчас будут задавать вопросы, надо успокоиться и отвечать на них. Это все ваши труды.

Ладони похолодели, я чувствовала, что бледнею, но совершенно беспричинно.

“Допрос” начался. От неожиданности мои холодные ладони, ко всему прочему, увлажнились, руки задрожали, и спина покрылась потом. Я понимала, что нет ничего страшного, но почему-то не могла успокоиться. Мне задавали совершенно стандартные вопросы, которые имелись и в анкетах, заполненных ранее. Я отвечала предельно честно и, в конце концов, убедила себя, что упрекать меня не в чем. Люди за стеклом не обнаруживали совершенно никаких эмоций со своей стороны, только часто смотрели куда-то вниз. Меня отпустили и отправили на рабочее место. Более ни о чем я не узнала, и ничего со мной больше не происходило, видимо, ответы удовлетворили их. Вскоре я даже начала надеяться, что они учтут мою честность и искренность устремлений.

Я продолжала работать как прежде, поняв, что втянута во что-то, из чего уже не вырваться, не потому что меня не отпустят, но потому что чувствовала внутри себя какую-то силу, которая не отпускала. Более того, здесь царила такая атмосфера, что человек, попавший в нее, становился неотъемлемым элементом единого организма, полностью восприняв все его нюансы и детали, он состоял в нем.

В один из дней я заметила директора, которого видела очень редко и который всегда проходил стремглав мимо нашего отдела, не уделяя ему никакого интереса. Я посмотрела на него со всей внимательностью, так как он, напротив, вместо того чтобы промчаться как обычно, шел медленно и будто искал чего-то. Мы встретились с ним взглядами, я дружелюбно кивнула. Он с минуту посмотрел на меня, потом на мою коллегу, которая не обратила на него никакого внимания, в то время как я не могла отвести свой взор от него. В конце концов он продолжил свой путь все также медленно, постоянно что-то обсуждая с сопровождавшими его людьми.