Текст книги "Королева Виктория"

Автор книги: Литтон Стрэчи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава IV
ЗАМУЖЕСТВО

I

Это был определенно родственный брак. Принц Френсис Чарльз Августус Альберт Эмануэль Сакс-Кобургский – именно таким был его полный титул – родился всего через три месяца после своей кузины Виктории, и даже роды принимала одна и та же повитуха. Их бабушка, вдовствующая герцогиня Кобургская, с самого начала мечтала их поженить. Когда дети подросли, такое же желание возникло и у герцога, и у герцогини Кентской, и у короля Леопольда. Сам принц, с того самого дня, когда еще в трехлетием возрасте услышал от няни, что когда-нибудь его женой станет «маленький английский цветочек», никогда не думал ни о ком другом. Когда же впоследствии сам барон Стокмар одобрил его выбор, дело, казалось, окончательно решено.

У герцога был и еще один сын – принц Эрнест. Он был старше на год и являлся наследником княжества. Герцогиня была веселой очаровательной женщиной, светловолосой и голубоглазой. Альберт очень на нее походил и был ее любимчиком, но когда ему было пять лет, они расстались навсегда. Двор герцога не отличался строгостью нравов. Герцог питал слабость к противоположному полу, и ходили слухи, что герцогиня следует примеру мужа. Иногда случались скандалы: например, поговаривали об одном из придворных камергеров, симпатичном и галантном человеке еврейского происхождения. В конце концов супруги расстались, и вскоре последовал развод. Герцогиня уехала в Париж и в 1831 году умерла. Альберт всегда вспоминал о ней с нежностью.

Он рос милым, умным и живым мальчиком. Вел себя хорошо, но иногда мог не на шутку расшалиться. Обладая сильной волей, он не позволял себе перечить. Старший брат был не так горяч, не так целеустремлен, и в спорах всегда побеждал Альберт. Обоих мальчиков, большую часть времени проводивших то в одном, то в другом доме герцога, среди живописных холмов, лесов и ручьев, очень рано забрали у нянек – Альберту не было и четырех – и отдали воспитателю, на чьем попечении они оставались до самого университета. Воспитывались они в простоте и скромности, поскольку герцог был небогат, а герцогство весьма мало и незначительно. Очень скоро стало ясно, что Альберт являет собой идеал юноши. Умный и усердный, он носил отпечаток моральной чистоты своего рода. Как-то в одиннадцатилетнем возрасте он удивил отца, заявив, что надеется стать «хорошим и полезным человеком». И в то же время он не отличался излишней серьезностью. Пусть чувство юмора у него было и невелико, зато он был полон веселья – розыгрышей и передразнивания. И совсем не похож на маменькиного сынка – скакал верхом, стрелял, фехтовал. Больше всего Альберт любил проводить время за пределами дома и никогда не был так счастлив, как во время долгих прогулок с братом по диким местам, окружающим его любимый Розенау, – выслеживать оленя, любоваться пейзажем и возвращаться нагруженным богатыми гербариями. Помимо этого, он обожал музыку. Но в одном, похоже, Альберт не последовал примеру отца: то ли благодаря его особому воспитанию, то ли в силу каких-то иных особенностей характера, он питал стойкое отвращение к женщинам. Как-то в пятилетием возрасте, во время танцев, он зло и с отвращением вскрикнул, когда ему предложили в качестве партнерши маленькую девочку. И хотя впоследствии он научился скрывать такие чувства, полностью они не исчезли.

Братья были весьма популярны в Кобурге, и когда подошло время конфирмации, согласно древнему обычаю в «Зале гигантов» замка состоялся публичный экзамен, на котором присутствовала восторженная толпа чиновников, священников, представителей деревень герцогства и прочие наблюдатели. Помимо герцога и вдовствующей герцогини присутствовали также Их Светлости принцы Александр и Эрнест Вюртембергские, принц Лейнинген, принцесса Хохенлог-Лангенбург и принцесса Хохенлог-Шилингсфуст. Церемония проходила у соответственно украшенного алтаря, который установили в конце зала; возглавлял ее доктор Якоби, придворный капеллан. Открыл церемонию хор, исполнивший первый куплет гимна «Приди, святой дух». Произнеся краткое вступление, доктор Якоби начал экзамен. «Величественная и достойная осанка принцев, – читаем мы в отчете того времени, – их чуткая внимательность к вопросам, откровенность, решительность и точность ответов произвели на собравшихся неизгладимое впечатление». Более всего поражало в их ответах глубокое чувство внутренней убежденности. Экзаменатор задавал такие вопросы, на которые нельзя было ответить лишь простым «да» или «нет». Вопросы были тщательно составлены так, чтобы дать аудитории ясное представление о взглядах и чувствах молодых принцев. Один из трогательнейших моментов наступил, когда экзаменатор спросил наследного принца, собирается ли тот неотступно следовать заповедям Евангелической Церкви, на что принц не просто ответил «да!», но и решительно добавил: «Мы с братом твердо убеждены, что никогда не отступим от канонов веры». Экзамен длился около часа, после чего доктор Якоби произнес заключительную речь и затем последовала короткая молитва; хор пропел второй и третий стихи гимна, и церемония окончилась. Принцы сошли с алтаря в объятья герцога и герцогини, после чего верноподданные жители Кобурга разошлись, полностью удовлетворенные представлением.

После этого развитие Альберта пошло семимильными шагами. В семнадцать лет он приступил к изучению немецкой литературы и философии. Он сказал воспитателю, что старается «до самой глубины постичь идеи великого Клопштока, хотя пока что – добавил он скромно, – не слишком в этом преуспел». Он написал эссе «Немецкий образ мышления и наброски истории немецкой цивилизации», «разбив эссе», по его собственным словам, «на разделы, в соответствии с общими требованиями темы», и закончив «ретроспективой недостатков нашего времени и призывом к каждому исправить эти недостатки по мере возможности и тем самым дать хороший пример остальным». Отправленный на несколько месяцев на попечение короля Леопольда в Брюссель, он попадает под влияние профессора математики Адольфа Кветелета, исследовавшего применение теории вероятностей в политике и морали. Эти идеи увлекли принца, и в результате родилась дружба, продолжавшаяся до конца его жизни. После Брюсселя он поступил в Боннский университет, где быстро достиг выдающихся успехов в изучении наук и был известен социальной активностью. Особое внимание он уделял метафизике, юриспруденции, политической экономии, музыке, фехтованию и любительским театральным постановкам. Тридцать лет спустя один из его приятелей-студентов с восхищением вспоминал приступы смеха, которые вызывали у них пародии принца Альберта. Особенно им нравилась живость, с которой Их Светлость воспроизводил интонации и жесты одного из профессоров, любившего показать на картину, изображавшую улицу в Венеции, и возвестить: «Это Понтарлье», и другого, упавшего в спешке и потом долго искавшего потерянные очки.

После года, проведенного в Бонне, настало время европейского путешествия, и из Англии прибыл барон Стокмар, дабы сопроводить принца в Италию. За два года до этого король Леопольд уже консультировался с бароном по поводу предполагаемого брака Альберта и Виктории. Ответ был замечателен. С присущей ему прозорливостью, отсутствием оптимизма и тонким ощущением морального аспекта ситуации, Стокмар указал существенные, на его взгляд, условия успешного заключения этого брака. «Альберт, – писал он, – прекрасный юноша, достаточно высокий для своего возраста и обладает приятными и ценными качествами характера. Вполне вероятно, в ближайшие несколько лет он превратится в сильного красивого мужчину, с мягкими и простыми, но в то же время величественными манерами. Таким образом, он обладает всеми внешними достоинствами, столь привлекательными для противоположного пола во все времена и во всех странах». Следовательно, исходя из того, что Виктория сама предрасположена к браку, необходимо решить вопрос, соответствуют ли интеллектуальные способности Альберта его предполагаемой роли мужа королевы Англии. Хотя здесь, продолжал барон, многое свидетельствует в его пользу; говорят, что принц тактичен и умен; тем не менее, суждения подобного рода, как правило, необъективны, и барон предпочитает воздержаться от оценки, пока не придет к достоверному заключению на основе личных наблюдений. Затем он добавил: «Однако этого недостаточно. Юноша должен обладать не только большими способностями, но и честолюбием и силой воли. Многотрудная карьера политического деятеля требует от человека не просто склонности и энергичности – она требует такого склада ума, который готов сознательно принести в жертву удовольствия ради всеобщей пользы. Если он впоследствии не удовлетворится сознанием того, что занял одно из самых влиятельных положений в Европе, сколько раз его будет искушать желание отказаться от этой затеи! Если он с самого начала не примет тяжелых обязанностей своего положения и не поймет, что от эффективного их исполнения зависят его честь и счастье, то вряд ли добьется успеха».

Таковы были взгляды Стокмара на качества, необходимые для должного исполнения роли, которую уготовила Альберту его семья; и в ходе путешествия по Италии он надеялся оценить, насколько принц ими обладает. Что же касается самого Альберта, барон, которого до этого он видел лишь изредка, произвел на него сильнейшее впечатление. К тому же впервые в жизни он познакомился с молодым англичанином, лейтенантом Френсисом Сеймуром, назначенным ему в сопровождающие, которого он нашел sehr liebens wurdig[18]18
  Весьма любезным (нем.).


[Закрыть], и с кем разделил теплую дружбу. Галереи и пейзажи Флоренции его очаровали, а вот Рим произвел меньшее впечатление. «Многие прекрасные места, – сказал он, – вполне можно принять за типичный немецкий городок». В беседе с папой римским Григорием XVI он не преминул блеснуть эрудицией. Когда папа заметил, что греки унаследовали свое искусство от этрусков, Альберт ответил, что, по его мнению, они позаимствовали его от египтян; Его Святейшество вежливо согласился. Где бы Альберт ни оказался, он постоянно стремился расширить свои познания, и на балу во Флоренции его заметили увлеченно беседующим с ученым синьором Каппони и не обращающим ни малейшего внимания на дам. «Voila un prince dont nous pouvons etre fiers, – сказал стоящий неподалеку великий герцог Тосканский, – la belle danseuse l’attend, le savant l’occupe»[19]19
  Вот принц, которым можно гордиться. Его ждут прелестные танцы, а он беседует с ученым (фр.).


[Закрыть].

По возвращении в Германию преподнесенные королю Леопольду наблюдения Стокмара были все еще критическими. Альберт, сказал он, несомненно, умен, добр и дружелюбен; он полон благих намерений и благородной решимости, и здравость его суждений по многим вопросам удивительна для его возраста. Однако ему противна напряженная работа; он слишком склонен себя щадить, и поэтому самые лучшие его намерения часто не приносят плодов. Особенно печально то, что он не проявляет ни малейшего интереса к политике и никогда не читает газет. Да и манеры его все еще оставляют желать лучшего. «У мужчин, – сказал барон, – он всегда будет пользоваться большим успехом, чем у женщин, в обществе которых проявляет слишком мало рвения и ведет себя слишком равнодушно и отчужденно». И еще одну особенность подметил острый взгляд старого лекаря: принц был не слишком крепко сложен. Тем не менее, он вполне подходил для планируемого брака. Однако оставалось еще одно очень серьезное препятствие – Виктория явно не собиралась давать своего согласия. Так что когда Альберт прибыл в Англию, он уже готов был полностью отказаться от своих намерений. Ничто не заставит его ждать в неизвестности, признался он другу; он порвет все раз и навсегда. Однако прием, оказанный ему в Виндзоре, показал ситуацию в новом свете. Колесо фортуны внезапно повернулось, и в объятиях Виктории он нашел окончательное подтверждение своей неизбежной участи.

II

Он не был в нее влюблен. В ответ на безграничную преданность молодой кузины он, естественно, испытывал чувства нежности и благодарности, но всепоглощающая ответная страсть его миновала. Хотя Виктория ему очень нравилась, в сложившемся необычном положении его больше интересовали собственные ощущения. Ослепленный и восторженный, он скакал верхом, танцевал, пел и смеялся среди виндзорской роскоши, испытывая новое для себя ощущение – пробуждающееся в груди честолюбие. Его положение будет воистину высоким, завидным! И тут промелькнула иная мысль. Религиозные догмы, увещевания Стокмара, его собственные глубокие убеждения – все говорило об одном: он здесь не ради собственного удовольствия, а совсем по иной причине – чтобы делать добро. Он должен быть «мужественным, благородным и вести себя, как подобает принцу», должен «жить и, если понадобится, пожертвовать собой во благо своей новой страны»; «посвятить власть и усилия великому делу – обеспечению богатства и процветания своего народа». Одна серьезная мысль породила другую. Роскошь и суета английского двора, конечно, приятны, но, в конце концов, сердце его принадлежит Кобургу. «В то время как я неустанно буду направлять всю свою энергию и усилия на благо страны, которая в будущем станет моею и в которой мне дано занимать столь высокое положение, – писал он своей бабушке, – я никогда не перестану ein treuer Deutscher, Coburger, Gothaner zu sein»[20]20
  Быть верным немцем, кобуржцем, верующим (нем.).


[Закрыть]. И теперь он должен расстаться с Кобургом навсегда! Посерьезневший и опечаленный, он ищет утешения в компании брата Эрнеста. Юноши уединились и, усевшись за рояль, скрылись от настоящего и будущего в сладком мире музыки Гайдна.

Потом они вернулись в Германию; и пока Альберт в последний раз наслаждался несколькими прощальными месяцами счастья в родном доме, Виктория в последний раз возвратилась к старой жизни в Лондоне и Виндзоре. Ежедневно она переписывалась с будущим мужем на странной смеси английского с немецким, а дворцовая жизнь тем временем вернулась в накатанную колею. Повседневные дела и развлечения не терпели перерывов; Лорд М. снова был рядом; и Тори были, как всегда, невыносимы. Пожалуй, даже более невыносимы, чем обычно. Ибо теперь, в эти последние моменты, кровная вражда вспыхнула с удвоенной яростью. Пылкая правительница с разочарованием обнаружила, что быть официальным противником одной из сильнейших партий страны не так уж приятно. Дважды Тори вынудили ее поступить против ее желания. Она собралась увековечить высокий статус своего мужа статуей, но оппозиция этому помешала. Она планировала назначить мужу ежегодное государственное содержание в 50000 фунтов стерлингов, и опять-таки из-за Тори ему назначили лишь 30000. Куда уж хуже! Когда вопрос обсуждался в парламенте, было заявлено, что большая часть населения бедствует, и что 30000 фунтов равны ежегодному доходу Кобурга; однако ее дяде Леопольду назначено 50000 фунтов, и было бы просто чудовищным дать Альберту меньше. Сэр Роберт Пил – чего и следовало ожидать – имел наглость произнести речь и проголосовать за снижение суммы. Королева очень рассердилась и в качестве мести решила не приглашать на церемонию бракосочетания ни одного тори. Она сделает исключение лишь для старого лорда Ливерпуля, но даже герцога Веллингтонского и то не позовет. Когда ей сообщили, что отсутствие герцога на церемонии равносильно национальному скандалу, она рассердилась еще больше. «Что! Этот старый бунтарь! Я не желаю его видеть», – якобы сказала она, по свидетельству некоторых очевидцев. Позже она была вынуждена послать ему приглашение, но при этом даже не попыталась скрыть горечи своих чувств, так что герцог прекрасно знал о всей подоплеке дела.

Однако гнев королевы вызывали не только Тори. По мере приближения свадьбы она становилась все резче и деспотичнее. Королева Аделаида ее раздражала. Король Леопольд тоже проявлял в письмах «невежливость». «Дорогой дядя, – сказала она Альберту, – уверовал, что должен распоряжаться всем на свете. Однако, – резко добавила, – в этом нет необходимости». Даже сам Альберт был не безупречен. Увлекшись кобургскими делами, он не придавал особого значения происходящему в Англии. А в это время возникли проблемы с формированием его двора. Ему высказали мнение, что не следует окружать себя ужасными вигами. Возможно, это и справедливо, но он не понимал, что единственной альтернативой ужасным вигам были не менее ужасные тори; к тому же, было бы совершенно противоестественным, если бы его джентльмены начали голосовать против джентльменов королевы. Он пожелал назначить себе личного секретаря. Но как не ошибиться в выборе? Никто, безусловно, не мог дать лучшего совета, чем Лорд М., а Лорд М. предложил ему своего собственного личного секретаря – Джорджа Ансона, убежденного вига. Альберт пытался возразить, но безуспешно; Виктория просто объявила о назначении Ансона и дала указания Лейзен написать принцу и ознакомить его с деталями.

В следующий раз он озабочено написал о необходимости соблюдения придворными моральной чистоты. Ученица Лорда М. сочла Альберта слишком уж строгим и в краткой англо-немецкой записке изложила свое собственное мнение. «Мне очень нравится леди А., – написала она, – только она бывает немного зла и слишком резка с окружающими, что, конечно, неправильно; я думаю, мы должны терпимее относиться к другим, хотя, конечно, если нас не наставлять на путь истинный, мы вообще можем зайти невесть куда. В этом я никогда не сомневалась. Безусловно, это всегда правильно, указать человеку его ошибки, если он их не замечает; но излишняя резкость слишком опасна».

В другом вопросе она была настойчива. Со времени того случая с леди Флорой Хастингс, судьба отвернулась от сэра Джеймса Кларка. Его некогда процветающая практика резко уменьшилась; никто больше к нему не обращался. Одна лишь королева хранила верность. Она покажет миру, сколь мало беспокоит ее общественное мнение. И она пожелала, чтобы Альберт взял «бедного Кларка» своим личным врачом. Он последовал этому совету, но время показало, что выбор был не слишком удачен.

День свадьбы был назначен, и пришла пора Альберту оторваться от семьи и сцен своего детства. С тяжелым сердцем прощался он с любимыми местами – лесами и долинами, где провел столько приятнейших часов, охотясь и собирая гербарии. В глубокой печали сидел он на прощальном банкете во дворце и слушал музыку, исполняемую государственным оркестром. Настал час прощанья. Улицы были полны народа. На короткие мгновения его взгляд порадовался бушующему морю родных немецких лиц, а слух – дружному рокоту гортанных голосов. Он остановился, чтобы сказать последнее прости своей бабушке. Это был трогательный момент. «Альберт! Альберт!» – воскликнула она, когда карета снова тронулась, и без чувств рухнула на руки сопровождающих ее слуг. В Кале его ожидал пароход, и в окружении отца и братьев он, подавленный, ступил на борт. Вскоре поводов для грусти стало еще больше. Плаванье оказалось крайне суровым; герцог быстро спустился вниз, а оба принца, по свидетельству очевидцев, лежали по обе стороны лестницы «в почти что беспомощном состоянии». В Дувре на пирсе собралась громадная толпа, и «принцу Альберту, продолжающему страдать до последнего момента, потребовались невероятные усилия, чтобы поклониться собравшимся». Чувство долга восторжествовало. Это было странное предзнаменование: настроение, с которым он ступил на английскую землю, сопутствовало всей его будущей жизни в Англии.

А между тем Виктория, все более волнуясь, пала жертвой собственного темперамента и нервозности. Ее все больше лихорадило, и наконец сэр Джеймс Кларк нашел у нее корь. Но и на этот раз диагноз сэра Джеймса оказался неверным. Вовсе не корь атаковала ее, а совсем иной недуг; ее свалили озабоченность, сожаление и сомнения. Два года она была сама себе хозяйкой – два счастливейших года своей жизни. И теперь всему приходит конец! Она попадет под чужое влияние – ей придется пообещать быть хорошей и послушной… тому, кто, быть может, начнет ей мешать, перечить – о, как это будет ужасно! И зачем только она решилась на этот опасный эксперимент? Разве ей не хватало Лорда М.? Конечно, она любит Альберта, но и власть она любит тоже. По крайней мере, одно совершенно ясно: пусть она и станет женой Альберта, но всегда будет оставаться королевой Англии. Он появился снова, в шикарном мундире, и ее сомнения растаяли, как утренний туман. 10 февраля 1840 года состоялась свадьба. Молодожены отправились в Виндзор и, разумеется, далеко не в одиночестве. Их сопровождала свита и две особые персоны – барон Стокмар и баронесса Лейзен.

III

Альберт предвидел, что жизнь в браке не будет спокойной, но он даже приблизительно не представлял себе всей тяжести и сложности ожидающих его трудностей. В политическом смысле он ничего не значил. Лорд Мельбурн был не просто премьер-министром, фактически он был личным секретарем королевы, полностью контролируя политическую жизнь монархии. Британская конституция не знала такого термина, как «муж королевы». Похоже, в государственных делах места для него не нашлось, да и сама Виктория не стремилась исправить положение. «Англичане, – сказала она принцу, когда во время обручения было предложено пожаловать ему титул пэра, – очень не любят, чтобы иностранцы вмешивались в дела их правительства, и некоторые газеты уже выразили надежду, что вы воздержитесь от такого вмешательства. Я, конечно, уверена, что все будет именно так, но если вы станете пэром, все скажут, что принц намерен заняться политикой. Я-то знаю, вы никогда этого не сделаете!» В действительности она не была настолько уверена, но хотела, чтобы Альберт учел ее точку зрения. Он, надо полагать, будет идеальным мужем, но должен понимать, что с управлением страной она и Лорд М. прекрасно справятся без его помощи.

Вскоре принц обнаружил, что столь незавидную роль ему отвели не только в политике. Даже в качестве мужа его функции были весьма ограничены. Всей частной жизнью Виктории самолично правила баронесса, и она не имела ни малейшего намерения хотя бы на йоту поступиться властью. Со времени вступления на престол ее могущество значительно возросло. Помимо тайного и огромного влияния, которое она приобрела, занимаясь частной перепиской Виктории, она стала еще и суперинтендантом королевского дома, контролировала важнейшую часть личных расходов королевы. Очень скоро принц осознал, что он не хозяин в собственном доме. Мельчайшие детали его собственной жизни и жизни его жены находились под постоянным надзором: ничего нельзя было сделать, не заручившись предварительно одобрением Лейзен. А Виктория, обожающая Лейзен с неизменной силой, не видела в этом ничего предосудительного.

Ненамного счастливее оказался принц и в своем светском окружении. Робкий молодой иностранец, неловко чувствующий себя с женщинами, невыразительный и упрямый, практически не имел никаких шансов добиться успеха в обществе. Его внешность тоже обернулась против него. Хотя в глазах Виктории он был воплощением мужской красоты, ее подданные, чьи вкусы были менее подвержены тевтонскому влиянию, не разделяли ее мнения. Их – и особенно высокородных леди и джентльменов, естественно, видевших его чаще, – в первую очередь отталкивало в лице, фигуре и в самом поведении Альберта их неанглийскость. Он, несомненно, обладал правильными чертами лица, но было в них что-то уж очень гладкое и самодовольное. Был он высок, но несколько нескладен, и ходил слегка неуклюже. По их мнению, этот юноша скорее напоминал какого-то иностранного тенора, чем царствующую особу. В этом не было ничего хорошего, и стиль поведения, принятый принцем с момента его приезда, никак не способствовал развенчанию такого мнения. Отчасти из-за природной неловкости, отчасти из боязни неподобающей фамильярности, а отчасти из-за стремления к абсолютной точности, его манеры страдали чрезмерной официальностью, даже жесткостью. Где бы ни бывал принц, он казался окруженным плотной изгородью колкого этикета. Он никогда не появлялся в обычном обществе; никогда не гулял по улицам Лондона; во время верховых прогулок и в поездках его всегда сопровождал адъютант. Он желал оставаться неприступным, и, если ради этого пришлось бы отказаться от друзей, значит, так тому и быть. К тому же он был не слишком высокого мнения об англичанах. Насколько он мог судить, они ничем не интересовались, кроме охоты на лис и воскресных ритуалов; метались между неподобающей фривольностью и неподобающей мрачностью; когда к ним обращались по-дружески весело, изумленно таращились; и вообще не понимали зачастую ни хода его мыслей, ни его тяжеловатого немецкого юмора. Поскольку было совершенно ясно, что с этими людьми у него не может быть ничего общего, то не было и никаких причин поступаться ради них правилами этикета. В личном общении он умел быть естественным и обаятельным; Сеймур и Ансон были от него в восторге, и он отвечал им взаимностью; но они были всего лишь подчиненными – его исповедниками и исполнителями его воли. Поддержки и утешения истинной дружбы он не знал.

Впрочем, у него был друг – или, скорее, наставник. Барон, снова утвердившись в королевской резиденции, от всего сердца желал служить во благо принцу, как более двадцати лет назад служил его дяде. И хотя теперешняя ситуация во многом походила на прежнюю, отличия, тем не менее, были немалыми. Вероятно, в каждом случае трудности были в равной степени велики, но нынешние проблемы были значительно сложнее и интереснее. Юный доктор, неизвестный и незначительный, не имеющий за душой ничего, кроме собственной сообразительности и дружбы малозначимого принца, превратился в высшего поверенного королей и министров, зрелого годами, репутацией и мудростью богатейшего опыта. Он мог позволить себе относиться к Альберту с отцовской любовью и авторитетом, но, с другой стороны, Альберт не был Леопольдом. Барон прекрасно сознавал, что у Альберта отсутствуют присущие его дяде твердость и честолюбие, равно как и непреодолимое стремление к личному величию. Он был добродетелен и благонамерен, он был умен и образован, но не проявлял ни малейшего интереса к политике и не обладал даже признаками властного характера. Оставленный без присмотра, он почти наверняка превратился бы в возвышенное ничтожество, в беспомощного дилетанта-эстета, в дворцовый придаток без власти и влияния. Но его не бросили: Стокмар об этом позаботился. Ни на шаг не отходя от своего ученика, барон-невидимка неустанно толкал его вперед по тропе, протоптанной много лет назад Леопольдом. Но на этот раз конечной целью было нечто большее, чем заурядная царственность, достигнутая Леопольдом. Награда, которую Стокмар со всей его энергией и беззаветной преданностью заготовил для Альберта, была воистину огромной.

Самым сложным в этом предприятии было начало. Альберт легко приходил в уныние: стоило ли бороться ради того, чтобы сыграть роль, вызывающую у него тоску, и в которой, что совершенно ясно, никто, кроме дорогого барона, не желает его видеть? Куда проще и спокойнее пустить все на самотек. Но Стокмар не мог этого допустить. Он постоянно играл на двух струнах – чувстве долга Альберта и его личной гордости. Неужели принц забыл те благородные цели, которым должна быть посвящена его жизнь? Неужели он допустит, чтобы им самим, его женой, семьей, самим его существованием управляла баронесса Лейзен? Последний аргумент был особенно весом. Альберт не привык никому уступать, а теперь это было унизительнее, чем когда бы то ни было. Но его раздражало не только положение баронессы при дворе; существовала еще одна, и более серьезная, причина недовольства. Он прекрасно понимал, что интеллектуально превосходит жену, и все же, обнаружил он к своей крайней досаде, существуют области ее ума, над которыми он не властен. Когда, подстрекаемый бароном, он пытался заговорить с Викторией о политике, она уклонялась от темы, переходила на общие рассуждения и затем начинала говорить о чем-нибудь другом. Она относилась к нему так же, как когда-то к дяде Леопольду. Когда же наконец он запротестовал, она ответила, что ей просто лень об этом говорить, что когда она с ним, ей не хочется забивать голову столь скучным предметом, как политика. Извинение было хуже самого прегрешения: разве это он был женой, а она мужем? Выглядело почти так. Но барон утверждал – корень всех неприятностей кроется в Лейзен: именно она подстрекает королеву иметь секреты и, что еще хуже, эксплуатируя природную бесхитростность Виктории, побуждает ее (подсознательно, безусловно) объяснять свое поведение ложными причинами.

Мелкие противоречия еще более усугубляли дело. У супругов не совпадали вкусы. Альберт, воспитанный в спартанской простоте и привыкший рано вставать, считал дворцовый распорядок слишком утомительным и в пол-одиннадцатого его можно было видеть дремлющим на софе; тогда как любимым развлечением королевы были всенощные танцы, после чего она выходила на дворцовый портик и наблюдала восход солнца над собором святого Павла и башнями Вестминстера. Она любила Лондон, а он ненавидел. Только в Виндзоре он чувствовал, что может нормально дышать. Но и Виндзор имел свои недостатки: хотя днем он мог рисовать, гулять, играть на рояле, после обеда черным покрывалом опускалась скука. Ему бы хотелось пригласить известных ученых и писателей и, выслушав их мнение по различным вопросам искусства и науки, высказать свое собственное; но, к сожалению, Виктория «не обладала достаточным воображением для поддержания разговора с такими людьми». Зная, что не сможет на равных участвовать в их беседах, она настаивала на неизменности вечерних ритуалов. За традиционным обменом банальностями с представителями свиты следовали, как обычно, круглый стол и книги с гравюрами, в то время как принц играл партию за партией в шахматы со своими адъютантами.

И совершенно естественно, что в такой необычной ситуации, перемешавшей столь странным образом элементы власти, страсти и гордости, иногда возникало нечто большее, чем простое раздражение, – начиналась борьба характеров. Виктория не больше Альберта была склонна играть вторую скрипку. Ее деспотичный темперамент буквально взрывался. Ее энергия, упрямство, ее высокомерное осознание собственного положения вполне могли одержать верх над его превосходством и его правами. Но она боролась в неудобном положении; по сути, она уже не была себе хозяйкой; глубокая озабоченность охватила ее, подчиняя самые сокровенные ее желания своей воле. Она была безумно влюблена. Подробности этих странных баталий нам неизвестны, но принц Эрнест, на несколько месяцев оставшийся в Англии с братом, описывал их с теплотой и Недоумением. Одна история, впрочем, сохранилась, и хотя достоверность ее вызывает серьезные сомнения, она, как и все подобные истории, дает общее представление о сути происходящего. Как-то в гневе принц заперся в своей комнате, и Виктория, уже успокоившись, постучала в дверь. «Кто там?» – спросил он. «Королева Англии», – последовал ответ. Он не сдвинулся с места, и на этот раз удары посыпались градом. Вопрос и ответ повторялись несколько раз, и, наконец, после паузы раздался стук помягче. «Кто там?» – еще раз прозвучал неумолимый вопрос. Но ответ теперь был иным: «Твоя жена, Альберт». Дверь немедленно распахнулась…